Кодекс Прогульщика

«Сундук за чёрной дверью без дна,

Желание побега сведёт с ума.

Ключ у летучей мыши в зубах,

С рассвета лучами исчезнет страх».

@ Сруб

Ромашковое поле было сожжено, а затем проглочено чёрной сущностью. От него не осталось ни следа, а все подступы к нему были перекрыты ядовитыми сгустками этой самой сущности.

Наш путь лежал в Библиотеку. По сути мы должны были сейчас уничтожать Безымянного, но поскольку он закрыл нам доступ к своему слабому месту, придётся пропустить его и идти дальше. То воспоминание, очевидно, принадлежало Икару. Следующее будет принадлежать Петру.

Мы вошли внутрь, но вместо тысячи горящих свечей и бесконечных рядов книг нас встретили мрак и пустота. Свечи были потушены и разломаны. Фитили из воска были вырваны с корнем. Куда подевались все книги? Загадка.

— Эй, Пётр, — обратился я к старику, присевшему неподалёку и пытающемуся починить пару свечей. У него был потерянный и подавленный взгляд. Его берлога была разграблена. Теперь он словно не смотрел на стены своего прежнего убежища, а смотрел внутрь себя. Искал, наверное, спасение где-то в глубине. — А где все книги?

Полки без книг действительно смотрелись как-то пусто. Пыль начала оседать на них сверху, а всякий ненужный мусор забиваться по углам.

— Я же унёс их всех в подвалы, мальчик, на нижние этажи, — старик не отвлекался от своего занятия. — По приказу Безымянного.

— Ах да, забыл, — я прошёлся вдоль стен и провёл рукой по несуществующим корешкам. Так я делал когда-то. Ну, раньше. До всего этого. Амур трусил следом. — Откуда же нам теперь взять новые воспоминания?

— Я не так прост, как ты думаешь, мальчик, — провозгласил Пётр, склеивая очередную свечку и поджигая её. Ещё три уже были отремонтированы, зажжены и установлены на рабочем столе. Он подозвал меня рукой.— Поди-ка сюда.

— Что нужно делать? — Я подошёл и ждал указаний.

— Стол, — хмыкнул старик. — Я переверну стол, а ты держи вот эти свечки, — он сгрёб все починенные свечки одну за другой и вручил их все мне. Я без вопросов послушался и принял от него этот дар.

Пётр опрокинул свой дубовый стол на спину, а затем, поставил по одной свечке на каждую ножку. — Читай.

Я не сразу понял о чём он, но только когда пламя достаточно разгорелось, я сумел уловить буквы и слова. Ими была испещрена вся обратная сторона стола.

— Теперь ты понимаешь, мальчик, — улыбнулся старик, похлопывая меня по плечу. — Почему я так нервничал, когда вы играли в шахматы за этим самым столом? Ещё б немного, и Безымянный раскусил бы мой план. Прости, его рождения я не сохранил. Сумел сберечь только своё. Но и оно тебе сослужит хорошую службу.

Из коридора, ведущую в эту комнату, послышался шёпот. Шёпот, перемежаемый с жадным причмокиванием. Будто где-то там, в темноте, ступала по ковру, роняя на него слюни, голодная бешеная собака. Полный антипод Амуру.

Тогда я спросил Петра:

— Что ж, выхода нет, мне нужно начинать читать?

— Прямо сейчас, мальчик, — ответил старик. — И ещё кое-что важное. Сначала тебе покажется будто бы наша борьба бессмысленна. Как-будто Безымянный не только не слабеет, но и становится ещё сильнее. Но это только на первый взгляд. Ведь это твоё эго. Его распирает злость и обида, последнее всё больше и больше. Если мы не сдадимся, мы обязательно с ним справимся. Мы с Амуром задержим его, а ты погружайся внутрь. Удачи.

«И тебе удачи, отец», — чуть было не ответил я ему.

* * *

Я маленький ребёнок, сидящий на полу. Рисую ромашки кисточками и красками, которые мне купила мама.

Она же в это время трудится на кухне:жарит что-то или печёт. Запах горячей пищи доносится до меня сквозь все комнаты и двери. Только и успевай слюни подтирать. Как же вкусно пахнет!

Я беру с собой уже законченные рисунки в одну руку и мокрые кисти в другую, иду на запах.

На кухне жарко и душно. Мама стоит у плиты. Время вечернее, мне бы уже пора лечь спать, поэтому я решаю не попадаться ей на глаза. На всякий случай.

Скидываю свои принадлежности на пол, а сам залезаю под обеденный стол. Жду, когда она уйдёт, чтобы попробовать отломить себе кусочек. Интересно, что же там такое готовится?

Вдруг слышу звонок в дверь. Кто-то пришёл.

С кухни доносятся торопливые шаги, — это мама идёт впускать долгожданных гостей. Затем такие же суетливые звуки поиска нужных ключей и открываемого замка. Спустя несколько секунд слышны и голоса пришедших:

— Принимайте пассажира! — Первый голос звучит натужно, будто бы его обладатель несёт тяжелую ношу. Совершенно не знакомо, и принадлежит мужчине. Чужой в доме. Точно гость.

— Э-ы-э-э-уф-э... — Эти звуки исходят как-будто бы от умирающего. Но даже сквозь эту какофонию мычания и кряхтения можно разобрать знакомые нотки. Голос не чужой. Это хозяин дома.

— Опять пил? — Нежный, заботливый и всегда немного уставший. Это моя мама. — Опять как не в себя?

— Всё в себя, милочка, уж поверьте, всё в себя, — незнакомец сбрасывает с плеч балласт, который тащил до нашей квартиры. На весь зал разносится звук, словно от упавшего на пол мешка с картошкой. Мешок недовольно мычит, доказывает дескать он «челаэк».

— И вам здрасьте, Пётр Иванович, — говорит мама. — А вы что же, совсем не пили?

— Я пил, милочка, да не так много. У меня свои правила есть. Свои границы, которые я стараюсь не переступать. Бывает очень полезным, кстати, если хочешь сохранить трезвость рассудка. Правильно говорю, али нет?

— Да правильно, правильно, только толку то? Поможете его уложить?

— Конечно, помогу, я ж его и притащил.

Из зала доносятся звуки возни и ещё более недовольного мычания. Спустя несколько минут всё затихает, и на кухню заходят глубоко вздыхающие мама и незнакомец. Последний на вид преклонного возраста, с большими очками и громадными усами. Всё лицо испещрено морщинами, но они как-будто бы предают ему живой вид.

— Чай будете?

— Не откажусь.

Мама идёт делать чай, а мужчина садится за стол. Оба меня не замечают. Пока чайник кипит, в воздухе повисает тишина.

Но вот они уже сидят за столом, а кипяток разливается по чашкам. Незнакомец, заметивший мои рисунки, спрашивает:

— А что это за рисунки у вас тут на полу лежат? Цветочки какие-то...

— Да сыночек балуется, сколько раз говорили чтоб сюда свою мазню не тащил, всё бестолку, — говорит она и громко хлюпает чаем.

— А что, очень даже не плохо, как по мне.

— Он у нас, знаете, очень проблемный мальчик, — мама вдруг начинает жаловаться на меня. — В школе его часто дразнят, называют хлеб-блеб или ещё как, коверкая его настоящее имя. Отец обзывает его выродком. Боюсь как-бы он потом от обиды не стал коверкать чужие имена. Нельзя же людей кличками называть. Это ведь не животные!

«А кто тогда пять минут назад у тебя в зале мычал?», — хотел было я спросить.

— Дети жестокие существа, скажу я вам, — ответил Пётр. — Но всё это лишь потому, что они сосуды. Губки, жадно впитывающие в себя всё, что их окружает. Почему человек венец творения? Почему он имеет всё, когда другие не имеют ничего? У него ведь нет ни сильных рук, ни быстрых ног. Он не умеет ни ловко лазить, ни высоко прыгать. Нет ни когтей, ни клыков. В чём же тогда его сила?

— Эм... в любви...?

— Не смешите, милочка, — просит старик, но из под его усов всё равно доносятся звуки, отдалённо напоминающие смех. Наверное, так смеются старики. Сухо и бедно. В кулачок. — Сила человека в адаптации. Мы живучее тараканов. Приспособляемся к любым условиям. И поэтому выживаем. А кто как не дети, адаптируются лучше взрослых? Если вы поместите взрослого в вольер с обезьянами, он вряд-ли когда-либо приспособится к жизни своих новых сородичей. Но если вы туда посадите ребёнка, то вскоре не сможете отличить его от всех остальных. Так что дети это всего лишь отражение нас самих. Старшего поколения. Али я не прав?

Но мама не успела согласиться или не согласиться с ним. Из родительской комнаты донеслось какое-то утробное завывание, больше похожее на звуки, которые издаёт кит, подавившийся едой. Она попросила прощения и тут же удалилась.

— Вылезай, — сказал Пётр, когда мама скрылась в другой комнате.

Я вылез. Он всё это время знал, что я сижу тут?

— Не переживай, мальчик, меня мои одноклассники тоже никогда не любили. Дети не любят тех, кто на них не похож.

— Правда? — Мне стало так приятно от этих слов, будто бы мне одним взмахом сняли боль, тревожащую меня уже который год.

— Правда. Со взрослыми почти всегда так же. Многие из них и спустя десятки лет всё те же дети.

И у меня вдруг вырвалось:

— Я бы хотел, чтобы у меня тоже были правила. Я бы хотел, чтобы мой отец тоже не пил, как вы. Я бы хотел, чтобы вы были моим...

— Что ж, — старик встал из-за стола. Мне даже показалось, будто бы у него что-то блеснуло в глазах. — Тебе пора спать, мальчик. Да и мне тоже домой пора. — Увидев, как сильно я не хочу с ним прощаться, он добавил: — Скажу тебе напоследок вот какую вещь. Не пей и не кури. Тебе будут предлагать в будущем, но ничего хорошего из этого не выйдет. Поверь мне на слово. А если начнёшь, то бросить будет никогда не поздно. Я же знаю, ты хороший мальчик. И ты ни в коем случае не заслуживаешь того, чтобы тебя называли выродком.