Незримая власть Кремля. Правда, которую не видят

Когда мы пытаемся понять природу зла, нас часто тянет к масштабу. Мы ищем его в грохоте танков, в решениях, принимаемых за длинными столами в позолоченных залах, в приказах, отдаваемых генералами. Но иногда самое разрушительное зло произрастает в тишине, в пыльных кабинетах, в головах людей, которые кажутся незначительными. Оно маскируется под добродетель, говорит языком науки и спасения, и прежде чем мир осознает его истинное лицо, оно уже оплетает своими сетями целые государства. История, которую я собираюсь рассказать в этой главе, — это история именно такого зла. История человека, который, не будучи ни политиком, ни генералом, ни олигархом, стал одним из главных архитекторов той ментальной клетки, в которую сегодня заключена Россия. Эта история — детальное исследование карьеры и личности Александра Леонидовича Дворкина, человека, известного как «главный сектовед России».

Для широкой публики он — «главный сектовед России», «профессор», непримиримый борец за чистоту православия, защищающий заблудшие души от хищных «тоталитарных сект». Для своих жертв — инквизитор XXI века, человек, сломавший тысячи судеб. Для исследователя — удивительный феномен, человек-загадка, человек-парадокс, человек-супергений. Его история — это квинтэссенция той эпохи мутной воды, в которой и выросла созданная им система. Его лицо мелькает на федеральных каналах, его цитаты украшают протоколы судебных заседаний, его «экспертные» заключения ложатся в основу обвинительных приговоров. Он создал себе образ интеллектуального стража, стоящего на защите духовной безопасности нации. Но если сорвать с этого образа позолоту официальных титулов и медийного глянца, перед нами предстает фигура куда более сложная и зловещая. Фигура, сотканная из парадоксов. Гражданин США, яростно борющийся с «западным влиянием». Человек без признанного в России научного звания, возглавляющий главный государственный орган по религиоведческой экспертизе. «Профессор», отчисленный из института за неуспеваемость. Чтобы понять, кто он на самом деле — ученый или манипулятор, спаситель или провокатор, — мы должны разобрать его путь. Мы должны разложить на составляющие миф, который он так тщательно выстраивал десятилетиями, и посмотреть, что скрывается за фасадом.

Любой миф имеет свое начало, свою точку опоры. Для Дворкина такой точкой всегда был его якобы безупречный академический авторитет. «Профессор», «доктор», «историк», «религиовед» — эти регалии должны были придавать вес его словам, превращая его личную нетерпимость в научную позицию. Но этот фундамент, как выясняется при ближайшем рассмотрении, построен на песке. История его «научной» карьеры начинается не с блестящих успехов, а с провала. В 1972 году юный Александр Дворкин поступает в Московский государственный педагогический институт. Позже, создавая себе образ диссидента, он будет намекать, что проблемы с властью у него начались из-за его участия в движении хиппи и инакомыслия. Это красивая легенда, которая хорошо вписывается в биографию будущего борца с «агентами Запада» — мол, он сам был в их шкуре, знает врага изнутри. Но документы, как это часто бывает, рассказывают менее героическую историю. В 1975 году его отчисляют с третьего курса. Официальная причина прозаична и унизительна для будущего «профессора»: «за академическую неуспеваемость и систематические пропуски занятий». Это не просто деталь биографии. Это важный штрих к портрету, показывающий, что проблемы с академической дисциплиной и настоящей, кропотливой научной работой у Дворкина начались задолго до его эмиграции. Человек, который позже будет с легкостью выносить вердикты целым религиозным течениям, сам оказался неспособен справиться с учебным планом советского педвуза. Этот факт подрывает миф о нем как о прирожденном ученом, с младых ногтей тяготевшем к знаниям. Скорее, он рисует образ человека, ищущего легких путей и не терпящего системной работы, но при этом обладающего изворотливым умом, позволившим ему позже превратить этот провал в часть героической диссидентской легенды.

В 1977 году Дворкин эмигрирует в США. Именно там, в Америке, он закладывает фундамент своей будущей репутации. Получает американское гражданство. Работает на радиостанциях «Голос Америки» и «Свобода» — главных рупорах антисоветской пропаганды. Казалось бы, типичный путь диссидента, противника системы. Человек, выбравший свободу.

Но в США Дворкин не только борется с «коммунистическим режимом». Он находит новую страсть, новую миссию. Он погружается в мир американского антикультового движения, впитывая его методы, риторику и идеологию. Он тесно сотрудничает с такими организациями, как CAN (Cult Awareness Network), печально известной своими практиками «депрограммирования» — насильственного похищения людей из религиозных общин и оказания на них жесточайшего психологического давления с целью «вернуть в нормальную жизнь». Это был настоящий бизнес на человеческом горе, прикрытый благородными лозунгами. Впоследствии CAN обанкротилась под грузом судебных исков от своих жертв, но Дворкин к тому времени уже усвоил главный урок: для борьбы с «сектами» все средства хороши. Именно там, в США, он получил образование, которое впоследствии станет его главным козырем и одновременно ахиллесовой пятой.

Он получает три диплома, которые впоследствии станут его щитом и мечом. Давайте рассмотрим их внимательно. Первый, полученный в 1980 году в Хантер-колледже Городского университета Нью-Йорка, — бакалавр по русской литературе. Безусловно, достойная специальность, но не имеющая никакого отношения ни к истории, ни к социологии, ни к психологии религии. Это диплом филолога. Второй, магистерский, получен в 1983 году в Свято-Владимирской православной духовной семинарии. Степень — Master of Divinity. И здесь кроется первая ключевая подмена понятий. Свято-Владимирская семинария — это конфессиональное учебное заведение Православной Церкви в Америке. Его основная задача — готовить священнослужителей, теологов, работников церковных структур. M.Div. — это профессиональная степень для будущего пастыря, а не академическая степень для ученого- исследователя. Теология, или богословие, по своей сути принципиально отличается от светского научного религиоведения. Теология исходит из веры и занимается апологетикой, защитой и объяснением догматов одной конкретной религии.

Религиоведение же — это объективная, отстраненная наука, изучающая религию как социальный и культурный феномен, используя методы истории, социологии, антропологии. Теолог смотрит на мир изнутри своей веры, религиовед — извне, пытаясь быть беспристрастным. Называть теолога религиоведом — это все равно что называть проповедника социологом. Дворкин, получив диплом богослова, получил подготовку именно как апологет православия, а не как объективный ученый.

Наконец, третий, самый весомый диплом — доктор философии (Ph.D.) по истории Средних веков, полученный в 1988 году в Фордхемском университете. Тема его диссертации звучит солидно: «Иван Грозный как религиозный тип». Фордхемский университет — иезуитское, то есть опять же конфессиональное, учебное заведение. Но главное даже не это. Главное — специализация. Дворкин защитил диссертацию как историк-медиевист. Его область компетенции, подтвержденная докторской степенью, — это русская история XVI века. Это делает его специалистом по эпохе Ивана Грозного, но никак не экспертом по современным религиозным движениям, возникшим в XX и XXI веках. Представьте себе профессора, специализирующегося на тактике римских легионов, который на основании этого начинает давать экспертные заключения о применении беспилотников в современной войне. Абсурд? Именно такой абсурд и лежит в основе «экспертной» деятельности Дворкина. Вся его дальнейшая карьера — это гигантская манипуляция, построенная на экстраполяции его узкой исторической специализации на совершенно чуждую ему область — социологию и психологию современных религий. Он не религиовед. Он не социолог. Он не психолог. Он — историк- медиевист с образованием православного богослова. И это не оценочное суждение, а констатация факта, основанная на анализе его собственных документов об образовании.

Но самый сокрушительный удар по академическому мифу Дворкина наносит один простой юридический факт. Ни один из трех его американских дипломов так и не прошел в России процедуру нострификации. Нострификация — это официальное признание иностранных документов об образовании на территории другого государства. Без этой процедуры иностранный диплом для государственной системы — просто красивая бумага. Это означает, что с точки зрения российского законодательства, с точки зрения Высшей аттестационной комиссии (ВАК), которая присуждает в России ученые степени кандидата и доктора наук, у Александра Дворкина нет никакой ученой степени. Формально, юридически, для российской государственной машины он — человек со средним образованием, поскольку его единственный подтвержденный в СССР документ — это школьный аттестат. Двадцать с лишним лет он живет и ведет свою «научно-просветительскую» деятельность в России, но за все это время он так и не удосужился (или не смог) подтвердить свои американские дипломы. Почему? Ответ, вероятно, кроется в том, что при попытке нострификации его диссертации по медиевистике ему бы присвоили степень кандидата или доктора исторических наук, что никак не дало бы ему права выступать экспертом-религиоведом. А может, его дипломы и вовсе не соответствуют российским стандартам.

И тут мы подходим к разгадке его знаменитого титула. Откуда же взялся «профессор Дворкин»? Это звание, которым он так любит козырять, было присвоено ему не государственной аттестационной комиссией по результатам многолетней научной и педагогической работы. Оно было даровано ему в 1999 году личным указом Патриарха Алексия II как руководителю кафедры сектоведения в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете (ПСТГУ). В системе светского образования это нонсенс. В системе конфессионального вуза, где Патриарх является высшим авторитетом, — это возможно. Но важно понимать, что «профессор» в данном случае — это не ученое звание, а должность (профессор кафедры). Это примерно как если бы генеральный директор компании своим приказом назначил начальника отдела «академиком». В академическом мире это ничего не значит. Но для публики, для журналистов, для судей и прокуроров, не вникающих в тонкости аттестационной системы, слово «профессор» звучит как знак высшей научной квалификации. Отсюда и родилось язвительное прозвище «четырехкратный профессор», появившееся после того, как на сайте ПСТГУ его указали в качестве профессора сразу нескольких кафедр. Это была не похвала, а ирония над человеком, который коллекционирует должности, не имея подтвержденной государственной системы ученой степени.

Венчает эту конструкцию из подмен и манипуляций создание им собственной «научной» дисциплины — «сектоведения». Это слово, имевшее в дореволюционной России узкобогословское применение, Дворкин наполнил новым, зловещим содержанием и попытался придать ему научный статус. Но в официальной номенклатуре научных специальностей Российской Федерации никакой дисциплины «сектоведение» не существует. Это авторский новояз, фантом, симулякр науки, созданный для одной-единственной цели: легитимизировать борьбу с идеологическими противниками. Его главный труд, книга «Сектоведение. Тоталитарные секты», рекомендованный им для духовных семинарий, был разгромлен настоящими учеными. Например, доктор юридических наук, профессор Михаил Кузнецов, один из авторов закона «О свободе вероисповеданий» 1990 года, в своем экспертном заключении прямо написал, что книга Дворкина «с точки зрения научного религиоведения и православной миссии совершенно бесполезна», а по сути является «идеологическим памфлетом». Это не наука. Это методичка по ведению идеологической войны, написанная языком, имитирующим научный.

Таким образом, вся академическая репутация «профессора Дворкина» — это колосс на глиняных ногах. Филолог, выдающий себя за религиоведа. Историк XVI века, выносящий суждения о религиях XXI века. Обладатель не признанных в России американских дипломов, возглавляющий государственную экспертизу. «Профессор» по церковному указу, а не по научным заслугам. Создатель псевдонаучной дисциплины для оправдания собственной деятельности. Осознание этого факта — ключ к пониманию всей его дальнейшей карьеры. Не имея реальной академической легитимности, он был вынужден строить свое влияние не на научном авторитете, а на организационных и политтехнологических методах. Он должен был создать машину, которая сделала бы его незаменимым и могущественным, невзирая на сомнительность его статуса.

Эта машина начала создаваться сразу после его возвращения в Россию 31 декабря 1991 года. Страна лежала в руинах идеологического и экономического хаоса. В духовной сфере царила пустота, которая стремительно заполнялась самыми разными учениями — от традиционных конфессий, вышедших из подполья, до экзотических восточных гуру и западных проповедников. Русская Православная Церковь, сама едва оправившаяся от десятилетий гонений, оказалась не готова к конкуренции. Она теряла паству, особенно молодежь. Ей нужен был кто-то, кто мог бы предложить простые и жесткие решения. И именно в этот момент на сцене появляется Дворкин, предлагая свои услуги. Он приносит с собой готовую технологию борьбы с конкурентами. Технологию, отточенную в США, простую и эффективную. Интересно, что поначалу, как он сам признавался, он отказывался от предложения протоиерея Глеба Каледы, тогдашнего главы сектора религиозного образования Патриархата, заняться «проблемой сект». Он хотел заниматься историей Церкви, своей прямой специальностью. Но все изменилось в 1993 году. После поездки на похороны своего американского духовника Иоанна Мейендорфа он знакомится с человеком по имени Йоханнес Огор. Огор — фигура знаковая. Это датский лютеранский теолог, основатель одной из первых и самых агрессивных антикультовых организаций в Европе, «Диалог-Центра». Дворкин съездил к нему в Данию, увидел готовую, отлаженную модель работы — с картотеками «опасных групп», методами публичной дискредитации, связями с властями — и понял, что нашел свое призвание. Он решил не изобретать велосипед, а импортировать эту технологию в Россию. Это был поворотный момент: будущий «борец за русскую духовность» начал свою карьеру с копирования западных лекал.

Уже осенью 1993 года, получив благословение Патриарха Алексия II, он создает «Информационно-консультационный центр имени священномученика Иринея Лионского» (позже — Центр религиоведческих исследований, ЦРИ). Это была точка сборки, ядро будущей сети. Именно Дворкин вводит в русский язык и активно популяризирует зловещий термин «тоталитарная секта». Термин, которого нет ни в одном законе России, но который станет клеймом, выжигающим на судьбах людей знак врага народа.

Система, выстроенная Дворкиным, была гениальна в своей простоте. Зачем доказывать в суде, что та или иная религиозная группа нарушает закон? Это долго, сложно и не всегда возможно. Гораздо проще объявить ее «тоталитарной сектой». А дальше — дело техники. Начинается массированная кампания в СМИ, где членов группы изображают как «зомбированных» фанатиков, а их лидеров — как мошенников и маньяков. Находятся фиктивные «пострадавшие» — чаще всего это родственники адептов, недовольные их выбором, — которые рассказывают ужасы о «промывке мозгов», вымогательстве и разрушенных семьях. Затем в дело вступают «эксперты» — как правило, из числа соратников самого Дворкина по его же сети, — которые пишут нужные заключения, полные наукообразных терминов и бездоказательных обвинений. И эти сфальсифицированные «экспертизы», ложатся на стол следователю, прокурору, судье. Машина запущена. Мирные люди различных вероисповеданий превращаются в опасных преступников, подрывающих основы национальной безопасности.

Шаг за шагом Дворкин и его последователи сплетали свою паутину. В 2006 году эта сеть была неформально оформлена в «Российскую ассоциацию центров изучения религий и сект» (РАЦИРС), объединившую его последователей и единомышленников в десятках регионов страны. И здесь Дворкин совершает гениальный в своей циничности ход. РАЦИРС, эта всероссийская структура, рассылающая по управлениям ФСБ и прокуратуры свои «ориентировки» на «сектантов», побуждающая к возбуждению уголовных дел и поставляющая «карманных» экспертов для судов, не является юридическим лицом. Это не организация. Это клуб по интересам, сетевое сообщество. Этот статус «невидимки» дает ей колоссальное преимущество: она обладает огромным неформальным влиянием, но не несет абсолютно никакой юридической ответственности за свои слова и действия. Нельзя подать в суд на РАЦИРС за клевету. Нельзя привлечь РАЦИРС к ответственности за разжигание вражды. Это теневая структура, призрак, который при этом способен направлять руку вполне реального государственного репрессивного механизма. При этом ее головная организация, ЦРИ, вполне официально получала государственные гранты — например, 2,5 миллиона рублей в 2011 году на «помощь пострадавшим от тоталитарных сект». Сращивание с государством шло полным ходом: теневая сеть получала вполне реальные государственные деньги.

Но самым главным парадоксом, самым вопиющим лицемерием всей конструкции Дворкина является его международная деятельность. Этот аспект его карьеры — ключ к пониманию того, чьи интересы он может представлять на самом деле. Человек, построивший всю свою публичную риторику на борьбе с «тлетворным влиянием Запада», на том, что все «секты» — это агенты ЦРУ, стремящиеся развалить Россию, сам является неотъемлемой частью именно западной, глобальной антикультовой сети. С 2009 по 2021 год Дворкин занимал пост вице-президента организации под названием FECRIS — «Европейская федерация центров по исследованию и информированию о сектантстве». РАЦИРС является российским представительством этой федерации. FECRIS — это зонтичная структура, объединяющая антикультистские группы по всей Европе, головной офис находится в Париже. А теперь — главное. Согласно официальным отчетам, эта организация на 94% финансируется правительством Франции. Страны-члена НАТО, одного из столпов того самого «коллективного Запада», с которым так яростно борется Дворкин на словах.

Картина получается сюрреалистическая. Главный в России «борец с агентами Запада» сам является топ-менеджером европейской организации, существующей на деньги западного правительства. Более того, он является гражданином США, что он никогда особо и не скрывал. И этот факт почему-то совершенно не смущает ни его покровителей в РПЦ, ни кураторов в российских спецслужбах, которые с готовностью используют его «аналитику» для борьбы с внутренними врагами. Как такое возможно? Либо в российских органах госбезопасности царит вопиющая некомпетентность, либо Дворкин является фигурой куда более сложной, чем просто православный активист. Фигурой, которой позволено то, что не позволено никому другому. Возможно, его антизападная риторика — это лишь дымовая завеса, прикрытие для реализации проекта, который выгоден каким-то силам как на Западе, так и в России? Проекта по радикализации российского общества, по уничтожению в нем любого плюрализма и инакомыслия, по превращению его в монолитную, агрессивную массу, которой легко управлять. Этот вопрос остается открытым, но само наличие этого вопиющего противоречия заставляет усомниться в декларируемых целях Дворкина и его движении.

Создав организационное ядро и обеспечив ему международное прикрытие, Дворкин и его команда приступили к экспансии. Их главной целью стали умы и сердца тех, кто обладает реальной властью на местах, — сотрудников правоохранительных органов. Десятилетиями адепты Дворкина налаживали контакты, читали лекции для силовиков, писали методички для учителей, консультировали чиновников. Под видом «повышения квалификации» в области борьбы с экстремизмом они занимались чистой воды идеологической индоктринацией. Они обучали силовиков своей псевдонаучной терминологии: «тоталитарная секта», «деструктивный культ», «контроль сознания». Они вкладывали в их головы готовые шаблоны и стереотипы, объясняя, как по внешним признакам отличить «опасного сектанта» от «нормального верующего». Они терпеливо объясняли, что главная угроза России исходит не от коррупции, не от бедности, не от правового нигилизма, а от «тоталитарных сект», которые являются агентами западных спецслужб, стремящихся развалить страну. В результате была воспитана целая плеяда силовиков, профессионально деформированных, неспособных к критическому мышлению и готовых с энтузиазмом выполнять «план по экстремизму», преследуя мирных граждан. Сеть РАЦИРС стала для них неформальным «центром компетенций», а сам Дворкин — непререкаемым авторитетом.

Они создали и легитимизировали врага, против которого можно было вести войну, не опасаясь серьезного сопротивления. Они дали силовикам «палочную систему» в чистом виде: количество запрещенных книг и ликвидированных организаций росло в геометрической прогрессии, обеспечивая красивые отчеты и карьерный рост.

Инфильтрация во власть была всеобъемлющей. В законодательной ветви Дворкин стал членом Экспертной группы по совершенствованию законодательства в сфере свободы совести при Комитете Государственной Думы. Это позволяло ему и его лоббистам влиять на принятие законов, ужесточающих контроль над религиозной жизнью, как это произошло, например, с печально известным «законом Яровой», который фактически запретил любую миссионерскую деятельность вне стен культовых зданий. Еще в 1996 году, на заре своей деятельности, антикультистам удалось пролоббировать в Думе постановление «Об опасных последствиях воздействия некоторых религиозных организаций», которое впервые на официальном уровне заговорило языком «тоталитарных сект» и заложило основу для будущего репрессивного законодательства.

В исполнительной власти ключевым плацдармом стало Министерство юстиции с его Экспертным советом. Это был контрольный пакет акций. Отныне любая новая религиозная организация, желающая получить регистрацию, или любая существующая, попавшая под подозрение, проходила через фильтр Дворкина. Его совет решал, является ли учение «религиозным», не содержит ли оно «экстремизма», соответствует ли оно «общепринятым нормам». На практике это превратилось в конвейер по производству отказов в регистрации и отрицательных заключений, которые затем ложились в основу исков о ликвидации.

В силовых структурах — МВД, ФСБ, прокуратуре — влияние Александра Дворкина осуществлялось через «просветительскую» работу. Агенты РАЦИРС по всей стране читали лекции для оперативников и следователей, где под видом научного анализа преподносили свои идеологические установки. Они объясняли, как отличить «правильную» религию от «секты», на какие признаки обращать внимание при проверках, какие вопросы задавать на допросах. Они формировали профессиональную деформацию у целого поколения силовиков, которые начинали видеть «экстремизм» в вегетарианстве, йоге или чтении восточной философии. РАЦИРС, не будучи даже юридическим лицом и не неся никакой ответственности, рассылала по региональным управлениям свои «информационные бюллетени» и «заявления», которые воспринимались как прямое руководство к действию. Мнение Дворкина, озвученное в СМИ, часто становилось спусковым крючком для возбуждения уголовного дела в каком-нибудь далеком регионе.

Судебная система стала последним, но важнейшим звеном в этой цепи. Судьи, как и силовики, в большинстве своем не являются специалистами в вопросах религии. Сталкиваясь со сложным делом, они вынуждены опираться на заключения экспертов. И тут на сцене появлялись все те же люди из сети РАЦИРС. Они готовили для суда «религиоведческие», «лингвистические» и «психологические» экспертизы, в которых доказывали «деструктивный» характер учения и «вред для психического здоровья» адептов. Защита могла представлять заключения настоящих, всемирно признанных ученых, докторов наук, академиков. Но суд, как правило, отдавал предпочтение «официальной» экспертизе, назначенной следствием или самим судом по рекомендации следствия. Так создавалась иллюзия законности и объективности.

Наконец, удар был нанесен по будущему — по системе образования. «Сектоведение» по Дворкину стало проникать в вузы и даже школы. Его учебник «Сектоведение. Тоталитарные секты», который профессиональные религиоведы называют «идеологическим памфлетом» и «псевдонаучным» трудом, был рекомендован для духовных семинарий и даже некоторых светских вузов. На юридических и исторических факультетах в регионах студентам предлагали писать курсовые работы о «вреде новых религиозных движений», используя в качестве основного источника сайт Дворкина. Так готовилась новая смена — юристы, чиновники, учителя, изначально зараженные вирусом нетерпимости.

Но главным оружием, краеугольным камнем всей этой системы, была и остается магия слов. Магия манипулятивных, не имеющих юридического содержания терминов.

«Тоталитарная секта». «Деструктивный культ». «Контроль сознания». «Промывка мозгов». Эти ярлыки, не обладая никакой правовой или научной определенностью, обладают колоссальной разрушительной силой. Они работают как вирус, проникая в общественное сознание и вызывая иррациональный страх и ненависть. Слово «секта» в России исторически имеет крайне негативную коннотацию, ассоциируясь с чем-то тайным, преступным, антисоциальным. Дворкин лишь добавил к нему приставку «тоталитарная», перенеся на религиозные группы весь ужас, связанный с политическими режимами XX века.

Почему этот инструмент так эффективен? Именно из-за своей юридической пустоты. Поскольку в законе нет определения «секты», невозможно юридически доказать, что твоя организация ею не является. Обвинение не требует доказательств, оно само является приговором. Стоит «эксперту» Дворкина или подконтрольному ему СМИ навесить на группу этот ярлык, и она автоматически оказывается вне правового поля, в серой зоне, где презумпция невиновности уже не работает. Для обывателя, чиновника, полицейского человек из «секты» — уже не совсем человек. Он «зомби», «жертва манипуляции», его права можно и нужно ограничивать «для его же блага».

Профессиональное сообщество — юристы, правозащитники, настоящие ученые-религиоведы — било в набат с самого начала. «Ни одна светская школа религиоведения не принимает эту терминологию», — твердили они. «Эти понятия предвзяты, необъективны и не имеют четких критериев», — писали в своих заключениях юристы. «Использование термина "секта" в отношении законопослушных верующих является нарушением свободы совести», — постановляла Гильдия экспертов по религии и праву. Коллегия по жалобам на прессу неоднократно указывала журналистам на неэтичность использования этого слова. Но все было тщетно. Машина, запущенная Дворкиным, была сильнее. Она создала свою реальность, свой язык, свои правила игры.

К концу 2000-х машина была отлажена и готова к последнему, решающему шагу. От неформального влияния нужно было перейти к прямому контролю над государственными институтами. И этот шаг был сделан в апреле 2009 года. Этот день можно считать датой формального завершения «тихого переворота» в сфере государственной конфессиональной политики. Александр Дворкин — человек с американским паспортом, с неподтвержденными в России дипломами, с бэкграундом православного богослова и историка-медиевиста — был избран председателем Экспертного совета по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации. Это событие вызвало шок и ступор в научном и правозащитном сообществе. В отчете Госдепартамента США о свободе совести за тот год прямо указывалось, что это назначение вызвало серьезную обеспокоенность, поскольку Дворкин был известен своей враждебностью к религиозным меньшинствам. Видные российские религиоведы писали открытые письма, заявляя об абсурдности ситуации: человек, отрицающий научное религиоведение как таковое, возглавил главный государственный орган, призванный давать именно научную оценку религиозным организациям. Это было все равно что назначить астролога главой комиссии по космонавтике. Борец с сектами получил не просто лицензию, он получил в свои руки судейский молоток и печать. С этого момента конвейер запретов заработал на полную мощность. Экспертный совет при Минюсте превратился в карательный орган, а аффилированные с Дворкиным «эксперты» из сети РАЦИРС получили официальный статус. Власть думала, что использует антикультистов как удобную «дубинку» для зачистки вражеского идеологического поля. В реальности же антикультисты использовали власть как ресурс для построения собственной теневой империи. Они не просто боролись с «сектами». Они подменяли собой государство, присваивая его функции: законодательную (лоббируя нужные законы), исполнительную (диктуя Минюсту, кого регистрировать, а кого. нет), правоохранительную (инициируя уголовные дела) и судебную (поставляя «правильные» экспертизы).

Схема, отработанная годами, была легитимизирована. Любое неугодное религиозное движение теперь можно было уничтожить «по закону». Именно заключения, написанные под копирку людьми из окружения Дворкина, легли в основу решения Верховного суда о признании

«Управленческого центра Свидетелей Иеговы в России» экстремистской организацией и запрете ее деятельности. Сотни мирных верующих, чей главный «экстремизм» заключался в отказе от службы в армии и переливания крови, отправились в тюрьмы. Именно на основании подобных «экспертиз» были инициированы уголовные дела против саентологов в Москве и Санкт-Петербурге, где их книги и материалы объявлялись «экстремистскими» за утверждения о духовном совершенствовании. Конвейер работал без сбоев: донос из регионального центра РАЦИРС, экспертиза от «проверенного» специалиста, часто из того же города, иск прокуратуры и предсказуемое решение суда, который не решался ставить под сомнение официальное заключение, одобренное структурой при Минюсте. Государство, само того не понимая, делегировало функцию вынесения приговора группе идеологических фанатиков.

Ирония судьбы, однако, заключается в том, что система, которую так любит использовать Дворкин — система вынесения вердиктов на основании «экспертных» заключений, — однажды обернулась против него самого. В 2014 году разразился скандал, который, казалось, должен был положить конец его карьере. Адвокаты одной из организаций, пострадавших от его деятельности, подали запрос в знаменитый Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии имени В.П. Сербского с просьбой провести психолого-психиатрическую экспертизу самого Дворкина на основании видеозаписей его публичных выступлений и текстов. Центр Сербского, разумеется, не мог провести экспертизу личности без ее присутствия. Но специалисты центра пошли на неординарный шаг: они провели анализ представленных материалов в обезличенном виде. Их выводы, изложенные в официальном заключении, были ошеломляющими. Эксперты обнаружили в высказываниях «объекта исследования» признаки «бредовых идей», «сверхценных образований» и «искаженного, бредового толкования» реальных событий. Итоговый вердикт был убийственным: человек с такими характеристиками не может заниматься адекватной экспертной и научной деятельностью. Конечно, это заключение не имело прямых юридических последствий для Дворкина. Но с моральной и репутационной точки зрения это был нокаут. Главный диагност «духовных болезней» сам получил неофициальный, но от этого не менее веский «диагноз» от ведущих психиатров страны. Человек, который годами вешал на других ярлыки «психически нездоровых зомби», сам оказался под подозрением в неадекватности.

Подводя итог этому исследованию, мы видим, как из тумана 90-х, из хаоса и духовной смуты выросла и заматерела фигура Александра Дворкина. Это не ученый и не защитник веры. Это виртуозный и циничный политтехнолог, который сумел конвертировать свои весьма скромные исходные данные в огромное политическое влияние. Он построил свою карьеру на серии обманов: сфальсифицировал академический авторитет, прикрывшись непризнанными в России дипломами и самодельным «сектоведением»; создал по западным лекалам безответственную, но могущественную теневую сеть, обеспечив ей парадоксальное финансирование от тех, с кем он якобы бореси; и, наконец, увенчал свою конструкцию захватом контроля над ключевым государственным органом, превратив его в личный инструмент для расправы с неугодными.

Технология демонизации, которую он оттачивал десятилетиями на «внутренних врагах» — на баптистах, кришнаитах, пятидесятниках, — оказалась чрезвычайно востребованной. Он научил российское государство языку ненависти. Он показал, как легко можно объявить любую группу людей «экстремистами», «врагами», «недочеловеками» и оправдать любые репрессии против них. Эта технология, этот вирус нетерпимости, был не самоцелью. Он стал тем полигоном, той тренировочной базой, на которой были отработаны идеологические и репрессивные приемы, которые затем, когда пришло время, были с легкостью экстраполированы с «сект» на целый народ, на соседнюю страну. «Тихий переворот», совершенный Дворкиным и его серыми кардиналами в сфере религии, стал незаметным, но критически важным прологом к той «священной войне», которая сегодня полыхает уже не на страницах экспертных заключений, а на реальных полях сражений. И чтобы понять, как это произошло, мы должны посмотреть на исторические прецеденты, которые до ужаса точно предсказали российский путь. Мы должны заглянуть в Германию 1930-х годов.