Le Conte №8
Проходит несколько дней, как в жизни Эйлин появляются Селеста Рубио и Оливия Адан — фрейлины, которые должны следовать за сиреной и докладывать королю обо всем. Правда, для Эйлин это не так важно. Порой она вступала с ними в разговор о всякой ерунде, о замке, человеческом мире и жизни, но каждый раз, когда фрейлины пытались спросить о подводном мире, о ее «силе», Эйлин замолкала и переводила тему. Сирена не готова говорить об этом с ними, не сейчас, по крайней мере. Может, те интересуются по собственной воле, а, может, по воле Леонардо. Не готова так рисковать, несмотря на то, что каждый раз фрейлины выражали грусть и разочарование. Больше по какой-то причине грустила Оливия. Виконтесса Адан не только опускала голову или глаза, как делала Селеста, но и поджимала губы, кусала их и начинала нервно перебирать пальцы. Эйлин видела и не скрывала своих прищуренных глаз, но понять причину такого поведения не могла. Она же более лояльно относилась именно к Оливие, ее энергетике, которую та излучала, несмотря на то, что общение с Селестой давалось лучше. Сирена видит, что виконтессу что-то беспокоит, та постоянно пребывает в своих размышлениях, но не хочет спрашивать — не сейчас. Пытается выстроить с девушками доверительный диалог.
— А люди моются? — внезапно спрашивает Эйлин, когда они сидят в ее покоях. С трудом сдерживает свои пальцы, чтобы не почесать голову, потому что ей ужасно сильно хотелось помыться, уже не могла терпеть. Так давно в воду не погружалась.
— Конечно, Ваша Милость, — учтиво отвечает Селеста, отрываясь от новой книги. — В замке это происходит в конце недели, а неделя длится семь дней. Но каждый человек сам решает, когда принять ванную, потому что ванн не так много в замке, и они тяжелые для переноса из одних покояв в другие. И еще слугам нужно много времени, чтобы согреть воду и наполнить ванную. А обычные люди в основном моются в реках, озерах, но некоторые могут делать это и в своих домах, если средства или возможности позволяют.
— А почему вы спрашиваете? — осторожно интересуется Оливия с легкими нотками волнения в голосе, прерывая тишину, наступившую с окончания речи другой фрейлины.
— За восемь дней жизни в замке я ни разу не мылась и не окуналась в морскую воду, — с толикой грусти проговаривает Эйлин, не отрываясь от окна и делая несколько глотков вина. — Вода — часть меня. Я скучаю по ней, — почти шепчет последние слова. Вино слишком сильно опьянило ее. С той ночи, как попробовала его осознанно — пьет постоянно. Хоть что-то отрывает ее от реальности.
— Мне распорядиться, чтобы вам принесли и приготовили ванную? — учтиво задает вопрос виконтесса.
— Да, — кивает сирена, допивая уже второй бокал за утро и наливая еще один, осушая его одним большим глотком. Не слышит, как Оливия поднимается и выходит из покоев, а Селеста подходит и встает предельно близко, едва касаясь ее платьем. Фрейлина молчит, наблюдает, как будущая королева допивает третий бокал и кладет голову на сложенные руки на подоконнике, продолжая смотреть вдаль. — Селеста, ты совершала ошибки, из-за которых твоя жизнь летела в тартарары, превращалась в ад?
— Не припомню такого, Ваша Милость.
— А я совершала, — тяжело вздыхает, но продолжает: — Вот совсем недавно. Незадолго до моего совершеннолетия. Или еще раньше, лет шесть назад. Но я не помню, что тогда совершила. Знаю только... что хотела убить себя. И знаешь, без всего этого мне жилось не так уж и плохо, с сестрами только ссорилась, с мамой, но не больше. А теперь, — усмехается, тянется за кувшином и наливает еще вина, но Селеста присаживается рядом с ней на приставленный к стене диванчик с подушками и накрывает руки сирены своими. Эйлин переводит на нее уставший и затуманенный вином взгляд, но продолжает говорить: — А теперь я нахожусь в неизвестном мире, с незнакомыми людьми, которые только и делают, что презирают меня, перешептываются за спиной, пытаются унизить. За эти дни, что я живу здесь, ко мне прикасались неизвестные люди, иногда били, разглядывали мое тело и шептали грязные слова. Но больше всего мне противно от Леонардо, он... Каждый раз он втаптывает меня в грязь, а от его мерзкой улыбки я чувствую себя грязной, отвратительной. Я не могу больше так, мне тяжело. Но я не могу позволить себе умереть. Просто не могу, понимаешь? — сирена не замечает, как слезы катятся из глаз, как они капают в вино, на платье и руки, как голос дрожит, переходит на еле различимый шепот. — Я хотела этого, пока находилась в плену, но только чтобы он меня убил. Однако сейчас мне надо жить. Просто надо, понимаешь?
— Понимаю, — Селеста кивает, поднимает руки на чужие плечи, поглаживая их и едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. Слишком сильно слезы начинают глаза щипать.
— Но это так тяжело. Почему жизнь в человеческом мире такая тяжелая? Селеста, ты знаешь?
— Догадываюсь только.
— И почему же? — с толикой надежды в глазах спрашивает Эйлин. Может, хоть кто-то поведает ей эту тайну?
— Потому что люди те еще твари. Они преследуют только свои цели и хотят их удовлетворить через чужое горе и слабость.
— Пожалуй... ты права, — Эйлин поднимает бокал, но Селеста берет чужую руку и не дает сделать глоток. — Не останавливай меня, мне оно нужно.
— Нет, не нужно, — говорит чуть жестче, чем следовало, но продолжает уже мягче: — Вино портит рассудок, а вы будущая королева. Вам нужно смотреть на мир широко раскрытыми глазами. Я видела людей, которые совершали ужасные проступки после многих бокалов вина, поэтому прошу, леди Эйлин, прекратите сейчас.
Сирена озадаченно смотрит на девушку, которая моложе нее на два года примерно, но в чьих глазах мудрости больше, чем следует. Из-за тумана в сознании замечает не сразу, а только через некоторое время. А потом понимает: Селеста помогла ей, не проигнорировала, не осталась в стороне.
— Ты расскажешь о нашем разговоре королю? — ставит бокал вина на стол.
— Если он попросит, но добровольно я не пойду на это.
Эйлин кивает и опускает голову на плечо Селесты. Та не противится, а наоборот обнимает сирену и поглаживает по рукам. Герцогиня едва вздрагивает, когда в покои возвращается Оливия, и губами произносит «позже объясню». Виконтесса сообщает, что ванную и воду вскоре принесут. Сирена приоткрывает глаза, еле слышно говорит «спасибо» и проваливается в легкую дрему. Ей хорошо, она чувствует спокойствие, умиротворение и тепло. Ее ничего не беспокоит, ей все равно, что происходит вокруг. Но Эйлин приходится открыть глаза, когда чувствует, как ее трогают за плечо. Не хочет открывать глаза, но мелодичный голос Селесты вынуждает это сделать. Сирена видит смотрящую на нее и протягивающую руки Оливии, у которой улыбка тенью расползается на лице.
— Что...?
— Леди Эйлин, ваша ванна готова, — мягко говорит Селеста, и Оливия помогает подняться сирене.
Эйлин еще не до конца просыпается, в голове продолжает стоять туман после вина, но разрешает фрейлинам раздеть ее, распустить волосы и помочь забраться в деревянную большую ёмкость, откуда исходит пар. Вода обжигает, что сирена чуть не задыхается от жара и пара, но берет себя в руки и терпит. Фрейлины моют ее тело приятно пахнущим средством, обтирают кожу и водой обмывают кожу. Девушки намыливают голову и, поливая набранной ковшом водой, промывают волосы, что Эйлин закрывает глаза из-за попадающей воды. Процедуры заканчиваются, но сирене не хочется вылезать. Желает еще немного побыть в столь приятной воде и насладиться этими ощущениями. Хоть несколько секунд, минут, часов. Только сейчас, в этот самый момент понимает, как ей этого не хватало. Она откидывается на спинку ванны и прикрывает глаза блаженствуя.
— Ваша Милость, можно спросить? — прерывает тишину Селеста.
— Спрашивай, — отвечает нехотя, лениво.
— Говорят, что у вас есть способности, и вы можете превращать воду в лед...
— Хочешь это увидеть? — сирена открывает глаза и поворачивается к фрейлине, которая слегка мнется, поднимает и опускает взгляд и теребит материю платья.
— Мне интересно, но я знаю, что вы нам не особо доверяете...
— И правильно думаешь, — отрезает Эйлин, переводя взгляд на выглядывающие из мутной воды колени и обдумывая, какое решение ей принять. Четко видна манипуляция, но понять не может, она во благо герцогини или Леонардо. Ведь сирена за это время не пользовалась своими силами, хочется попробовать, но при этом она не может позволить, чтобы Леонардо узнал обо всем, что умеет или на что способна. Это только ее секрет и ее магия — до конца неведомые ей самой.
— Леди Эйлин, вы не обязаны делать этого, — кидает злой и недоуменный взгляд Оливия на Селесту, которая только жмет плечами.
— Не обязана и не буду показывать, — размышляет Эйлин, — но я помню, что вы меня спрашивали о моем истинном обличии. Вот его я вам покажу.
Сирена смотрит на колени, представляет свой хвост и тут же меняется, ощущая эти изменения: свободу, родство и легкость. К удивлению, больше ее тело не покрывается пеной, как в день обряда. Ночами, когда превращалась, почему-то не замечала этого. Как же ей не хватало родного обличия в своей стихии. Дышать гораздо легче. Сразу наполненность возникает, как бы говоря: вот оно то самое, что должно быть, и никак иначе. Эйлин поднимает хвост из воды, кладя его на противоположный бортик ванны, и поворачивается к фрейлинам, видя шок, смешанный с восхищением. Оливия отмирает от оцепенения первой, она осторожно делает шаг, подходит ближе и переводит взгляд от чешуйчатого хвоста на Эйлин, как бы спрашивая разрешения прикоснуться. Сирена кивает, и виконтесса осторожно проводит кончиками пальцев по неровному и грубому хвосту голубого цвета, чувствуя все неровности чешуек, исходящую хладность.
— Он восхитителен! — шепчет Оливия, не отрываясь взглядом от хвоста, и отходит на полшага назад.
— Ты не будешь подходить? — обращается Эйлин к Селесте, которая все еще недоуменно и восторженно смотрит на хвост.
— Я... — у нее пропадает голос, что герцогине приходится прочистить горло, — я... мне страшно. Я думала, это лишь преувеличение, когда люди говорили о разнообразии цветов плавников у подводных жителей. Я не верила, когда сказали, что у сирены, на которой король Леонардо решил жениться, цвет плавника ясного неба. Но он поразительный! Поэтому я и боюсь к нему прикаснуться. Простите, Ваша Милость.
Селеста опускает голову и не решается взглянуть в глаза Эйлин, даже когда вместе с Оливией обмывает сирену чистой водой и вытирают насухо. Вот уже необходимо одеть Эйлин, как слуга короля бесцеремонно входит в покои. Отмирая из сконфуженности, Селеста резко накрывает Эйлин и прикрывает собой. Размягченная горячей водой и последствием вина, сирена еще не успевает сразу понять, что происходит. До того все быстро произошло. Но вот видит молодого парня, отвернувшегося к стене, и ощущает тепло тела Селесты.
— Что вы себе позволяете?! — возмущается Оливия, вставая чуть впереди Селесты и Эйлин, прикрывая их собой. — Вы хоть понимаете, что это покои будущей королевы Королевства Ноли? Она будущая супруга короля Леонардо и будущая мать наследника Королевства! Почему вы смеете врываться в женские покои? Осознаете ли вы, чем обернется для вас, если король узнает, что вы едва не застали леди Эйлин без одежды? Он это может посчитать изменой!
— Прошу прощения, Ваша Милость Эйлин Кин. Прошу прощения, Ваша Милость Оливия Адан. Прошу прощения, Ваша Светлость Селеста Рубио, — оруженосец кланяется и поднимается. — Меня прислал Его Величество король с просьбой, чтобы я привел леди Эйлин в зал совещаний.
— Мы сами приведем леди Эйлин. Можешь идти — строго говорит Оливия.
— Его Величество приказал, чтобы я не возвращался без Ее Милости, — краска уходит с его лица. Он слегка запинается, но продолжает стоять с прямой осанкой.
— Приди к нему и доложи, что чуть не увидел его будущую супругу без одежды после принятия ванны. И передай, что мы сами приведем леди Эйлин. Это мой приказ. Понял? Выполняй! — Оливия дожидается, пока парень выйдет, и только тогда разворачивается и яростно шипит, что шокированная Эйлин продолжает стоять: — Где были эти олухи гвардейцы?
Оливия подходит к двери, открывает ее, но там никого нет. Она захлопывает дверь, смотрит на Селесту и говорит:
— Одень ее, а я пока разберусь, что не так.
Селеста кивает, отходя от Эйлин и принимаясь одевать и приводить в порядок сирену, которая молча позволяет фрейлине заниматься делом. А Оливия тем временем спрашивает у служанок, где стража, куда они ушли, но те не могут ответить — не знают. Отвечают только, что те стояли, когда горячую воду принесли в последний раз. И с тех пор никто не выходил за пределы комнаты.
— Черт, я не понимаю! — наконец отпускает виконтесса слуг и подходит к Селесте и Эйлин.
— Что именно? Куда исчезли гвардейцы? — хмурится Селеста.
— Да. Я сказала о желании леди Эйлин принять ванну только слугам и гвардейцам. Никто больше не знал. Стража должна была стоять и никого не пускать. Но что-то пошло не так. И меня это напрягает.
— Думаешь, кто-то намеренно решил подставить Эйлин и того парня?
— На парня мне плевать, Селеста, — тяжело вздыхает Оливия. — Служанки подняли бы шум, на него прибежали бы другие гвардейцы и другие жители замка. А их в коридоре слишком много для такого часа. И тогда бы поползли слухи.
— Какие слухи? — пытается вникнуть в происходящее Эйлин, внимательно до этого слушая разговор фрейлин, не вмешиваясь. — Что я, еще не выйдя замуж за короля, уже завела любовников?
— Да. К сожалению, — отвечает Селеста, расчёсывая еще влажные волосы сирены.
— Если это заговор, то либо очень неумелый, либо со всеми подкупленными участниками, — приходит к заключению Эйлин. — Либо хотят избавиться от меня, либо от этого парня. Почему меня хотят убрать понятно, но слугу-то за что?
— Мы вряд ли разберемся в этом, — тяжело вздыхает Селеста, вставляя диадему в волосы Эйлин, которые собрала в простую прическу.
— Доложите об этом королю, Ваша Милость, — говорит Оливия.
Эйлин кивает и поднимается, выходя из покоев. За ней следуют фрейлины на небольшом расстоянии, время от времени подсказывая путь. Вновь видит группы придворных, шепчущихся и смотрящих на будущую королеву. Сирене бы трястись, но ей слишком хорошо после принятия ванны, и она ни о чем не беспокоится. Ничего из произошедшего за утро не волнует ее. Как и ожидание от новой порции унижений короля. Останавливается у зала совещаний, осматривает стражу и уже хочет постучаться, как те открывают дверь, и она проходит. Фрейлин останавливают и не пропускают внутрь под предлогом, что это личный разговор короля с будущей королевой. Эйлин кивает фрейлинам и проходит в темное помещение, где на стенах горят факелы, а свет через большие окна не проникает по какой-то причине. Слегка ёжится от проникающего холода, но продолжает осматривать помещение: на стенах узоры либо вырезаны, либо прикреплены и покрыты лаком. Она не замечает фигуры короля, сидящего во главе переговорного стола и бесцеремонно разглядывающего ее. Красота зала завораживает: Эйлин обводит стены завороженным взглядом, будто запоминая каждую деталь, и, увидев Леонардо, невольно вздрагивает.
— А я уже думал, что ты меня не заметишь, — усмехается Его Величество. — Присаживайся.
Король кивает на большой стул слева от себя и ждет, пока сирена подойдет и сядет. Эйлин опускается на мягкое кресло, утопая в ширине сиденья и спинки, отчего кажется, будто ее поглотят. Пару секунд ерзает в поисках удобной позы, пока наконец не находит и не поднимает голову на Леонардо, которые слишком резко отворачивается и кашляет в кулак, вызывая у сирены замешательство. Взгляд короля блуждает по столу, не цепляясь даже за лежащие бумаги.
— Зачем вы хотели меня видеть, Ваше Величество? — спрашивает, чтобы вернуть внимание Леонардо на себя и как можно скорее закончить неначавшийся разговор.
— У меня для тебя радостная новость, Эйлин, — отмирает и заглядывает в глаза сирены настолько глубоко, что та теряется и чувствует, как ее приковывают к спинке стула. Она будто не может пошевелиться, думает, что если что-нибудь, то сразу же последует наказание, но король продолжает говорить: — С завтрашнего дня ты не будешь слоняться по замку без дела.
— Вы меня запрете в покоях и будете выпускать лишь для того, чтобы покормить? — усмехается через сильно сковавший ее страх и продолжает держать маску высокомерия и стервы.
— Нет, хотя мысль покормить тебя весьма... интересная, — Леонардо просматривает лежащие на столе бумаги и вновь продолжает: — С завтрашнего дня ты будешь изучать правописание, чтение, чтение на древних языках, арифметику. Учителей я уже нашел, как и составил твое расписание в соответствии с их требованиями. Это пока ограниченный список дисциплин. В дальнейшем, если ты будешь хорошо справляться, я предложу тебе и другие. На твой выбор, хотя будут обязательные дисциплины, выбранные исключительно мной.
— Ты хочешь полностью подчинить меня своей воли и сделать ручной зверюшкой?! — искренне возмущается Эйлин, что лицо так и искривляется презрением.
— В какой-то степени, — спокойно говорит Леонардо, приближаясь, что сирена замечает легкую небритость и темные круги под глазами, — но это все исключительно для твоего же блага. Не скрою, я хочу видеть королевой ту, которая будет не только подчиняться мне, но и поддерживать мою позицию в любых конфликтах. Мне нужна образованная королева, разбирающася в устройстве этого мира, живет по человеческим законам... Хотя бы в присутствии чужих людей. Я знаю, что ты не умеешь писать и читать, в том числе и на древних языках, таких как галльский и латинский, которые являются базой нашего региона. Тебе это нужно, если ты хочешь стать королевой.
— Я уже и есть королева! — приближается и выдыхает прямо в лицо Леонардо.
— Может, и так, но мне все равно на это и на твое желание или нежелание. Ты должна быть образованной, потому что Королевство Ноли — второе по значимости и мощи государство, и королева должна быть такой же. На нашей свадьбе будут высокопоставленные люди, которые хотят посмотреть на королеву. И они думают, что ты не сирена, а дворянка. Так что я не могу позволить опуститься самому и опустить Королевство в их глазах. Тебе понятно, маленькая русалочка?
— Понятно, маленький король, — Эйлин закладывает в слова всю ненависть, все пренебрежение к нему, что не успевает заметить чужую руку, обхватывающую и слегка сжимающую ее горло через секунду.
— Не смей, — Леонардо говорит тихо, но вкрадчиво, что кожа сирены покрывается мурашками. Он разжимает руку и отодвигается, передавая бумаги. — Здесь твое расписание. Твои фрейлины помогут в нем разобраться.
Эйлин берет бумаги, просматривает их, но понимает только цифры, но не знает, какое их значение в этом мире. Обида жжет горло, досадой разносится по всем клеточкам тела, что мысль о неправильности своего поступка навязчиво напоминает о себе. Думает, что это ее вина, раз не сдержалась. Она же, на самом деле, не против обучения, не против узнать этот мир лучше и стать достойной королевой. Обида перерастает в лютый страх. Страх насилия. У нее уже триггер на него, что сейчас сдерживает слезы, дабы не показать свою слабость. Может, Леонардо и не сделал ей больно, просто сомкнул пальцы на ее шее, но этого хватило, чтобы выдержка слетела, и навязчивая мысль закралась в сознании, что теперь винит себя. Хотя толика вины и присутствует.
— Что замолчала? — спрашивает Леонардо, вытягиваясь вперед и облокачиваясь локтями о стол. Пытается заглянуть в чужое лицо, но та отворачивается, пытаясь скрыть накатившие слезы. — Эйлин... Эйлин... Посмотри на меня!
Видит, как девушка резко дергается от повышенного тона и удара рукой по столу. Не хотел повышать голос, честно, не хотел, но не мог позволить игнорировать себя. Не привык, когда его просьбами и приказами пренебрегают. Он старался не повышать голос, но на последней фразе не сдержался. Он боялся, что ошибся — в словах и действиях — хотя и так прекрасно знает каждую деталь: что, когда и сколько. Не может по-другому.
— Эйлин, прошу, повернись, — успокаивает себя, унимает свою ярость. Леонардо тяжело вздыхает, наливает в чистый бокал вина и передает его. — Я сейчас отойду к окну на несколько минут, ты выпьешь, а потом мы спокойно продолжим разговор. Хорошо?
Видит, как Эйлин еле заметно кивает и встает, отходя к окну и смотря на ясное небо, вспоминая цвет плавника сирена во время ее заточения. Знает, что больше не увидит Эйлин в истинном обличии, да Леонардо и не нужно, но каждый раз по несколько раз вспоминает те редкие минуты разговора в тюрьме для русалок. Не может выкинуть образ сирены из головы, все время ловя себя на мысли, что об Эйлин невозможно не думать — она приковывает к себе взгляд и магнетизирует неестественно-голубыми глазами. Перестать думать о ней получается только во время ночей с Анной, словно она и есть сирена. Даже первоначальная мысль сломить Эйлин, показать ей место в этом мире — все это временно меркнет, вызывая у Леонардо страх. Боится, что в какой-то момент полностью изменит свою политику по отношению к ней. Он не имеет права думать об Эйлин кроме как о королеве, будущей жене и матери наследника, потому что для него нет ничего, кроме цели: стать лучше, поднять Королевство, занять лидирующую позицию, подмять под себя Аурум, посколько ненавидит отца, хоть и продолжает его политику. Леонардо отгоняет все мысли, возвращается сначала в реальность, а потом на свое кресло рядом с Эйлин, которая делает последние глотки вина со следами слез.
— Ты так из-за меня или из-за того, что Джон чуть не увидел тебя голой? — пытается говорить осторожно, но все равно слышит, как равнодушие в голосе скользит.
— Из-за всего. Что будет с ним? — шмыгает носом Эйлин.
— Пока не решил.
— Почему гвардейцев не было?
— Не знаю. По словам Джона, они были на посту, когда он подошел, а стоило выйти — их уже не было.
— Где они сейчас?
— Не знаю, их никто не видел. Я объявил поиски.
— Это заговор? Предательство?
— Возможно. Я с этим разберусь, — Леонардо не отворачивался от нее во время всего разговора, но Эйлин не поднимала голову, хотя и не отворачивалась. — Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.
— Исключительно из-за моей ценности как достижения власти — не спрашивает, а утверждает и находит в себе силы, возродить внутренний огонь, чтобы поднять на него взгляд.
— Только из-за этого, — подтверждает ее слова король, на лице которого ни тени сомнений в сказанных словах. Пусть так считает.
— Хорошо, потому что я вас ненавижу, Ваше Величество.
— Знаю. И в целях безопасности твои фрейлины могут остаться с тобой сегодня на ночь. Можешь идти.
Эйлин поднимается, забирает бумаги и делает реверанс, разворачиваясь и, несмотря на Леонардо, движется к выходу. Король не сводит с нее глаз, провожает до самой последней секунды, пока та не скрывается за дверьми. Чувствует легкую грусть, пустоту, но прогонят их, запирает в самый дальний ящик своего сознания и подсознания, запивает вином и возвращается к государственным делам. Он не может позволить себе думать о ней, она лишь способ достижения цели и власти. Убеждает себя в этом, но врет только себе.
***
Селеста с Оливией стоят некоторое время рядом с дверьми в зал совещаний, пока виконтесса не спрашивает:
— Что это было в покоях?
Селеста, не оборачиваясь, уходит дальше по коридору, дабы их разговор не был слышен гвардейцам, но не слишком далеко — остается в поле виденья зала совещаний. Герцогиня Рубио ожидала от Оливии этот вопрос, только все равно не знает, почему выслушала и так по-доброму поступила Эйлин, когда та была сильно захмелевшей. Может с уверенностью сказать: слова были полны искренности, она действовала по собственному желанию и не хотела причинить вред Эйлин.
— Так ты скажешь или нет? — яростно шепчет Оливия, дергая за руку Селесту, останавливая, и продолжает: — Что произошло?
— Леди Эйлин перепила вина... — герцогиня Рубио переходит на древний, почти ныне не использующийся (кроме королевской семьи и некоторых привилегированных людей), но ее тут же перебивает виконтесса Адан, удивляясь:
— Ты знаешь галльский?
— Выучила, когда делать было нечего, — жмет плечами Селеста и продолжает: — Леди Эйлин перепила вина и начала рассказывать о своих чувствах, о прошлом. Я выслушала ее. Потом она начала задавать вопросы, что я думаю об этом. Я не сдержалась и попросила, чтобы она не пила больше вина, потому что он вредит рассудку. И Ее Милость послушалась, а потом уснула на моем плече.
— Что она рассказала? — немного отрешенным и металлическим с толикой паники голосом спрашивает Оливия.
— Лив...? — хмурится Селеста.
— Просто скажи, прошу, — умоляет виконтесса Адан, заглядывая глубоко в глаза, и герцогиня сдается, пересказывая весь их диалог дословно.
Виконтесса от переживаний начинает кусать кончик пальчика, расхаживать взад-вперед по ширине коридора и слишком быстро и хаотично двигать глазами, будто ее сознание быстро перескакивает с одной мысли на другую. Селеста не выдерживает спустя несколько минут и останавливает ее, слегка дергая.
— Оливия, в чем дело? — спокойно, но строго спрашивает Селеста, не замечая побледневшее лицо виконтессы.
— Ты выбрала ее сторону? Хочешь ее защищать? Не будешь докладывать королю? — Селеста пораженно отстраняется от слов Оливии, смотря на яростное и безумное без капли краски чужое лицо. В нее словно бес вселился, она не выглядит как аристократка, в глазах играют огоньки пламени, на губах застыла то ли ухмылка, то ли улыбка, брови вздёрнуты под неестественным углом.
— Мы обе знаем, что нас выбрали для сопровождения, развлечения Эйлин. А еще, чтобы мы докладывали о ней. Оливия, лично я не собираюсь лгать королю и молчать о ее действиях и словах. Но и говорить всю правду не могу — не после сегодняшней исповеди, — спокойно говорит герцогиня, кладя руки на плечи Оливии. — Ты разве не собираешься также поступать?
— Я не могу, — ярость и безумие уходят, и на их место приходит потерянность. — Я обещала отцу, что буду делать все, чтобы подняться в глазах короля и Королевства. Если я не смогу, то... то меня убьют.
— В каком смысле?
— Отрубят голову, повесят, четвертуют за предательство, — с сожалением и грустью отвечает. — Я слишком сильно хочу жить, хоть и такой жалкой жизнью, чтобы так рисковать.
— Почему от тебя так многого требуют? — растерянно спрашивает Селеста.
— Именно поэтому. Я — приемная дочь, причем единственная. Через меня он намеревается подняться по статусу. Отец знает, как меня шантажировать. Меня удочерили в сознательном возрасте, и я помню свою прошлую жизнь. И прежде чем ты спросишь, заранее отвечу: я не расскажу подробности.
— Я и не хотела спрашивать, — опускает свои руки на ладони Оливии, поглаживая их и успокаивая. — Я понимаю — тебе тоже тяжело, потому что... от меня было еще больше ожиданий. И так до сих пор, — тяжелый вздох вырывает из груди Селесты, а перед глазами проскальзывают письма отца и матери. — Но я прошу, давай не будем выбирать сторону либо короля, либо леди Эйлин, либо наших родителей? Давай просто следовать за событиями и пытаться остаться в стороне, действуя только по нашим желаниям?
— Я так не могу, — качает головой виконтесса, высвобождая руки из чужих ладоней. — Я не могу стоять в стороне.
— Ладно, действуй как знаешь, останавливать или мешать не буду. Только прошу, говори, что ты докладываешь Леонардо, не подставляй меня. Все-таки мы фрейлины Ее Милости и не должны ссориться.
— Хорошо, — кивает Оливия, слегка приподнимая уголки губ.
— Я могу еще кое о чем попросить? — спрашивает и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Не подставляй ее. Для этого у нее есть слуги, которые за любую возможность выслужиться, сдадут ее.
— Я подумаю об этом, но не обещаю.
Селеста кивает в знак благодарности, и они возвращаются к дверям зала. И стоит им подойти, как Эйлин выходит оттуда, передавая им бумаги, на которых написаны предметы, время и имена людей. Фрейлины переглядываются в немом вопросе, смотрят на сирену, которая глубоко вздыхает и говорит:
— Я знаю, что вы мои фрейлины, и у вас есть свои обязанности, но король издал указ о моем обучении. Вот мое расписание. И я надеюсь на вашу помощь в его прочтении и на ваше благоразумие. А теперь пойдемте обедать, я умираю с голоду. А еще я хочу вина.
Сирена разворачивается и, не проверяя, идут ли за ней фрейлины, шагает вперед по коридору в сторону королевской столовой. Как оказалось, все-таки знает этот коридор и эту часть замка. Селеста с Оливией продолжают переглядываться, но стараются не показывать своего недоумения. Виконтесса Адан, прокручивая в голове разговор с герцогиней Рубио, думает, насколько права и следует ли ей сохранять ту же манеру поведения или нет. А Селеста теряется в намерениях Леонардо по отношению к Эйлин. Ведь на его месте, она бы не стала нанимать учителей, хоть это значительно и повлияло бы на репутацию и мощь Королевства.
— И из-за сегодняшнего происшествия король попросил, чтобы вы переночевали в моих покоях.
— Король «попросил»? — переспрашивает Селеста.
— Да, — кивает Эйлин, проходя в столовую и отмечая, что присутствуют все, кроме Леонардо, который так и остался в зале совещаний. И ей даже кажется, что он не придет на ужин, чему сирена даже рада — сможет обдумать произошедшее.
В эту ночь в комнате с сиреной остается Селеста, тогда как Оливия ссылается на головную боль и уходит в свои покои. Эйлин и не настаивает на присутствии виконтессы Адан — та весь оставшийся день была замкнутой и погруженной в себя. Сирена прекрасно знает такое состояние, сама не раз испытывала и под водой, и в замке. В такие моменты все мысли захлестывают, вынуждают отстраниться от всего происходящего, хочется одиночества. Раньше Эйлин могла уплыть на границу клана Никс: там практически никого нет, кроме изредка проплывающих тритонов, контролирующих границу. Те иногда пытались с ней заговорить, узнать, почему принцесса клана оказалась вдали от дома, но сирена просто качала головой и отвечала, что хочет побыть одна. И тритоны отплывали, но держали ее в поле зрения. Еще реже Эйлин выплывала на поверхность какого-нибудь ледника. Хотя там ей было страшно, она боялась слишком сильного одиночества, которое царило среди белых просторов и пустоты с сильными ветрами. Вот почему Эйлин разрешила Оливии поспать чуть дольше и прийти к ней ближе к обеду на следующий день, на что фрейлина слабо улыбнулась и удалилась.
Сирена долго не может уснуть, но в этот раз не от холода, а от мыслей, которые кружат в голове. За ее спиной лежит уснувшая и обнимающая ее Селеста, согревающая Эйлин. Она тихо посапывает и время от времени причмокивает губами, вызывая у сирены легкую улыбку. Однако будущая королева возвращается мыслями к разговору с Леонардо, к его необыкновенному спокойствию, вежливости и скрытой агрессии. Ощущение, что это затишье перед бурой, что он специально смягчается, чтобы потом напасть, когда она не будет этого ожидать. Даже спустя стольких часов его большая ладонь на ее шее все еще ощущается фантомом. Боится его, даже лежа в кровати, прижавших к фрейлине. Продолжает всматриваться в балдахин, в тусклый свет в камине, в темноту за окном. Глубоко дышит и отгоняет страх. Произносит древнюю молитву богу света и искусному воину — Лугу[1], чтобы он даровал свет, надежду и силы для борьбы. Сирену не волнует, что от ее шепота может проснуться служанка или Селеста, ей все равно, доложат ли об этом королю. Эйлин уверена, что делает все правильно — молится древнему богу. Произносит последнюю фразу и успокаивается, ощущая безмятежность.
Может, она и благодарна, что король защищает ее и позволяет получить знания, может, ей даже это нравится, однако знает — это только политическая игра и амбиции людей. Уже завтра начнутся первые занятия, уже завтра Эйлин вновь окунется в учебу, которая так нравилась в море, уже завтра она начнет становиться великолепной королевой, и с завтрашнего дня начнется уменьшаться счетчик к ее свадьбе с Леонардо. Ей нужно выжить, выдержать и доказать, что она может стать достойной королевой как для человеческого мира, так и для подводного.
***
Первые дни занятий проходят вполне сносно, Эйлин нравится погружаться в мир людей, узнать новое о нем, хоть и существуют некоторые трудности. Под водой их учили писать на ледяных дощечках с помощью костей акул или других плотоядных морских животных. Потом исписанную часть дощечки соскабливали, и Эйлин вместе с другими детьми могла продолжать писать дальше. А в мире людей нужно писать с помощью пера и чернил, которые то и дело норовят капнуть на бумагу и испачкать написанное. Учитель по письму снисходителен к ее промахам в письме, говорит, что она еще научится, но сирену злят собственные кривые буквы. Ей не нравится грязь на листке бумаги, отчего хочется переписывать снова и снова, пока не станет красиво и без помарок. Зато чтение дается ей гораздо легче, ведь знание многих языков способствуют этому. Она понимает значение многих слов. К ее удивлению, язык Королевства Ноли похож на язык клана Лингум, хотя и существуют различия в произношении и письме. И мысль о родстве подводных жителей с людьми все крепче закрепляется в сознании.
Занятия по древним языкам не начались, учитель говорит, что сначала ей необходимо освоить арморикский[2], прежде чем переходить на язык предков — галльский[3]. И с таким аргументом Эйлин кардинально не согласна. Всех детей в море обучают основным языкам одновременно и только потом добавляют языки других кланов. И именно поэтому у сирены никогда не было трудностей, чтобы общаться с детьми из соседних кланов — всегда можно было перейти на древний — лепонтийский язык[4], а в случае с королевскими семьями и на язык жестов. Эйлин поджимает губы на ворчание учителя о необходимости освоить только один язык и после занятий продолжает учиться читать и писать, чтобы поскорее перейти к изучению загадочных галльского и латинского.
Самый легкий предмет, по мнению Эйлин, арифметика, поскольку под водой они используют те же цифры, что и люди. И считать она умеет — под водой она прекрасно справлялась с этим, чем сейчас удивляет учителя по этому предмету. На одно занятие даже пришел Леонардо, не поверивший в доклад об успехах сирены в арифметике, что сам дал задание Эйлин. А она без труда дала правильный ответ. Даже спустя неделю занятий сирена этим гордится — особенно когда король за обедом или ужином спрашивает о её успехах.
Впрочем, она только делает вид, что все так прекрасно и хорошо. Только ее фрейлины видят, насколько Эйлин тяжело, как долго сидит за специально принесенными столом и стулом в покоях, отчего прогулки по саду возможны в самом позднем часу, когда солнечный круг практически исчезает за горизонтом и отбрасывает розово-оранжевые блики на облака. Сирена после всех занятий по несколько раз переделывает задания, пока не сделает их в совершенстве. Ее фрейлины проверяют сделанные задания и отвечают «да» на правильное выполнение и «нет» на неправильное, и Эйлин начинает заново, пока не получает положительного ответа. Порой она засыпает за столом, но тут же просыпается, стоит почувствовать соприкосновение лба со столом.
В один из дней после обеда, когда сирена прогуливается по саду, ежась от прохладного ветра и смотря на затянувшееся небо тучами, встречает вдовствующую королеву, что стоит рядом с кустом розы и вдыхает аромат цветов. У Сейлан безмятежное лицо, и от нее исходит всепоглощающее умиротворение. Эйлин останавливается, сглатывает комок паники, глубоко вдыхает и подходит к королеве, приседая в реверансе.
— Рада приветствовать вас, Ваше Величество.
— Я тоже рада тебя увидеть, Эйлин, — отрывается от занятия королева и одаривает сирену проницательным взглядом, который ощущается покалыванием по всему телу. — Поднимись.
Эйлин выпрямляется и смотрит на вдовствующую королеву Сейлан, которая жестом указывает на рядом находящуюся скамейку, приглашая присесть. Сирена повинуется, тогда как ее фрейлины продолжают стоять чуть в стороне: не так близко, чтобы не услышать разговор. Несколько минут они молчат, вдовствующая королева вглядывается в даль, за горизонт, на небо, а Эйлин — на свои сцепленные руки. Не знает, что сказать и сделать, ведь занятия с Анной Фрей так и не начались, да и Сейлан не проявляла никакого интереса к ней за две недели пребывания в замке. Бывало, что днями Эйлин не видела Сейлан, даже мельком или в королевской столовой. Селестину Сокаль встречала чаще.
— Моя дочь мне рассказала о вашем разговоре. Жаль, что ты отвергла ее помощь, — начинает говорить вдовствующая королева. — Зачем ты так поступила?
— Вы сами посоветовали никому не доверять и не принимать ничью сторону, пока я не пойму, кто какую игру ведет в замке.
— Достойно, — соглашается Сейлан, поворачиваясь к сирене и смотря с читаемым уважением в глазах. — Что в итоге решила? У тебя было достаточно времени.
— Я все еще в раздумьях.
— Тебе лучше определиться уже сейчас, на моей ли ты стороне или же на стороне Леонардо.
— Почему я должна выбирать? — спрашивает Эйлин, прекрасно помня слова королевы, что только ей и Селестине она может доверять. Но у сирены есть сомнения. Ее цель — стать королевой, раз другого выхода нет, а довериться вдовствующей королеве означает выбраться и вернуться в море, чего Эйлин сейчас не хочет. Хотя безумно скучает по морю, рифам и льдам, но в особенности по семье. Даже по Камрин и Кили — близняшкам, вечно достающим сирену.
— Без твоего согласия я не смогу тебя вытащить отсюда! — шипит, потому что повысить голос не может — любой проходящий может услышать.
— А что, если я хочу остаться тут и править? Я не хочу прятаться тогда, когда Леонардо хочет меня раздавить и сломить! Пусть, если хочет, делает это у всех на виду, но я не желаю сидеть и бояться.
— То есть ты отвергаешь мою помощь?
— Не отвергаю, но и не принимаю, — спокойно говорит сирена, смотря прямо в лицо королевы Сейлан, у которой разочарование просачивается сквозь маску великодушия. — Я приду к вам за советом, если так потребуется, но быть исключительно на вашей стороне я не собираюсь.
— А ты выросла, Эйлин, — усмехается Сейлан и продолжает: — Я слышала, что Леонардо нанял тебе учителей, и у тебя весьма хороший прогресс. Похвально. А твои занятия с Анной Фрей еще не начались?
— Нет, как раз собираюсь узнать насчет них у Его Величества, — улыбается сирена. — Прошу меня извинить, но мне нужно идти.
Эйлин встает со скамейки, делает реверанс и уходит из сада, намереваясь найти Леонардо, где бы он ни был, и попросить об аудиенции. Однако найти его в замке, где до сих путаешься, довольно сложно. Сирена обходит половину замка, но ни один гвардеец не знает, где именно король: каждый указывает в то или иное направление, но к тому моменту, как она оказывается там — короля уже нет. Эйлин практически разочаровывается и намеревается найти королевские покои и просить гвардейцев передать о ней, как видит куда-то спешащего графа Эдмонда де Шарбона — друга короля. Сирена спешит, насколько может на каблуках, и догоняет его, хватая за локоть, запыхавшись. Граф удивленно смотрит на нее, но молчит, давая Эйлин возможность привести дыхание в порядок и высказаться. И она объясняет.
— Так вот, в чем дело, — смеется Эдмонд, отходя на два шага от сирены, чтобы проходящие не начали шептаться. — Наш король сейчас занят фехтованием на кинжалах.
— Вы можете меня отвести к нему? — спрашивает Эйлин, игнорируя новое слово «фехтование», но стараясь его запомнить, чтобы позже узнать его значение. — Если вы не заняты, конечно, Ваше Сиятельство.
— Ну что ж, леди Эйлин. Думаю, мой отец не будет против, если я немного задержусь, — солнечно улыбается граф де Шарбон, что в уголках его глаз образуются складки, и из-за чего Эйлин растягивает губы.
— Благодарю, милорд.
Эдмонд идет чуть впереди, Эйлин позади него, а за ней следуют фрейлины, которые устало переглядываются, но молча следует. Сирена оказывается в той части замка, где когда-то ходила, но куда ей запрещалось заглядывать. Граф уверенно вышагивает по каменному полу, разнося стук каблуков на несколько ярдов[5]. Еще несколько шагов, и Эдмонд сворачивает в большую залу, где практически ничего нет, кроме висящих полотен с яркими полосами и изображениями, столов с железными предметами, доспехами и другими предметами из металла, расположенные в деревянных стойках. В центре на полу размещаются плиты в квадратной фигуре, размечая, видимо, территорию боя, где сейчас находится Леонардо в не заправленной в кюлоты[6] камизе с оружием в руке и еще один мужчина напротив короля с таким же оружием. У стен стоят лекарь и оруженосец. Все они не замечают, что в зале появились новые лица, слишком увлечены процессом наблюдения за фехтованием и тренировкой по совместительству. Леонардо парирует удары, блокирует их и наносит в ответ, где только некоторые достигают цели, но не доводят ее до конца — на кинжалах стоит защита, чтобы не пораниться или не поранить короля. Эйлин с интересом наблюдает за их действиями, ей любопытно, как двое мужчин двигаются и парируют, блокируют или наносят удары друг друга. Отмечает, что Леонардо как воин вполне превосходный, а за его движениями можно наблюдать вечно. Сирена любила проводить время, глядя на тренировки братьев и отца, просила их ее обучить, но те отказывали. Только в последние года отец показывал и обучал некоторым приемам, но Эйлин до бойца на поле боя еще слишком далеко, да и оружие в человеческом мире другое.
— Вы бесподобны, Ваше Величество!
Леонардо слышит голос графа де Шарбона и оборачивается, пропуская сначала один удар, а потом еще один, заметив Эйлин. Он отходит от мастера по фехтованию и объявляет о перерыве. Король вытирает потное лицо и шею камизой, поднимая ее, и сирена не может отвести взгляда, потому что признает красоту тела короля, хотя не раз видела голый торс мужчин. Как бы то ни было, тритоны и мужчины в верхней части похожи, разве что кроме цвета волос и атрибутики с одеждой. Король наливает вино и подходит к ним, наблюдая, как сирена присаживается в реверансе и приветствует.
— Леди Эйлин настойчиво искала вас, Ваше Величество, и попросила меня отвести к вам, — отвечает Эдмонд, опережая вопрос Леонардо. — А теперь прошу меня извинить, но у меня встреча.
— Спасибо, что привел, — кивает графу король и смотрит на сирену, которая опустила голову и не поднимает ее. — Зачем ты меня искала?
— Хотела спросить кое о чем, — отвечает и поднимает взгляд на Леонардо, нервно перебирая пальцы, и прокручивает в голове обрывки молитвы богу Луга.
— Спрашивай.
— Когда начнутся занятия с Анной Фрей?
— Как только я решу.
— А когда вы решите? Не вы ли говорили, что вам нужна образованная и достойная королева? — изгибает бровь, старается съязвить, но не задеть его чувства. — Я хочу ею стать, но умения читать и писать не сделает меня ею. Я хочу научиться манерам и всем, чем еще необходимо.
— Твое стремление похвально, — скалится король, сокращая дистанцию до диаметра бокала с вином, — однако я пока не вижу, что ты способна сейчас на обучение манерам. Ты пока не освоила в достаточной мере...
— Что мне нужно освоить? — перебивает его Эйлин, глубоко вздыхая, чтобы не спровоцировать еще одно насилие.
— Например, заговорить на галльском, — усмехается Леонардо, видя всю гамму ненависти, шока и досады на чужом лице. Он в открытую играется, наслаждается ее эмоциями и пытается довести ее до грани, чтобы вновь увидеть бойкую и непокорную сирену, по которой скучает. Эйлин молчит, обдумывает, что ответить, не старается скрыть эмоции. К ней приходит очень рисковая идея, которая либо даст ей преимущество, либо опустит. Сирена прокручивает ее несколько раз в голове, но все же решается на риск. Терять ей, по сути, нечего.
— А это галльский? — говорит на языке клана Лингум и ликует, когда лицо Леонардо окрашивается изумлением и неверием. — Так что, я могу уже начать изучать манеры человеческого мира или мне дождаться, пока учитель начнет мне преподавать галльский? Я спрашивала учителя, но он отказывался, обосновывая тем, что сначала мне нужно изучить арморикский. Но на вашем языке я говорю прекрасно. Не считая письма, чтения и незнакомых слов. Что думаете, Ваше Величество?
— Откуда? — пораженно шагает назад Леонардо.
— Спросите у вдовствующей королевы. Думаю, она вам лучше объяснит, потому что я сама не знаю.
— Хорошо, — цедит сквозь зубы и вновь приближаясь к сирене, прислоняя ее к своему не остывшему после фехтования телу, — будут тебе уроки манер с графиней Фрей. Завтра в это же время в тронном зале. Вы будете заниматься под моим присутствием.
— Благодарю, Ваше Величество, — Эйлин не отходит и приседает в реверансе, буквально скользя лбом по телу короля. — Я могу идти?
Леонардо кивает, но в самый последний момент, когда сирена уже сделала шаг назад и отвернулась, он разворачивает ее и прижимает к себе, вглядываясь в лицо и мысленно задавая вопросы: «Что ты творишь? Что ты скрываешь?». Король осторожно поднимает руку и проводит пальцами по щеке Эйлин, не обращая внимание на легкую дрожь маленького тельца в его руках. Пальцы опускаются на шею, останавливаются на ключицах, и Леонардо говорит:
— Если к концу месяца сможешь перевести заранее подготовленный лично мной текст на галльский, а другой с галльского, и идеально станцуешь три вида танцев, то я сделаю тебе подарок.
— А если нет? — осторожно спрашивает Эйлин, едва дыша.
— А если нет, то целый день будешь либо читать вслух книгу на галльском, либо танцевать. И все это без отдыха, еды и воды. Поняла меня, маленькая русалочка?
— Поняла, Ваше Величество.
Леонардо растягивает губы и отпускает Эйлин, что та не удерживает равновесия и падает на пол. Сирена готова была к очередному унижению, но стойко проглатывает накатившие слезы и с помощью фрейлин поднимается, отряхивает бежевое платье и выходит из залы, стараясь унять очередную волну страха.
— Леди Эйлин, откуда вы знаете галльский? — задает вопрос Селеста, пройдя достаточное расстояние от залы.
— Для вас это галльский, а для нас — один из языков клана, обязательный к изучению, — спокойно идет вперед, прокручивая в голове последние слова Леонардо и понимая, что ей нужно справиться с проверкой. Не ради подарка, а ради собственного удовлетворения, победы и ради того, чтобы не получить наказание.
— А вы должны знать несколько языков? — продолжает Селеста.
— Да, но я не знаю точно, сколько знаю. Их слишком много. Примерно... — сирена останавливается и считает, какими «базовыми» языками и языками кланов владеет, — их шесть или семь, но, может, и больше.
— Шесть или семь? — переспрашивает Оливия, кусая губу.
— Видимо, — жмет плечами Эйлин и продолжает идти в свои покои на занятия.
— Но я знаю только два, — шепчет на галльском виконтесса, надеясь, что ее не услышат, однако сирена прекрасно все слышит, слегка замедляется, но не оборачивается и продолжает идти дальше. И ей кажется, что наконец понимает, почему Оливия Адан — приемная дочь, и зачем ее отправили в замок.
Сноски:
[1] Бог Луг ‒ в ирландской мифологии бог света, связанный с солярным культом. Луг - это молодой красивый воин в шлеме, с копьем и с волшебным псом. Это полностью защищает его и тех, кто взывает к нему.
[2] Арморикский язык — выдуманное название языка, взято в связи с древним название региона, куда входит Бретань. По изначальной задумке язык Ноли должен был быть бретонским, но название слишком сильно отсылает на реальность.
[3] Галльский язык — мёртвый кельтский язык, на котором говорили в Галлии до VI века.
[4] Лепонтийский язык — мёртвый кельтский язык, распространённый в части Цизальпинской Галлии, примерно с 700 по 400 год до н. э.
[5] Ярд ‒ европейская единица измерения, равная 91,44 см.
[6] Кюлоты — это короткие брюки, которые плотно облегали ногу и застегивались под коленом, являясь элементом мужского аристократического костюма во Франции.