Интроверт

- Милая, передай мне, пожалуйста, солонку, - снова повторяет папа, но на этот раз уже более настойчиво.

Я отрываюсь от созерцания так и нетронутой еды и, помедлив, хватаю сосуд, умудряясь просыпать на стол половину его содержимого.

События, произошедшие в течение дня, окончательно выбили меня из привычной колеи. Поэтому за ужином я изо всех сил пыталась сдержать бурю эмоций и переживаний, одолевающих меня с самого утра, но выходило у меня из рук вон плохо. Я так сильно нервничала, что вилка, раз за разом ударяющаяся о тарелку, заставляла родителей вздрагивать.

Как бы сильно не тревожило их мое поведение, они отлично держались и не пытались мучить меня надоедливыми вопросами: знали, как я не люблю делиться собственными проблемами, предпочитая оставлять все при себе. Поначалу мама пыталась расспрашивать меня о распределении, но после десятка безуспешных попыток сдалась, решив, что рано или поздно я сама обо всем расскажу.

После ужина, пока родители увлеченно обсуждали открытие нового корпуса в лаборатории (тему весьма важную, но ужасно скучную), я незаметно скрылась в своей комнате. Не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому остаток вечера я намеревалась провести в одиночестве. В тишине и спокойствии.

Включив лампу и придвинув к двери стул, я заметила висящий на стене календарь с множеством разноцветных пометок. Почти все дни этого месяца были зачеркнуты черным фломастером, а сегодняшний старательно обведен.

Да, я считала дни до распределения и, сама того не понимая, неумолимо приближала это событие. Я привыкла быть расчетливой и продумывать в голове все до мелочей, прикидывая разные варианты развития событий. Поэтому я интроверт.

Впрочем, вернемся к календарю. Для любого человека он показался бы слегка странным и чересчур цветастым, хотя я категорически отвергала подобные замечания по двум принципам.

Календарь был до банальности простым и практичным, ведь исключал всевозможные излишества: отрывные листочки, которые потом порхали бы по всей комнате или лежали безжизненной кучей на полу, излишние пометки, включающие в себя такие вещи, как "праздник на каждый день", "познавательные факты, не дающие ровным счетом ничего, если тебя они не интересуют". Это раз.

Лазурное небо, почти сливающееся с гладью прозрачной воды, приковывало внимание, заставляя замирать при виде такого естественного пейзажа. Я в жизни не могла представить вещь, способную затмить море. Ах, как же мне хотелось увидеть его не только на календаре, но в силу обстоятельств, это не представлялось возможным даже на сотую процента. Ради исполнения такой мечты не страшно пожертвовать и жизнью. Это, пожалуй, два.

Но сейчас я настолько злилась на сегодняшний день, что была готова содрать этот чертов календарь со стены и разорвать на мелкие кусочки.

Движимая импульсивным порывом ярости, я забралась на стул. Удары моего участившегося пульса буквально сотрясали всю комнату, в том числе и качающийся из стороны в сторону стул. Я набралась смелости и протянула руки к календарю, силясь отодрать скотч, заставляющий его висеть на стене.

Клянусь, в тот момент во мне было столько решимости, столько силы, но я снова не смогла. Мои руки опустились, так и не почувствовав шелест глянцевой бумаги.

Я сдалась. Я снова отступила.

Не знаю, в чем дело: то ли эта вещь мне дорога, то ли я просто ужасно беспомощна, что в последнее время все больше беспокоило меня. Никогда еще я не чувствовала себя такой слабовольной. И эта мысль грызла меня изнутри.

- Ты сдалась, - укоризненно заметил человек, голос которого буквально прожигал меня насквозь, - уже в который раз. Неужели ты не помнишь, чему я учил тебя, трусишка?

"Нет. Нет. Нет. Я не хочу больше слышать тебя."

- Что я говорил тебе, когда ты приходила ко мне за помощью? А что отвечала ты, когда я раз за разом решал твои пустяковые проблемки? Ничего не изменилось, Кира.

"Уходи, я не хочу слышать тебя. Ты не настоящий. Ты просто плод моего воображения. Уходи."

- Ну же, Мелсен, скажи это. Солги мне снова и продолжай искать спасения за спинами других, - звук нарастает, заставляя меня буквально вжаться в стену.

Я делаю глубокий вдох и стараюсь не замечать обвинительные нотки в голосе, пытающемся окончательно свести меня с ума. Не хватало еще испугаться своих фантазий, хоть они и кажутся чертовски реалистичными.

- Говори! Да говори же! - на сей раз голос раздается так громко, что, клянусь, такой крик могли услышать во всех домах на нашей улице.

В панике я закрываю уши, пытаясь отгородиться от своих же душераздирающих воплей, внезапно заполняющих комнату. Мои крики перекрывают даже биение собственного сердца, бешено колотящегося от страха. Нет больше ничего, кроме звона в ушах.

Не знаю, сколько еще мой голос продолжал до смерти пугать соседей и многих ли довел до шокового состояния, но пришла в себя я уже с дикой головной болью и исцарапанными руками. Мама сидела рядом и обрабатывала царапины на моих ладонях. Похоже, я все-таки упала со стула и инстинктивно схватилась за стеклянную ручку двери с тысячами зазубрин, которые нещадно впились в кожу.

- Потерпи. Сейчас будет особенно больно, - мама осторожно извлекает один из особенно мелких осколков пинцетом, а я сжимаю зубами рукав кофты, стараясь не вопить от боли.

В этот момент на пороге комнаты появляется папа, держащий в руках коробку с чистыми бинтами, пластырями, тюбиками, мазями и прочими принадлежностями, необходимыми для оказания первой помощи, а затем и всех последующих стадий этого процесса. Жаль, что душевные раны нельзя залить зеленкой или заклеить пластырем. Мне бы это сейчас действительно пригодилось.

- Ты снова его слышишь? - наконец, тихо произносит мама, не отрываясь от своей работы. Ей бесполезно врать, поэтому я лишь киваю.

- Сегодня его голос казался властным, яростным - ужасно хотелось добавить "чужим", но я вовремя спохватилась и выпалила, - и даже требовательным. Наш Джеймс никогда не был таким.

Ох, черт. Обдумав одну свою фразу, я и забыла, что, не находясь наедине с мыслями, стоит фильтровать собственные слова, пока я не нацепляла себе серьезных неприятностей.

- Кира, пожалуйста, не произноси его имя, - мама вздыхает, и я вижу, с каким трудом ей приходится сдерживать подступившие слезы, - никогда.

Ее слова тонут, перекрываемые волной безудержных всхлипов. Этим разговором я разворошила глубокую рану в ее душе, которая ни на секунду не переставала напоминать о себе. Папа приобнимает ее за плечи, так ласково и бережно, будто они только недавно поженились, а не прожили в браке двадцать лет.

И за эти годы мама всегда оставалась сильной и выглядела намного моложе своих лет. Отчаяние, боль, оставшаяся после потери родного человека, и постоянные переживания сказались на ней, но даже они не смогли отнять ее красоту. Пусть мама и лишилась блеска в глазах, я все еще видела в ней искру, заставляющую нас верить в лучшее.

Я накрываю своей рукой мамину ладонь, пытаясь хоть чем-то утешить ее. Мы больше не заводим разговор на эту тему: просто молчим, пытаясь смириться с одной общей мыслью, занимающей наши головы.

Джеймс Мелсен, мой старший брат, давным-давно мертв. И я понятия не имею, почему в свои самые отчаянные моменты, когда так сильно нуждаюсь в его помощи, он становится моей непредвиденной галлюцинацией.