3.Кошмар
26 сентября, четверг
Secret — Denmark + Winter
Повинуясь одному слову, новые одноклассники выходят из класса причём так торопливо, словно внезапно осознали, что где-то их очень срочно ждут. Последней, бросив на меня высокомерно-неприязненный взгляд, покидает помещение Полуянова. Остаемся только Лис и я, ожидающая, пока он объяснит мне причину этого театра. Тем не менее вместо того чтобы что-то объяснять, Князев раздражённо интересуется:
— Что происходит, Романова? Это опять какие-то ваши выходки с Шестаковым? Тебе мало вчерашнего?
Ростом Елисей значительно превосходит, но он наклоняется ко мне, чтобы предоставить возможность распознать его эмоции: недоумение, возмущение, злость. Зелёные глаза поблёскивают за стёклами очков. Раздражённо дёргается уголок губ. Веснушки чётко обозначились на высоких бледных скулах.
— Тебе забыла отчитаться в своих действиях, — вскидываюсь я, упирая ладони в бока. — Никакие это не выходки. Не ищи подвоха там, где его нет, Князев, и ни у кого не будет проблем.
Он прищуривается. Смотрит на меня так пристально, словно желает глазами проковырять во мне дыру.
— Там где ты, Романова, всегда есть проблемы. И я ещё раз спрашиваю: какого рожна ты забыла в моём классе?
— Мне не доставляет удовольствия находиться в толпе ботаников, которую ты гордо именуешь своим классом, можешь мне поверить. — Выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь и, лопнув зубами, втягиваю его обратно в рот. — И я тоже ещё раз повторяю: не трогайте меня, и я не стану трогать вас. Представьте, что меня здесь нет.
Посчитав разговор оконченным, разворачиваюсь и спешу к выходу. Даже успеваю открыть дверь, но Князев догоняет парой широких шагов, захлопывает дверь перед моим носом и за предплечья разворачивает к себе.
— Нет, Романова, — зло выплёвывает он. — Так не пойдёт. Ты понимаешь, что я должен был сделать с тобой после того, как ты вчера довела нашу Ксюху до слёз?
Понимаю. В лучшем случае точно такая же жвачка должна была оказаться в моих волосах. В худшем — не знаю, и не уверена, что сильно хочу знать, на что хватит его или Ксенькиной фантазии. Уверена, Полуянова ждёт, что сейчас я выйду из кабинета в слезах. Возможно, этому ещё суждено случиться. Понятия не имею, что у Лиса на уме.
— Наверное, ты должен был научить вашу Ксюху держать на замке свой грязный рот? — дерзко предполагаю я, а его ладони стискивают предплечья сильнее.
— Нет, Романова, — на этот раз он говорит с демонстративным спокойствием. С точно таким же угрожающим спокойствием со мной вчера вечером мама разговаривала, поэтому мурашки по позвоночнику пробегают идентичные. — Или ты прекращаешь этот театр, и мы говорим начистоту, или я делаю то, что должен.
— И что же ты сделаешь?
Когда он вот так наклонился, а я, наоборот, задрала голову вверх, чтобы бесстрашно выдержать тяжёлый взгляд, мы оказываемся друг к другу слишком близко. Так же непозволительно близко, как вчера с Тимом, и всё же по-другому. Князев пахнет иначе: летом — морским бризом и горячим песком, сухим солёным ветром и свежескошенной травой, спелой клубникой и свободой. Я даже веки на мгновение прикрываю, опьянённая этим притягательным ароматом. Но ответ Лиса быстро возвращает меня к суровой действительности.
— Ничего особенного. Мне даже утруждаться особенно не придётся. Просто в следующий раз, когда нужно будет сказать «хватит», я промолчу.
Действительно. Он легко позволит своим пешкам во главе с Полуяновой, разобрать меня на сувениры, только и всего. В горле внезапно разворачивается пустыня, и я судорожно сглатываю. Закусываю до боли нижнюю губу. Капитулирую. Как в спарринге, если понимаю, что противник невообразимо сильнее меня. Отвожу взгляд и нехотя признаю́сь:
— Это не прихоть и не выходка, Князев, а желание моей матери, воспротивиться которому я пока не могу. Поверь, мне общество твоих ботаников доставляет ещё больше неудобств, чем им — моё. Постараюсь исправить это в ближайшие дни, обещаю. Просто потерпите меня какое-то время, и всё будет как прежде.
Лис смотрит со скепсисом. Не верит, что ли? Ещё бы, главная оторва школы не может противостоять матери. Но я действительно не могу. Дело не в противостоянии, просто не те у нас отношения. Мама и без того натерпелась и из-за меня, и из-за отца. Кто-то из нас троих должен остановиться первым. Возможно, мне удастся переубедить её не скандалом, а как-то иначе.
— А не будет как прежде, — произносит, наконец, Князев то, что я и сама понимаю, просто верить в это не хочу. — Если пришла к нам, то будь добра признать, что мои ботаники, это теперь и твои ботаники тоже. В этом случае тебя никто не тронет — если ты станешь одной из нас. Учёбы это тоже касается, мне не нужно, чтобы твои оценки тянули вниз статистику остальных. И любое сомнение я буду трактовать не в твою пользу, не обессудь. Слишком компрометирующее у тебя прошлое, Романова.
Это звучит пафосно, но искренне и честно. Кажется, на радость Полуяновой, я всё-таки выйду отсюда в слезах.
— Не хочу быть одной из вас, — вырывается у меня неожиданно севшим голосом.
Всё это слишком неожиданно и неправильно, слишком несвоевременно и не нужно. Словно в кошмарном сне, который никак не желает заканчиваться.
— Думаешь, я хочу, чтобы ты ею была? — раздражённо отзывается Елисей. — Мне сейчас проблемы нужны меньше всего. Тем не менее, кажется, ни у одного из нас нет выбора.
Сложно не признать его правоту, и я молчу, тратя всё самообладание на то, чтобы сдержать непрошеные слёзы. Ладони Князева едва касаются предплечий, но напряжение давит так сильно, словно планирует пробить мной пол. Поняв, что разговор на этом окончен, Лис резко произносит:
— Идём, на химию лучше не опаздывать.
Он подталкивает к выходу, поторапливая, а я плетусь на автопилоте, осознав, наконец, в каком противоречивом положении оказалась. Но через секунду, когда открываю дверь кабинета и выхожу в полупустой коридор, оно становится ещё более противоречивым, потому что, подняв глаза от протёртого линолеума, я встречаюсь взглядом с Тимуром.
Застываю, отчего идущий следом за мной Князев почти наступает на меня и снова касается моего плеча, удерживая наше общее равновесие. Тим смотрит на меня, потом на Лиса, потом снова на меня. В его взгляде настоящий водоворот сомнений и немой вопрос: какого чёрта происходит?
Я стою между ними, совершенно растерявшись. Зависнув, словно скрепка между двумя одинаковыми полюсами разных магнитов — нам такой опыт на физике показывали. Я должна объяснить всё Шестакову, но если заговорю с ним — Лис посчитает, что я отвергла его предложение. Блин-малин. Не день, а кошмар какой-то. В напряжённом молчании проходит почти минута. Тим первым отводит взгляд, но я успеваю уловить в нём разочарование.
— Идём, — повторяет Князев, когда Шестаков удаляется в противоположную сторону коридора, а за довольную улыбку, появившуюся на его губах, мне хочется ему вмазать. Он усугубляет ситуацию, добавляя: — Ты сделала правильный выбор.
Ворчу, снова уставившись на собственные кроссовки:
— Я не выбирала.
В кабинет химии мы входим вдвоём, одновременно с учителем. Звонок уже прозвенел, поэтому о том, чтобы продолжить ругань или обсуждение причин моего внезапного перевода в «А» класс нет и речи. На этом уроке шепотков и записок почти нет — ботаники будто бы по-настоящему увлечены уроком, а химику до моего перевода из одного класса в другой дела нет. На его занятиях даже вэшки ведут себя достаточно смирно — слишком сложно пересдавать Оксиду Петровичу двойки, который он безжалостно шпарит сразу в журнал по поводу и без.
Но мне сосредоточиться на теме урока слишком сложно, даже несмотря на то, что Кирилл в этот раз не пихается своими локтями. Мысленно пытаюсь сформулировать сообщение Тиму, чтобы он понял и объяснил остальным: мой переход временный, и я обязательно вернусь, как только смогу. На занятии сурового химика телефон лучше не доставать, но он жжёт в кармане джинсов, словно покрыт кислотой, разъедающей кожу через ткань, и я едва держусь, чтобы, наплевав на обещание, данное Лису, не нарушить правила.
— Степан Петрович, можно выйти? — поднимаю я руку, поддавшись желанию написать Шестакову прямо сейчас.
Кажется, будто моя возможность объясниться с ним и обеспечить себе возможность вернуться в свой класс, ускользает с каждой новой секундой. Словно в песочных часах, отсчитывающих время до момента, когда это станет невозможно, осталось всего несколько песчинок. Оксид Петрович, будто бы только что заметив моё присутствие, хмурится, но кивает:
— Иди, Романова.
Из кабинета вылетаю пулей, но достав смартфон, обнаруживаю, что из чата вэшек я теперь исключена. Блин-малин. Печатаю Тиму: «Из-за вчерашнего мама перевела меня к ашкам. Мне нужно время, чтобы разобраться с этим и вернуться». Но сообщение не отправляется, потому что Шестаков меня заблокировал.
Прикрываю веки и дышу, считая до десяти. Не помогает. Прислоняюсь спиной к холодной стене коридора. Опускаюсь на корточки между горшков с раскидистыми папоротниками и опускаю голову на руки. Меня словно на половинки разорвало. Я ведь теперь не там и не здесь. Я изгой. Одними — отвергнута, другими не принята. Как всё могло так сильно измениться за один день из-за какой-то злополучной жвачки в волосах Полуяновой?
Остаток урока досиживаю, мрачно уставившись в одну точку на исписанной формулами доске. Даже звонка не слышу, а на перемене пытаюсь сама найти Тима, но встречаю лишь Ирку Константиновскую, но на безрыбье и она подойдёт:
— Кось, что за ерунда происходит? — набрасываюсь я на неё, потому что лучшей защитой всегда считала нападение.
Мы не подруги, и никогда ими не были. Но Ирка — ладья. Она не только подчиняется Шестакову, но и участвует в принятии решений. Таких, как удаление моего номера из классного чата в том числе. Она недоумённо хмыкает:
— Это ты объясни, Ниса. Ты ни с того ни с сего переводишься к ашкам, оказавшись своей среди наших врагов. Что мы должны думать, по-твоему?
— А вы не должны были думать, — зло выплёвываю я. — Вы должны были спросить, но решили исключить меня не разбираясь.
Ирка клонит голову к плечу, всё ещё опасается меня — это радует. Она признаётся:
— Это Тим решил, Ниса. С него и спрашивай.
— А где он?
Не собираюсь рассказывать ей, что Шестаков предпочёл не разговаривать со мной, но она, кажется, понимает это и так.
— Не знаю. Он ушёл сразу после второго урока и вряд ли сегодня ещё появится.
Хмурюсь. Перемена слишком короткая, чтобы предпринимать что-нибудь ещё. Да и нечего больше предпринимать. Бегать за Тимом я не стану. Тренировок тоже сегодня нет, поэтому разговор с Шестаковым, судя по всему, откладывается на завтра.
Следующий урок — информатика. Здесь, к счастью, у каждого свой стол и монитор, в который можно уткнуться, чтобы не смотреть на скучные ботанские лица. В отличие от других предметов, информатика мне нравится и даётся легко. И базы данных, и веб-разработка кажутся интуитивно понятными, даже напрягаться особо не приходится, как и на следующей за информатикой истории.
Зато на большой перемене в столовой я снова оказываюсь в поле зрения Полуяновой и пары пешек из её свиты.
— Что, Романова, решила попробовать в нашем классе научиться чему-то большему, чем бить стёкла и драться? — усмехается Ксенька.
Кажется, ей причины моего появления в «А» классе тоже покоя не дают. Сейчас в окружении двух своих прилипал, Полуянова ощущает себя комфортно: вчерашнее происшествие успело выветриться из её полупустой головы, а от нового, как ей кажется, её теперь страхует моя принадлежность к ашкам. Но ведь не страхует на самом деле. Совсем не страхует. На самом деле я настолько измотана сегодняшними изменениями в собственной жизни, что практически совсем себя не контролирую.
— Я смотрю, Полудурошная, у тебя новая причёска? — выдавливаю я слащавую улыбку. — Тебе очень не идёт. Но так уж и быть, походи немного. До следующего раза.
В подтверждение угрозы выдуваю из розовой жвачки огромный пузырь и обхожу Ксеньку по широкой дуге.
— Не будет следующего раза, Ниса-крыса. — Так же неискренне, как и я, улыбается Полуянова. — Лис больше не позволит тебе выкинуть ничего подобного.
— Как будто мне требуется его позволение, — фыркаю я, покупаю булочку с сахаром и покидаю столовую с гордо поднятой головой. Так, словно всё ещё королева, только теперь непонятно чего и кого.
Но отщипывая пальцами кусочки горячего мягкого теста, раздумываю над тем, что Князева отчего-то по-настоящему опасаюсь. Опасаюсь даже сильнее, чем Шестакова, хотя Лис мне даже почти не угрожал. Он вообще — ботаник, бояться которого глупо. И тем не менее есть в нём что-то такое, из-за чего я предпочла бы держаться от него подальше.
Но сильно подальше держаться не получается. На следующем уроке, которым оказывается история, Князев снова оказывается на второй парте, за моей спиной, и хотя он совершенно никак не привлекает к себе моё внимание, мысли то и дело возвращаются к нему.
Почему Елисей не позволил ашкам раздавить меня, прежде чем сказал своё «хватит»? Шестаков на его месте сделал бы прямо противоположное. А Князев пообещал, что меня никто не тронет, правда, цену за это попросил слишком высокую, по моим меркам. И всё же, его поведение остаётся совершенно непонятным и противоестественным.
— Романова, ты слушаешь вообще? — возмущённо возвращает меня к действительности историк, за фамилию Трофимов имеющий прозвище «Трофим».
Знает ведь, что из его рассказа я не уловила ни слова, так зачем спрашивает? Отзываюсь мрачно:
— Вообще слушаю.
Я всегда так отвечала, когда училась в «В» классе, но там остальные отвечали ещё хуже, иногда даже матом. А здесь, на фоне ботаников, Трофим внезапно решает меня выделить и ехидно интересуется:
— Ну так и расскажи нам, о чём я только что говорил. Почему Россия вступила в Первую мировую войну?
Блин-малин. Первая — это вообще какая? Я могу в подробностях поведать ему историю первой войны за Азерот от древних времён до эпического падения Штормграда, а вспомнить причины Первой мировой, оказывается, сложновато.
— Завоевание новых территорий? — предполагаю я, проводя параллели со сложной сетью конфликтов игрового мира.
За спиной раздаются смешки. Не сомневалась, что ботаникам известно о Первой мировой всё, и даже больше. Полуянова даже демонстративно руку подняла, чтобы поделиться собственными знаниями.
— Нет, Романова, — снисходительно ухмыляется Трофим. — Садись. Продолжим. Россия была частью Тройственного союза с Францией и Великобританией и обязалась поддерживать своих союзников...
И, снова усевшись за парту, мне приходится делать вид, что его слова вызывают у меня хоть какой-то интерес.
Раньше после уроков я отправлялась за школу, где на трубах теплотрассы собирались покурить старшеклассники. Сама я не курю, но всегда чувствовала себя там хорошо и свободно. Но сегодня, без Тима, идти туда совершенно не хочется, поэтому я направляюсь прямиком домой и с нетерпением жду маму в надежде на то, что она изменит своё дурацкое и необдуманное решение.
Готовлю ужин и навожу в комнатах порядок, чтобы к её приходу с работы выглядеть образцовой дочерью, которой, к сожалению, не являюсь:
— Ты не права, — в который раз пытаюсь донести до неё суть происходящего, но родительница остаётся непреклонной. Начинаю терять терпение. — Я не смогу там учиться! Там полный класс ботаников во главе с мерзкой Полуяновой! Да я в дурдом уеду через неделю в такой компании!
Даже любимые макароны с сыром есть не хочется, и к ужину я почти не притрагиваюсь. Они застывают на тарелке сплошным комком и становятся совсем несъедобными на вид. Мама уже поела и встаёт из-за стола, чтобы убрать тарелку в посудомойку:
— Не уедешь. Люди так устроены, что привыкают и к плохому, и к хорошему. Ты тоже привыкнешь, Ниса. В том числе, к Полуяновой.
— Скорее я сломаю ей челюсть. — Отправляю в рот вилку с остывшими макаронами, чтобы не сказать ещё что-нибудь в этом роде, потому что сломать Ксеньке хочется многое.
Мама невозмутимо ставит чайник и шуршит пакетами сладостей в шкафу:
— Сломай. — Кивает она. — И сменишь ботаников на отдел полиции и коррекционную школу.
Хочется зарычать от бессильной злости. Глупо считать, что если неприятная физиономия Полуяновой примелькается — я привыкну. Она же ещё и говорящая. И желание закрыть ей рот слишком часто пересиливает здравый смысл.
— Я не смогу с ними учиться!
— Сможешь, — не соглашается мама. — Вот как раз с ними и сможешь. В одиннадцатом «А» средний балл — четыре с половиной. А в «В» классе одни раздолбаи, и ты возомнила себя их предводительницей.
— Никем я себя не возомнила! — Закипаю одновременно с чайником, а мама разливает из него кипяток в кружки. — И их предводительница — не я.
— Ну раз не ты, значит, Шестаков, — ворчит мама, когда чай оказывается на столе, а потом патетично цитирует: — «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты». А твой приятель Тимур — будущий уголовник, у него на лице написано.
На это мне ответить нечего, поэтому я молча жую. Действительно, друзья — это отражение нас самих: ценностей, характера, поведения и мышления. И Тим такой же, как я, поэтому с ним даже молчать комфортно. Хотя после сегодняшнего он вообще не желает со мной разговаривать. Воспоминания об этом заставляют меня мрачнеть.
После ужина мама занята работой — рисует какой-то чертёж для нового инженерного проекта. Поэтому я, под предлогом необходимости делать уроки, ухожу играть в Варкрафт.
Имеется в виду конфликт персонажей игры вселенной World of Warcraft.