Кодекс Прогульщика

Запретный плод сладок.

Это я об окнах.

Каждый день, проведённый в школе, каждый урок, на котором мне приходилось высиживать эти ненавистные сорок пять минут, всё моё внимание было уделено окнам.

А точнее виду за ними.

Да, там не было ничего особенного, ни леса, ни гор. Но это была свобода, которую хотелось получить. В школе я глядел в окно на верхушки деревьев, потому что с места за партой только их мне и было видно, и удивлялся, какими красивыми они могут быть.

А когда выходил на улицу, чтобы полюбоваться на них ещё раз, они были уже совершенно другие. Уже не те.

Там, запертый в четырёх мрачных стенах, в комнате, под завязку наполненной психами, смотреть подолгу на природу за окном было нельзя. Иначе получишь замечание. А всё равно хотелось. И хотелось очень-очень сильно.

Но стоило тебе только выйти на улицу и получить возможность смотреть на вид из окна столько, сколько влезет, хоть до посинения, как желание тут же улетучивалось. Вся магия испарялась. И так каждый раз.

Школа заставляет тебя сидеть смирно, когда ты хочешь бегать и прыгать, отвечать учтиво, когда ты хочешь их всех к черту послать, поднимать только лишь руку, даже если ты желаешь поднимать горы, и... смотреть на доску, а не в окно.

И верно говорят, что даже мёд может стать горьким, если его два литра слопать.

Звенит звонок, и я иду к окну, чтобы насмотреться вдоволь, пока есть такая возможность. Передо мной расстилается улица:облезлые дома-панельки, их дощатые крыши, точно крышки кипящих кастрюль, под которыми запирают заживо варящихся раков. Блеклый дым тянется с заводов-волдырей, опутывая город. Смог оседает, прорезает улицы, кроется поверху точно слоем седины на висках у взрослого мужчины. И люди, снующие вдоль и поперёк, спешащие по своим делам.

Меня одёргивает чужая рука, и чей-то робкий женский голос спрашивает:

— Всё в порядке?

А что, мне уже и к окну подойти посмотреть нельзя?

Хуже формальных замечаний от учителей только одно, замечания от твоих сверстников.

Учителя всего лишь исполнители, следуют указке сверху, извне. А вот ученики следуют заложенным внутри них алгоритмам. Если ты хочешь быть учителем, то тебе точно не в школу.

Есть такое слово, девиантный. Человек, ведущий себя не так, как принято. Не так, как все. Отличающийся от заданной нормы.

Так вот, это, похоже, про меня.

Когда звенит звонок, все утыкаются в телефоны или друг в друга, беседуя, считай, что ни о чём, просто обмениваясь бесполезной информацией. Больше им обмениваться особо и нечем. Но чаще они утыкаются в телефоны. И только я один подхожу к окну.

Считается, что если с человеком что-то не так, ты должен подойти к нему и помочь. Но люди вокруг меня, полагающие, что помогают, делают мне только хуже.

На самом деле они избегают меня. Избегают, потому что я не такой, как они. Их иллюзия счастья, которую они строят вокруг себя, на самом деле очень хрупкая. И такому вот вечно грустному и вечно себе на уме парню как я легко прорвать эту блеклую оболочку.

У людей нужно вызывать отвращение, иначе они захотят с тобой общаться. Очень надеюсь, что у меня хоть немного, но получается. Правда, не мне судить. А это уже обидно.

Я знаю, что они думают. Думают, что у меня что-то случилось или типо того, что я грущу и так далее. Иногда они подходят и спрашивают у меня:

— Всё в порядке?

И что я должен им ответить? Нет, не всё. Садись, расскажу, у нас как раз ещё три минуты от пятиминутной перемены осталось. Тебе ведь это так интересно! А я точно сумею пересказать тебе все мои чувства, всё то, что думаю про тебя, про себя и про эту потрясающую школу. Так что-ли?

Какой бред.

А хуже бесполезной помощи есть только одно — ложь во благо. Они врут, что им интересно как я. А мне приходится врать, отвечая «всё нормально», чтобы они поскорее отвязались от меня.

А что мне ещё сказать? «Да, мне плохо, помоги мне пожалуйста». Это глупо.

Я сам не всегда понимаю, что со мной. Ненавижу это чувство всепоглощающей сжирающей изнутри пустоты. Когда даже вроде бы ничего и не случилось, но делать ничего не хочется. Совсем ничего.

Если у тебя заболит нога или рука, ты можешь просто принять таблетку. Но что если у тебя заболит душа? Как выявить причины этого заболевания? Какую тогда принять таблетку? А она у меня круглый год как простуженная. Да и вообще, как мне могут помочь какие-то там таблетки, если чувствую себя я так, будто внутри меня своей отдельной жизнью живёт железная рука, а вместо пальцев у неё острые лезвия.

В любом случае, внимание окружающих это последнее, что бы я хотел сегодня получить.

Нехотя оборачиваюсь, чтобы взглянуть, кто там в очередной раз напялил на себя сверкающие рыцарские доспехи. Кто сегодня вечером сможет похвалить себя за то, что не оставил товарища в беде.

Тьфу, герой. Точнее, героиня.

Это моя одноклассница.

Волосы цвета угля, ниспадающие до самых плеч, округлые черты лица, джинсы, футболка, проникновенный собачий взгляд(так на тебя могут смотреть только собаки) и немного неряшливый вид.

Хотя кому уж говорить о «неряшливости».

Я одет в чёрные джинсы и такого же цвета свитер, который ужасно колит, с белой рубашкой под ним, края которой торчат снаружи. Но она же и помогает мне защититься от этой колючей бестии. Это что-то типо школьной формы, которую я ношу, но... частично.

Потому что не люблю одежду, которая стесняет мои движения. Если есть возможность бежать домой с уроков, а не идти, я выберу бежать. Я вообще в принципе люблю бегать.

То же самое касается и ремня — его язычок вечно норовит выскочить из бляхи. А мне лень его поправлять. Как и рубашку. Рукава закатаны.

Волосы... волосы это воронье гнездо с пробором по середине и локонами, царапающими скулы.

Имён не будет. Ненавижу имена. В привычном понимании этого слова. Типо Серёжа, Дима, Миша. Какой смысл зваться, допустим, Серёжей, если в мире уже есть один Серёжа? Зачем двум совершенно незнакомым друг другу людям зваться одинаково? Я не понимаю.

К тому же иметь имена, которые совершенно ни о чём не говорят. Одним и тем же именем можно назвать и добряка, и злодея. Да кого угодно. Не говоря уже о том, что это до боли скучно.

Поэтому я даю людям имена собственные, придуманные мной. Нечто вроде кличек. Но даю их не каждому. На такое у меня нет ни времени, ни воображения. А даю лишь тем, кто присутствует в моей жизни чаще остальных и заслуживает иметь «имя».

У этой девочки нету клички, но она подходит ко мне далеко не в первый раз и, думаю, не в последний. На секунду промелькнула мысль назвать её Хатико, ибо ведёт себя как потерявшая хозяина собака, но... слишком уж броско и совершенно не поэтично. Как-то даже банально. Поэтому назвал её Арией. В честь её звонкого и мелодичного голоска.

И чем вообще МНЕ может помочь ЭТА шестнадцатилетняя юная особа, мечтающая о благородном принце на белом коне? Не хочу осуждать её за ЕЁ взгляды на жизнь, но мы из совершенно разного помёта. И разговаривать нам не о чем.

— Да, нормально, — отвечаю я. — Всё нормально. А ты как? — Вру, будто мне интересно, потому что так принято говорить. И я говорю. А куда деваться? На самом-то деле мне вообще плевать. И на неё, и на то как она.

Ария начинает что-то увлечённо рассказывать, а я молю, чтобы она заткнулась, по доброму глядя ей в глаза. Ещё немного, и я не выдержу. Выкину её вот в это окно. Какая же она доставучая.

Окинул школьные часы взглядом. Судя по всему, прошло только пять секунд с момента начала её увлекательного монолога. Но я уже устал слушать.

Не знаю, что случилось бы дальше, если б не прозвенел звонок. Но он прозвенел и заставил её вернуться на своё место. Правда, напоследок она махнула мне ручкой и улыбнулась. Что взбесило меня ещё сильней.

Это был первый раз за все девять лет, когда я обрадовался началу урока.