Отсвет доброты
Выбираться из хвойного леса оказалось гораздо сложнее, чем пробираться в его глубь во время побега от наемников. Все же тогда было не так важно, куда бежать. А теперь направление движения значение имело... И весьма большое.
Сама местность будто ядовитым болотом затягивала обратно, на ту единственную, ныне светлую полянку с башней. Клеменс помнил рассказы о том, что эти леса испокон веков принадлежали иеле — существам темным и властным. Еще до Раскола, ходили слухи об их связи с магией не самой светлой, а теперь кто знает: может они и лес свой околдовали? При свете дня он может показаться обычным, но мрачные тени, выглядывающие из-под корней, то и дело пытались схватить за ботинки, утащить в свой темный мир. Так по крайней мере казалось Клеменсу. Серафин этих опасений не разделял. Оно и понятно: тени при виде него то и дело шмыгали под корни, откуда выбирались, как по углам разбегаются толстые крысы на кухне при появлении хозяев. Казалось, что выбраться из леса было даже сложнее, чем в него попасть.
— Ты если так боишься, я тебя могу на поляне этой и оставить, так и знай! Только накидку вернёшь, — ворчал Серафин каждый раз, стоило им вновь выйти на поляну перед башней, но словам своим не следовал. Клеменса это радовало, ведь оставаться здесь не хотелось. Особенно оставаться одному...
Вся дорога для Клеменса сопровождалась недовольными вздохами за спиной, где уверенно шел Серафин, оглядываясь по сторонам, но абсолютно не отставая. Это одновременно даровало и раздражение, и спокойствие, ведь если что и случится позади, то первым делом со спины схватят Серафина, давая младшему фору. Клеменс не понимал, почему сделал такие выводы о возрасте нового знакомого, но Серафин казался ему гораздо старше. Наверное, на впечатлении о возрасте сказались все эти кряхтения и вредные, язвительные причитания спутника, какие (хотя скорее лишь похожие на них, слишком уж говор Серафина был вычурным и необычным) юноша прежде слышал лишь от старого кузнеца в родном городке. Тем не менее, как и тогда в башне, когда Клеменс был без сознания, Серафин проявлял чудеса милосердия, пусть они и сопровождались недовольными комментариями.
В путь они отправились, только когда Клеменс окончательно пришел в себя, но вот в чем была незадача — одежда его оказалась совсем уж непригодной: в грязи и крови, с прорехами... Даже если Серафин и был искусным лекарем, швеи бы из него не вышло, поэтому, ничего не говоря, мужчина швырнул в Клеменса свою накидку. Только едва успев поймать часть одеяния спутника, Клеменс обратил внимание, что тот был одет очень уж богато для путешественника. Может, и для аристократа это было слишком дорого — так одеваться — Клеменс не знал. Одна только накидка Серафина, которую альв держал в руках, чего стоила — сама черная из какой-то плотной, но приятной на ощупь темной и лоснящейся ткани, а расшита-то золотыми и красными нитями, создавая какой-то необычайный узор. В какую картину он складывался, альв не знал, не мог понять, но выглядело жутко богато и изящно.
Прямо подстать Серафину.
Наверное, так одевались до Раскола, но Клеменс никогда в своей жизни не видел ничего лучше практичной и недорогой одежды. Выбора особо, впрочем, у него и не было: мир только восстанавливался, и чего-то подобного этой накидке попросту не существовало для таких, как Клеменс и его семья — справедливых и благородных. Надевать на грязное тело эдакое чудо казалось отвратительной идеей, но Серафин непреклонно заявил:
- Если останешься в таком виде, то ко мне не смей и приближаться. Это оскорбляет мою утонченную и чувственную натуру!
В общем, выбора, как обычно, у Клеменса не оказалось: пришлось надеть...
Бор чудился непроглядным, запутанным настолько, что казалось, будто путники бродят кругами, а чаща всё не кончается и не кончается. И даже не собирается.
Изредка можно было услышать далекие крики животных и тревожные трели птиц. Точнее, тревожными они казались лишь Клеменсу, который придумал себе и коварных монстров, и не менее кровожадных наемников, прознавших, что он каким-то чудом остался жив. Каждый хруст веток под ногами, как будто отмерял час до чего-то ужасного, хотя, казалось бы, даже смерть Клеменс уже пережил. Среди всего этого безобразнее всего был Серафин, который не только не переживал о лабиринтах лесного чертога, но и периодически специально затихал, потом пугая Клеменса какими-то завываниями. Получалось у него это на удивление неплохо: он шел со спины, еще и передвигался в принципе достаточно тихо при всей той неуклюжести, что продемонстрировал ранее, из-за чего альв первое время постоянно оборачивался, спотыкаясь. Благо хоть не падал: что-то в нем подсказывало, что испортить накидку Серафина — хуже смерти.
Вот и сейчас несносный Серафин замолк, затем, спустя миг, испуганно вопрошая:
— Мальчишка! — альв не отозвался: слишком часто за весь путь чисто для того, чтобы отпустить колкость, его звал Серафин. — Эй, ты! Что происходит?!
Клеменс раздраженно повел ухом. Он обещал себе не отзываться на что-то, кроме собственного имени из уст Серафина, а потому затопал дальше нарочито громко, выражая недовольство подобным обращением.
— Мальчишка-Клеменс, я серьезно!
Альв застыл. Он не ослышался? Спутник действительно позвал его по имени? Пусть с этим раздражающим «мальчишка», но по имени? Так ли далеко готов зайти Серафин в своих прокознях и издевательствах?
Клеменс обернулся медленно, совершенно неуверенный в том, хочет ли он действительно знать, что произошло. В ту же секунду синие глаза альва распахнулись в немом ужасе: Серафин стоял далеко позади согнувшись, а пальцы его сжимали рубашку в районе живота. Мужчина казался мертвенно-бледным. Не зная, что и думать, Клеменс бросился к нему, беря чужую руку в свою. Другой рукой, крепко, почти до боли и, возможно, даже синяков, сжав плечо спутника, альв наклонился, обеспокоенно заглядывая тому в лицо.
— Что такое? Серафин? Тебя ранили? Но я же ничего не слышал!.. Проклятые Вороны...
Взволнованный лепет и бесконечный поток предположений о том, что случилось, прервал звук чужого урчащего живота. Клеменс застыл, стеклянным взглядом смотря то на испуганное, бледное лицо Серафина, то на их руки.
— Что со мной происходит?!
По всей видимости, Серафин действительно ничего не понимал, от чего у Клеменса разом сменилось несколько эмоций на лице. Сначала, скидывая волнение, юноша напрягся и его четко очерченные брови сошлись на переносице. Осмыслив, кажется, разом всю свою жизнь, Клеменс залился хохотом, чуть ли не повисая на Серафине, за которого всё ещё держался. Лоб альва разгладился. Серафин, впрочем, не нашел сил даже возмутиться вслух такому поведению.
— Ты... — еле переводя дух, наконец заговорил Клеменс. — Ты просто голоден. Вот живот и издает звуки.
— Г...голоден? — на лице Серафина застыло недоумение с оттенком страха. — Это смертельно? И что это вообще значит? Чего ты ржёшь, как конь?! Отвечай!
Клеменс же залился хохотом пуще прежнего.
Недовольные крики эхом разлетались по всему хвойному лесу, вслед и звонкому, переходящему в задыхающийся хрип, но такому искреннему смеху. Серафин даже обидеться или разозлиться не смог: больше его волновали собственные новые ощущения.
Потом последовало сложное объяснение — что же такое голод. Признаться честно, Клеменс не был готов отвечать на такие вопросы: он и сам не знал толком, что это и зачем нужно. Просто нужно — и все тут. Его никогда не занимали такие вопросы. Почему трава зеленая, а небо синее — да, интересно когда-то было, но вот какие-то процессы внутри тела... Обычно такие вопросы задавали младшие Делакуры, но с ними разбирались родители.
Стоит отметить, что внимательно слушая, Серафин казался не таким уж и вредным великовозрастным малым. Сидя в корнях дерева, где ему помог устроиться альв, он внимательно ловил каждое слово, а Клеменс что-то додумывал сам, за неимением информации. Казаться несведущим в таких, казалось бы, простых вопросах не хотелось. Особенно перед Серафином: с того станется начать подкалывать из-за незнания таких вещей. Себе он, конечно, в укор такое не поставит, хотя сам вопил из-за обычного голода. Может, на то и причины есть — кто ж его знает...
Когда же учение об устройстве тела, трате сил и необходимости в связи с тем питания закончилось, путники продолжили выбираться из леса. Эта попытка оказалась удачнее прочих: они, наконец, вышли к реке, а не к поляне, что давало надежду на возможность поесть и утолить жажду. Надежда оказалась не бесплотной: в пресной, прозрачной воде сверкала рыбья чешуя. Признаться честно, Клеменс и сам был до ужаса голоден, но чуть выше живота его все еще порой мучали фантомные боли от ранения клинком, отбивая всякий аппетит. Всё же тело запомнило глубокую рану, а к её отсутствию еще стоит привыкнуть, пусть даже разум о ней и не помнил.
Река, к которой они вышли не была слишком глубокой, но заметно вышла из берегов, бурным потоком двигаясь куда-то в направлении башни, откуда пришли путники. «Вроде, там не было реки поблизости...» — попытался вспомнить Клеменс, но тогда его не слишком волновал окружающий пейзаж: спастись бы. Еще и дождь глушил многие звуки... В общем, вспомнить было бы чудом.
«А ведь по этой реке можно было бы выйти к жилым домам!» — внезапно настигло альва озарение. Деревни всегда строят недалеко от источников пресной воды.
Серебряные брюшки рыб отсвечивали на солнце, бликовала и сама река. Природа плавно двигалась к своему сну под снежным одеялом во время терры, а пока можно было наблюдать лишь рыжие листья. Они напоминали капли крови в молоке вод бурно текущей реки: сейчас было время аэр, а он свои границы отстаивал пока твердо.
Клеменс сидел на корточках у самой кромки воды, завороженно любуясь пейзажем и размышляя. Он никак не мог разобраться — как же поймать рыбу? Альв больше привык, при необходимости путешествовать, передвигаться от деревни к деревне, где всегда можно за отработку получить хлеб да хмель. Правда, хмель, в виду молодого личика и щуплых плечей, ему предлагали редко. Но это сейчас было не важно: значение имело то, что Клеменс совсем не умел добывать пищу в естественной среде. И, пока добытчик в его лице всё никак не мог подступиться к рыбе, Серафин уже насобирал хвороста и развёл добротный огонь. Еще и так легко, быстро...
Теперь, Клеменс соображал лучше, чем при первом пробуждении и придавал всему куда большее значение. Например, как же этот ворчливый мужчина так легко спускает огонь прямо с кончиков пальцев? Сколько Клеменс знавал и магов огня, и прочих стихий — всем всегда был необходим источник. А эта магия... Могла ли она быть элементальной? Тогда, является ли Серафин иеле или, быть может, каким-то сидом, полукровкой от них? Учитывая скверный характер, что он демонстрировал, и то, где они встретились — это было вполне возможно.
— Чего зенки-то вылупил?
Серафин отошел от огня, встряхивая волосами, как встряхивает гривой самый благородный рысак, и по камням прошелся к Клеменсу. И если по земле элементаль еще хоть как-то ходить приловчился, то сейчас, когда он наступал на камни, его шатало как маленькую лодочку в шторм. Но идти с довольным и гордым видом это Серафину не мешало.
— Как-то мне и рыбку жаль уже стало.
Клеменс плюхнулся на землю вперемешку с речной галькой, которые образовывали широкий берег, и обхватил колени руками. Отчасти это было правдой, да и с Серафином легче притвориться сердобольным, чем показать свое неумение или незнание. А то ведь начнет язвить еще больше...
— Рыбку жалко? — улыбка, скорее нежная, чем насмешливая, расцвела на губах. — Боги дали рыбу, чтобы более достойные ели её, в свою очередь рыба ест менее достойных.
И, даже не разувшись, Серафин вошёл в воду по колено. Рыба его будто совсем не видела, не остерегалась, не разбегалась, как бежит обычно от крючка неумелого рыбака. Руки Серафина свободно входили в ледяную воду, хватая одну рыбешку за другой, а те только и рады были, подплывали ближе да всё шевелили хвостами, забрызгивая чудного паренька водой со своей чешуи и плавников. Клеменс озадаченно коснулся воды рукой и тут же отдернул конечность. Пальцы альва чуть подрагивали, а кожа враз покраснела.
«Такая холодная...»
А Серафина это не волновало. Он собрал на манер букета столько рыбы, сколько помещалось в руках, и, забрызгивая Клеменса, двинулся к костру. Так уж вышло, что и за готовку Серафин тоже взялся сам. Много ума и не нужно было, чтобы зажарить рыбу, но он делал это с очень важным видом да поглядывал на Клеменса, как на несмышленого, маленького зверька. Да и боги с ним, пусть считает себя самым важным и умелым. Главное — не язвит, это уже радует.
Конечно, прием пищи не обошелся для Серафина без происшествий. Пока Клеменс спокойно и терпеливо остужал готовую рыбу, его спутник тут же начал ее есть, моментально обжигая рот и давясь косточкой. Клеменс уже и не знал: ему смеяться или бояться нежизнеспособности нового знакомого и его абсолютной «удачливости» в таких моментах (это ж надо было с первым кусочком рыбы не только обжечься, но и костью подавиться?!).
Тот будто жил первый день на земле...
Клеменс выбрал лишь снисходительно улыбнуться, молча отдавая свою остывшую рыбу Серафину, так что он всё-таки смог поесть. От каждого осторожно откушенного кусочка еды длинноволосый спутник альва как-то непонятно морщился: эти ощущения для него явно были новы и пока что не совсем понятны. Пока Серафин ел, а Клеменс улыбался этому зрелищу, на периферии леса зашуршали кусты. Клеменс тут же насторожился — его уши были намного длиннее ушей попутчика, а слух — куда острее. Обернувшись на звук, альв немного напрягся, внимательно глядя в ту сторону.
Ветви кустов хрустели под весом темного нечто, чей образ плавно отделялся от мрака леса. Сначала появились ужасно длинные птичьи лапы, заставив Клеменса нервно икнуть, едва ли не подпрыгнув. Он приблизился к Серафину и схватился за рукав рубахи, привлекая и его внимание. Следом за появившимися лапами выплыло и всё остальное тело...
Вдали от парней стояла ужасающая птица-переросток.
Её крылья или же их подобия тоже оказались неестественно длинными, странными и волочились следом за этим чудовищем. Само небо будто нахмурилось, сменив солнечную погоду на пасмурную, когда, по-птичьи поворачивая и наклоняя голову, существо уставилось на сидящих у костра. Клеменс напряженно застыл, сильнее сжимая ткань чужой одежды.
Что это? Последствие Раскола? Гибели божества, о которой так часто причитали деревенские старики? Клеменс на самом деле не верил, что какое-то божество могло погибнуть, но до этого он не верил, что этот лес может сильно отличаться от обычного, потому что принадлежал иеле. Ну тени какие-то странные, ну тропинки запутанные — ничего необычного, если не знать, куда идти, и бояться...
Серафин ступора спутника не разделил, лишь нахмурился в каких-то своих думах. И только одна фраза тихо, до жути четко сорвалась с его уст:
— Встаем и уходим.
Клеменс хотел было переспросить, но Серафин поднялся, утягивая и держащегося за рукав его рубашки парнишу. Уверенно Серафин отступал назад, птица-переросток же в свою очередь, наоборот, наступала, преследуя их. Чем ближе она становилась, тем сильнее дрожали руки Клеменса. Монстр был не просто больше любой среднестатистической птицы (даже мутировавшей вследствие различных событий), он был выше альва, а огромные лапищи могли легко схватить если не взрослого, то ребёнка точно. Остановилось чудовище, только когда оказалось около костра. Что-то вроде инстинктов заставило его задуматься: так ли ему нужно пробраться к парням и будут ли они съедобны, легко ли их употребить? Тем более, когда у костра осталась рыба.
Птица клювом ударилась о камни, сминая и кости, и оставшуюся рыбу, что вызвало у нее небольшое промедление, буквально краткий миг некоторого недоумения. Этого вполне хватило, чтобы, взяв Клеменса за руку, Серафин смог удариться в бега, скрываясь в лесной чаще.
Хорошо еще, они не ушли далеко от леса вдоль реки... Выносливости у Серафина было хоть отбавляй, чего не скажешь о недавно не просто исцеленном, а по сути, воскрешенном альве, который сейчас переводил дух после долгого бега, усевшись в корнях огромного дерева.
Между двумя висел немой вопрос: что это было?
Клеменс часто сталкивался с ужасами обычной жизни. Смерть, кражи, несправедливость — всё это окружает тебя каждый день, когда весь мир только начинает восстанавливаться после катастрофы. Но он никак не ожидал столкнуться с чем-то извне этого пространства, ограниченного какой-никакой, но цивилизацией. Как он помнил со слов старших, все монстры были истреблены еще во времена дораскольные, остались только звери, которые за столько времени возвелись в категорию «нормальных». И для птиц было нормально всё: и светящиеся перья, и необычные голоса, даже владение стихиями, но такой рост и пропорции тела... Оправдать и хоть как-то объяснить было сложно. Мутация? Безусловно. Но такая? Никто не встречал подобного, наверное, даже в дораскольные времена, когда монстры были обычным делом.
Дальнейший путь прошёл в тишине. Серафин больше не стремился напугать Клеменса, выпрыгивая из-за дерева или же ещё как. Теперь он знал — интуиция у мальчишки хорошая и зря игнорировать ее не стоит. Сейчас Серафин держался ближе, ловил каждое колебание листьев вокруг, и обрадовался больше Клеменса, когда показалась первая деревня. Это позволило им вновь ослабить бдительность. Светила уже закономерно скрывались за горизонтом поочередно. Сначало одно, как его звали смертные, «теплый» соларис. Его свет намного ярче «холодного» люминиса, и именно оно дарует жизнь всему живому, толкает растения на рост. Второе светило, менее яркое, так называемое «холодное» поднималось и садилось позже, так что сумерки становились отдельным, довольно долгим временем суток. В это время тоже росли определенные цветы и травы, а их свойства даже были более чудными и волшебными.
Покосившиеся крыши домов, наконец показавшейся деревни, большие снопы сена, редкие звуки животных, доносившиеся до слуха — всё это давало чувство спокойствия и безопасности, какого-то даже уюта после произошедшего кошмара. Река шумела совсем рядом, чуть позади спутников можно было увидеть и ее, и пролегающий через нее мост, по которому сейчас ехала повозка. Завидев две фигуры вдали, ямщик хлестнул поводьями, подгоняя добротную, крупную лошадь. За спиной поднялся клуб пыли, а следом послышался женский громкий голос:
— Гэй, путники! Вы в нашу-то деревеньку идёте? Ай-да, залезайте в телегу, я вас довезу. Токмо, не помните мне там товары.
Клеменс обернулся, обращая взгляд на сидскую женщину в возрасте. На голове ее красовалась соломенная шляпа, прикрывая средней длины рыжие с серебристой сединой волосы. Она улыбалась тепло и искренне, так что, даже не слушая уже привычного ворчания Серафина, Клеменс залез в телегу.
— Ты, если не хочешь, можешь за нами бежать следом, — слегка усмехнувшись, предложил Клеменс. — Давайте, тётенька, поехали!
Клеменс весело помахал Серафину, когда телега начала движение, но второй юмора не оценил, в последнюю секунду успев залезть следом. Ноги у обоих нещадно болели после дня непрерывного пути. Они слишком боялись делать длительные остановки, дабы не столкнуться с ещё какими ужасами леса.
Всю дорогу женщина что-то весело рассказывала Клеменсу и про своего мужа, и про сына-лодыря, а мальчишка в свою очередь поддерживал этот легкий и ни к чему не обязывающий разговор. В тяжелые для всего мира времена так просто поговорить с кем-то казалось запредельной роскошью, да и тем более получить помощь от этого кого-то. Помощь не из соображений выгоды, а просто так, потому что кто-то добр.
Серафин в болтовню смертных не вникал, он лишь аккуратно поудобнее расположился в мешках с мукой, которые лежали в телеге. Можно было еще заметить ароматные травы в лукошке, а вместе с ними и немного овощей.
— А вам, ребятушки, где заночевать есть-то? — заволновалась внезапно женщина. — У нас в деревеньке места-то немного, переживаю, кабы вы вовсе на улице не оказались.
— Не переживайте так, Эрна, я привык ночевать и под открытым небом, и не постесняюсь уснуть в амбаре, — заверил ее Клеменс, тепло улыбнувшись. Эта женщина слегка напоминала ему его семью — такая же добрая, готовая помогать другим безвозмездно...
И его слова были правдой: пару раз он выбирался на различные вылазки со старшими, а там чего только делать не приходилось и в каких только условиях и ситуациях они не оказывались.
— Может, муж позволит вам у нас остаться, но, сами понимаете, чужакам веры нет.
Повисла напряженная тишина, под которую телега и закатилась в деревню. Поселение располагалось на равнине, прямо мимо него проходила река, а неподалеку находился лес иеле. Достаточно ресурсов для более-менее спокойной жизни. Дома стояли в ряд, можно было разглядеть, что выполнены они из грубо обработанного дерева, да покрыты соломенными крышами. Несмотря на это, каждый домик выглядел аккуратно и ухожено: под навесами аккуратно сложены дрова, трава покошена, на стенах свежая побелка, да и в каждом дворе есть какая-то зверушка. Видно, местные жили в гармонии и не пытались воровать друг у друга доски или гвозди, что привык видеть Клеменс в других местах. Улицы, конечно, не были замощены, зато хорошо утоптались под ногами, телегами и копытами. Вдоль дороги встречались и огороды, аккуратно огороженные неказистыми заборчиками. Можно было услышать звон металла, который явно доносился из кузницы, даже в такое вечернее время слышались разговоры. Можно было даже заметить местных, которые возводили новые дома.
В чем же был секрет?..
Телега проехала дальше, к довольно большому дому относительно остальных в деревне, а оттуда уже вышел довольно крепкий сидский мужчина — Клеменс различал всех по длине ушей.
— Эрна, ты нам аж альва привезла с далека? — мужчина добродушно рассмеялся.
— Разве же? — Эрна удивленно обернулась, наконец-то разглядев длинные ушки Клеменса. — Вот совсем я слаба на глаза стала, даже не заметила, кого везу! А Вы, юноша, из рода знатного небось? А тот, молчаливый, слуга Ваш?
Серафин недовольно зашевелился, оборачиваясь на женщину:
— Это кто тут слуга?!
Клеменс рассмеялся, вылезая из телеги.
— Когда-то род мой действительно был знатным. Сам я из дома Делакур, звать меня Клеменс.
— Делакур? Не те ли это Делакуры, которых совсем недавно постигло несчастье? — черные брови сида напряженно нахмурились. То ли ему было жаль столь благородный во всех смыслах род, то ли настораживало это несчастье и потрепанный видок одного из них, еще и в таких далях.
Не теряя лица, Клеменс мягко кивнул:
— Не стоит ворошить то, что было. Давайте я лучше вам помогу разгрузить телегу!
Серафин, наблюдая за всем, неясно фыркнул, сдув с лица прядь волос. При нем Клеменс, значит, слезы лил, а тут вполне весело готов тягать мешки. Интересный малый. Впрочем, физический труд Серафина не интересовал. Он забрался на ближайшее дерево и, как сытый большой кот, одним глазком наблюдал за кряхтениями Клеменса, растянувшись на толстой ветви. Явно не без труда, но парнишка старался как мог помочь семье. И мешки перетаскал, и под руку сиду лез, когда тот дрова колол. Вроде альв хиленький, а так смело за топор хватается. Еще и на кухне свободно порхал, помогая с ужином - его приготовлением и накрыванием на стол.
В ходе всей помощи, Клеменс узнал, что эта семья была самопровозглашенными старостами. Когда строительство только началось — все действительно готовы были рвать друг другу глотки. Кого просто поколотят, а кто и до утра не доживал. Тогда-то, Хорст, как звали супруга Эрны, взял всё в свои руки. Убийцы и негодяи были изгнаны из деревни. Уже тогда, полвека назад, Хорст обладал недюжинной силой и внушительным ростом. Вот с того момента всё и пошло славно, у сидов появился лидер, тот кто всегда поможет и справедливо разрешит любую ссору. Такими лидерами когда-то были и Делакуры.
— Серафин! — Клеменс стоял под деревом, взывая к разлегшемуся лентяю. — Ужин готов, ты хоть ничего не делал, но поешь хотя бы с нами.
Кряхтя и возмущаясь грубому комментарию по поводу своего бездействия, Серафин вниз всё равно спустился.
— Вот, возьми, — Клеменс провернул аккуратно сложенную накидку, — Мне выдали новую одежду, так что спасибо, за то, что поделился!
Альв мягко улыбнулся, затем убегая на зов Эрны.