В туфлях по стеклу

Рената проснулась от тишины.

Не от звонков, не от будильника, не от назойливого света, нагло прорывающегося сквозь шторы. А от глухой, плотной, звенящей тишины. Такой, которая обволакивает, как вата — душит, а не убаюкивает. Тишины, в которой не было ни чужого дыхания рядом, ни шороха простыни, ни даже едва уловимого покачивания кровати. Ни прикосновения к плечу, ни тёплого вдоха у шеи, ни голоса, произносящего её имя.

Было только её собственное тело, укутанное в плотный плед, и пульс — ленивый, медленный, где-то в шее, будто с похмелья, только не от алкоголя, а от прикосновений, поцелуев, тяжёлых взглядов и ощущений, которые никак не хотели отпускать.

Девушка медленно моргнула. Веки были тяжёлыми, как будто в них спали камни. В голове — шум, гулкий и невнятный, словно её сознание плавало где-то под водой. Мир казался размазанным, будто его нарисовали пальцем по стеклу, запотевшему от ночного жара.

Под ней — мягкая, но непривычная кровать. Простыня прохладная, чужая. Под щекой — подушка, пахнущая чем-то острым, сухим, тёплым, чуть древесным — его запах. Его шея. Господи...

На ней всё ещё было то самое платье. Голубое. Лёгкое. Воздушное. Скомканное сейчас, немного помятое, сползшее с плеча. Оно липло к телу в тех местах, где когда-то ночью скользили мужские ладони — горячие, уверенные, будто давно знавшие, как её держать. Платье теперь ощущалось как чужая кожа — слишком тесно, слишком остро, слишком интимно.

Он его не снял, — вдруг пришло в голову.

Он просто... накрыл меня пледом.

Уже одно это — сводило с ума.

Пальцы инстинктивно коснулись губ. Они были чуть припухшие, чувствительные, будто он целовал их не губами, а огнём. В уголках — остатки помады и чего-то большего, необъяснимого — на ней отпечаталась сама ночь.

Ночь...

Сознание медленно, но настойчиво прокручивало кадры, один за другим. Сначала — вечер. Их шаги по набережной. Молчание, полное грома. Потом — взгляд, тяжёлый, как выстрел. Потом — вспышка. Касание. Он.

Его руки, обвившие её, словно якорь.

Лифт. Закрытая кабина, стенка за спиной, его ладони на её лице. Его дыхание — сбивчивое, низкое, влажное. Он тянулся к ней, будто тонул. А она позволяла. Не спрашивала, не думала. Тело знало раньше, чем голова.

Поцелуи. Молчаливые, голодные, нескромные. Губы, хватавшие её, как последнюю истину. Шёпот между ними. Его пальцы, скользящие по женской спине. Горячие ладони на её талии. Рёв крови в ушах. Тонкая ткань платья, через которую она ощущала даже пульс его пальцев.

Он держал её, будто боялся отпустить.

А пото — квартира. Гладкая, тёмная. Суровая, немая.

И он — совсем рядом, будто растворён в ней.

И его голос — сдавленный, едва слышный.

И его взгляд — не мужчина, а катастрофа с глазами.

Он не говорил: «Останься».

Он молчал так, будто это кричал.

Они не занимались любовью. Нет.

Это было что-то другое. Глубже. Слишком близко. Без слов. Без обещаний. Просто боль и желание, заплетённые в один долгий, жаркий поцелуй, который длился до самого сна.

А теперь... теперь — пусто.

Рената резко села, словно кто-то толкнул её снизу, как будто сон кончился не по плану, оборвался, лишая шанса на постепенное возвращение в реальность. Плед скользнул с плеч и упал на пол мягким хлопком, обнажив плечи, по которым тут же пробежал холод. Простыня под ней — ледяная, будто всю ночь рядом лежала не живая плоть, а пустота. Никто не грел, никто не дышал рядом, не прижимался. Только она — одна. И ничего нового в этом.

— Отлично, — пробормотала девушка вслух, сев чуть ровнее и уперев локти в колени. — Просто замечательно.

Голос хрипел, как будто изнутри прошлись наждачной бумагой. Не от вина, не от недосыпа, а от чего-то внутреннего — от обиды, которой она не хотела признавать. От... нет, не боли. От факта. Простого, неприятного и совершенно не романтичного.

Он ушёл.

Рената огляделась, как будто надеялась отыскать хотя бы улику, хотя бы намёк на то, что её тут не оставили как забытый клатч после вечеринки. Его рубашка, телефон, хоть кружка с недопитым кофе... записка на холодильнике — «я скоро» или, чёрт возьми, «прости». Но взгляд скользил по идеально убранной комнате — и цеплялся только за отсутствие. Он был настолько аккуратным, что казалось — он исчез ещё до того, как она уснула.

Тихо ругнувшись под нос, девушка осторожно спустила ноги с кровати и поднялась. Пол оказался прохладным, но не неприятным — наоборот, отрезвляющим. Сквозняк легко пробежал по ступням, поднялся по ногам, щекоча кожу.

Квартира встретила девушку глухой тишиной. Она прошлась вдоль стены, ощущая, как в этом стерильном минимализме всё раздражает своей правильностью. Серые стены, графитовая кухня, тёмные гладкие фасады шкафов, ни одной безделушки, ни одной фотографии, ни рисунка на холодильнике, ни даже криво поставленного стула.

И среди этого безукоризненного порядка она — взлохмаченная, босая, в мятом голубом платье, с полуразмазанной помадой и остатками чужих прикосновений на коже — казалась самой живой деталью квартиры.

— Холостяцкий бункер, — буркнула блондинка, открывая дверцу на кухне. Внутри — ряды строго выставленных чашек, кофемашина, бутылка воды, соль и перец, стоящие так симметрично, что у Ренаты зачесались руки их переставить. — Где ты, Орловский? Сбежал на деловую встречу? В субботу? Серьёзно?

Девушка заглянула в ванную. Безупречно чисто. Ни влажного полотенца, ни тюбика зубной пасты, выдавленного наспех.

Проверила кабинет. Тоже пусто. Рабочий стол вычищен, ноутбук закрыт, стул задвинут.

Прошла в прихожую — лишь её туфли, брошенные вчера кое-как, как после победного шествия. Они и выглядели теперь глупо. Одиноко.

Рената упёрлась руками в бока, на секунду зажмурилась и резко выдохнула через нос.

— Ну ты и... — она остановилась, не договорив. — Серьёзно оставил меня одну? После всего?

Вопрос повис в воздухе. Ответа, разумеется, не было. Только звуки города за окном — приглушённые, ленивые, субботние. В квартире стояла глухая, плотная тишина, в которой голос Ренаты звучал особенно отчётливо.

Её пальцы дрожали. Не от страха. От недопонимания. От злости, которой некуда было деться. Что это было вообще? Ночная слабость? Поцелуи в лифте, от которых у неё до сих пор жгло губы, как будто их окатили током? Или он, как взрослый мужик, который давно всё про себя понял, просто решил использовать момент, а утром красиво исчезнуть?

Девушка подошла к дивану и села, небрежно откидываясь на спинку. Несколько секунд просто смотрела в одну точку. Пульс бился глухо, как будто внутри всё ещё спорило — верить или не верить в то, что вчера было что-то.

Хоть чуть-чуть.

— Константин, какого чёрта, — прошептала она, сжав пальцы в волосах.

Щелчок — не из кухни, не из коридора. В голове.

Рассудок наконец вернулся и, как всегда, первым делом потребовал кофе и нормального зеркала. Она встала с лёгким рывком, умылась в ванной, промокнула лицо полотенцем, стёрла остатки теней, взъерошила волосы пальцами и встала перед зеркалом.

Чуть наклонив голову, посмотрела на своё отражение.

Губы чуть припухшие. Глаза не заплаканные. Щёки тронуты румянцем. Девочка, женщина, гроза семейных обедов и корпоративных слухов.

— А ты всё равно хороша, — сказала она зеркалу, прищурив глаза. — Даже после этой эмоциональной катастрофы. Особенно — после неё.

И только после этого — только тогда — окончательно проснулась.

Пока дожёвывала внутреннюю фразу «придурок с красивым подбородком», на автомате разблокировала телефон, чтобы вызвать такси, и в процессе уставилась на карту. Ну и где она, спрашивается? У него тут всё как-то подозрительно похоже друг на друга: стекло, графит, одинаковые кварталы. Пока разбиралась в GPS и пыталась прикинуть, куда идти, чтобы не сесть не в то такси, пальцы уже сами нашла нужный контакт.

Лизун Deluxe.

— Подъём, — скомандовала Рената, как только подруга взяла трубку, ещё не выдав ни «алло», ни «ты с ума сошла».

— Что? Ты нормальная вообще? — в трубке раздался голо с охрипшими интонациями человека, у которого в голове ещё пять снов и один вчерашний сериал.

— Вино. Красное. Хорошее. Ни вот это твоё по акции, а то, что ты берегла на день рождения любовника, — отрезала Рената, уже шагая в коридор и с грохотом собирая свои туфли. — Я у себя. Да, у себя, в квартире, которую ты называешь «музей бабушкиных безделушек». Через тридцать минут ты заходишь в дверь с бутылкой и лицом, готовым обсуждать все на свете драмы. И да, даже Костика. Особенно Костика.

— Рената... — начала Лизка, но та не дала ей и слова вставить:

— Ни слова. Просто двигай. И возьми сыр. И, может, шоколадку. И какой-нибудь журнал, чтобы в нём вырезать лицо Орловского и сжечь. Всё, отключаюсь, я в такси.

Девушка бросила телефон в сумочку, хлопнула дверью с такой силой, будто хотела передать этим звуком своё отношение к жизни, мужчинам и особенно мужчинам, которые исчезают по утрам.

Такси уже стояло у подъезда — она успела заказать его в тот момент, когда бессмысленно тыкала в карту, пытаясь понять, в каком именно из одинаково глянцевых ЖК она очутилась.

Сев на заднее сиденье, бросила адрес — свою квартиру, ту самую, что досталась ей от бабушки. Настроение менялось на ходу — из раздражённого в боевое. Если утро не началось как надо, значит, его нужно перезапустить. Через лучшую подругу. Через вино. Через разговоры. Через сарказм, много сарказма. А заодно — через яркую помаду и хорошее отражение в зеркале.

Рената открыла окно. В лицо ударил утренний воздух — терпкий, с запахом асфальта и чего-то летнего, городского. Идеальное сопровождение для новой главы. Она достала из сумочки солнцезащитные очки и откинулась на спинку кресла.

Подумаешь, утро не задалось. Бывает. Но у неё, в отличие от некоторых, всегда есть план Б. И Лиза с вином — это даже не план, а образ жизни.

Такси медленно свернуло в знакомый проулок, и Рената, глядя в окно, впервые за утро почувствовала не раздражение, а нечто близкое к покою. Здесь не было стёкол до потолка, бездушных интерьеров и наигранной стерильности. Здесь всё было по-другому.

Она поднялась на нужный этаж, отперла дверь и вошла в квартиру, почти не включая свет. Пространство встретило её привычной полутьмой, рассеянной и мягкой, в которой дышалось свободно. Здесь всё напоминало бабушку, но не навязчиво, не музейно — просто... чувствовалось. Где-то в глубине коридора, казалось, до сих пор звучало эхо рояля — как в детстве, когда Рената пряталась ха высокой спинкой дивана и слушала, как бабуля играла Чайковского на закате.

Именно сюда её привозили ещё крохотной — с тугими бантами, в колготках, которые вечно сползали, и с вечной простудой на губе. Здесь бабушка ставила ей первые нотки на листе, здесь учили её правильно держать спину, красиво говорить, подавать руку. А потом — когда Рената росла, разрываясь между миллионом кружков, занятий, балета, фортепиано, верховой езды и французского — именно здесь она часто оставалась ночевать. В этой квартире был покой, вкусное молоко с ванилью, старые пластинки и глаза, в которых не было оценки. Только тепло.

С возрастом бабушкина квартира стала для неё настоящей отдушиной. Когда дома становилось слишком громко — вечные требования, планки, ожидания, давящие взгляды родителей и ледяное равнодушие старшей сестры — Рената сбегала именно сюда. Вечером, после шумной вечеринки, когда родители не отвечали на звонки, или наоборот — кричали в трубку. Сюда, с растрёпанными волосами, запахом чужих духов на платье и помадой, стёртой до самого рта. Здесь её никто не спрашивал, где она была. Только бабушка, с уже немного уставшим, но неизменно добрым взглядом, встречала её у двери, молча, с пледом, чашкой чая и мягким «пойдём, ты устала».

И каждый раз Рената ощущала, что только здесь, в этих стенах, её принимают целиком. Не идеальную. Не послушную. Не аккуратную наследницу. А настоящую. Настроенческую. Уставшую. Иногда грубую, иногда капризную. Ренату, которая могла молчать часами, слушая, как бабушка играет, или рыдать от какой-то очередной подростковой трагедии, уткнувшись в бабушкино старое пальто, которое хранилось в платяном шкафу.

Теперь эта квартира была её. После смерти бабушки прошло три года, но Рената до сих пор не могла сказать это вслух — «была». Не могла назвать бабушку «покойной». Она всё ещё как будто была где-то здесь. В воздухе. В нотах на пюпитре. В стопке идеально выглаженных салфеток на кухне. В старинных духах, от которых пахло табаком и фиалками.

Она жила в тишине квартиры.

Рената прошлась по комнатам босиком, позволяя себе не спешить. Пальцы мягко скользили по спинке кресла, по обложке старого альбома, по крышке рояля, на которой всё ещё лежала золотая заколка. Всё стояло на своих местах. Всё ждало. Дом, в котором её не оставляли. Её дом.

Когда в дверь позвонили, Рената уже сидела на диване, завернувшись в изумрудный шёлковый халат, с ногами под себя, накинув плед, но при этом сохранив идеальный вид — влажные волосы собраны в небрежный пучок, кожа блестит после душа, губы — с новым слоем блеска. Хозяйка утреннего хаоса. Полубогиня с похмельем без алкоголя.

Она встала, проковыляла к двери босиком — и впустила в квартиру подругу. Та ввалилась, как всегда: шумно, с торбой в одной руке, бутылкой в другой и лицом, в котором сочетались искренний ужас и неподдельное любопытство.

— Ты... ты, значит, мне звонишь в полдевятого утра субботы, требуешь красного вина и сыра, при этом не уточняешь, ЧТО, ЧЁРТ ПОБЕРИ, ПРОИЗОШЛО?! — начала Лиза с порога, уже проходя мимо и не дожидаясь приглашения. — И при этом выглядишь так, будто только что вернулась из СПА в Ницце?!

— А я просто женщина, которой накинули плед после эмоционального цунами, — томно ответила Рената, возвращаясь на диван. Наливай. Расспрашивай. Я готова к допросу с пристрастием.

— Так... — Лиза, мелькая рыжими волосами и кольцами на пальцах, ставила бокалы, — Теперь выкладывай. Ты была не у себя. Значит, где-то. И не одна. Я же тебя знаю — если бы ты просто напилась вина в одиночестве, ты бы не выглядела как женщина, которую всю ночь целовали так, что подкашиваются колени даже с утра. Ну?

Рената усмехнулась, отпила из бокала и кокетливо отвела взгляд в сторону окна. Всё внутри у неё было будто натянуто: воспоминания пульсировали в висках, а тело всё ещё помнило его голос, руки и тот злосчастный лифт, в котором мир пошёл по наклонной — к точке невозврата.

— Ну, говори! Кто это был? — настаивала подруга. — Только не говори, что ты опять вернулась к этому сопляку из универа. К Стасику.

— Нет! — фыркнула Рената. — С чего ты взяла? Хотя, конечно, удобно было бы списать всё на него.

— Ну а кто тогда? Мультимиллионер, которого ты встретила на завтраке в Four Seasons? Или... господи, нет. Надеюсь, не тот безумный ресторатор с бородкой и манией величия?

Рената молчала, просто смотрела в вино и играла пальцами с краем бокала. Лизка вытаращила глаза.

— Подожди... не говори мне, что это был... Орловский?!

Блондинка только пожала плечами. Очень театрально. Медленно, по сантиметру, как будто у неё на спине был не халат, а мантия величия. Затем сделала ещё один глоток и томно выдохнула.

— А с каким именно, Елизавета? Их, вообще-то, двое.

— Что?! — Лиза зависла. — Два Орловских?

Рената подняла бровь, опуская на подругу взгляд сверху вниз — ленивый, капризный, как у кошки, которой принесли не тот корм.

— Угу. Как в дешёвой драме — старший, мрачный и богатый. Младший, весёлый и с отменным чувством юмора. Бинго. Братья.

— Ты шутишь. Погоди... — Лиза хлопнула себя ладонью по лбу, будто пыталась вернуть себе память ударом. — Павел? Павел Орловский?! Брат Константина?! Тот самый Павел? Я ничего не путаю?

— Не путаешь, — усмехнулась Рената, покачивая бокалом. — Павлик, действительно, его младший брат. Хотя, честно говоря, по характерам они с разных планет. Если Костик — это тень высоких потолков и строгих костюмов, то Павлик — шумный кофе-брейк, шутки у кулера и звонкий смех с секретаршами.

Рыжая фыркнула, закатив глаза.

— А вот сейчас скажи мне честно: с которым ты была вчера? С этим... младшим, весёлым, с шуточками. Или всё-таки с тем, от которого у всех мурашки и желание пересчитать свои ошибки в жизни?

Блондинка сделала драматическую паузу. Повернула голову вбок. Посмотрела на подругу, как будто готовилась к номинации на «Лучшую женскую роль в любовной неразберихе». Потом улыбнулась уголком губ и прошептала:

— Со старшим. Внезапно, нежданно, неудержимо.

Лиза захлопнула рот рукой, потом открыла снова.

— С... Костиком?

— Угу.

— ОХРЕНЕТЬ! — завопила Лизка, чуть не опрокинув бокал. — ТЫ... ТЫ... ТЫ... ПРОВЕЛА НОЧЬ С ОРЛОВСКИМ?!

— Спасибо, что повторила это так, будто я прыгнула в фонтан с аквалангом, — хмыкнула Рената. — И да. Мы просто целовались. Это была... космическая синхронизация телесных вибраций. Химия, физика, ядерная реакция. Всё сразу.

— Да это же мужчина, у которого в графике написано: «9:00 — встреча с инвесторами, 10:30 — слияние компаний, 12:00 — стальной взгляд в зеркало». Ты говоришь, он тебя целовал?!

— Сначала у набережной. Потом в лифте. Потом... у него.

Подруга вскрикнула, встала, закружилась по комнате, как вихрь, и снова упала рядом.

— Так, стоп! У него? Ты была в его квартире? Как? Зачем? Почему я об этом узнаю только сейчас, когда ты уже пришла в себя и выглядишь как богиня утреннего спокойствия?

Рената опустила взгляд, как будто под подолом халата прятались ответы на вселенские вопросы.

— Потому что я сама до сих пор не понимаю, как это вышло, — пробормотала она, натягивая плед повыше. — Сначала мы ссорились, как всегда. Потом... всё пошло к чёрту. Он меня поцеловал, я его, потом лифт, потом руки, потом... мягкий плед и утро. Без него.

Рыжая девушка возмущённо фыркнула, встала и демонстративно направилась к кухне.

— И без завтрака! — крикнула она оттуда. — Урод. Даже не оставил сыр. Знаешь, я ему теперь не доверяю.

— А я ему... слишком сильно доверилась, — тихо сказала Рената, и в голосе её была не грусть, а утомлённое узнавание — как будто она снова пережила весь вчерашний вечер за секунду. — Это было не просто. Он меня держал, как будто знает каждый миллиметр. Смотрел — будто в душу залез. А потом — ушёл. Как будто не хотел дать мне даже шанс спросить: «А что это было?»

Лизка вернулась с куском сыра и, жуя, строго глянула на подругу:

— Секс был?

Рената посмотрела на неё с такой смесью обиды, что та сама поняла: ответ сложнее, чем «да» или «нет».

— Нет, — вздохнула блондинка, — не было. Хотя... было так близко, что мне до сих пор кажется, будто тело всё-таки решилось, пока разум сдавал позиции. Понимаешь? Всё было на грани. На вдохе. На миллиметре от... настоящего.

Подруга округлила глаза.

— То есть... вау. Это даже хуже! Это... недосказанный секс! Это как если бы кто-то показал тебе дверь в рай, а потом такой: «Ой, извините, у нас технический перерыв»!

— Именно, — фыркнула Рената. — Всё было настолько мощно, что я до сих пор не могу нормально дышать. Его руки... его глаза... Лиз, он смотрел на меня так, будто я — его первый и последний шанс на что-то настоящее. А потом просто исчез. Без слов. Без кофе. Даже без проклятой записки!

— Мужчина с чувством такта и навыками партизана, — подвела итог Лиза, возвращаясь на диван. — Но ты в него вляпалась, да?

Рената молча кивнула, но в глазах у неё сверкнуло что-то совсем не романтическое.

— По уши. Но знаешь что? Всё. Достаточно! — Она резко выпрямилась, сбросила плед с плеч, как на подиуме, и поправила пояс на халате с таким видом, будто собиралась идти не в ванную, а завоевывать мир. — Я устрою этому треснувшему айсбергу эмоциональный Армагеддон. Пусть он поймёт, что значит проснуться без меня рядом.

— О-о-о, — протянула рыжая, развалившись поудобнее. — И как ты планируешь это устроить? Придёшь к нему в офис в этом халате и с бокалом вина?

— Слишком банально. — Рената прищурилась. — Я просто сделаю то, что умею лучшего всех: жить в полную силу. И выглядеть так, будто у меня в жизни всё идеально. Даже если внутри всё горит.

— То есть классика жанра: Рената Алексеевна Астахова — огонь, глянец, внутренняя трещина в форме молнии и сумка за тысячу евро, — Лиза сделала глоток и вытянула ноги на диване, глядя на подругу с полным обожания восхищением.

— Именно, — подтвердила Рената с такой самоуверенностью, словно только что подписала контракт на рекламную компанию своей жизни. Она хлопнула ладонями по бёдрам — звонко, будто дала старт самому дерзкому внутреннему марафону. — Он думает, что исчез и я буду рыдать в подушку? Не на ту напал. Я вымою голову, надену своё лучшее платье и, если судьба решит снова свести нас — он охренеет. Просто упадёт со своего офисного Олимпа. От того, как сильно я сияю.

— Ты, видимо, хочешь быть женщиной, которую невозможно забыть, да? — Лиза закатила глаза, но уголки губ подрагивали от сдерживаемой улыбки. — Хотя, судя по тому, как ты выглядишь сейчас, ты уже на уровне миража, после которого мужчины бросают бизнес и едут в Тибет искать себя.

— Ну, пусть ищет, — хмыкнула Рената, поправляя тонкую лямку халата на плече. — Только потом не прибегай обратно со своими стальными скулами и душой по графику. Я не справочная. Я эксклюзив. И со мной так — нельзя.

Лиза вдохновлённо вздохнула, как будто рядом с ней восседала богиня утреннего возрождения. Подливая себе вина, она произнесла почти торжественно:

— Окей. Тогда тост. За то, чтобы он пожалел. Чтобы сидел там у себя в костюме-тройке и вспоминал, как ты хохотала, ела сыр с рук и дразнила его в этом шелковом халате.

— За то, чтобы он понял, кого потерял, — подхватила Рената, чокнувшись бокалом. — И чтобы следующая, кого он попытается поцеловать, забыла, как дышать. Потому что я — эталон. И точка.

— Всё. Ты — богиня, — торжественно заявила Лизка, будто официально вручала титул. — Теперь давай срочно устраивать тебе грандиозный выход. Я уже мысленно переодела тебя в Dior.

Рената прищурилась, сделала последний глоток вина и резко встала, как будто приняла жизненно важное решение. С неё упал плед — мягко, как занавес в театре после мощной сцены. На лице её заиграла та самая непобедимая, опасная, восхитительно дерзкая улыбка, от которой когда-то плакали воспитатели в детском саду и таяли бармены в лучших клубах города.

— Нет, ну сколько можно грустить в шелке и слезах без сыра. — Голос был звенящим, решительным. — Суббота же! Выходной! День святых женских импульсов и внезапных преображений! А значит... ищем лучшие наряды, наводим марафет — и летим.

— О-о-о, — протянула Лизка, уже чувствуя перемены в воздухе. — Что ты задумала, мой личный буревестник?

— Время знакомить тебя с Орловским младшим, — театрально провозгласила Рената, сдернув резинку с волос и встряхнув головой так, что локоны легли иделаьно. — Павел. Весельчак, ловелас и, что самое главное — у него вкус на вечеринки. Он точно знает, где в этом мегаполисе по-настоящему танцуют, а не просто пьют дорогое шампанское под видом аристократии.

— Подожди. Ты хочешь сказать, что мы идём... тусить? — Лиза резко подалась вперёд, загораясь. — С Орловским? С братом того самого Орловского, который...

— Мы не идём. Мы летим. Врываемся. Вспыхиваем. Я выхожу из пепла утреннего разочарования — и появляюсь как комета, которая сметёт с лица земли всё унылое. А ты — мой верный огонь по флангам.

— Рената... — Лиза встала, медленно как персонаж в кино, сложив руки на груди. — Ты понимаешь, что после такого я обязана надеть свои золотые серьги и пуш-ап, который делает грудь оружием массового поражения?

— Обязана. — Блондинка исчезла за створками гардеробной. — А я, пожалуй, достану то самое платье, перед которым даже зеркала теряют дар речи. Орловский старший может исчезать. А младший — нас встретит. И мы устроим шоу.

Смех, перестук каблуков, лёгкий хаос в квартире, вспышки косметичек и блеск от теней на скулах — воздух наполнился ароматом духов, планов и лёгкой мятежности. Они уже наполовину были в этой новой, сверкающей ночи.

А когда Рената поправила серёжку перед зеркалом и скользнула взглядом по отражению, в котором блеск её глаз мог заменить лампу на потолке, она тихо произнесла, почти шёпотом:

— Он узнает, кого упустил. Но уже не сможет догнать.

Так и закончилась субботняя глава — на каблуке, с блеском, с лёгкой помадой дерзости на губах и полной уверенностью, что всё только начинается.