Кодекс Прогульщика

«Люди проживают в поместьях, прожигают наследство, доживают в подъезде,

И люди проживают вместе, но это последовательность машинальных действий».

@ Oxxxymiron

Чайник вскипел.

Как не вовремя.

Она уже не в первый раз приходит ко мне. Я запомнил все её извинения и мольбы и выучил их уже наизусть.

Всему есть предел. Ей давно пора закончить этот цирк. Но Омут что-то не спешит. Похоже, что даже и не задумывается над этим. Я снова буду говорить ей «нет», а она снова будет прятать лицо в ладонях. Так до чая дойдёт не скоро.

Вид у неё такой, какой раньше был у Арии, когда та видела меня и Омута вместе. Совсем разбитый.

Но я уже давно не видел Арию и понятия не имею, как она выглядит сейчас. Может быть наша последняя встреча пошла ей на пользу.

Надеюсь, что так. Школу я бросил, а это единственное, что нас тогда связывало. Вопреки её надеждам. Не уверен, что мы ещё встретимся.

— Я знаю, что ты сейчас думаешь, — начала она и попала в самую точку. Уж я то знаю. — Что я снова буду извиняться, просить прощения, умолять вернуть всё назад. И ты будешь прав. Но прошу, выслушай меня сейчас серьёзно. Хорошо? Если ты всё так же будешь против общения со мной и снова скажешь «нет», я пойму тебя и больше никогда не буду к тебе приставать. Ни-ког-да.

Последнее слово она проговорила так, будто оно что-то значило для меня. Ну-ну.

Омут набрала в лёгкие побольше воздуха и продолжила:

— Мне ужасно тяжело на душе без такого человека как ты, и я никак не могу с этим справиться и как-то это отпустить. Я понимаю, что тебе неприятно в очередной раз слушать меня, если ты вообще слушаешь. Но надеюсь, что ты меня поймёшь. Поймёшь то, как мне плохо без тебя.

Голос внутри перебил её и заглушил все посторонние звуки:

— (Не отворачивайся, Прогульщик. Взгляни на неё повнимательней. Она говорит, как ей плохо без тебя. Но что насчёт того, как тебе было плохо без неё? Много ли она прикладывала усилий к тому, чтобы сделать твою жизнь лучше? Часто ли она думала о тебе? Только сейчас, когда она поняла, как ты дорог ей, и какую большую роль ты играл в её жизни, девочка обратила на тебя внимание. Прогульщик, запомни выражение её лица. Это лицо эгоистки и предательницы. Поверить ей значит признать себя дураком).

Голос Омута выплыл наружу как из толщи воды и зазвучал тоньше прежнего:

— В душе мне ужасно больно каждый день смотреть на твою парту в школе, проходить мимо и вообще вспоминать тебя, ведь ты решил прекратить наше общение. Я понимаю, что поступила ужасно глупо и возможно с одной стороны непростительно. Только сейчас осознавая то, что я рассказала — мне становится ужасно противно от самой себя. Глупый поступок повёл такие ужасные последствия - это очень задевает и обижает, но это не так, как чувствуешь это ты, ведь для тебя это намного хуже. Я понимаю твои чувства и хочу продолжить отношения. Да, я называю это именно отношения, потому что для меня ты стал намного больше, чем просто другом. Мне приятно находиться рядом с тобой, даже понимая, что поступаю некрасиво по отношению к своему парню. А теперь уже к бывшему. Да, мы расстались. И я хочу чтоб ты знал.

— (Это ничего не меняет. Сначала её мучил Пироман, теперь она нашла нового мучителя. Ещё лучше. Тебя. Ей управляет не любовь к тебе, а любовь к себе. Даже не вздумай ей верить и говорить «да», слышишь?).

— Я просто не могу без тебя и мне ужасно больно каждый день просыпаться с мыслью, что мы друг другу никто. Даже не простые знакомые, хотя я очень сильно скучаю по тебе. Я не показывала ему твоё письмо с признанием в любви. Оно мне очень дорого и я часто перечитываю его. Не без слез, трясущихся рук и горы валерьянки, но это уже второе. Каждый раз когда я реву, вспоминая наше утраченное общение — я стараюсь успокоиться всеми доступными способами. От того, чтобы просто отвлечься сигаретами, до, ты не поверишь, школьных учебников. Но по большей части мне помогают именно те конфетки из Читай-города, которые ты подарил мне, поцеловав в лобик. Это было одно из самых милых воспоминаний, связанных с тобой, хотя их было ужасное множество. От того, как ты вдыхал запах моих волос на набережной, до того самого письма, которое каждый раз разбивает мне сердце. Я не знаю почему я продолжаю сквозь ужасную боль пытаться наладить с тобой общение, правда. После каждого твоего отказа поговорить мне ужасно больно. Не скажу насколько, ибо это просто не передать словами. Я ужасно запуталась и просто хочу почувствовать твоё тепло, твои объятия и твой запах, отдаляясь от всех проблем вокруг. Я понимаю, что тебе тяжело и не факт, что ты согласишься со мной общаться даже после сегодняшнего дня. Мне будет тяжело смириться с потерей такого дорогого человека для меня, и я на самом деле не знаю, что действительно чувствую к тебе. Я не знаю, действительно не знаю, как переживу эту ситуацию, но пойму тебя при отказе и постараюсь справиться. Прости меня если сможешь.

— Нет.

Она тут же изменилась в лице. Её заготовленная речь не дала должного эффекта, того эффекта, которого она ждала. И вот все её представления о нашем союзе и мире вдруг резко обрушились.

Я не отвернусь, Безымянный, поверь, не отвернусь ни на секунду. Запомню каждую её морщинку, каждую крупинку её лица. Но больше всего я постараюсь запомнить её глаза, которые так быстро наполняются влагой.

Нет на свете ничего прекрасней плачущих людей. Хотя нет. Есть плачущие люди, которых до слёз довёл именно ты. Это в разы приятней.

Омут словно на секунду впала в кому, но теперь вышла из неё. Слёзы покатились с её глаз, и она заговорила в несколько раз быстрее. Будто бы пассажир, который боится, что важный для него поезд сейчас уйдёт без него.

Он уйдёт, поверь мне, деточка, ещё как уйдёт. Я мог бы закрыть дверь, но я не буду. Я мог бы покончить со всем этим, но не пошевелю и пальцем. Давай, говори всё, что найдёшь сказать. Цепляйся из последних сил. Вырывай себе шанс.

— Я не могу так, пожалуйста, пойми меня. Мне очень плохо без тебя. Я не знаю что со мной и хочу вернуть всё назад, чтобы просто быть рядом с тобой. Ради всего, что было между нами хорошего - согласись, умоляю. Можешь наговорить мне гадостей сколько захочешь — я продолжу к тебе ходить. Мне неимоверно плохо, пойми меня, пожалуйста.

— Нет, — сказал я снова, и в моём рту стало неимоверно сладко. И эта сладость была так приятна, что я еле-еле выговорил это слово. Так сильно не хотелось его упускать. А хотелось, чтобы оно длилось вечно. Нет. Как же это приятно. Говорить нет. Нет...

Омут зарыдала навзрыд, зарываясь лицом в ладони. Вдруг она взглянула на меня и потянулась к моим плечам, захотев их обнять. И у неё это почти получилось. Да только я захлопнул дверь прямо перед её носом.

Я, конечно, полный идиот, что позволил себе любить кого-то. Но не настолько же, чтобы полюбить дважды. Даже если она и пожертвовала своими отношениями с Пироманом ради отношений со мной. Хотя какая там жертва? Очередное расставание по причине «не сошлись», коих у Омута были сотни и тысячи.

Голос изнутри вновь забрался в черепную коробку и на этот раз заговорил вполне себе довольно:

— (Горжусь. Горжусь тобой, Прогульщик. Ты поступил верно, так, как стоило поступить в самом начале этой истории. А теперь иди и берись за работу. Я не дам тебе простаивать без дела. Пётр искал тебя, зайди к нему. Икар совсем перестал следить за своим садом. И к нему загляни).

— А ты чем займёшься? — Спросил я вслух вернувшись к остывшему чайнику.

— (Своими делами), — этот многозначительный тон пресекал собой любые вопросы.

Что ж, друзья так друзья. Я как раз хотел узнать, кем они меня считают. Надеюсь, никто не будет врать.

Яма была пустой.

Раньше в ней покоились мои страхи, неудачи, злость и горечь, воплощения которых я извергал в неё. Это была чёрная полужидкая-полудымчатая сущность, потоками выходившая из моего рта.

Отсюда вышел Безымянный. Он и есть самое настоящее воплощение всех моих страхов. Только наоборот.

Я его не боюсь, зато мы вместе с ним боимся одного и того же.

Мы стояли с Икаром на Ромашковом поле близь этой ямы. Раньше в ней было хоть что-то, а теперь ничего. Какой в ней сейчас смысл?

— Что ты с ней сделаешь? — Спросил я своего друга, толстопузого мальчишку, стоявшего в метре от меня. Он рвал лепестки на ромашке, играя в давно позабытую детскую игру «Любит-Не любит».

— Икар не знает, — ответил он. — Она тебе больше не пригодится?

— Думаю, нет.

Икар махнул рукой на яму и сказал:

— Закопаем. Ага.

Только сейчас я заметил его руки. А точнее их тёмный, несмываемый оттенок. Будто бы слой грязи. Это были шрамы, которые он получил после того, как вылечил меня. Вобрал часть этой чёрной массы в себя.

— Какого это? Как это было?

— А? — Икар не сразу понял, о чём это я. — А, это. Ну, как-будто бы тысяча иголок под один ноготь, — он сорвал очередной лепесток. — Боль просто невообразимая.

— Настолько больно?

— Нет. Ещё больнее. Да ведь ты лучше Икара знаешь, — и ещё один.

Мы постояли ещё немного, а затем отошли от ямы. Встали посреди поля.

Вдруг я решил спросить:

— Подожди, а что ты имеешь ввиду? Что я знаю?

— Каково это, когда тебя касается Безымянный. Петра он тронул совсем-совсем слегка, и не просто так. Тот теперь ему прислуживает. Икара серьёзно покалечил. А тебя вообще чуть не убил.

— Он нас спас, — я пнул камешек, попавшийся мне на глаза, и он улетел в яму. Бульк!

— Ага. А теперь помыкает нами. Говорит, что делать. Он у нас теперь самый главный. Наверное даже главней тебя.

— Он не главный! — Моё терпение кончилось. Я вырвал цветок у него из рук и бросил в яму, которая в мгновение сожрала растение, растворив его в своих тёмных непроницаемых недрах.

Икар не озлобился, и брови его не набухли от гнева, как спелые виноградные грозди. Лишь лицо его искривилось в недовольной улыбке. Но в сущности никаких эмоций, чувств или реакций он больше не выдал. Сказал только угрюмо:

— Теперь мы не узнаем ответ на главный вопрос.

Я вдохнул и выдохнул:

— Я главный. А Безымянный просто помогает мне держать всё под контролем.

— Хорошо, Прогульщик, — Икар кивнул, но в этом мимолётном, почти незаметном движении нельзя было уловить отнюдь никакого согласия. — Пусть будет так.

Библиотека.

Фигуры на шахматной доске стоят в том же порядке, в каком мы их и оставили с Безымянным. Часть книг Пётр унёс в подвалы. Там, где они стояли раньше, сейчас зияли дыры. Теперь уже и не вспомнишь, что там такое было.

— Присаживайся, мой мальчик, — подозвал меня к себе за стол старик.

Я принял его приглашение, сел и продолжил осматривать книжные стеллажи. Некоторые полки теперь пустовали. От этого становилось как-то неуютно.

А на одной из стен красовалась картина — зелёный луг, а на нём раненый кролик, истекающий кровью. То ли уже умер, то ли ещё держится.

Пётр заметил это и отвлёк меня вопросом:

— К слову, ты там работаешь над книгой, верно?

С приходом Безымянного многое изменилось. В том числе и мои любимые занятия, для которых теперь и время нашлось, и силы. Я стал больше писать и читать. Посвящать свободное время полезному ремеслу.

Телефон стал для меня как продолжение моей руки. Я и текст. Текст и я. Мы стали неотрывны, стали как одно целое.

И старик, разумеется, знал об этом. Его это интересовало больше других.

— Можно и так сказать. Сейчас я больше пишу стихи и рассказы. Разминаюсь на небольших склонах, прежде чем взобраться на большую гору. Но есть одна идея. Кое-что такое, что определённо достойно стать и не рассказом, и не поэмой. Кое-что, что действительно достойно стать книгой.

Пётр одобрительно кивнул. Я продолжил:

— Безымянный помог мне бросить учёбу. Теперь у меня появилось больше времени для реализации себя и своего потенциала. Разве это не здорово?

— Это замечательно, мой мальчик. Всё в твоих руках. Я верю, что у тебя всё получится, — улыбка лягнула моё лицо. От таких тёплых слов и на душе потеплело. Старик продолжил: — А то ведь знаешь как сейчас бывает. Любой работе можно научиться, если есть желание. И работников этих теперь море. Те же писатели. Раньше оббивали пороги редакторские, ибо всё решал редактор, а теперь вот оббивают читательские пороги. Теперь всё решает читатель. Не тот, кто предлагает, а тот, кто спрашивает. Сам порог не изменился, изменился хозяин порога.

— Это верно, — покивал я ему, соглашаясь с каждым словом. Что уж тут говорить, старик умел поймать нить. Не то что я. Вот как сейчас. Даже и добавить нечего.

Любой разговор это что-то типо битвы, где вы бросаетесь друг в друга словами-снарядами. И вот так вот мы, люди, ведём свою борьбу ежедневно.

Но выходить на битву с голыми руками — настоящее безумие. Если хочешь одержать победу, вооружиться надо как следует. А твоё самое главное и самое эффективное оружие у тебя в голове.

Не знаю какие там пороги я должен оббивать, но вот что точно знаю, так это то, что с приходом интернета каждому дан шанс быть замеченным. Но замечен будет далеко не каждый. Люди теперь всегда читают, смотрят и слушают то, что сами хотят. Но далеко не у всех есть вкус и далеко не всегда эти люди обращают внимание на качественные продукты. Зачастую на совершенно бездарные. И никто не в силах их остановить, ибо руки у них развязаны. Им предлагают то, что они спрашивают. Так всегда было.

Хорошо ли это? Свобода калечит творчество с точно такой же силой, как и угнетение.

— Хорошая книга должна быть такой, чтобы при пожаре её первой выносили из дома, — провозгласил старик. — Ведь любая книга это ключ, открывающий внутренний мир автора. Это возможность познакомиться не с ним самим, но с его естеством. Но побольше всего это дверь в твоё собственное сознание. Книга знакомит тебя с миром автора, но этот мир проецируется у тебя в голове.

Так кто же я такой?

Я слышал много разных трактовок о том, что такое проза и поэзия. Например, то что это забеги на дальние и короткие дистанции. Может быть и так. Но не для меня.

Всё чаще и чаще ловлю себя на одной интересной мысли. Лучше даже сказать на одном необычном ощущении, которое испытываю каждый раз после прочтения очередной книги.

Чувство, будто копаюсь в трупах.

Что проза, что поэзия, очевидно, мертвы. Дело даже не в их популярности, дело в самом направлении этого искусства. Так я его ощущаю.

И я вскрываю эти маленькие брошенные трупики, заботливо расфасовывая их внутренности по баночкам, а баночки по полочкам. Чтобы однажды достать всю свою коллекцию и из лучших найденных частей создать свой собственный труп, этакий Франкенштейн, не забывая о главной заповеди воплощения жизни:по образу и подобию своему.

Но такой, который сможет сделать вдох. Такой, в которого я смогу вдохнуть жизнь.

Мои книги вонючие трупы. Мои слова кружащиеся над трупом мухи, откладывающие в него личинки.

Это и есть моё святотатство. Это и есть я. Одинокий и непонятый патологоанатом или жалкий и брошенный на произвол самоучки таксидермист. Но на самом деле обыкновенный служитель мёртвых тел.

Прошло несколько дней, и Омут пришла ко мне снова. И я снова сказал ей «нет». Спустя два дня она пришла ещё раз. Ответ был тот же. Затем ещё несколько раз.

Так прошло две недели.

Но однажды, в очередной раз отворив входную дверь, я увидел не Омута. И не Арию.

Взгляд к взгляду, глаза к глазам, я встретился с Пироманом.