Venenum

Небольшая комната. Голубой потолок и танцующая балерина на книжной полке. За окном щебечут безмятежные птицы.

Как же дивно пахнет кокосом и мятой от свежевыстиранных простыней.

Это место было сродни раю с нотками человеческого присутствия. Губительного присутствия.

Персиковые обои с бархатными серебристыми вензелями придавали комнате элегантность и чрезмерную нежность.

Это была комната маленькой девочки, что еще не так давно верила в чудеса.

Она помнила каждую дощечку на полу и даже свой старый тайник за золотым зеркалом в полный рост.

Прошло столько времени, а она ничуть не изменилась. Все было до боли знакомым и родным, кроме одного...

На небесного цвета простынях лежал младенец. Он был закутан в грубое одеяло, что совсем не вязалось с великолепием комнаты.

Одеяло было старым и потрепанным, а на лице малыша читалась тревога... Он боялся и плакал.

Она пыталась взять его на руки. Приласкать и успокоить. Но стоило ей только отвернуться, как прямо перед ней возник мальчик, а младенец, покоившийся на кровати просто растворился в воздухе.

Мальчик своими глазками-бусинками смотрел ей прямо в глаза. Он будто забыл, как моргать или боялся, что та исчезнет.

На вид мальчишке было не больше пяти. Его маленькие глазки не отрываясь сверлили лицо девушки, а детское личико искажала гримаса обиды, злости и разочарования.

– Почему ты не спасла меня? Почему позволила меня убить?

– Нет, милый, ты жив, я чувствую это, слышишь? – давясь от собственных слез она пыталась пригладить взъерошенные волосы мальца.

Она пыталась стать его частью. Стать его жизнью, которую когда-то давно не уберегла.

Глядя на него она будто умирала изнутри. Ее единственным желанием было – забрать его боль. Всю до последней крупицы.

Она пыталась успокоить его, но от каждого ее прикосновения малыш словно угасал. Его маленькие ручки по крупицам пеплом падали на пол.

Она хотела спасти его. Она пыталась. Молила всех богов, о которых только знала, прося лишь одного – жизни этому малышу. Ее собственная была ей немила без этого ребенка. Пусть лучше она умрет. Она готова. Лишь бы он мог дышать.

– Я снова умер. Снова. И из-за тебя, – сказал мальчик, прежде, чем полностью исчезнуть.

Ее сердце разрывалось на части. Боль и слезы крепко сдавливали горло, не давая вздохнуть. По рыжей мордочке градом лились слезы.

«Это всего лишь сон. Сон. Он жив. Этого никогда не было. Ты не могла ничего изменить» – пронеслось в голове у лисицы, что готова разорвать себя на куски, лишь бы не чувствовать этой боли. Не знать, кто этот младенец и навсегда забыть этот день – день своего рождения.

«Мальчик мой, мой милый Хёльм, мое сердце стучит в такт твоему и покуда бьется оно, я знаю, слышишь, знаю, что и твое не замерло. Оно ждет меня.
Клянусь тебе, моя вера умрет лишь тогда, когда домом моим хладная станет земля. Когда мои кости подобно траве прорастут сквозь сырую землю. Тогда и только тогда я перестану верить.
Но пока я дышу, знаю, дышишь и ты. И тебя я найду. Слышишь ты?» – думала Дженни, смотря на свое отражение и роняя горючие слезы скорби и печали в чистые воды реки Аматек.

Вода в этой реке была девственно чиста. По крайней мере чище, чем ее собственное сердце – такого было ее мнение.

– Простите, барышня, который нынче час? – поинтересовался старик, почесывая затылок.

– Слишком рано, господин. Еще даже солнце спит, что же вы над собой глумитесь? – отвечала девушка, совсем юная. На вид ей было не больше семнадцати лет.

У нее был короткий носик, настолько короткий, что охотно хотелось думать, будто когда-то давно его откусил волчок за непослушание.

Переносицу девушки украшали родимые пятна и темные веснушки, а тонкие губы даже на губы толком похожи не были.

– Ох, милая, не я глумлюсь, а думы буйные старой голове покоя не дают, – искренне выдохнул мужчина, устремляя взгляд на белесые поля перед собой.

Иней словно окутал их своей белоснежной магией. Магией, что несет в себе таинство смерти и счастье возрождения.

– Забавный вы, мамочка моя покойная тоже мыслить часто любила. Вот бывало сидит у реки и думает, что есть жизнь человеческая, – как-то грустно улыбнулась девчушка.

– А что есть жизнь? Жизнь – это миссия, душенька. Вот Святой послал тебя на эту землю, а ты в благодарность ему пользу ей и принеси, да исполнится миссия твоя, что Святой тебе даровал.

– А как же смерть?

– И смерть есть жизнь. Лучшая жизнь, где вселенная ко всем благосклонна...

Вскоре девушка ушла, оставив странника в компании своих печальных мыслей. Он думал обо всем: о том, куда теперь держать ему путь, что же делать дальше, и какова она – жизнь после смерти.

Мысли как пчелы в улье все вились и вились. Совсем не желая исчезать они запутывали его разум все сильнее и сильнее, уводя куда-то далеко-далеко, в другой мир. Мир, где был лишь он один.

Дориан не боялся смерти. Даже напротив, старик считал, что, когда наступит час, он встретит костлявую как прекрасного ангела. Ангела, что откроет ему врата в новую жизнь. Вернет его домой. Туда, откуда и зародилась жизнь.

Лишь смерть сможет принести покой. И ему и всему живому.

«В зернах граната
Сокрыта вся правда.
Ангел небесный
Крыло оголив,
Несется сквозь
Тесный,
Забытый когда-то,
Забытый не мною
Мир для двоих...
Они безобразны,
Они некрасивы,
Они ненавидят
Любовь и мечты,
Но если ты
Встретишь
Такого когда-то,
То будь же уверен,
В них нет пустоты.
Они сожалеют,
Они понимают,
И горечь твою
Не прочь разделить.
Но помни же странник,
Душа их страдает
И зерна граната
Должны исцелить...»

Напевая себе под нос что-то понятное только ему, Дориан будто забыл о том, что продрог до костей; забыл о тревожных мыслях и страхах.

Сейчас он просто ждал этого небесного ангела. Почему-то он был уверен, что тот обязательно придет, но лишь в нужное время, и в нужный час. А час этот еще не пришел, хоть и время давно наступило.

– Вот он, миг перемен, запомни его, старик Дори. И тот, кто играет нами в этом мире подобно кукловоду, за все заслуги наши, когда-нибудь пригласит испить вина со стола его. Такова будет благодать вселенной. Такова будет моя миссия перед ним.

Не было и дня, когда он бы не приходил в ее комнату. Не трогал бы простыне на ее постели, словно желая увидеть, что они помяты, как после ночного сна. Не взбивал бы подушки, чтобы его девочке было тепло и уютно.

Каждый раз он заводил танцующую балерину ключиком, что девочка еще с детства прятала под подушкой, и комната наполнялась сладостными нотками воспоминаний о таком дальнем, но ни капли не забытом, что так и стремились вывернуть душу наизнанку.

Он смотрел на эти альбомы, хранящиеся на книжных полках и вспоминал, как когда-то сам помогал ей собирать пестрые цветы всех видов и мастей для ее нового гербария.

А потом они садились на роскошный ворсяной ковер у теплого камина, и она расспрашивала его о каждом из сорванных цветочков, что собиралась вложить в розовый альбом с жемчужинами на обложке.

Порой она не понимала его слов. Они были слишком сложными для маленькой девочки, но она все равно кивала, чтобы он не расстраивался.

Она не понимала ни слова из сказанной им тирады, но кивала так серьезно и так по-взрослому, что он глядя в ее глаза-изумрудики невольно улыбался.

Вот оно зеркало, хранящее ее чудесный образ. Прошло столько времени, а он до сих пор заглядывая в него – видит ее нежное отражение.

Когда она была совсем маленькой, он подарил ей ее первый дневник и счастью малышки не было придела – девочка только-только научилась писать и с таким удовольствием описывала каждый свой день, что полюбила это занятие, а тайник с ее дневниками еле закрывался.

Малышка всегда носила дневник с собой. Она была таким чудесным ребенком. Восторженнее существа он никогда не встречал ни ранее, ни сейчас.

Нося дневник под мышкой, она то и дела записывала на его страницы любую мелочь, которая вызывала у нее улыбку, а потом по секрету рассказывала о том, что написала всем обитателям дворца.

Когда девочка стала постарше, то начала собирать копилку собственных тайн и уже запирала свои мысли под миловидный замок в форме цветка лотоса.

Коллекцию из разнообразных дневников она прятала за огромным зеркалом из чистого золота. Все члены семьи знали, какие секреты хранит это зеркало, но никто не смел прикоснуться к нему.

Никто не смел окунуться в жизнь это девочки глубже, чем она того позволяла.

Дневник девочки был чем-то священным для обитателей этого дома. Сейчас же он держал его в руках, как вечную память о том, чего больше никогда не будет. В его руках были жизнь и мысли его маленькой девочки, которая осталась совсем одна. Никто даже не знал жива ли она.

Парень хотел снова ощутить тепло ее рук. Он не смог устоять перед желанием поговорить с ней, просто выслушать, побыть рядом. Он вынул дневник из тени огромного зеркала и отвернул жесткий переплет блокнота шоколадного цвета.

Страницы дневника были в тон обложке, но немного светлее, а причудливый почерк с завитушками придавал этой книжке особенный шарм.

Поглаживая строчки, что держали в себе ее почерк, парень принялся читать:

«Первое

Это все так забавно: писать матери, которую даже не помнишь. Вечно улыбаться, ведь это твоя работа. Думать о брате – о единственном, на этой смрадной земле, любящем тебя человеке...
Я всегда думала, что смогу быть сильной. Смогу идти гордо подняв голову и лучезарно улыбаться будущему дню, даже если он наступит, чтобы уничтожить всю тебя до основания.
Но это так глупо – думать, что ты что-то можешь. Кто ты? Ничтожество. Даже если перед тобой приклоняют колени, а голову обрамляет тиара. Даже не тряпка, а лишь волокно, составляющее ее узор.
Пыль. Ах, мамочка, почему? Почему ты так легко бросила меня и ушла в мир, где нет забот и боли? Из-за тебя я потеряла отца, видела муки брата, замкнулась в себе. В той части мозга, где образовался эпицентр этой боли... Она уничтожает меня... Хотя нет, родная, уничтожили меня намного раньше... Это было в апреле – когда ты ушла.
Ты уничтожила меня, но за что? Что могла сделать тебе девочка, которой было не больше года? Не уж то я разгневала тебя, недоев кашу когда-то утром? Или ты злишься за ту расписную вазу, которую я разбила задев колесом кукольной коляски?
За что ты так жестоко наказала меня, мама?
Каждая частичка моей души разрывается от боли, а потом подобно фениксу возрождается из пепла и снова все по-новой.

Боль. Разрыв. Возрождение.

Как бы я хотела быть рядом с тобой в эти холодные вечера. Как бы я хотела перестать радостно улыбаться, когда сердце стонет от боли. Как бы я хотела рассказать тебе обо всем, что ты пропустила. Я хотела бы просто узнать, что во всем этом таком большом и циничном мире есть кто-то, один единственный, способный понять.

Тот, кто прочувствует мою боль. Поймет, как мне страшно и...как одиноко. Вот оно, первое письмо, которое так и будет валяться здесь – под этим огромным зеркалом, что ты выбрала для моей комнаты. Письмо, которое я никогда не смогу отправить, ведь отправлять уже некому. Тебя просто не существует.
Но знаешь, что, мамочка? Спасибо, что бы просто была. Что именно ты дала шанс моему фениксу гордо опериться, смотря сквозь пепел

12:53»