В туфлях по стеклу

В просторной гостиной особняка Орловских царила тихая роскошь. Всё здесь словно дышало старинным достоинством: мягкий бархат бордовых кресел, шелестящие при каждом движении тяжёлые шторы, и крошечный огонь в камине, служащий только для красоты. Старинный дубовый стол стоял, как трон, в самом центре, на нём — ноутбук, горящая лампа с изумрудным абажуром и аккуратно сложенная газета. В одном из массивных вазонов белели лилии, чуть приглушая запах дерева и дорого табака. Из угла лилась тихая классическая музыка — нежные ноты рояля, будто старающиеся удержать мир в хрустальной уравновешенности.

На одном из диванов, словно на сцене вальяжного спектакля, развалился Павел. Его тело, гибкое и спортивное, почти растворилось в подушках из шёлка и бархата. Он был одет в чёрные домашние брюки и серую рубашку с расстёгнутыми верхними пуговицами — из тех, что сидят на мужчине чуть слишком хорошо, чтобы быть случайной. В руке он держал новый телефон в кожаном чехле с инициалами, а на запястье поблёскивали часы на тёмном ремешке. Он лениво прокручивал экран, ухмыляясь уголком губ, и изредка бросал ехидные реплики — скорее в пустоту, чем кому-то конкретно.

— Костя, — протянул он наконец, даже не глядя в сторону брата, — когда уж ты перестанешь прятаться за этим своим ноутбуком и появишься в свете? Вечер у Авдеевых, между прочим, обещает быть весьма... занятным.

Константин сидел за столом, как обычно — идеально собранный, в тёмно-синем костюме, хотя дома мог бы и переодеться. Его волосы были аккуратно уложены, челюсть выбрита, а взгляд холоден и сосредоточен. Пальцы методично перебирали страницы на экране ноутбука — он что-то изучал, и, кажется, не собирался позволить ничему сбить его с ритма.

— Я занят, Павел. Не отвлекай, — отрезал он безэмоционально, не поднимая глаз.

Павел закатил глаза, шумно выдохнул и, наконец, оторвался от телефона. Он подался вперёд, вытянув ноги и усмехаясь:

— Слушай, а когда ты уже выведешь свою ненаглядную в свет? Елена у нас — почти святыня семейного пантеона, пора бы и о помолвке рассказать. Или ты всё ещё сомневаешься?

Константин медленно закрыл крышку ноутбука. Не потому, что закончил работу — вовсе нет. Просто знал: разговор с Павлом, особенно на такие темы, редко заканчивается быстро. И уж тем более — спокойно. Он облокотился на стол, переплетая пальцы в замок, и перевёл на брата взгляд — холодный, спокойный, чуть насмешливый. Почти снисходительный.

— Ты завидуешь, Паша? — произнёс он тихо, но в комнате это прозвучало как выстрел. — Что она выбрала не тебя? Несмотря на все твои многолетние попытки... Взгляды, двусмысленные фразы, «случайные» касания? Всё это — было зря, да? Больно, наверное, осознавать, что тебя даже не рассматривали всерьёз.

Младший усмехнулся, но в уголках губ эта усмешка была кривой, натянутой. Он поднялся, будто не желая больше находиться на одном уровне с братом, прошёлся медленно по комнате, останавливаясь у камина. Огонь плясал в его глазах, отражаясь в зрачках то ярко, то тускло.

— Завидую? — переспросил он, задумчиво вращая бокал в руках. — Нет. Я просто сожалею. О том, что такая умная, тонкая женщина тратит свою жизнь на человека, который по вечерам предпочитает диалоги с ноутбуком вместо живых людей.

— Зато ты, — резко, почти отстранённо бросил Константин, — по вечерам разговариваешь со своим отражением в бокале. Приятно ведь — собеседник всегда согласен.

— Ха, — коротко усмехнулся младший. — Это хотя бы красиво.

Он сделал глоток, продолжая смотреть в огонь, будто в нём было больше смысла, чем в их разговоре. Воздух между ними стал тяжелее, как перед грозой. И только потрескивание дров заполняло паузу.

В этот момент в комнату, как по нотам, вовремя и уверенно, вошла Любовь Михайловна. Её появление было сродни выходу на театральную сцену — не внезапным, но эффектным. На ней была короткая шубка цвета топлёного молока, под которой виднелось платье благородного, сложного оттенка шампанского. Шёлковый пояс мягко подчёркивал талию, а тонкий аромат жасмина, чуть терпкий, но благородный, будто скользнул по комнате раньше неё самой.

В руках — аккуратная стопка свежих газет, как напоминание о том, что она всегда в курсе всего. Волны каштановых волос блестели в мягком свете, и ни один жест не был случайным — каждый шаг, каждый взгляд был выверен, как у женщины, привыкшей быть не просто матерью, но матриархом.

— Опять вы? — сказала она спокойно, оглядывая сыновей, будто это были не взрослые мужчины, а нерадивые школьники. — Дети мои... Всё ругаетесь?

Она не ждала ответа. Только слегка приподняла бровь и села в кресло, как будто ей принадлежал не только этот дом, но и их время, и их паузы, и сам воздух в комнате.

— Приятный вечерний диалог, мамочка, — с лёгкой усмешкой отозвался Павел, быстро встряхнув с себя тень недавнего напряжения. Он снова сел, вытянул ноги и сделал ещё один глоток из бокала, будто праздновал собственную способность отпускать колкости. — Серьёзная беседа о будущем семейства.

— А, будущее, — повторила Любовь Михайловна, словно пробуя слово на вкус, грациозно поправив платье. Её движения были неспешными, плавными, как будто в мире не существовало ни одного срочного дела, кроме поддержания правильной осанки и контроля над сыновьями. — Как раз о нём и речь, дорогой.

Она перевела взгляд на старшего сына.

— Константин, вы с Еленой будете на вечере у Авдеевых?

— Мы обсудим это, — коротко, сдержанно отозвался Константин, глядя куда-то в сторону, будто благотворительный вечер у Авдеевых был не событием, а пунктом в корпоративной повестке.

— Обсудим, — передразнил Павел, закатив глаза. — Всё у них надо обсудить. Даже чувства — строго по повестке дня.

Любовь Михайловна с лёгким выдохом повернула к нему голову. В её взгляде — та самая мягкая строгость, которая в юности доводила Павла до бешенства, а теперь просто делала его раздражённо вежливым.

— Павел, — сказала она, тихо, но с нажимом, — а тебе, может быть, тоже стоит подумать о чувствах? Только о настоящих. О выборе, который достоин тебя. Где твоя девушка? У тебя ведь есть... как её там?

— Будет, — хмыкнула он, рассеянно крутя бокал в пальцах. — Сегодня, может, появится.

— Кто? — в голосе матери скользнула любопытная строгость, и её глаза прищурились, изучая младшего с подозрительной лаской. — Павел... ты же не влюбился? Или я чего-то не знаю?

Он усмехнулся и пожал плечами, будто это был пустяк. Но в его взгляде промелькнуло что-то — слишком быстро, чтобы уловить, но достаточно, чтобы Константин уловил.

И именно в этот момент старший брат — до того сидевший молча, отстранённо — повернул голову. Его взгляд метнулся к Павлу резким, рефлекторным движением, как если бы прозвучало запрещённое имя. Он не сразу понял, почему напрягся — просто вдруг ощутил, как в груди сжалось что-то ледяное.

Неужели?.. Он быстро отвёл глаза, делая вид, что смотрит в окно. Но мысль уже крутнулась в голове.

Неужели он имеет в виду Ренату?

Только не это.

— Так... кто она? — спокойно надавила мать. — Не люблю тайн. Особенно в этом доме.

— О, ма, не волнуйся, — отмахнулся шатен, будто рассмеявшись. — Она почти такая же несносная, как ты. Я точно не пропаду.

— Не уверена, что хочу, чтобы ты находил себе женщину, похожую на меня, — сухо заметила Любовь Михайловна, вытягивая из пачки одну газету и не отрывая взгляда от младшего сына. — Но главное, чтобы не ту, кто уже... обозначен судьбой для другого.

Она это сказала спокойно, без тени напряжения — но слова упали между ними, как капли кипятка на холодный мрамор.

Павел криво усмехнулся.

— Ну, если судьба вдруг перепутает адрес, — бросил он, — кто я такой, чтобы спорить?

Константин сжал челюсть, слишком резко повернув голову обратно к ноутбуку, хотя тот всё ещё был закрыт.

Он не может. Он же не идиот. Или может?..

Он почувствовал, как нарастает раздражение — будто кто-то тронул его личную территорию. А ведь она, та самая территория, последние дни всё чаще носила имя младшей Астаховой.

Любовь Михайловна, будто почувствовав эту новую невидимую волну между сыновьями, перевела взгляд с одного на другого. Она не задала ни одного лишнего вопроса — но уголки её губ медленно приподнялись в том самом выражении, которое у неё появилось перед особенно эффектной партией в шахматы.

— Так приятно снова видеть вас вдвоём, — тихо сказала она. — Вы такие... разные. И всё-таки такие похожие. Особенно когда оба притворяетесь, что ни в кого не влюблены.

Павел только открыл рот, собираясь в очередной раз уязвить брата, как в комнате раздался короткий, чистый звон. Он бросил взгляд на экран телефона — и замер. Уголки губ дрогнули, вырисовывали нечто среднее между ухмылкой и внутренним торжеством. Лицо его будто бы изменилось — исчезла показная леность, осталась только хищная игривость.

— Рената, — выдохнул он почти театрально, прежде чем принять вызов. Он мельком взглянул на Константина, бросив реплику с оттенком вызова:

— Ну здравствуй, ночной кошмар старшего брата.

Константин едва заметно вздрогнул. Пальцы, лежавшие на крышке ноутбука, чуть сжались. Взгляд стал колючим, хищным, будто в груди резко зазвенел тревожный колокол. Он не отрывал глаз от брата, будто пытаясь услышать и то, что не звучит.

— Конечно, вечеринка? Прямо сейчас? — Павел смеялся легко, жмурясь от удовольствия. — А ты уверена, что выдержишь меня сегодня, дорогая?

Он встал, откидывая волосы назад, глядя на своё отражение в стекле.

— Дай мне полчаса — и я готов. Беру свою машину и прилетаю.

— Кто это был? — с ленивым интересом спросила Любовь Михайловна, поднимая глаза от газет, в которых, конечно, ничего важнее этого звонка не было.

Павел слегка отвернулся, поправляя манжет рубашки, но игриво скосил взгляд на мать:

— Просто вдохновение... Девушка с характером. Говорит, не терпит опозданий.

Любовь Михайловна приподняла бровь, будто услышала от сына новый жанр скандала.

— Интригующе. Покажешь её?

— Обязательно, — сказал Павел, не оборачиваясь, и уже направился к выходу, напевая себе под нос мотив из старого французского фильма. Он выглядел как человек, у которого вечер только начинался — и он предвкушал его момент.

Но Костя не смотрел на дверь. Он смотрел в спину брата. Слишком долго, слишком молча. Его лицо застыло, но в глазах бушевал шторм. Рената. Значит, она сама ему позвонила. Позвала.

И Павел — конечно, Павел — не мог не ухватиться.

— Кто эта Рената? — на ходу, с лёгким нажимом спросила Любовь Михайловна, всё ещё наблюдая за сыном. — Не та ли Рената, которую я мельком видела в списке сотрудников твоей компании, Константин?

Мужчина чуть повернул голову, но молчал. Это молчание было крепче стали.

— Его личная помощница, — с невинной улыбкой добавил Павел, уже взявшись за дверную ручку. — Очень милая. И, надо признать, с характером. Прямо как ты, мама.

Любовь Михайловна ахнула, словно услышала сплетню века:

— Личная помощница? У тебя? Константин, ты ведь никогда не пользовался услугами помощника. Ты всегда был сам себе структура. А тут — девушка, да ещё такая... явно во вкусе твоего младшего брата.

Она пристально посмотрела на старшего сына, слегка наклонив голову.

— Что это? Новая корпоративная политика? Или что-то личное?

Константин, не поднимая взгляда, резко открыл ноутбук. Экран загорелся белым светом, но перед глазами всё ещё стояла сцена: Павел смеется, произносит её имя вслух, едет к ней.

Рената.

Он почувствовал, как в груди будто обожгло изнутри. Он уже не просто злился. Он чувствовал чужое вторжение в то, что ещё не признал своим — но уже ревниво охранял.

И тут Павел, уже почти вышедший, будто вспомнил что-то особенно вкусное и обернулся на пороге:

— Ах, да, простите, упустил одну маленькую деталь, — и поднёс ладонь к губам, будто собирался поведать тайну века. — Это не просто Рената. Это Рената Алексеевна Астахова. Младшая дочь Алексея Владимировича Астахова.

Он сделал паузу, театральную, как будто был на подмостках.

— Младшая сестра Елены Астаховой. Да-да. Той самой.

Комната будто вздрогнула.

Любовь Михайловна резко села — точнее, рухнула в кресло, как актриса в финале драмы.

— Что ты сказал?! — выдохнула она, глядя на Павла, потом на Константина, потом снова на Павла, как будто её мир начал вращаться в другую сторону. — Ты... ты сейчас пошутил? Скажи, что пошутил!

Павел сложил руки за спиной и покачал головой с притворной печалью.

— Ни капельки, мамочка. Блондиночка, в розовом пиджаке, с вечной иронией в глазах. Ты, между прочим, даже мельком видела её в особняке Астаховых пару лет назад, когда пришла поздравить Алексея с днём рождения. Только тогда она была в красном и злилась на кого-то из официантов. Очень колоритное зрелище.

— Ты взял на работу дочь Астахова?! Младшую?! Ренату?! — потрясённо произнесла мать, хватая газету со стола и резко хлопая ею себя по коленям, будто отгоняя галлюцинации. — Эту... взбалмошную? Несносную? Скандальную? Да у неё за плечами репутация хуже, чем у твоего PR-директора во время утечек!

Константин сидел, как будто в теле отключили двигатель. Он не двигался. Но глаза были тёмными, как шторм над морем.

— Ты даже не сказал нам! — продолжала Любовь Михайловна. — Мне! — добавила, указывая на себя газетой, как на святыню. — Ты — молча — ввёл в структуру компании девицу, которую отец этой девицы годами продавливал в союз с Еленой, а теперь... что? Ты решил взять младшую? На подработку?!

— Не просто на подработку, — вмешался Павел, и улыбка его стала ещё шире. — На очень близкую подработку. Она — его тень. Буквально. Она ходит за ним, как за стаей голубей. Слушает, кивает, бросается репликами. Очень эффектная парочка, кстати.

— Господи... — прошептала Любовь Михайловна, и, если бы не было камина, ей бы срочно подали валерьянку. — Я... я не понимаю. Это случайность? Или... это уже что-то непозволительное?

Павел опёрся на спинку дивана, хищно взглянув на брата.

— Я вот тоже задаюсь этим вопросом, — негромко произнёс он. — Потому что если это ничего, то я не вижу причин не попробовать... сделать это чем-то.

Константин встал.

Резко.

Без звука — но стул под ним чуть сдвинулся.

Он смотрел на младшего брата. Секунду. Вторую. Третью. И если бы взгляд мог убить — Павла бы давно увезли в чёрном пакете.

— Не вздумай, — проговорил Костя тихо.

Но в этом тихо не было ничего мирного. Там был лёд, ярость, и ещё нечто личное, безымянное, болезненное.

— Что, братец? — беззаботно отозвался Павел, улыбаясь. — Ты боишься, что я перейду границу, которую ты сам не решился обозначить?

Костя медленно подошёл к окну. Поставил руки на подоконник, сжал его пальцами, будто сдерживал себя физически. Он молчал.

Любовь Михайловна перевела взгляд с одного сына на другого, в полном потрясении.

— Господи, — наконец выдохнула она. — Вы оба... вы влюблены в эту несносную девчонку?!

— О, я — нет, — фальшиво обиженно протянул Павел. — Я всего лишь предложил ей прокатиться по ночному городу. Ну, может быть, чуть-чуть — очень чуть-чуть — намекнул, что она чертовски красива. Это ведь не преступление, правда?

Константин резко развернулся:

— Павел, замолчи.

Тот засмеялся. Тихо, но победно.

Любовь Михайловна прикрыла рот рукой, качая головой.

— Только не это, — прошептала она. — Только не эта девочка... Не в этой семье... Не между вами.

Константин не мог больше оставаться в этом доме. В воздухе повисло нечто тягучее, словно невидимая сеть, медленно стягивавшаяся вокруг него, не давая дышать. Каждое слово, каждый взгляд, каждое едкое замечание брата и холодный, почти расчётливый тон матери словно вплетались в эту сеть, которая сжималась всё туже, захватывая разум и душу.

Он почувствовал, как внутри него растёт холод — не физический, а глубокий, пронизывающий до костей. Его мысли наполнились тревогой, раздражением и какой-то непонятной усталостью, будто он оказался пленником не в стенах особняка, а в бесконечном лабиринте семейных интриг и ожиданий.

Не произнеся ни слова, Константин медленно направился к двери. Его движения были размеренными, как у хищника, готового уйти из ловушки, но сохраняющего достоинство до последнего мгновения. Он прохладно посмотрел на мать и Павла, которые продолжали обмениваться взглядами и скрытыми намёками, словно стараясь поймать друг друга на слабости.

Его губы едва дрогнули — казалось, он вот-вот бросит острое замечание, способное разорвать всю эту напряжённость, но удержался. Вместо этого, голос был ровным, твёрдым и холодным:

— Я пойду, — сказал он коротко, — не дожидаясь ужина.

Любовь Михайловна открыла рот, словно собираясь возразить, но, встретившись с непреклонным взглядом сына, замолчала. Павел, улыбнувшись с лёгкой насмешкой, пожал плечами и, не подавая вида, что собирается вмешиваться, продолжил собираться.

Константин быстро собрал вещи — ноутбук, папку с документами — и направился к выходу. Он не произнёс ни слова прощания, не оглянулся назад, словно намереваясь стереть этот вечер из памяти.

За дверью его встретила прохлада летнего вечера. Тихий шелест листьев, мягкий запах мокрой земли после недавнего дождя, спокойствие улицы — всё это резко контрастировало с гнетущей атмосферой особняка. Он глубоко вдохнул, пытаясь унять бешеные мысли, ворвавшиеся в голову и мешающие сосредоточиться. В этот момент казалось, что только на улице он может обрести хотя бы малую долю свободы и покоя, которых ему так не хватало в стенах родного дома.

                                                               ***

Бар, в который заглянули этой ночью трое молодых людей, выглядел как святилище безудержного веселья и городской ночной магии. Он прятался в тени старого кирпичного здания с облупившимися стенами, будто специально создавал контраст с тем, что происходило внутри. Неоновая вывеска, пульсирующая, как сердцебиение влюблённого, отбрасывала розово-синий цвет на асфальт. Бас гудел так, что стены дрожали, а каждое слово превращалось в вибрацию.

Внутри — полумрак, наполненный ароматом дорогих духов, горячего тела и чего-то бесконечно притягательного, словно обещание безумной ночи. Световые лучи выхватывали то одно лицо, то другое — пылающее смехом, испачканное блёстками, запотевшее от танцев. В каждом углу — движение. Танцы, поцелуи, ссоры, шёпот, вспышки телефонов, звон бокалов, как колокольчики перед бурей.

Где-то ближе к задней стене клуба возвышалась DJ-кабина, обитая глянцевым чёрным винилом, с которой девушка в блестящем топе и наушниках в пол-лица управляла ночной стихией. Её руки двигались быстро, будто дирижёр в экстазе. Свет отражался от её щёк, усыпанных глиттером, и казалось, что сама музыка рождается в этих блёстках, рассыпаясь по толпе звуковым фейерверком.

Рената ворвалась туда как ураган в хрустальную лавку, не оставляя шанса остаться незамеченной. В серебристом платье, которое облегало фигуру как вторая кожа, и мерцало в каждом луче света, она казалась воплощением гламура и вызова. Её кожа сияла лёгким бронзовым загаром, а длинные светлые волосы, уложенные в небрежные локоны, отражали свет, будто пряди солнечного света.

За ней, с грацией актрисы, ступала Лиза — в чёрном комбинезоне с открытой спиной, на высоких шпильках, который звучали как кастаньеты по мрамору пола. Её алые губы бросали вызов, а взгляд говорил: «Я знаю себе цену». Длинные рыжие волосы, мягкими волнами падавшие на плечи, идеально сочетались с этой вызывающей помадой, словно подчёркивая огонь, который горел в ней. Всё в девушке — от походки до наклона головы — кричало о статусе, утончённости и врождённой способности притягивать внимание.

И наконец, как точка восклицания в этой эффектной троице, появился Павел Орловский. На нём был глубокий тёмно-серый пиджак на тонкой водолазке, брюки с идеальной посадкой и лакированные ботинки. Его тёмные волосы были чуть растрёпаны, как будто он провёл рукой по ним только что, в машине, и не придал этому значения. Взгляд — ленивый, насмешливый, но в нём пульсировало электричество. Он двигался медленно, с уверенностью хищника в знакомой среде, и казался человеком, который может очаровать, уговорить, убедить — не произнося ни слова.

Он почти не выделялся среди элитной публики — слишком органично вписывался. Но всё же головы поворачивались: слишком притягателен, слишком... Орловский.

— Это и есть твоя подруга? — протянул Павел с ленивой усмешкой, неспешно переводя взгляд на Лизу. В его глазах сверкнут тот самый фирменный орловский интерес — смесь насмешки, проницательности и почти хищного очарования. Он смотрел на неё, как коллекционер, впервые увидевший редкий экземпляр: с признанием, осторожностью и нескрываемым восхищением. — Хмм... любопытно. Очень любопытно. Как бокал выдержанного вина с огнём в послевкусии. Или как секрет, который хочется разгадать...

Лиза фыркнула, прищурилась и бросила в его сторону с хищной улыбкой:

— На такие фразочки я не куплюсь.

Павел расхохотался — не показное «ха», а искренний, бархатистый смех, от которого стало чуть теплее даже в бурном полумраке.

— Авдеева Елизавета Антоновна, между прочим, — пропела Рената, грациозно подталкивая подругу вперёд, с тем самым видом, как будто вручала мужчине билет в рай. — Наследница всего вкусного в этом городе. Салоны, рестораны, клубы, сети по всей области, между прочим. Так что улыбайся, Павел. Может, тебе повезёт... хотя бы глазками порадоваться.

У мужчины на секунду зависла улыбка, а взгляд стал неожиданно цепким. Он будто бы переоценивал перед собой всю ситуацию: Ренаты была с характером, да, но Елизавета... Лиза оказалась сюрпризом. Той самой рыжей Авдеевой, про которую в бизнес-кругах ходили легенды. Он прищурился, поправил манжет и почти незаметно выпрямился — с достоинством хищника, которому вдруг под ноги поставили трон.

Лиза закатила глаза, но уголки её губ предательски дрогнули:

— Ты меня выставляешь, как товар. Но он, похоже, и без скидки заинтересован.

Павел рассмеялся, хрипловато, будто был рад каждой её шпильке:

— Я всегда рад интересным инвестициям. Ну что же, дамы, вперёд, — театрально поклонился Павел, широко разводя руками. — Сегодня я ваш кошелёк, клоун, шофёр, телохранитель и повод для хороших сторис. Пользуйтесь, пока доброе настроение длится.

Музыка рванула мощнее, захватив пространство ритмом, от которого хотелось либо танцевать, либо кричать от восторга. Начался вечер, о котором бар будет шептать ещё очень долго, как о маленькой городской легенде. Они выпивали. Сначала коктейли — игривые, сладкие, с дольками цитруса и сахарной кромкой на краях бокалов. Потом — вино. Потом — шоты. С каждой новой порцией градус настроения взлетал, а мир казался ярче.

Смех звучал, как фанфары в честь их триумфального появления. Бокалы звенели, как будто время само аплодировало. Павел рассказывал истории из мира бизнеса — ярко, с выражением, вставляя такие детали, что даже официанты останавливались, притворяясь занятыми рядом. Рената кидала острые реплики, сбивая его с пафоса и заставляя смеяться с самого себя. Лиза держала темп, словно дирижёр невидимого оркестра, добавляя в происходящее нотки изящной язвительности и светской искренности.

Каждый миг как вспышка фотоаппарата — живой, дерзкий, незабываемый.

Сторис снимались почти на каждом шагу, словно ночной бар превратился в живую съёмочную площадку. На барной стойке — Рената, блистающая, как ожившая фантазия из глянцевого журнала. Её движения были дерзкими, почти театральными: она взъерошивала волосы, в которых блестели капли света, подмигивала бармену, бросала поцелуй и тут же смеялась, откидываясь назад, словно героиня музыкального клипа.

В кадре — Павел, ловящий её за талию, чуть опешивший, но всё же успевающий подыграть, и Лиза, крутящая бокал с коктейлем на пальце, будто кольца власти. Её взгляд лениво-оценивающий, а губы чуть подрагивают от сдержанной улыбки. Казалось, будто троица вышла из рекламной компании для элитного бренда, где главный посыл — «неуловимая молодость и дерзкий шик».

Подписи под видео:

«Грех не запомнить такую ночь»

«Он как будто создан для неё, нет?»

«Дайте им главную роль в сериале!»

Подписчики Ренаты — в полном восторге, перемешанном с коллективным шоком. Лента вспыхнула комментариями: кто этот мужчина? Почему он с ней, а не в каком-нибудь каталоге мужской моды? Их фантазия разыгралась — кто-то писал, что это новая love story, кто-то обвинял в предательстве, кто-то строил теории, что это пиар-ход и тысячи реакций — ночь явно выдалась горячей не только для участников, но и для всей её аудитории.

Павел, между тем, всё чаще поглядывал на неё, словно не мог насытиться. Рената была повсюду — как яркая комета, оставляющая за собой шлейф искр и сумасшествия. У барной стойки она запрокидывала голову, смеясь над чем-то, что сказал бармен, кокетливо обводя пальцем край бокала. На танцполе она вихрем пронеслась мимо, закружив какого-то светловолосого парня, которому повезло оказаться рядом в нужный момент. Она бросала взгляды через плечо — острые, манящие, пьяные от свободы.

Мужчина уже почти забыл, что у него есть бокал, когда она вдруг вернулась — стремительно, как вспышка света в темноте, не оставляя ни шанса игнорировать её появление. Воздух сгустился от её сладковатых духов и жаркого дыхания ночи, притаившегося в изгибах её тела. Светлые волосы, отблескивающие платиновым сиянием в неоновом свете, рассыпались по плечам и щекотали его руку, как тонкие нити, впитавшие солнечный свет. Женская рука легла на его запястье — горячая, решительная, будто пыталась запомнить пульс момента и его дрожь. Это прикосновение могло спалить не только кожу, но и то хрупкое равновесие, в котором Павел держал самого себя весь вечер.

— Мне с тобой так легко, Пашка, — голос Ренаты был бархатным, с той самой хрипотцой, которая обычно появляется после третьего шота и разбитого сердца. Её взгляд, слегка затуманенный, обжигал. — Ты, как я. Буря. Беспокойный. Слишком живой. Нас таких в зоопарке держать надо — и то с усиленной охраной, чтобы не разнесли всё к чёрту, начиная с клеток и заканчивая дрессировщиками.

— Я не против быть в одной клетке, если ты будешь рядом, — отвечает он, и взгляд его становится чуть мягче. Он поддаётся этому флирту, как подпевает любимому треку: на автомате, но от души.

— Я так и знала, что вы подходите друг другу, — вставляет Лиза. — Вы как Инь и Янь на энергетиках.

— Или как бомба и списка, — бурчит Павел, но не отстраняется.

Рената снова заказывает напитки, на этот раз шоты. Закидывает их, как будто засыпает боль в груди. Глаза у неё блестят, голос чуть срывается на смех и хрип.

— Хочешь правду? Мне невыносимо. Я улыбаюсь, я флиртую, я такая дерзкая. Но я хочу забыться. Вот и всё.

Павел хмурится, его брови сдвигаются, пальцы чуть сжимаются в кулак, в груди застряло что-то тяжёлое, требующее выхода. Он наклоняется вперёд, готовясь что-то сказать — может, остановить, может, просто спросить «ты в порядке?» — но не успевает. Лиза, всё так же грациозно держащая бокал, мягко, почти незаметно, касается его локтя. Её жест — не укор, не просьба, а почти по-матерински тёплое «погоди, дай ей быть». Во взгляде рыжей девушки — понимание, как будто она видит чуть глубже, чем просто танцы и алкоголь. Павел замирает, напряжение в плечах чуть спадает, и он лишь молча кивает, позволяя этой боли — и свободе — звучать, как ей хочется.

Рената снова на танцполе. Волосы разлетаются, платье сверкает, руки поднимаются к потолку. Она — не женщина, она воплощённая свобода, и бол в ней так красиво танцует, что никто не замечает, что это на самом деле крик.

А где-то в это же время, не зная, не слыша и не видя... кто-то другой сидит в абсолютной тишине, один, в полумраке просторного кабинета. Свет от экрана телефона отбрасывает бледное свечение на его лицо. Он листает социальные сети — одну за другой — и с каждым кадром словно становится всё меньше воздуха в комнате. Его пальцы замирают, дыхание сбивается, а сердце будто сжимается, когда в кадре появляется она. Вся — из света, хмеля и сумасшествия. Он не может дышать. Потому что там, где она — всё горит. А он, здесь — тонет.