Кодекс Прогульщика

Икару понравилась идея Петра, и он, будучи творческой личностью, оставил на мне сразу несколько надписей. Стоило мне уснуть и оставить тело без присмотра всего-то на пару часов, как чернила коснулись моей кожи сразу в нескольких местах.

Раньше я всегда закатывал рукава, чтобы не мешали, но теперь пришлось оставлять один из них болтаться на руке. Чтоб никто не видел этих надписей. От локтя до запястья она была утыкана чернильными «татуировками».

«Всё пройдёт».

«Икар любит ромашки». И сам рисунок этого растения.

«Меня держат здесь взаперти, помогите!». И прочее. И смешное, и не очень.

В школу я пошёл с одним закатанным рукавом на правой руке, что придало мне ещё более «разгульный» вид.

Ничего не поделаешь, надписи стирать долго, а я не привык просыпаться в школу заранее. Встать с постели за пять минут до выхода для меня абсолютно типичная ситуация.

Так что пришлось руку прятать. А не то ко мне со своей «помощью» будет подходить не только Ария, но и дружная половина остального класса. Ну как «класса»? Животные, что тут ещё сказать.

Кричат, визжат, гогочут. Тратят свободное время не то что на фигню, а просто сжигают. Долбаная кучка поджигателей. И их любимый Пироман во главе стаи.

Кстати, о нём. По дороге в класс я заскочил в туалет, чтобы умыться. Уж больно сильно на меня давила вся эта обстановка.

Он явился из неоткуда. И от него пахло жжённым табаком.

Я наклонился к раковине и подставил лицо под струю воды, а бритоголовый смотрел в окно, будто бы меня здесь и не было. Затем, ни к кому не обращаясь, он сказал:

— Интересная она всё-таки штучка, баба твоя!

— Она не баба, — сплюнул в раковину, представляя на её месте его лицо. — А девушка.

— Как скажешь, — фыркнул Пироман.

— И она не моя, — добавил я.

— Верно, — кивнул, не отрываясь от окна, бритоголовый. — Она МОЯ.

Я промолчал.

Он продолжил как ни в чём не бывало:

— Мы уже в старших классах. Взрослые мальчики и девочки всё чаще и чаще проводят время друг с другом. Ходят слухи, что у нас в классе несколько ребят уже по-настоящему «взрослые». Гормоны, подростковый возраст, все дела. Ну ты понимаешь. — Не понимаю. — А мой малыш пока ещё не в их числе. Пока...

Малыш? Так он её называет? Какой же самовлюблённый утырок.

— И? Зачем ты весь этот бред мне рассказываешь?

Пироман отпрянул от окна, будто бы ему горящим факелом ткнули в лицо, и встал в метре от меня:

— А вот всё никак не могу решить. Как-бы получше порвать её. Позвать к себе, или самому к ней наведаться. Не подскажешь?

Костяшки пальцев побелели, вгрызаясь в пожелтевшую керамику. В зеркале на том месте, где должно было быть моё лицо, я увидел чужое, звериное. Искажённое злобой.

А там, где должна была вздыматься грудь, зияла дыра. Кровавая и пустующая бездна. Из неё вытекали тонкие струйки чёрной дымчато-жидкой субстанции.

И глаза. Дикие, как у раненого кролика. Это и была его маленькая понурая мордочка вместо моего привычного лица. Раненому кролику нечего терять. Он зажат в угол. Зверь, загнанный в ловушку, не контролирует себя.

А сбоку, в отражении, дыша прямо в моё крошечное кроличье ушко, хрипела оскалившаяся волчья морда:

— Я смотрю, у тебя тут пара дырок в рубашке. Вот здесь, и вот здесь. Может, после того, как я порву эту малышку, мне отдать её тебе? Ты же любишь рваное... — Спустя секунду он хлопнул меня по плечу и сказал: — Расслабься. Я шучу. Конечно, я её никому не отдам.

Развернулся и вышел из туалета уверенной походкой.

Меня пробила дрожь. Ноги подкосились, словно мне одним ударом кузнечного молота переломили обе коленные чашечки. Но я удержал себя на руках, крепко вцепившись в раковину, как в спасательный круг.

Со лба скатилась пара капель холодного пота. Коснулся его тыльной стороной ладони. Ледяной. Как у мертвеца. Или у умирающего.

В руках то я себя удержал. Вот только завтрак в желудке удержать не удалось. Он оказался в раковине, растёкшись причудливой буро-жёлтой кашицей. Хи-хи.

Когда я зашёл в класс за пять минут до урока, все сильно удивились, что я не опоздал. Чаще всего я всегда опаздывал, а тут пришёл раньше обычного. И все взгляды были направлены на меня, а точнее на тяжелые синие мешки под глазами и красные опухшие веки. Последние несколько дней Икар провёл в слезах, так что это вполне закономерно. К тому же недавняя стычка с этим ублюдком.

Я как всегда занял свою парту, в конце кабинета. А по левую руку от меня уже сидели Пироман и Омут. Приходилось делать вид, будто я их не замечаю. Она лежала у него на коленях, а он гладил её волосы. Её. Волосы.

А когда она вставала с него, как-бы случайно и невдомёк касалась губами его шеи в области кадыка. И шептала что-то на ушко. Что-то, что придавало ему вид довольного собой самца-захватчика.

— (Вдох. Выдох. Вдох, выдох, Прогульщик. Ты справишься!), — донёсся до меня голос из глубины подсознания.

— (Спасибо, Икар, что печёшься обо мне, но не мог бы ты заткнуться?) — Ответил я своему приятелю, хотя той самой чёрной ямы на Ромашковом поле мне сейчас чертовски не хватает. Проблеваться как следует и уснуть беспробудным сном. Вот всё, что мне нужно.

Потянулся к портфелю, чтобы достать свои вещи, но слёзы от обиды залепили глаза, а руки брала такая тряска, что тетрадки и учебники свалились на пол.

Я продолжал сидеть на стуле, наклоняясь к полу в своём полусидящем-полулежащем состоянии, и не видел, что происходит вокруг меня. Поэтому чья-то нога, внезапно оказавшаяся в моём поле зрения и придавившая одну из моих тетрадок, не слабо так меня удивила. Милая женская ножка в изящном кожаном ботиночке. Зная ту, кому она могла принадлежать, я бы сказал, что не только удивила, но ещё и разозлила.

Это позволило мне собрать свои вещи в кучу, кинуть на парту, и, обернувшись, сказать:

— Ария, я уже говорил тебе...

— Ария? Это кто? — Передо мной стояла не «она», а та самая, «девушка всей моей жизни», любительница полежать на чужих коленях. Омут подняла бровь: — Снова даёшь людям какие-то причудливые имена?

Я обернулся посмотреть на Пиромана, чтобы проверить, не мираж ли передо мной. Нет, не мираж — бритоголовый сидел в одиночестве, искоса поглядывая на меня и на мою... теперь уже на свою.. «девушку».

И что же ей надо? Она сделала свой выбор, у каждого из нас теперь свои дороги. Так почему бы нам просто не следовать по своему пути?

— Слушай, ты же умеешь прогуливать уроки? — (Ага, теперь понятно, что ей нужно, мой ответ нет). — Можешь мне помочь?

— С чем? Тебе совет что-ли нужен? Или деньги? Нет у меня никаких денег... — (Чёрт, что я несу? Я хотел сказать нет, но почему-то тяну с ответом).

— Помоги мне прогулять уроки, дурачок, так чтоб не спалили. Ведь ты мне поможешь? Ау...? Мы ведь всё ещё друзья, верно? — Омут заглянула мне в глаза. А я уже и забыл, как быстро в них можно тонуть... Тонуть бесконечно, так и не достигнув дна.

— Друзья, — отрезал я и посмотрел на часы, осознавая, что уже придумываю план побега. «Друзья». Какое же противное слово, если оно используется в ТАКОМ контексте.

— Ну так как, поможешь? — Она поправила волосы, водопадом рухнувшие с её плеч, и я понял, что есть риск утонуть не только в её малахитовых глазках.

— А как же твой парень? Почему ты с ним не сбежишь с уроков?

— Его уже поймали за одним побегом недавно, так ещё и с сигаретой. Так что его с нами не будет. Ну так как, долго ещё молчать будешь? Хорош ломаться!

— (Нет, нет, наш ответ НЕТ. Нет! Алё, гуляка, ты меня слышишь? Вспомни, что говорил вчера наш отец! Нет. И точка. Нет!)

— Да! Да, конечно я помогу тебе! — Никогда ещё с большей радостью не подписывал себе смертный приговор.

— Вот и славно, — её лицо тронула лёгкая улыбка. И уже этой награды было достаточно, чтобы сложить у её ног Луну, Солнце, Землю, Марс, да и что уж там мелочиться, всю солнечную систему разом. Ну... или хотя бы пару прогулянных занятий. — Только я с собой ещё подругу возьму. Так что будем сбегать втроём! — Напоследок она стрельнула в меня глазами.

Прозвенел звонок. Противный. Как и все звонки в школе. И оборвал наш разговор.

В класс вошла учительница. Омут поспешила на своё место.

Я тронул её за рукав и сказал:

— Тогда после урока идите в туалет и ждите меня там, ладно?

— Кхм-кхм, — прокряхтела старая карга, собравшаяся вести свой супер-пупер интересный урок, после чего Омут сухо кивнула мне и поспешила за парту.

Эх, а мог бы ещё немного задержать её возле себя. Да, навечно её так не удержишь, но... я как-будто бы в это поверил. Что смогу держать её возле себя вечно. Выродок.

— Итак, ребята, тема сегодняшнего урока на доске, записывайте в тетрадки. Кто не будет записывать, тому в конце урока два поставлю! Кхм-кхм, — она прочистила горло. А лучше бы голову. — Сегодня мы проходим... — Голос этой женщины как металлом об камень или как вилкой о школьную доску. А если она злится, то визжит как свинья. Знаете, как визжит свинья?

Дальше я её уже не слушаю и записывать ничего не собираюсь, ухожу в себя.

Появился я в Перекрёстке, где ж ещё. Но ни на Ромашковое поле, ни в Библиотеку не пошёл. Я отрядил себе новое местечко и протоптал туда дорожку. Теперь в моём распоряжении большой кусище абсолютной пустоты.

Интересно, если во вселенной посмотреть на место, где ничего нет, там будет темно или светло? Какой цвет там будет, чёрный или белый? Наверное, чёрный. Потому что света в абсолютной пустоте нету, значит и увидеть там ничего нельзя. Хотя... что-то же должно этот свет перекрывать, и это что-то уже не будет пустотой. Или нет?

Ладно, неважно. В моей голове это одно большое чёрное ничего. Купол, в который не проникают лучики света, стенками которого являются стенки моего черепа. Все эти локации, и Поле, и Библиотека, они не стоят на земле. Земли тут вообще нету. Они как-бы висят в воздухе, в этой чёрной пустоте, на своих отдельных громадных кусках земли. И от каждой из них отходят дорожки, как ветки дерева от его ствола.

И вот я леплю себе ещё один кусок земли, на который воздвигну нужное мне здание. Школу.

Сначала вспоминаю его план, краем глаза виденный на одной из стен внутри этого строения. Собираю каркас скелета, затем на кости, как на шампуры, нанизываю мясо, а на мясо кожу. Теперь сыпанём немного деталей:занавески, скамеечки, двери и самого главного — учителей. Отмерим их маршруты.

Учительница математики постоянно спускается с третьего на второй этаж. Пообщаться с русичкой. Русичка, в свою очередь, никуда не ходит. Зато пухлая англичанка, которую за спиной называют Карлсоном, постоянно бегает в столовую. Я прогуливаюсь по коридору школы, отмеряя шаги и время, затраченное на них. Как забавно, ушёл в себя, чтобы не сидеть в школе, но при этом нахожусь в ней же.

Мне нужен самый оптимальный маршрут. Не хочу облажаться перед Омутом.

Бритоголового ублюдка с нами не будет, значит мы сможем поговорить наедине. Это хорошо. Ещё есть шанс всё исправить. Если, конечно, найду верные слова. Но я то найду. Но я то точно найду.

Заранее встречаться и разговаривать с Икаром или Петром не собираюсь. Хватит мне их советов. Наслушался. На словах всё просто. Но слова это одно. А чувства совсем-совсем другое. Порой я ощущаю внутри себя нечто, до чего мне страшно притронуться даже словами.

Слова. Что это? Всего лишь объедки реальности. Огрызки чувств. Лишь только собирательные образы вещей.

У меня к тебе просьба, Читатель, представь в своей голове стол. Представил?

Из чего он сделан? На скольки ножках стоит? А какие на нём узоры, и есть ли они вообще?

Я представил стол из стекла на шести ножках с узорами в виде ромашек. Это ведь не то, что было в твоей голове, верно? Вот именно. Но и то, что представил ты, и то, о чём подумал я, именуется столом. Слово одно и то же, а вещи совершенно разные.

Слова лишь сгустки электрических импульсов в сочленении кровеносных сосудов, по которым они путешествуют, и в сборище пустых голов, где они живут.

Если вы назовёте одного ученого гением, то кем тогда будет другой учёный, по всем критериям превосходящий первого? Сверхгением? Слов не хватает описать даже такие простые вещи, тогда как же я должен описать ими то, что гложет мою душу? Тут не нужно описывать, тут нужно... видеть. Ну и чувствовать немножко. Наверно.

Вдруг кто-то трогает меня за плечо. Я просыпаюсь. Перекрёсток выталкивает меня в Наружность, а школа и план побега обрушиваются, я пытаюсь поймать их, но они выскальзывают из моих рук и летят вниз, в бездну. За что мне всё это?

Я поднимаю голову с парты. Это бритоголовый. Кабинет пустой, а он свесился надо мной и дышит на меня куревом:

— Ты че, спишь?

Стряхиваю его вонючие руки с себя.

— Не твоё дело! — Оглядываюсь вокруг. — А что, урок уже закончился?

— Закончился, — кивает. — Так что поспеши.

— Вот и поспешу!

Хм, так быстро? Я и не заметил... Бросаю свои вещи в рюкзак и выбегаю в коридор. Ни людей, ни учителей, всё пусто. Один только Пироман выходит из класса вслед за мной и идёт по своим делам. Хорошо, он меня сегодня больше не потревожит.

Я тем временем направляюсь к женскому туалету с надеждой на то, что Омут никуда не ушла без меня. А то она может.

За несколько шагов до нужной двери я слышу голос. Нет, два голоса. Женских. Чёрт. Забыл, что она берёт с собой какую-то свою подругу.

Что-то внутри останавливает меня, и я, повинуясь этому странному чувству, прижимаюсь к стене. Слушаю.

— А у тебя как? Что там с... ну, ты поняла. — Этот голос я узнаю из тысячи. Ария. Таким девчонкам очень сильно идёт читать стихи и книги вслух, но совершенно не идёт материться. Голосок ангельский. Но почему она дружит с... ней?

— Он очень милый. Правда, — (ага, а самое милое в нём это, наверное, его вонь?) И в доказательство сего она отметила: — Мы вчера гуляли вдоль речки, и он меня поцеловал.

Какого чёрта вообще происходит?!

Это она обо МНЕ должна так говорить, это мы с ней гуляем вдоль речки! Это наше с ней место. А не его. Она не должна была приводить его туда. Хотя... какая уж теперь разница...

Не знаю кажусь ли я читателю хлюпиком, сопляком или просто слабовольным нытиком, но ощущаю я себя как все эти персонажи вместе взятые.

Я закрываю глаза. Чтобы ничего не видеть. Но в голове вырисовываются ясные образы Омута и Пиромана. Как они гуляют вместе, взявшись за руки, своими пальцами он касается её волос, а губами её губ. Я как-будто оказался во сне. В одном из своих самых страшных кошмаров. Один сплошной кошмар наяву. Омут источник моих кошмаров. Она и есть мой кошмар.

Что-то живое внутри содрогается от боли. Бродячая кошка забралась в мой желудок и царапает изнутри. Тянет узлом кишки.

Она вскакивает повыше, а её игривая лапка иголкой впивается где-то между рёбер. И тянет, тянет вниз.

Ощущение такое, будто меня сейчас вырвет. Настолько противно. Но рот остаётся закрытым. И всё же что-то вытекает из меня. Что-то тёплое касается моей верхней губы, стекает вниз по подбородку.

— Ну и, где он там, наш спаситель? Сколько ждём уже? Скоро новый урок начнётся! — Сокрушается Омут, злостно топая ножкой, но я встаю у порога, и её милые бровки подскакивают до самого лба. — О ужас, у тебя кровь! Тебя что, избили?

— (Может и так, как знать, Икар или Пётр, один из них мог решить привести меня в чувство), — думаю я про себя, а сам молчу. Сложно говорить, когда даже самый слабый вздох даётся с трудом и со свистом. — (Или этот самый зверь пытается меня убить. Никогда такого раньше не чувствовал).

Пока Омут стояла, растерявшись, и пялила на меня невинные глазки, Ария не растерялась и отдала ей приказ:

— Быстрее, у меня есть аптечка в сумке, в левом кармане, — а сама подхватила меня под локоть и аккуратно подвела к раковине.

Кровь маленькими капельками заморосила по белому покрытию, сталкиваясь друг с дружкой и превращаясь в большие капли, стекая в раковину. Такой вот красный дождик.

Ария дёрнула ручку, из крана хлынула ледяная вода. Красный дождик превратился в розовый ручей.

Я запрокинул голову назад, но она не дала мне этого сделать, заботливо подхватив её под макушкой.

— Не надо, зальёшь себе мозг кровью и умрёшь, — (не такая уж и плохая участь).

Теперь я мог видеть своё лицо. Глаза, лунные кратеры, смотрели на меня из зеркала, но это будто бы был не я. Это какой-то измученный горем и переживанием человек, а я... я никогда не отличался большим пессимизмом, но не до такой уж степени. Кожа обтянула скулы, из ноздрей бежит красная жидкость.

Я вдохнул поглубже и почувствовал её запах, разомкнул губы, и она коснулась моего языка. На вкус как железо. Или ржавчина.

Ария набирает в ладошку холодной воды и умывает меня. Лицо от этого свежее не становится, но хотя бы горький привкус проходит.

Зато теперь я чувствую другой запах.

Почему в женском туалете так приятно пахнет? Никогда этого не понимал. И не спрашивайте, при каких обстоятельствах я сюда попадал. Но здесь всегда как-будто бы духами набрызгано. Не замечали?