Кодекс Прогульщика

«Помни, мне нужна лишь самая малость.

Когда я буду замерзать, чтобы ты улыбалась».

@ Хаски

Осень. Деревья пылают точно охваченные рыжим пожаром. Листву прорезает золотая желтизна.

Я бегу подальше от школы, в рюкзаке ничего лишнего. Забегаю за угол какого-то здания, спускаюсь по покорёженной временем лестнице, и приближаюсь к городской речке, возле которой меня уже ожидают.

Я живу в Брошенке. Люди здесь хмурые. Почему? Наверное потому что боятся друг друга и не хотят обнажаться, показывать свои эмоции и себя настоящих.

А когда человек боится? Когда ему сделали больно. Поэтому он и закрывается в себе. Вот и люди в Брошенке несчастные, «брошеные», поэтому и место это называется именно так.

Знал бы я, кто сделал им больно, и как им помочь, помог бы. Но я не знаю.

Поэтому стараюсь не смотреть им в глаза. Помогает мне в этом обычная чёрная кепка, которую я надеваю на свои вечерние прогулки. Сейчас у меня её нет, но когда она на мне, я прикрываю верхнюю часть лица козырьком, а когда люди проходят совсем-совсем близко я ещё и слегка наклоняюсь, чтобы уж точно не поймать на себе их взгляд. Получается нечто вроде своеобразного поклона каждому мимо идущему прохожему.

На улицах Брошенки действует негласный закон — не смотреть в глаза, — по глазам можно понять слишком много, больше чем нужно.

Она стояла возле моста, одного из тех, что нависали над рекой сразу в нескольких местах. Мне оставалось лишь пересечь перекрёсток и не попасть под машину, чтобы воссоединиться с ней.

Её я называл Омутом.

Может кто-то счёл бы это банальным, но это слово как нельзя лучше выражает её сущность. У неё глаза всё время разного цвета и разных оттенков. То они голубые, то зелёные, то и вовсе серо-буро-малиновые. Как для воина меч продолжение руки, так и для Омута глаза это продолжение её души. Они как-будто бы никак не могут определиться с цветом, так же как и она не может определиться с тем, кем хочет быть и кем является. В этих малахитово-морских осколках можно тонуть бесконечно, и даже спустя годы так и не достигнуть дна.

Она человек-парадокс. Слишком странная и слишком обычная, очень весёлая и очень грустная, всегда интересная и всегда скучная. Она может измениться до неузнаваемости за пару секунд, а может не меняться годами. И я никогда не знаю, какой она будет в следующую секунду, за это и люблю.

Ведь в этом суть любого омута. Такой тихий и непринужденный, но всегда загадочный, глубокий и с прячущимися чертями до самых краёв.

Моя милая Омут.

Скулы, сотканные из лучей солнца. Щеки, скованные морозом. Глаза, сорванные вниз, в непроглядную глубину меня самого. Брови, порванные родительской строгостью, словно сучок, переломленный напополам. Губы, ворованные губы с блеклым отпечатком чужой улыбки. Подбородок, сложенный аристократическими пропорциями черепной коробки. О, как прекрасен этот череп. Как прекрасна эта кожа, мягкая, бархатная, ангельски белая кожа, обнимающая этот потрясающе сложенный череп.

Она оборачивается, замечает меня, я стою в нескольких метрах от неё. Её лицо озаряет искренняя улыбка. Улыбка как весенний утренний дождик.

Омут подбегает ко мне и врезается в мои объятия, я сжимаю её в руках, сжимаю так, будто в последний раз.

Переходя из средних классов в старшие, я заметил, как мои сверстники один за одним начали перенимать друг у друга одну странную привычку. Девочки и мальчики начали обниматься при встрече, даже если не знакомы, даже если совершенно не знают друг друга. Для меня простая улыбка является предметом, который я не могу доверить каждому второму, не говоря уже об обнимании. Это настолько интимный и ценный момент близости, что я действительно не могу понять, как они раздаривают такие моменты друг другу без каких-либо забот. Мои одноклассницы пытались затянуть меня в это, и девочки помладше тоже, судя по всему, считали меня «своим». Но я не «свой». И я никому не даю обнимать себя. Потому что если ты обнял одну, обнял вторую, третью, а потом точно так же обнимаешь свою любимую, то какова же цена твоей «любимой»? Может быть, я не прав, но я всё равно никому не позволяю прикасаться к себе. Кроме неё. Омута.

Мы стоим посреди тротуара и всё никак не можем отпустить друг друга, а когда наши руки-замки наконец размыкаются, не можем наглядеться. И люди проходят мимо хмурые, такие же, как я минуту назад. Им приходится обходить нас сбоку, отчего они становятся ещё злее.

Никто и никогда не обнимал меня так, как обнимала она. До хруста костей. До слёз. И не из-за чувства боли, а из-за радости, переполняющей меня изнутри после одного лишь взгляда на неё.

И как после этого можно стремиться «обнять» наибольшее количество девушек? У меня нет такого стремления — обнять один раз сто девушек. Но есть непреодолимое желание сто раз обнять одну. И эта девушка Омут.

Не знаю, сможет ли кто-то понять это чувство, когда смотришь на человека и просто не можешь отвернуться, не можешь отвести взгляд даже на долю секунды, но оно меня переполняет, захватывает и берёт надо мной верх каждый раз, когда мы рядом.

— Ты опоздал! — Не переставая улыбаться, замечает она. Голос у неё мягкий как поцелуй.

— А ты нет, — я ласково беру её за локоть и отвожу с одной тропинки на другую, ведущую вниз, к оградке у речки. — Сегодня еле-еле сбежал из школы. Почти поймали. Но мой Кодекс Прогульщика меня ещё никогда не подводил, не подвёл и в этот раз. Я чту его как Библию. А ты, я смотрю, решила и вовсе не приходить в школу?

— Ненавижу географию. И терпеть не могу эту ненормальную, Дарью Гнидову. Эта училка меня бесит, — жалуется Омут.

— Ага, согласен. А знаешь, почему она ненормальная?

— Почему? — Смотрит на меня.

— Ну, догадайся, — смотрю на неё.

— ПМС?

— Почти. Я думаю, у неё синдром вахтёра. Это когда человек с низким социальным статусом пытается выставить себя тем, кем на самом деле не является. Пытается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. И вообще самоутверждается за счёт других, тех, кто не может ему ответить. К таким относятся продавщицы, не продающие энергетики подросткам, охранники, пытающиеся досмотреть тебя в том же самом магазине, вахтёрши, ну и... учителя.

— Вот-вот, в самую точку, это про неё.

— Но у неё зарплата совсем небольшая. И жизнью она живёт, которой жить бы не хотела, — мы спускаемся к речке и идём вдоль течения. Туда, где шумит вода. — Её тоже можно понять.

— Не можно, — протестует она. — Никто не заставлял её идти в учителя, тем более на должность школьного учителя. Могла бы пойти хотя бы в университет.

— А в университете условия лучше?

— Не знаю, возможно, — её взгляд устремляется куда-то далеко, в небо. Будто бы она пытается разглядеть звёзды днём. — В любом случае, это её выбор. Как и всё, что происходит в нашей жизни, это всегда наш собственный выбор. Кем быть, когда, где и с кем.

— И в чём же заключается твой выбор? — Усмехаюсь тому, как ловко подловил её на её же словах.

— Я ещё ничего не выбрала, — говорит она голосом, ставящем твёрдую и жирную точку в этом разговоре. Я не смею ей противиться и жду, пока она выберет новую тему для разговора.

А пока она наслаждается видом облаков, я наслаждаюсь её видом. Так мы проходим ещё несколько десятков метров. Извилистая речка ведёт к очередному мосту, серому, облезлому, опоры которого покрыты граффити. Через пару минут подойдём и к нему. Наверно. Если не решим повернуть назад. Времени у нас много, гулять придётся ещё как минимум пару часов. Но я этому только рад.

Наконец-то она разрывает тишину и смело заявляет:

— Я должна сказать тебе нечто важное...

Стараюсь не выдавать своего безмолвного трепета и отвечаю спокойно, смотря в даль:

— Говори.

— Помнишь моего парня? Того самого?

— Это которого? У тебя их много было... — чуть не добавил приставку «до меня», но удержался. Она бы смотрелась совершенно не к месту. Ведь мы с ней находимся в дружеских отношениях, а не в любовных. Не говоря уже о том, что она вроде как любит другого. Ключевое слово «вроде как». Всю жизнь находится в поисках того самого сокровища, не замечая его вплотную идущего рядом с ней.

— Ну, тот, который... — она, казалось бы, уже сама могла успеть запутаться в своих бывших и забыть их отличительные приметы. Коих и так немного. Но она быстро собирается с мыслями и начинает называть вещи, по которым я должен был бы понять, о ком идёт речь.

Но я её не слушаю. Знаю, что вы думаете — я люблю человека, который находится в отношениях. Это нездоровая любовь. Но знаете что я вам скажу? Пошли вы к черту. И ваша мораль туда же. Со мной ей будет намного лучше, чем с любым из них. Я это знаю, она это знает. Это знают все. Я был рядом с ней, когда она встречалась с одним, потом когда они расстались и был когда она недавно сошлась с каким-то новеньким, о котором и пытается напомнить мне. Они приходили и так же легко уходили, а я оставался рядом с ней всегда. И в горе, и в радости...

— Ты меня слушаешь? — Она тянет меня за рукав.

— Слушаю, — нехотя отвечаю я. — Я понял про кого ты. Про того идиота, с которым встречаешься сейчас. Ну и к чему ты о нём заговорила?

— А к тому, — Омут встаёт передо мной и толкает меня в грудь. — Что я с ним больше не встречаюсь. Мы расстались.

— И? — Стараюсь сделать вид, будто мне всё равно. Но, думаю, нелепое выражение моего радостного лица выдаёт меня с лихвой. Это мой шанс. Да, такие шансы у меня были и до этого, и даже несколько раз, но тогда я не был уверен в ней, не был уверен в себе, в своих чувствах. Сейчас я уверен во всём. И она, кажется, тоже, наконец-таки, прозрела. Завтра я должен ей сказать. Именно завтра, потому что...

— И то, что я теперь свободна! — Отрывает она меня от мыслей и тут же продолжает их, но уже своим голосом. — Помнишь какой завтра день?

— Помню, — подталкиваю её вперёд и сую руки в карманы. Неужели она будет настолько открыто намекать? Или даже сама скажет мне об этом? Я так волнуюсь, что заламываю пальцы в карманах. Это помогает переключиться.

— Завтра день влюблённых, — говорит она так, будто я не знаю. В этот момент мы дошли до моста и как раз проходили вдоль его опор. И в эту секунду она развеяла все мои сомнения, сделала свой намёк в тысячу раз понятнее и яснее: — Скажешь мне что-нибудь? Или дождёшься завтра?

Если в прошлый раз выражение моего лица было просто нелепым, то сейчас, наверное, его перекосило так, будто мне в рот засунули пять ложек сахара, и ещё ангельским голоском запели самые красивые слова на самом красивом языке на свете прямо в уши. Хотя второе правда.

Смущенно отворачиваюсь и делаю вид, что вижу те самые ночные звёзды на дневном небе, которых на самом деле нету.

Замечаю, что в порыве эмоций ускорил шаг и оставил её на пару метров позади. Мы как раз проходили мимо беседки возле моста и она предложила, заметив краску на моём лице:

— Сядем?

Я кивнул. Мы зашли в беседку. Сели на скамейку. Я посмотрел на неё.

— Ну на, — улыбнулась она мне, обнажая своё главное оружие. Волосы. Если и умирать, то только от удушения запахом её волос. Омут курила и пользовалась каким-то потрясающе пахнущем шампунем, что в результате давало невероятный эффект. Она была красива как звёзды, которые так сильно любила. Но пахла она ещё лучше.

Омут обернулась к реке и воткнула свой взгляд в воду, словно в свою сестрицу, достала очередную сигарету из пачки и закурила, позволяя мне прикоснуться к ней. Что я и сделал. Прильнул к её волосам, сначала нежно, а после остервенело зарываясь в них с головой.

Вы меня судите? Вы, наверное, не любили.

Как только она докурила, мы пошли в обратную сторону, на остановку. По пути зашли в продуктовый магазин и Читай-город.

В первом я купил ей энергетик и пачку печенья, которые сразу же и отдал. А во втором конфетки в виде сердечек, но их я приберёг на потом.

А уже после проводил до остановки. Хоть уже и почти не чувствовал ни рук, ни ног. Ни тем более пальцев. И шея болела.

Она уехала домой, а перед этим я подарил ей те самые конфетки. Омут расплылась в такой тёплой улыбке, что я невольно поцеловал её в лоб. Тут же подумал, а не зря ли я это вытворил, как она клюнула меня в щёку. Впервые.

Домой я возвращался обмороженный и уставший, с болью во всём теле, но с улыбкой на лице. Самый счастливый человек на свете.

Шёл с мыслью, что завтра я ей скажу. Обязательно скажу. Всё-всё скажу.