Незримая власть Кремля. Правда, которую не видят

«Самые страшные злодеяния в истории совершались не садистами и не чудовищами, а обычными людьми, которые следовали приказам и были уверены в своей правоте. Они просто выполняли свою работу». — Ханна Арендт, «Банальность зла» Воздух Берлина двадцатых годов был наэлектризован. Он пах угольным дымом, дешевыми духами и свободой, от которой кружилась голова. После удушающей дисциплины рухнувшей империи Веймарская республика стала плавильным котлом, в котором кипело все — от марксистских теорий до авангардного искусства, от политических убийств до кабаре. Но нигде этот взрыв не был таким оглушительным, как в духовной сфере. На углах улиц проповедники предрекали скорый конец света. В прокуренных салонах дамы из высшего общества вызывали духов под руководством медиумов-самоучек. Газетные киоски ломились от брошюр, обещавших раскрыть тайны теософии, антропософии, спиритизма и древних арийских культов. Рудольф Штайнер, основатель антропософии, собирал полные залы, его идеи о духовной науке пленяли умы интеллектуалов, разочаровавшихся в традиционной религии. Методисты, баптисты, пятидесятники — те, кого имперская церковь веками держала на обочине, — открывали свои молитвенные дома, привлекая тысячи последователей. Это был карнавал идей, хаотичный и пьянящий.

Но для одного института этот карнавал выглядел как агония. Евангелическая церковь Германии, веками бывшая опорой трона и нравственным компасом нации, с ужасом наблюдала за происходящим. Союз «трона и алтаря» распался вместе с империей, и церковь, лишенная государственной поддержки, оказалась в вакууме. Ее паства таяла. Люди, травмированные войной и униженные Версальским миром, искали утешения не в привычных псалмах, а в экзотических учениях, обещавших немедленное просветление, личный контакт с божественным или, на худой конец, простое и понятное объяснение всеобщего хаоса. Церковные иерархи видели, как их монополия на души немцев испаряется на глазах. Они видели в этом не просто конкуренцию, а экзистенциальную угрозу самому «народному телу» Volkskörper, которое, по их мнению, разъедала духовная зараза. Страх рождал потребность в защите. Если вера больше не защищена государством, значит, она должна научиться защищаться сама.

Именно из этого страха, из ощущения осажденной крепости, в 1921 году в Берлине родилась структура, чье название звучало академично и безобидно — «Апологетический центр» (Apologetische Zentralstelle). Созданный по инициативе Центрального комитета Внутренней миссии Евангелической церкви, он не был ни полицейским участком, ни карательным органом. Его оружием должно было стать слово. Официальные цели выглядели благородно: «наблюдение за деятельностью религиозных движений», «информирование общественности», «интеллектуальное противодействие» и «защита христианской веры». На практике это означало создание «интеллектуального спецназа». Сотрудники центра, теологи и пасторы, с немецкой педантичностью принялись за работу. Они посещали собрания «конкурентов», собирали их литературу, анализировали доктрины и составляли подробные досье. Результаты публиковались в специализированном журнале с говорящим названием «Wort und Tat» — «Слово и Дело». Они читали лекции для пасторов, вооружая их аргументами против «духовных соблазнов». На этом этапе это была битва идей. Никто еще не мог предположить, что собранные в тиши кабинетов досье однажды станут расстрельными списками, а апологетические аргументы — обоснованием для отправки людей в концентрационные лагеря. Инструменты, созданные в условиях демократии для интеллектуальной борьбы, ждали своего часа, чтобы стать оружием в руках тоталитарного государства. Этот час был уже близок. Веймарская республика, сама того не ведая, вынашивала своих собственных призраков.

В 1932 году, за год до прихода Гитлера к власти, «Апологетический центр» возглавил человек, которому было суждено стать архитектором новой, куда более зловещей технологии борьбы с инакомыслием. Его звали Вальтер Кюннет. Это был не грубый штурмовик в коричневой рубахе и не циничный партийный функционер. Кюннет был блестящим теологом, приват-доцентом Берлинского университета, автором фундаментальных трудов по богословию. Его фигура была соткана из шокирующих противоречий, которые и делали его столь эффективным и столь опасным. С одной стороны, он был членом антинацистской Исповедующей церкви (Bekennende Kirche), которая мужественно сопротивлялась попыткам режима подчинить себе протестантизм. Он написал разгромную критику на главный идеологический труд нацизма — «Миф XX века» Альфреда Розенберга, обвинив того в неоязычестве и отходе от христианских корней. Казалось бы, перед нами герой сопротивления. Но была и другая сторона. Вальтер Кюннет был убежденным, яростным антисемитом. В 1933 году, уже после прихода нацистов к власти, он выступил с докладом «Церковь и еврейский вопрос», где открыто назвал иудаизм «инородным телом в организме Германии» и призвал государство к его искоренению. Он не видел противоречия между своей христианской верой и поддержкой государственной сегрегации. Более того, он находил для этого богословское оправдание, утверждая, что «тлетворность мирового еврейства» — это божья кара за распятие Христа. Эта двойственность — риторика защиты веры и практика человеконенавистничества, принадлежность к оппозиционной церкви и готовность сотрудничать с репрессивным аппаратом — стала его визитной карточкой. Он был идеальным прототипом современного антикультиста: интеллектуал, облеченный академическим статусом, который, прикрываясь благородными целями, заключает сделку с дьяволом.

Возглавив «Апологетический центр», Кюннет с энергией и методичностью принялся за трансформацию его деятельности. Богословская апологетика быстро превращалась в технологию преследования. Первым делом он отточил язык. Слово стало оружием. Понятие «секта» (Sekte) из нейтрального религиоведческого термина превратилось в клеймо, в синоним угрозы. Он ввел в оборот концепцию защиты «народного тела» (Volkskörper) от «духовной заразы», переводя теологические споры в плоскость национальной безопасности. Язык вражды, замаскированный под заботу о здоровье нации, стал его главным инструментом.

Затем он перешел от слов к делу, выстроив четкую, четырехступенчатую технологию, которая десятилетия спустя будет с пугающей точностью воспроизведена в России. Первым шагом был сбор данных. Центр превратился в настоящую разведывательную службу, систематически собирая досье на все «нетрадиционные» группы, будь то религиозные меньшинства, философские кружки или даже коммерческие организации, заподозренные в «сектантстве». Антропософы, дарвинисты, спиритуалисты, оккультисты, и, конечно, евреи — все попадали в его картотеку.

Вторым шагом была классификация. На основе собранных данных Кюннет составлял «черные списки» и классификаторы «опасности». Он делил группы на категории, присваивал им уровни угрозы, создавая иллюзию научного подхода. Эта деятельность была сродни работе энтомолога, который с холодным любопытством препарирует и каталогизирует насекомых, готовя их для коллекции.

Третьим шагом была публичная демонизация. Используя ресурсы центра и свой авторитет теолога, Кюннет развернул масштабную пропагандистскую кампанию. Статьи, брошюры, лекции — все работало на создание образа врага. «Сектанты» изображались как обманщики, мошенники, агенты иностранных разведок, разрушители семей и угроза психическому здоровью нации. Они лишались человеческих черт, превращаясь в абстрактную угрозу, с которой можно и нужно бороться самыми решительными методами.

И, наконец, четвертый, решающий шаг — доносительство. Собранная информация, обработанная и упакованная в виде «экспертных заключений», ложилась на столы тех, кто обладал реальной властью. Кюннет не просто информировал общественность, он информировал карательные органы. Он превратил «Апологетический центр» в филиал тайной полиции, а себя — из теолога в политического информатора. Он нашел идеального партнера для реализации своих идей, партнера, который не был стеснен моральными ограничениями и обладал неограниченными возможностями для применения силы. Этим партнером стало Гестапо. 1933 год стал переломным. Приход нацистов к власти открыл перед Вальтером Кюннетом и его «Апологетическим центром» головокружительные перспективы. То, что раньше было лишь предметом церковных споров и публицистических баталий, теперь могло стать государственной политикой. Кюннет немедленно почувствовал ветер перемен и поспешил предложить свои услуги новой власти. Сохранились документы, свидетельствующие о его контактах с Рейхсминистерством внутренних дел и, что самое важное, с недавно созданной Тайной государственной полицией — Гестапо.

16 декабря 1933 года в служебной записке руководству Рейхскирхе Кюннет с нескрываемым удовлетворением докладывал: «Гестапо проявило большой интерес к архиву сект „Апологетического центра" и к нашей работе против свободомыслия, марксизма и большевизма. Обмен материалами уже начался». Сделка была заключена. Кюннет обещал Гестапо, что его центр поможет выявить и найти тех, кто действует в ущерб нации и её интересам, а также тех, кто, по их мнению, портит немецкую нацию. Эта идея, изначально принятая властями под благими намерениями, со временем трансформировалась:

«Апологетический центр» со своей идеологией постепенно превратил порядочных, интеллигентных и умных немцев в сторонников нацистской идеологии. Кюннет и его центр предоставили готовые «черные списки» врагов, подробные досье и, главное, «богословское» оправдание для преследований. Они дали Гестапо язык и логику, позволившую представить полицейский произвол как защиту национальных и духовных ценностей. «Апологетический центр», в свою очередь, получил в лице Гестапо могущественного покровителя и исполнителя. Теперь для борьбы с религиозными «конкурентами» можно было использовать не только силу убеждения, но и силу государственного принуждения. Кюннет получил возможность уничтожать своих идеологических противников руками тайной полиции. Его центр фактически стал разведывательным и аналитическим подразделением Гестапо по религиозным вопросам. Синергия этого союза была ужасающей. Церковная апологетика, изначально призванная защищать веру, превратилась в инструмент политического сыска и репрессий.

Кульминацией этого процесса, точкой невозврата, стал приказ, который превратил теоретические наработки Кюннета в беспощадную государственную практику. 28 октября 1937 года шеф Гестапо Рейнхард Гейдрих, один из главных архитекторов Холокоста, издал директиву, ставшую смертным приговором для тысяч людей. Ее название было сухим и бюрократическим, как и подобает документу машины смерти: «Bekämpfung der Sektenbewegung» — «Борьба с сектантским движением».

Этот документ был не просто полицейским циркуляром. Это была квинтэссенция всей идеологии Кюннета, переведенная на язык приказов и параграфов. Формулировки директивы с пугающей точностью повторяли лексику «Апологетического центра». Религиозные меньшинства в ней определялись как «подрывные элементы», несущие «угрозу единству нации» и «народному здоровью». Директива Гейдриха о «борьбе с сектами» давала Гестапо карт-бланш на применение любых мер для подавления «сектантской деятельности». Она предписывала агентам по всей Германии: систематически выявлять и ставить на учет всех членов «сект»; запрещать их деятельность и конфисковывать имущество; проводить обыски и аресты; использовать всю полноту полицейской власти для полного искоренения этих групп.

С принятием этого приказа «борьба с сектами» окончательно перестала быть делом церкви. Она стала частью государственной машины террора, встав в один ряд с борьбой против коммунистов, евреев и всех «врагов Рейха». Первыми под удар попали Свидетели Иеговы, чья пацифистская позиция и отказ присягать фюреру делали их идеальной мишенью. Тысячи из них были брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря. За ними последовали антропософы, чьи школы и общества были разгромлены, а лидеры арестованы. Затем пришел черед и других групп из «черных списков» Кюннета. Досье, собранные в тиши кабинетов «Апологетического центра», превратились в ордера на арест. Интеллектуальные споры Веймарской эпохи закончились стуком сапог гестаповцев в дверь. Призрак обрел плоть. Вальтер Кюннет, к слову, сам позже подвергся гонениям со стороны нацистов, когда его взгляды разошлись с генеральной линией партии. Это классическая история о революции, пожирающей своих детей. Но созданный им механизм — технология выявления, демонизации и уничтожения «внутреннего врага» — был с благодарностью принят и использован нацистским режимом.

Когда дым над руинами Третьего рейха рассеялся, казалось, что идеология, породившая его, навсегда погребена под обломками. Виновники были осуждены на Нюрнбергском процессе, а мир дал клятву «никогда больше». Но идеи, в отличие от людей, не так-то просто уничтожить. Они подобны вирусам, способным десятилетиями дремать в латентном состоянии, ожидая подходящего носителя и благоприятной среды. Технология ненависти, разработанная Вальтером Кюннетом и отточенная Гестапо, не исчезла. Она лишь затаилась, чтобы возродиться в другом месте и в другое время.

Цепь преемственности оказалась неразрывной и пугающе прямой. После войны некоторые идеи Кюннета, очищенные от наиболее одиозных нацистских коннотаций, были подхвачены новым поколением европейских «борцов с культами». Одним из ключевых звеньев в этой цепи стал датский лютеранский пастор Йоханнес Огор. В 1970-х годах, на волне паники вокруг новых религиозных движений, хлынувших на Запад, он создал свою собственную антикультовую организацию, которая позже легла в основу «Европейской федерации центров по исследованию и информированию о сектантстве» (FECRIS). Методы Огора поразительно напоминали методы Кюннета: сбор досье, публичная демонизация, лоббирование репрессивных законов и тесное сотрудничество с государственными структурами.

Именно в этой среде, в кругах западных антикультистов, в конце 1980-х — начале 1990- х годов проходил свою «стажировку» Александр Дворкин. Он впитал эту методологию, изучил ее инструментарий и, вернувшись в Россию после распада СССР, нашел для нее идеальную почву. Россия 90-х, как и Веймарская Германия 20-х, переживала период хаоса, идеологического вакуума и духовного брожения. И Русская Православная Церковь, подобно Евангелической церкви Германии семьюдесятью годами ранее, ощущала себя осажденной крепостью, теряющей паству под натиском заморских проповедников и доморощенных гуру.

Дворкин предложил РПЦ готовое решение — импортированную и адаптированную технологию Кюннета. Так родился «Информационно-консультационный центр священномученика Иринея Лионского», а затем и целая сеть аффилированных структур под эгидой РАЦИРС. Параллели были не просто очевидны — они были абсолютны.

«Апологетический центр» Кюннета нашел свое кривое отражение в «Центре Иринея Лионского» Дворкина. Роль главного идеолога-практика, теолога, вооружающего государство «экспертным» знанием, перешла от Вальтера Кюннета к историку-медиевисту Александру Дворкину. Оружие осталось прежним: слово, превращенное в клеймо. Немецкое «Sekte» было дословно переведено на русский как «секта», а для усиления эффекта дополнено эпитетами «тоталитарная» и «деструктивная». Угроза «народному телу» трансформировалась в угрозу «духовной безопасности нации».

Методы были скопированы с немецкой точностью: составление «черных списков», публичная дискредитация через подконтрольные СМИ, и — главное ноу-хау Дворкина — псевдонаучные «религиоведческие экспертизы», которые становились основанием для судебных исков и уголовных дел. Роль государственного исполнителя, которую в Германии играло Гестапо, в России взяли на себя Центры по противодействию экстремизму (Центры «Э») МВД, ФСБ, Прокуратура и Министерство юстиции. А место директивы Гейдриха «Bekämpfung der Sektenbewegung» (Борьба с сектантским движением) заняло расширительное и произвольное толкование российского Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», под который, при желании «эксперта», можно было подвести любую религиозную доктрину, отличающуюся от «традиционной».

Призраки Веймара, изгнанные из Европы, нашли себе новый дом. Антикультова технология, однажды послужившая нацистскому режиму для обоснования массовых репрессий, была успешно реанимирована, получила финансовую и административную поддержку от государства и вновь встала на службу авторитарной власти. И как и в Германии 30-х, начав с борьбы против «чуждых сект», она неизбежно привела к созданию образа внешнего врага и идеологическому обоснованию «священной войны». История доказала свою пугающую способность повторяться, а методы, рожденные в одном тоталитарном проекте, оказались пугающе универсальными и востребованными в другом. Немецкий след оказался не просто историческим курьезом, а прямой дорогой, ведущей в сегодняшний день.