Кодекс Прогульщика

— Что-то случилось? — спросила Омут во время прогулки. Она держала меня за руку и шла с правой стороны, Амур трусил с левой.

С момента нашей первой встречи прошла неделя. За этот срок Омут уже успела прогулять со мной половину уроков. Вот как сейчас. Я вышел заранее и ждал её у реки, прихватив с собой пса.

«Да, случилось», — мог бы ответить я. Но не сказал ни слова.

Заметить изменения в моём поведении было совершенно не сложно. То, что я сегодня утром обнаружил на подоконнике, не могло не оставить следа на моём лице.

По пути к реке все мои мысли были заняты только этим.

— Пирожок? — Омут заглянула в мои глаза, которые я пытался спрятать.

Сколько раз просил её меня так не называть? Уже счёт потерял. Думал, она будет звать меня именами каких-нибудь милых зверюшек, а тут...

То, каким я представлял себя в чужих глазах, и то, как она называла меня, скажем прямо, не сходилось. И это бесило меня. Но и влекло к ней одновременно.

Меня так никто и никогда не называл, да и вряд-ли бы я позволил, но ей я разрешаю. Она другая. Она смотрит на меня по другому.

Когда мы выходили с ней на прогулку, Омут каждый раз то ли забывала, то ли нарочно оставляла перчатки дома. Каждая наша прогулка начиналась с того, что я упрашивал её надеть мои варежки. Но она всегда отнекивалась и никогда не соглашалась, потому что боялась обделять меня теплом. Уговоры занимали обычно около получаса, и только тогда Омут шла на компромисс, — одну варежку ей, а одну мне. Голые ладони мы прятали в карманы курток, а руками, на которых было надето по одной варежке, мы держались друг за дружку.

«Что ей сказать?» — Пронеслось у меня в голове. Глупо, конечно. Безымянный уже как неделю дремлет. Никто из друзей его не видел. А Пётр или Икар недостаточно сильны, чтобы общаться со мной напрямую из Перекрёстка. По крайней мере постоянно быть на связи. Некому дать мне совет.

Но сегодняшнее утро изменило многое. И теперь я уже не так уверен в том, что Безымянный действительно сдался. Затаился, как зверь в норе, зализывая раны, и что-то готовит, да, но точно не сдался.

Пистолет.

Сегодня утром я обнаружил на своём подоконнике пистолет. А рядом нож, тот самый, что я когда-то хотел применить против Пиромана. И хорошо, что совладал с собой и вовремя одумался.

Мне сначала показалось, что он мне приснился. Всё-таки только-только встал, а тут такое. Но это было правдой. Самое настоящее огнестрельное оружие. Как оно там появилось? Ни малейшего понятия.

Его купил я? Нет, точно не я. Кто-то другой в моём обличии.

Я приказал Петру и Икару обыскать их локации. Оба вернулись со скверными известиями. Ни в Библиотеке, ни на Ромашковом поле Безымянного не было.

В этот же день нашлось объяснение и моей постоянной усталости. Почему каждый раз ложась спать, я не только не восстанавливал силы, но порой ещё и терял их? Ответ очевиден. Я почти не спал.

Вывод следующий:Безымянный хорошо спрятался и по ночам завладевает моим телом, чтобы строить козни против меня. Но почему бы ему тогда просто не придушить меня во сне? Точнее не меня, а себя самого...

Ну да, вот, наверное, и ответ. Так для кого же тогда, если не для меня, предназначается оружие?

Этим же утром я попытался спрятать находку. Это первое, что пришло мне в голову. Под кровать, за шкафом, в сливном бачке. Где угодно. Только потом осенило, что такой трюк не сработает, — Безымянный знает обо всём, о чём знаю я. Вот только я не знаю ничего из того, что хотел бы узнать о Безымянном. Ну и кто тут хозяин?

Пришлось взять пистолет с собой. А что?

Единственный вариант это бросить его в реку. Не смывать же его в унитаз.

Омут шла справа от меня, по прежнему ожидая ответа. И как мне теперь сказать ей, что я несу в левом кармане? Но уж если рассказывать, то полностью. Иначе она вряд-ли поймёт, откуда у меня взялось это оружие.

— Присядем, — я жестом указал ей на скамейку. Всего лишь случайность, но это была та самая скамейка, у которой мы впервые поцеловались. Мило.

Омут села, положив одну ногу на другую. Амур уселся у её колена, и она не оставила это без внимания, — начала гладить его по холке. Он, в свою очередь, начал обильно делиться с ней и с её одеждой шерстью. Омут как-будто бы даже была и не против. Хотя я думал о ней иначе.

— Сначала ты посчитаешь меня психом, — начал я несколько удручающе. — Но потом... но потом убедишься в этом ещё сильнее.

— Интригующе, — она улыбнулась и взяла мою ладонь в свою, но не так, как минуту назад. Крепче.

И я рассказал ей. О Перекрёстке, мире внутри меня. О моих друзьях, что населяют этот мир. О местах, в которых они живут.

Обо всём. В том числе и о Безымянном.

Я впервые делился с кем-то настолько сокровенными вещами. Поэтому рассказ походил больше не на логичную цепь событий, а на компот из различных имён и названий. Но Омут когда меня надо было оборвать, обрывала, а когда надо было спросить, спрашивала. И основную суть уловила.

Кто-то иной живёт во мне и угрожает мне и моим близким.

Поэтому и задала вполне логичный вопрос:

— Так ты можешь управлять этим... Безымянным, чем бы оно ни было, или нет?

— Хотел бы знать, — ответил я и тяжело вздохнул.

— Могу ли я чем-то помочь тебе? — Омут придвинулась ближе.

— Думаю, нет, — выдохнул. — Хотя... — Я сжал её ладонь в своих руках. Кожа у неё была нежная, просто шёлк. — Знаешь, когда ты рядом, я чувствую себя самым счастливым человеком на этой планете. И всё плохое внутри меня будто бы затухает, теряет силу. Если бы мы могли чаще видеться...

— Но я не могу, — отрезала она. И я почувствовал жжение в груди. — Дома меня и так каждый раз отчитывают. Приходится оправдываться как могу.

Мы расцепили руки. Не помню, кто сделал это первым. Наверное, одновременно.

Омут достала сигарету из пачки, щёлкнула зажигалкой и закурила. Я же глянул себе под ноги. Там валялись окурки, обёртки и чьи-то слюни.

Солнце скрылось за тучами, и с их приходом вся красота этого мира, если она вообще была, куда-то затерялась. А окружающее нас уродство только обнажило клыки.

Дома-панельки как волдыри на нездоровой коже, а редкие деревья побледнели и съёжились, точно волоски на теле больного раком человека.

Амур сел подле нас и ободряюще гавкнул. Малюсенький лучик света пробился сквозь тучи.

— А что если, — начала Омут, докурив и избавившись от фильтра. — Если я оставлю частицу себя внутри Перекрёстка? И я всегда буду с тобой.

Слышать названия, которые я выдумал только для себя и никогда никому о них не рассказывал, было ужасно непривычно.

— Это невозможно, — сказал я.

— Но почему?

— Это всего лишь выдумка. Я придумал этот мир и друзей, населяющих его. Но всё это находится во мне. И... ты ведь не можешь попасть внутрь меня?

— Я не могу, но ты... — Омут потянулась на месте как кошечка, выгибая спинку. В её голосе отчётливо звучали нотки с вызовом. Она обняла меня за плечи и притянула к себе. И к своим губам.

У них был привкус табака. Но это был самый сладкий табак в мире. Для меня вкус её губ уже давно стал напрямую ассоциироваться со вкусом любви. Целовать её прокуренные пальцы на вкус было словно касаться губами самых тёплых лепестков полевых ромашек.

Омут зашептала что-то еле слышное, и я ответил ей. Обхватил её за талию и прижал к себе.

Сначала я подумал, что она шутит, но когда через несколько минут мы уже были у меня дома, стало ясно, что это не шутка.

Приятный вкус табака ещё долго стоял у меня во рту, но вскоре сменился другим, когда я спустился ниже. Я любил её всю, от пухлых пяточек и кончиков мягких пальчиков до её милых завитушек в волосах. И целовал каждую клеточку её тела, с самого-самого низа и до верха, что чуть повыше.

Это было похоже на дверь, в которую вы пытаетесь пролезть вдвоём. Очень тесно и совсем не уютно. Но очень мокро.

«И в пролёт не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа».

— Где это мы?

— Это Перекрёсток. Начало всех начал. Отсюда дороги ведут в жилые Библиотеку и Ромашковое поле, а также в нежилые заброшенные земли. Туда лучше не ходить. Человеческая память штука весьма ненадёжная. Всё со временем забывается, если не повторять и не обновлять материал. С мирами, которые я перестаю посещать, происходит точно так же. Хочешь, чтобы я познакомил тебя со своими друзьями?

— Нет, пожалуй, в другой раз, — Омут не переставала оглядываться вокруг, всё ещё не веря в случившееся. Затем её взгляд остановился, уперевшись в одну точку.

— Не бойся, — постарался я её приободрить. — Как только ты захочешь выйти в Наружность, мы сразу же это сделаем. Я хожу сюда почти каждый день, и со мной до сих пор ничего не случилось.

— Я не боюсь, — отрезала она в очередной раз голосом холодным как сталь. И тут же потеплела: — Я нашла место для новой земли.

Омут, не дожидаясь меня, ринулась вперёд, в темноту, а я только и успевал выстраивать перед ней дорожку. Она виляла то влево, то вправо, и дорога, струившаяся у неё из-под ног, вела свой путь вслед за ней.

Только спустя несколько минут, когда очертания остальных локаций скрылись из виду и остались далеко-далеко позади, она сказала:

— Тут.

— Что это будет?

— Комната, — Омут руками вывела примерные пропорции прямоугольника. Я постарался воссоздать комнату именно такого размера. Вот только дверь показалась мне смутно знакомой.

Мы вошли внутрь.

Оказалось, что я создал комнату, в точности похожую на мою собственную, дома, что я называл Конурой. Только без книг, без мебели и без рисунков на стенах. Но размер тот же. И вместо окна пустое отверстие, дыра в темноту.

— Здесь поставим стул, а тут кровать, надо же тебе будет и отдыхать где-то, — Омут раздавала приказы, а я еле успевал выполнять их.

— Как поступим с окном? — Я указал на то место в стене, где должна была стоять оконная рама, но зияла дыра.

Она подошла к стене, сунула в неё голову и спросила:

— А что отсюда видно?

— Ничего.

— Да вижу. Пусть тогда будут звёзды.

В комнату хлынул мягкий тусклый свет от тысячи тысяч белых точек за окном. Одна из них была особенна велика, и светила ярче остальных. Поэтому я сказал, указывая на неё:

— А вот эту назовём Око. Она своим светом указывает путь. Воплощение надежды.

— Очень красиво, — выдохнула Омут и обернулась. — Ну раз ты добавил что-то от себя, то и я добавлю, — и пробежалась взглядом по стенам. А остановилась в углу комнаты.

— Вон там, — сказала она. — Пусть будет цветок. Но не ромашки. И не розы. Не люблю розы. Пусть он вообще не будет похож ни на один цветок из реального мира.

И я создал такой цветок. Затем спросил:

— А имя у него будет?

Она кивнула:

— Рик.

Растение, услышав своё имя, будто бы воспряло духом и выпятило зелёную грудку вперёд.

— Хороший Рик, Рик умница, — повторяла она, точно послушному питомцу, а затем сказала мне строго: — Не забывай поливать его в моё отсутствие!

— Это же воображаемый цветок, ему не нужна вода.

— Всё равно. Рик любит принимать душ. Он у нас чистюля.

За окном полыхнула, привлекая наше внимание, звезда, самая большая и самая яркая из всех, когда-либо мною виданных. Око пульсировало точно бьющее ключом сердце необъятного и непокоренного космоса.

Вдруг из звезды хлынул женский голос. Мелодичный, протяжный и трогательный до боли в груди. Незнакомый, чуждый, но столь обаятельный. Голос напевал мелодию без слов, одним только голосом. Он то возвышался, беря только верхние ноты, то захлёбывался, словно во тьме, и обрывался порой аж на пару десятков секунд. Но вновь и вновь появлялся, будто из пустоты. Звезда извлекала из себя не пение, а нечто, что больше сродни мелодичным стенаниям, нежели обыкновенной мелодии.

Наши руки с Омутом вновь переплелись воедино, как и тела. Её ладони за моими плечами, мои на её талии. И мы начали двигаться в такт этому очаровывающему звуку. Когда звук обрывался, мы поднимали глаза, и глядели друг в друга, насквозь, как-будто это было возможно. Но музыка, с каждой минутой заполнявшая комнату и нас двоих всё больше и больше, заставляла светиться изнутри. Наши тела сливались воедино под мелодичные женские стенания, наши души обнимались слезами, наши мысли вкручивались подобно канатам, наши руки искали тепло, и они находили тепло, когда вокруг был только холод.

Не знаю сколько времени мы кружились по комнате в этом непонятном рвении поддаться силам голоса, но окончилось всё так же быстро, как и началось. Пение с ноты на ноту сошло на нет, и лишь далёкое-далёкое завывающее эхо напоминало о нём.

Омут была охвачена восторгом, глядя на звезду. Она даже на мгновение выпорхнула из моих объятий, чтобы быть ближе к окну и наблюдать за чудом своими собственными глазами. Я подошёл к ней сзади, ткнулся носом в её горячие волосы и спросил:

— Как мы назовём это место?

— Кузнечик, — ответила она и чмокнула меня в губы своим темечком.

Когда мы вышли в Наружность, Конура встретила нас своими холодными стенами. Омут высунулась в окно покурить, обернувшись одеялом, а я искал свои штаны.

— Хорошо это, конечно, что я теперь в случае чего всегда смогу зайти в Кузнечик и ощутить твоё тепло, — сказал я, наконец-то отыскав одежду. — Жаль только, что ты не можешь быть всегда со мной и в этом мире.

— Почему же нельзя? — Она обернулась. — Очень даже можно. Замужние люди, например, всегда помнят друг о друге, ведь у них есть кольца на пальцах.

— Да, но ведь у нас нет колец.

У Омута на одной руке были сразу две чёрные резинки для волос. Она тут же нашлась и сообразила решение:сняла одну резинку и надела на мою руку. Браслет причудливо обвивался вокруг запястья, знаменуя собой бесконечность.

— Я всегда буду рядом с тобой, глупый, а ты рядом со мной!