В туфлях по стеклу

Он сидел за массивным дубовым столом, монитор видеоконференции мерцал приглушённым светом, отражаясь в стекле его очков. Деловые вопросы шли своим чередом — отчёты, цифры, решения — всё строго по плану, по расписанию. Но его взгляд всё чаще отвлекался от экрана, и всё внимательнее устремлялся в угол кабинета.

Там, почти незаметно, в полумраке, сидела она — Рената. Её фигура словно растворилась в воздухе, но каждое движение притягивало к себе. Она была погружена в планшет — лёгкое наклонение корпуса вперёд, будто она пыталась заглянуть внутрь экрана, понять скрытые смыслы. Светлые локоны мягко спадали на плечи, немного растрёпанные, будто только что она прошлась пальцами по волосам, теряя время и мысли.

Рената сидела, удобно устроившись в кожаном кресле, ноги слегка скрещены под столом, а плечи расслаблены, но вместе с тем напряжены — как будто она балансировала между концентрацией и внутренним беспокойством. Её права рука нежно касалась экрана планшета, пальцы с лёгкой аккуратностью проводили по тексту, словно читали невидимую мелодию. Пальцы были тонкими, с аккуратным маникюром.

Иногда губы приоткрывались — тихое, почти неслышное бормотание — будто она разговаривала сама с собой, шептала слова, которые могли понять только её мысли. В этих шёпотах было что-то уязвимое и одновременно дерзкое, словно она боролась с внутренними сомнениями, вспоминала вчерашний разговор или готовилась к грядущему дню.

Её глаза, с оттенком серого льда, мельком пробегали по строчкам, потом останавливались на одном месте, и бровь слегла вздрагивала вверх — знак сомнения или неожиданной догадки. Иногда взгляд устремлялся в сторону окна, где тусклый свет уходящего дня мягко играл на стекле, отражаясь бликами на её лице.

Он вспомнил их утреннюю встречу — резкое столкновение нос к носу, когда их взгляды слились в одно целое, неподвижные и напряжённые. Его глаза невольно скользнули вниз — к её пухлым, слегка влажным губам, которые едва дрогнули в ироничной улыбке. Её дыхание — чуть слышное, тёплое — казалось, проникало глубоко внутрь, вызывая в груди сжатие, смесь раздражения, волнения и бесконтрольного желания.

В этот момент она была не просто частью интерьера — она была всем центром его внимания, живым, ярким противовесом холодному офису, словно тайная мелодия среди глухой тишины.

Когда он вернулся спустя пару часов и не увидел Ренаты, — в комнате словно повисла странная пустота. В воздухе всё ещё держался её тонкий, свежий аромат — едва уловимый шлейф, который пробуждал что-то старое, едва заметное в глубине души. Без неё здесь стало как-то холоднее, хотя формально ничего не изменилось.

Он почувствовал, как в груди защемило — её неподдельный огонь, лёгкая ирония и бесшабашность постоянно выбивали его из привычного равновесия. Она легко выводила его на эмоции, с которыми он не был готов мириться, но и не хотел отпускать. Каждый её взгляд, каждая улыбка — словно вызов, который он, несмотря ни на что, хотел принять.

И теперь, когда её не было рядом, эта пустота становилась почти невыносимой.

Она — словно буря. Не та, что сносит всё на своём пути. А та, что накатывает изнутри. Тихая, но всепоглощающая. Что-то поднимается в груди каждый раз, когда я вижу её. Что-то дикое, непривычное, давно забытое. Это не про раздражение. Не просто недовольство поведением разбалованной девчонки. Это — голод. Привычку всё контролировать она рушит с лёгкой улыбкой.

Я смотрю на неё и не понимаю, как возможно вмещать в себе столько противоположностей. Как она умудряется быть дерзкой — до наглости, до желания встряхнуть её — и в ту же секунду хрупкой до боли. Как может в одном взгляде быть столько огня, а в жесте — столько тонкости. Она будто создана из несочетаемого: резкость и нежность, вызов и уязвимость, хаос и... смысл.

И эти глаза. Когда она смотрит на меня — не отводя взгляда, прямо, уверенно, — в них будто пульсирует жизнь. Там не просто вызов. Там что-то настоящее. Глубокое. Там прячется страх, гордость, обида, внутренняя борьба. Всё, что она сама, возможно, не готова признать. А я вижу. И, чёрт возьми, хочу копнуть глубже.

Каждое её слово — острое, как бритва. Сарказм, язвительные комментарии, на которые я должен бы реагировать сдержанно. Но нет. Она меня цепляет. Словно затягивает петлю. Словно нарочно проверяет, насколько я смогу сдержаться. А я и не хочу. Хочу видеть, как далеко она пойдёт. Что сделает, если я позволю — ей и себе — выйти за рамки. И в то же время боюсь. Потому что, если отпустить, она может запросто ускользнуть. А я...останусь с пустыми руками и вот этим запахом на рубашке.

Её запах. Он сводит с ума. Не навязчивый, не кричащий. А тонкий, стойкий. Пробуждающий. Запах, который держится в воздухе даже тогда, когда она уже ушла. Он будто вцепляется в память. В кожу. И я ловлю себя на том, что ищу его. Что вдыхаю глубже, надеясь снова ощутить её рядом.

С ней я другой. Не тот, кто привык всё решать и держать дистанцию. Не тот, кого ничего не трогает. Она делает меня уязвимым. И вместе с тем — живым. И это пугает больше всего.

Потому что я понимаю: всё это — не просто игра. Не просто милое противостояние. Это битва. Между нами. За влияние, за пространство, за дыхание.

И, чёрт возьми... я не хочу выигрывать.

Я просто хочу остаться рядом.

Константин глубоко вдохнул, будто пытаясь сбросить напряжение, которое копилось с самого утра, отодвинул в сторону стопку документов и задержал взгляд на Ренате. Блондинка сидела напротив — с виду спокойная, сосредоточенная, полностью погружённая в работу. Она щёлкала по экрану планшета, делала пометки, морщила нос, когда что-то не нравилось. Но именно в этот момент, в этой тишине после делового грохота цифр и голосов, его осенило: она стала центром его мира. Или... нет. Не всего мира. А той его части, которая, казалось, давно уснула — той, что умеет чувствовать. Той, что способна заставить сердце сбиваться с привычного ритма.

Он смотрел на неё — дольше, чем позволительно. И всё же не отводил глаз.

Видеозвонок оборвался. Экран погас. Комната снова стала тише — ни голосов, ни отвлекающих фраз, только приглушённый шум кондиционера и её почти неслышное дыхание. Он медленно повернулся к ней, не спеша, как будто не хотел спугнуть эту хрупкую, почти интимную тишину.

— Как у вас идут дела? — спросил он негромко, но голос предал его. Там, за деловым тоном, за сдержанной интонацией, звучало нечто другое. Теплота. Интерес. Почти... нежность.

Она подняла голову. Их взгляды встретились. На долю секунды время словно остановилось. Её глаза сверкнули — прямые, уверенные, с тенью иронии, как всегда. Там был вызов. Но не только. Под этим вызовом что-то дрогнуло — может быть, удивление, может, ответный интерес. Он не знал. Да и не искал. Просто смотрел.

А в его сердце... впервые за много лет стало звучать что-то похожее на музыку. Тихую, внутреннюю, неровную — как старый, забытый мотив, который вдруг снова заиграл в памяти. И этот звук оказался сильнее любой логики.

— Отлично, Константин Алексеевич. Я ещё не развалила вам бизнес — считайте, день прожит не зря, — улыбнулась она с лёгкой насмешкой, откинувшись в кресле. — А если серьёзно — пока не выгнали, стараюсь не подвести.

Он не ответил сразу. Внутри всё сжалось. И раздражение, и восхищение, и то странное, что не умещалось ни в одно из этих слов. Он отвёл взгляд первым — в сторону, будто что-то услышал. Но не успел сказать ничего — в дверь резко постучали.

Даже не постучали — её почти распахнули. Это была Ирина — всегда сдержанная, аккуратная, контролирующая всё от температуры кофе до тональности писем. Но сейчас она явно была выбита из колеи.

— Простите, Константин Алексеевич, но... у нас... то есть у вас — посетители. Алексей Владимирович и... Елена Алексеевна Астаховы.

Повисла тишина. В кабинете будто стало на пару градусов холоднее.

Рената приподняла бровь — с интересом, почти с весельем.

— Ну надо же. Вот это гости, — протянула она, переводя взгляд на Орловского. — Чего это наша семейка к вам пожаловала, интересно?

Мужчина слегка напрягся. Его пальцы скользнули по краю стола — движение почти незаметное, но выдавшее внутреннюю реакцию.

— Впусти, — коротко сказал он Ирине.

Дверь открылась плавно. Первыми показались дорогие брендовые ботинки, затем — уверенная фигура Алексея Астахова. Его лицо сразу расплылось в широкой, спокойной, но абсолютно хищной улыбке.

— Константин, дорогой! — с чуть хрипловатой теплотой. — Рад видеть. У тебя, как всегда, порядок и стиль. Молодец, молодец.

Он протянул руку — крепкое рукопожатие, чуть затянутое, с лёгким нажимом. Приветствие, в котором смешались уважение, привычка командовать и желание напомнить, кто всё ещё «старший партнёр».

Следом вошла Елена. Безупречная, собранная, в идеальном белом костюме, но напряжённая — как струна. Улыбка на губах была сдержанной, почти механической. А взгляд метался — от Орловского к креслу... и остановился.

На Ренате.

Та по-прежнему сидела в кресле, с планшетом на коленях, совершенно не смущённая. Напротив — даже оживлённая, будто началось самое интересное. Она повернула голову через плечо, глядя на вошедших.

— О, а я думала, вы хотя бы постучите, прежде чем вламываться. Или теперь кабинет Константина Алексеевича — семейный проходной?

Слова прозвучали лениво, почти игриво, но эффект был мгновенный.

Алексей Владимирович резко обернулся.

— Рената?! — голос у него чуть дернулся от неожиданности. Он всмотрелся, словно не сразу поверил, что это действительно его младшая дочь. — А ты что тут... Ты... Ты в этом кабинете?

Блондинка не сдвинулась с места. Улыбнулась — дерзко, спокойно.

— Работаю, пап. Представь себе. Тут не только Лена у нас деловая.

— Кто бы мог подумать, — прокомментировал он с усмешкой, усаживаясь в кресло перед столом.

Елена так и осталась стоять, как будто забыла, как двигаться. Только ноздри её слегка дрогнули. Взгляд — острый, обострённый, метался от Орловского к Ренате. Она старалась не выдать раздражения, но именно это старание и выдавало её.

Орловский откинулся на спинку кресла, голос остался холодным, уверенным:

— Рената теперь моя личная помощница. Как вы и просили. Она вблизи опытного человека — всё, как хотели.

Молчание длилось секунду.

Астахов хмыкнул, довольно кивнул:

— Отлично. Очень даже неплохая идея. Пусть втягивается. Глядишь — толк будет.

У Елены щёки вмиг порозовели — нежно, предательски, как у школьницы, застигнутой врасплох. Она прикусила губу, незаметно, но с силой, будто пыталась удержать всё внутри: злость, растерянность, уязвимость. Ни один мускул на её лице не дрогнул, но сама поза — чуть выпрямившаяся спина, сжатые пальцы, напряжённые плечи — будто кричала: «Я прямо сейчас взорвусь!»

— Вы можете быть свободны, Рената, — произнёс Орловский, не оборачиваясь. Голос серьёзный, ровный, сухой, будто прочитал строку из протокола. — День завершён. Завтра — по плану.

Рената поднялась. Медленно, плавно, как будто это был её кабинет, и она позволяла себе уйти, когда сочтёт нужным. Плавный разворот, грациозное движение плеч, едва заметная ухмылка в уголке губ — в ней не было ни стеснения, ни подчинения. Только уверенность. И вызов.

— Принято, — мягко, с подчёркнутым уважением, но и с саркастическим послевкусием. — Спасибо за щедрое разрешение, Константин Алексеевич.

Она направилась к двери, но на полпути чуть замедлилась, повернув голову. Кивнула отцу — легко, почти насмешливо:

— Папа. Леночка. Как всегда — рада. Ну... почти.

В голосе прозвучало что-то почти театральное: подчёркнуто вежливое, ироничное, со вкусом. А в этом «почти» уместилось всё: и детские обиды, и дерзкий азарт, и злое удовольствие.

Проходя мимо Елены, она сделала едва заметное движение — подошла чуть ближе, чем было необходимо. Не дотронулась. Даже не взглянула. Но этого шага хватило: сестра едва заметно вдохнула, коротко и резко, будто рядом с ней прошёл сквозняк из раздражения и боли.

А потом — шаг, ещё шаг...

Дверь за Ренатой закрылась мягко, бесшумно. Ни щелчка, ни хлопка.

Но тишина, которая осталась после — была тяжёлой, как камень.

Орловский задержал взгляд на двери, не сразу поворачиваясь к оставшимся. Его лицо снова стало маской. Ни намёка на эмоции.

Он чуть выдохнул — почти незаметно, словно просто перевёл дыхание, а не выпускал накопившееся напряжение.

Затем наконец повернулся к Астахову.

Сел ровно, положил ладони на стол, чуть кивнул:

— Итак, Алексей Владимирович, вы пришли обсудить детали брачного договора?