Кодекс Прогульщика

«Этот вечер изменит многое.

Я давно собиралась тебе сказать:

Ты — мой самый любимый человек,

Но я чувствую, что-то теряется...»

@ Сундук

Этим утром на подоконнике я обнаружил карту. Большой листок бумаги, на котором был изображён план моей старой школы, из которой я забрал документы.

Икар и Пётр снова никого не видели. Они не знали, кто принёс эту карту, но догадывались. Так же как и я.

Но не это стало самой пугающей новостью. Самое страшное было впереди.

Пистолет пропал.

Я взял его с собой на прогулку с Омутом, но мы с ней были настолько сильно заняты друг другом, что я и думать про него забыл. Как итог, оружие исчезло. А самое страшное это то, что я даже не знаю, где его теперь искать.

Я облазил всю Конуру вдоль и поперёк, стёр себе все коленки, пока ползал по полу, заглядывая под кровать и в самые дальние углы. Но это не дало никаких результатов.

В ярости я разорвал карту и выбросил её обрывки в окно. Не знаю, что задумал Безымянный, но может быть это хоть как-то помешает его планам.

Разноцветные кусочки бумаги украсили праздничную ёлку за окном. Разницы заметно не стало, она и так вся была увешана гирляндами. Они переливались на ней всеми цветами радуги, точно сотня драгоценных камней, заполняя своим светом всю улицу.

Какая мерзость.

Зачем люди загоняют себя в календарные рамки? Они говорят, что это не простой день, а особенный. Но это абсолютно такой же день, как и все прочие, он совершенно ничем от них не отличается. Особенным этот день делает только вера людей в его «особенность».

Любовные пары дарят друг другу подарки, признаются в любви, семьи собираются вместе за одним большим столом, чтобы... чтобы что? Чтобы показать, какие они дружные?

Но настоящему другу не нужно ничего показывать. Так же как и по настоящему сплочённым семьям нет смысла доказывать самим себе свою сплочённость.

Если ты хочешь сделать близкому приятное, сделай. Хочешь подарить что-то, подари. Признаться в чём-то, ну так расскажи!

А не устраивай весь этот фарс. Ого, глядите все на нас, мы такие дружные, такие весёлые, семья, ура, ура, ура!

Вы не семья, если на праздник ведёте себя не так, как в любой другой день. Настоящим близким людям не нужны никакие поводы, чтобы показать свою близость.

Все счастливые семьи живут своей жизнью, и только несчастные собираются за круглым столом, чтобы показать какие они «счастливые».

Я последний раз взглянул на праздничную ёлку во дворе и начал одеваться. Сначала я посижу с родителями, чтобы сыграть сценку дружбы и понимания. С этим проблем не возникнет. Но после этого я уйду. Покину одних чужих людей, чтобы придти к другим чужим людям.

Пироман устраивает какую-то вечеринку или типо того. Мы с Омутом приглашены. Я не хочу идти туда, но она хочет. Поэтому и мне придётся. Хотя я бы предпочёл вообще никуда не идти. Из-за этого мы с ней даже, можно сказать, поссорились.

Лично для меня это будет последний раз, когда я встречусь с Пироманом, Арией и остальными. Всё-таки школы у нас теперь будут разные.

В последнее время Омут совсем охладела. Стала всё чаще и чаще произносить такие фразы как «всё произошло так быстро» и «мне нужно время».

Она сказала, что пойдёт туда вне зависимости от того, пойду я или нет. Как-будто бы моё мнение её вообще не волнует. Мне от этого стало так обидно, что я назвал её дурой.

Я знаю, что я не прав. Простите.

* * *

Родители держали меня дома так долго, как только могли. Я пытался объяснить им, что мне уже пора, но разве они меня послушают?

Задержавшись больше нужного, я опоздал, а когда пришёл на квартиру к Пироману, там все «наши» уже собрались. Не мои, конечно. Наши.

Просто знакомые из школы и просто знакомые.

Шумная улица со своими фейерверками и хлопушками сменилась шумной квартирой, музыка из которой, наверное, разносилась по всему городу.

Мои бывшие одноклассники порядком набрались и разделились на два лагеря. Одни ринулись в зал, танцуя и продолжая набираться. Другие заняли стулья и диваны в других комнатах, что ещё не были заняты, и уткнулись в свои телефоны.

Либо уткнулись друг в друга. Причём в прямом смысле. Музыка была настолько громкой, что приходилось орать своему собеседнику в самое ухо, чтобы он мог услышать хоть что-нибудь.

Я примкнул ко второму лагерю, но все сидячие места были заняты. Поэтому мне пришлось встать в тёмный неосвещённый угол в конце зала, опереться на стену и ждать когда же всё это закончится.

Омут, предпочитая быть в центре внимания, наоборот заняла место в первом лагере. Она, очевидно, получала удовольствие от устремлённых на неё, ласкающих её тело, взглядов парней.

В чём удовольствие от понимания, что люди смотрят на тебя как голодные собаки на кость?

Но стоять долго в одиночестве мне не пришлось. Пироман, случайно заметивший меня, тут же подвалил ко мне с двумя родными стаканами в руках и тлеющей сигаретой, заткнутой в зубах.

Он что-то прокричал, но из-за громкой музыки его не было слышно. По выражению его лица я понял, что он несказанно рад меня видеть.

Пироман, смекнув что к чему, опустошил один из стаканов и протянул мне другой. Я отказался. Тогда он опустошил и второй. А затем вернул сигарету обратно в зубы.

— Тебе можно курить? — Крикнул я ему в ухо.

— Конечно, можно! — Ответил он, заливая мою ушную раковину слюнями.

Я вытерся рукавом и спросил его:

— А как же родители?

— Они уехали на дачу! — Пироман жадно затянулся, будто в последний раз, и выпустил мне в лицо струйку дыма. Воняло от него как от мусоровоза в мусоровозе. Очевидно, таких вот «последних разков» за сегодня у него было огромное множество.

Музыка никак не стихала, казалось даже становилась громче, разрывая барабанные перепонки в клочья. И Пироман, докурив одну сигарету и тут же доставая новую, сказал огорченно:

— Эх, всё никак не могу бросить. Умру, видать, на двадцать лет раньше тебя!

И к чему он это сказал? Не можешь бросить? А зачем начинал? Ты и не сможешь бросить. Всё ты верно сказал. И умрёшь на двадцать лет раньше. Так тебе и надо.

А он вдруг спросил:

— Пойдёшь танцевать?

— Танцевать? Нет! — Ответил я.

— Ну, как скажешь.

Это были его последние слова. Пироман использовал эту фразу чаще обычного, логично, что именно ею он и попрощался со мной. После этого дня я его больше не видел. Всё, что мне от него осталось, истощение.

Нетвердой походкой, ещё более неловкой чем той, которой он ко мне подошёл, Пироман покинул мой укромный уголок. И тут же забыл обо мне, растворяясь в толпе пляшущих и пьющих людей. Эти люди охотно приняли его, ведь среди них он был как рыба в воде.

Я же здесь был как кролик на дне океана. Уж что-то слишком здесь душно. Дышать совсем нечем.

Спустя пару минут ко мне подошла Ария. Она вынырнула из неоткуда, наверное, давно меня заметила и не решалась подойти.

Рука об руку с ней шёл какой-то парень. По виду так совсем урод. Чернеющие мешки под глазами, весь какой-то сгорбленный, тощий и бледный. А в глазах лютая злоба ко всему и каждому. Я смотрел на него с отвращением несколько секунд, пока не понял, что смотрю на своё отражение. Да это ж я!

— Познакомься... это мой парень... его зовут... — Прокричала мне в ухо Ария настолько громко, насколько могла. Но не настолько громко, чтобы перекричать эту адскую музыку. Часть слов просто утонула в звуках.

— Ага, круто, — сказал я ей, слегка коснувшись её локтя, чтобы удобнее было до неё дотянуться. Лицо её парня в этот момент исказилось такой гримасой ненависти и так раскраснелось, что на нём впору было яичницу готовить. Это вот таким взглядом я смотрел на Пиромана в школе? Неудивительно, что они с Омутом обо всём сразу догадались.

Больше я Арию не видел. Она была хорошей девочкой:любила помогать, спасать и угождать. Таких всегда калечат и всегда в первую очередь.

Пироман с Арией больше не трогали меня, а я не трогал их. Стоял в своём углу, да стоял.

Так прошло полчаса, потом час, затем два. Ноги совсем онемели.

Мне начало это надоедать. Моё раздражение всё росло и росло, а вот терпение начало уменьшаться с каждой минутой.

Последней каплей стала сценка, произошедшая в главном зале, где все поголовно были заняты танцами и выпивкой, невольным свидетелем которой я стал.

Омут, не спросив моего мнения, начала выделывать реверансы перед Пироманом. А затем, когда заиграла грустная музыка, буквально повисла на его плечах. Он запустил руку в её волосы, и они начали кружиться в медленном танце. Как самые настоящие любящие друг друга люди. Как?

Омут опустила голову ему на плечо, и мы встретились глазами. Что я прочёл в них? Не знаю. Игру, вину, страх. Сожаление. Да, наверное, сожаление...

Я стал очередным бывшем в её огромном списке бывших, и я стал ничем. Я и есть ничто. Я меньше, чем ничто. Я одно большое ничто. Или одно маленькое ничто.

Какая-то неуправляемая сила подхватила меня, толкнула вперёд, и я ворвался к ним, сметая всё на своём пути. Оттолкнул Пиромана в сторону и даже успел что-то крикнуть. Омут попыталась остановить меня, загораживая его рукой.

Я набросился на неё как на преграду, заламывая ей руку и убирая со своего пути.

— Больно! — Закричала она. Но я вдруг понял, что её слишком хорошо слышно. Музыку выключили. Все смотрели на нас с Омутом. Пироман и вовсе пошёл наполнять себе очередной стакан, — для него всё это ничего не значило. — Да что с тобой сегодня такое?!

Я взял её под локоть и отвёл в сторонку, подальше от лишних глаз. Люди жаждали зрелища, и когда я их этого зрелища лишил, они все дружно застонали. Но затем кто-то снова включил музыку, и они вновь принялись танцевать.

Мы зашли с ней в какую-то пустую комнату, и я чувствовал, что этот разговор не предвещает ничего хорошего, но всё же спросил:

— Это со мной что такое? Со мной что сегодня такое?! Да это я тебя хочу спросить, — что с тобой такое происходит всю последнюю неделю? Всё было хорошо, просто отлично, — я взглянул на резинку у себя на руке. И снова на неё. — Что это было? Там, в зале... ты... и он...

— А ты мне запрещаешь? — Она вроде бы обронила просто фразу, а по ощущениям как-будто бы обронила нечто куда более ценное, чем какие-то слова. Например, моё доверие.

— Если ты хочешь танцевать с другими парнями, — сказал я. — То ты можешь это делать, но тебе как минимум надо спросить моего разрешения. Потому что мы вроде как встречаемся. Пока, — последнее слово я выдавил через силу, просто хотел посмотреть на её реакцию, но для неё как-будто бы риск расстаться не был чем-то неожиданным или нежеланным. Скорее наоборот, судя по тому, что от неё вообще не последовало ровно никакой реакции.

— Я тебе не собака. И не собираюсь тебе быть собакой, ясно? Какой-то подстилкой. Которая выполняет чьи-то приказы.

— Какие ещё приказы? Тебе всего лишь нужно спросить разрешения!

— Вот именно! Это одно и то же.

— Это не одно и то же!

— Спрашивать разрешения и получать отказ значит следовать приказу. А я не собираюсь подчиняться приказам. Люди либо любят друга друга, и их всё устраивает, либо кого-то что-то не устраивает, и тогда они просто расходятся. Ну уж никак не пытаются контролировать своего партнёра!

— Контролировать?! — Взревел я по звериному от такой несправедливости. — Каким образом? Запрещая танцевать с другими парнями?

— Да! Запрещая получать удовольствие! — Кинула она мне в лицо.

— Ты слышишь, что ты говоришь? Это не нормально! — Попытался я её образумить, и проклятья в её адрес в череде моих слов начали переваливать за сотню.

Омут была непреклонна:

— Не нормально это следить за мной весь вечер и не давать мне расслабиться. Думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня и на парней вокруг меня весь вечер? Да и не только этот вечер. Каждый чёртов день ты смотришь на меня так, будто меня сейчас у тебя похитят. Отберут вот-вот, и меня не станет.

— ПОТОМУ ЧТО Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! О чём ты говоришь? Я переживаю за тебя, боюсь, что с тобой что-нибудь случится. Потому что я люблю тебя. И я думал, что ты любишь меня. Что я не очередной твой бывший, с которым ты просто... целуешься. Что я твой парень, с которым ты... спишь. Ты отдала мне свой первый раз, а я отдал тебе свой. Я думал для тебя это хоть что-то значит!

— Слушай, я давно собиралась тебе сказать, — её глаза наполнились виной и жалостью. Но слёз в них не было. — Ты не был моим первым.

— Что?

Земля ушла из под ног, тело стало совсем невесомым. Меня как-будто бы оторвало от пола и начало уносить вверх, под потолок. Как какой-нибудь надувной шарик. Пространство внутри меня наполнилось бесконечной пустотой, и эта пустота оглушала.

— Прости, но в тот день, когда мы с тобой начали общаться, когда мы с тобой в первый раз созвонились и договорились встретиться... ко мне пришли, помнишь? Ну вот. Это был... — Она глянула на дверь, которая вела в зал, где Пироман произносил очередной тост за любовь всех и вся во всём мире.

— «Да не собираюсь я с ней разговаривать, как ты не понимаешь! Хочешь, иди и сам утешь её. Мне то какое дело? Когда было плохо мне...»

— «Ой, всё, ко мне пришли. Тогда до встречи».

А ведь я ещё и дрался с ним бок о бок. Делил один окоп, одну баррикаду.

Он знал. Он знал, что у него с ней больше ничего не выйдет, и решил попытать счастья в последний раз. И у него удалось.

— Зачем? — Спросил я сухими губами. Слова как-будто бы были не мои. И тело словно бы было не моё.

— Я тогда так обрадовалась, что мы с тобой снова будем общаться. Мне было так хорошо... — Хорошо ей было. — А он пришёл без приглашения, так неожиданно. Я даже ничего понять не успела и... Прости меня. Прости меня, Пирожок.

— Не называй меня так, — отрезал я и отвернулся. Не хотел, чтобы она видела моё лицо. Она вдруг стала для меня совсем чужим человеком. А чужим слабость не показывают. И душу свою перед ними не открывают.

Омут ткнула меня в плечо носом, упрашивая повернуться. Но я даже не шелохнулся. Меня как-будто парализовало. Я нашёл в себе силы сказать последние слова перед прощанием, и сильно удивился, когда услышал вместо своего голоса чужой:

— У меня к тебе лишь одна просьба. Позже, когда будешь дома, зайди в Кузнечик, подойти к окну и взгляни на Око.

Затем послышались звуки за спиной. Что происходило я не видел, мог только слышать:

Сначала что-то тихо, как пёрышко, упало на стол. А потом ещё раз, только громче. Затем тихий всхлип. И ещё один, но уже громче первого.

Звук закрывающейся двери.

Конец.

Только когда она вышла из комнаты, я обернулся. На столе лежали листок бумаги(письмо, я сразу понял), и чёрная резинка для волос.

Омут знала, что бросит меня этим вечером, и написала письмо. Как мило с её стороны.

Я развернул листок, на обороте которого была надпись «мой любимый Пирожок» и начал читать:

«Ну вот и настал момент, когда я пишу тебе скорее всего последние, прощальные слова. Да, это больно не только тебе читать в эту секунду, но и мне писать это. Настолько больно, что на письме будут мои истеричные слёзы.

Почему жизнь так несправедлива? Вопрос, складывающийся не только в твоей голове, поверь.

Я хочу быть рядом с тобой, но не могу. Я сделаю тебе только хуже. Я всегда делаю только хуже. Такую отбитую как я нужно изолировать и не давать портить чужие жизни. Но, увы, я на свободе, и многие липнут ко мне, не зная о том, какая я конченая. Ты всегда любил меня, хотел быть со мной и был готов терпеть всё, что я вытворю.

Я пишу это перед последним днём в этом году, чтобы начать всё заново. С чистого листа. Одна. Дабы оставить тебе что-то в память о себе.

Умоляю, никогда не забывай обо мне. Я обещаю, что постараюсь смириться, но не обещаю, что смогу. Увы или к счастью, ты глубоко запал ко мне в сердце, Пирожок. Я надеюсь, что когда-нибудь у нас всё получится. Даже если не в этой жизни, так в следующей.

Я не умею писать письма, но надеюсь оно понравится тебе. Навсегда в твоём сердце.

P.S.

Не забывай поливать цветок в Кузнечике».

Чувствовал я себя, как дождевой червяк, выползший наружу и тут же раздавленный женским каблучком. Так же быстро, как наши отношения начались, так же быстро они и закончились.

Праздник прошёл в слезах. Теперь я однозначно и точно ненавижу праздники.

Всё, что мне осталось, сидеть возле обугленных руин собственного разума в окружении призраков-воспоминаний, шныряющих меж обломков прошлого величия.

Всё, что у меня осталось, браслет на руке, который я нарёк её именем. Пусть хоть где-то она будет со мной. Навсегда.

Сразу же, как только Омут ушла домой, я пошёл набираться. Ни Пиромана, ни Арии на квартире больше не осталось. Никого у меня больше не осталось. Кроме моих воображаемых друзей.

Я пил так много и так долго, что всё забыл.

Последнее что помню, — как чьи-то незнакомые губы касались моих губ и как мои руки снимали лямки лифчика с чужих плеч.

Что я могу сказать насчёт Омута?

Не знаю, ничего, наверное. Мне не хочется говорить о ней. Каждое её появление в этой книге приносит мне какую-то необъяснимую тоску. И как-бы я не пытался вытеснить её отсюда, её здесь всё равно слишком много.

Помните, в Прологе я обещал, что больше не буду плакать? Ну так вот. Не получилось.

Читатель, я хочу чтоб ты знал, Омут не такая плохая, как я говорю о ней. Да, она обманывала и предавала меня и, в конце концов, бросила, но она же и подарила мне огромное количество счастливых мгновений. И ещё Кузнечика.

P. S.

Омут, я не держу на тебя зла. Будь счастлива. Обнимаю тебя очень-очень крепко.