Семейное наследие

День выдался хмурым, как будто лес сам собирался закрыть на замок весь особняк. Туман с утра плыл по газонам, и каждое дерево казалось фигурой, стоящей на страже. Анна проснулась с ощущением, что мир вокруг стал ещё плотнее — как будто страницы дневника сжимали её изнутри, а слова на них сгущались в воздухе до плотности тумана.
Бенджамин был тем человеком, который всегда появлялся в саду раньше всех. Его сильные плечи, загорелая кожа и грубые руки были знаком того, что жизнь в этом доме продолжается, даже если в её глубине притаилась трагедия. Анна помнила, как он говорил тихо, будто собираясь с мыслями; как иногда его взгляд задерживался на ней дольше, чем следовало. Он редко улыбался, но если улыбался — то с каким-то терпким уважением, которое Анна не могла понять. Теперь он казался ей частью земли; она часто думала, что Бенджамин знает все тропинки сада лучше, чем хозяин знает стены дома.
Утром он был в теплом рабочем пальто, руки в грязи, волосы растрёпаны. Когда Анна проходила мимо, он кивнул, не отрываясь от лопаты, и сказал:
— Доброе утро, мисс. Туман сегодня плотный. Лучше не уходите далеко.
Её охватило странное, почти животное предчувствие. Она улыбнулась в ответ и ушла читать дневник в библиотеку, но мысль о Бенджамине не отпускала: вчера он выглядел усталым, и в его глазах лежала та самая тяжесть, которую она видела у людей, знающих слишком много.
Днём Анна отправилась на кухню за небольшим перекусом и услышала, как слуги шепчутся на крыльце: «Бенджамин... Бенджамин...» Она прислушалась — слова были прерывистые, испуганные.
— Что случилось? — спросила она.
— Никто толком не знает, — прошептала Элизабет, её лицо побледнело. — Отец Алекса прислал кого-то из города; сказали проверить склад... а когда вышли — нашли его там.
Сердце Анны дернулось, как птица в ловушке. Склад — это дальняя теплица и старый садовый сарай, где Бенджамин хранил инструменты и удобрения. Она бросилась к двери, не соображая, что делает, и даже не заметила, как на неё смотрят с удивлением и тревогой.
Дверь в сарай скрипнула под её рукой. Свет был тусклый, пробивался через щели. Теплый, влажный запах земли смешивался с резким запахом железа. На полу — лужа, не большая, но яркая и злосчастная: алая, горячая на вид. Рядом — сапоги, перевёрнутая лопата, и тело. Бенджамин лежал на боку, лицо бледное, рот приоткрыт. Его рука ещё сжимала что-то — кусок ткани, который был тёмным от крови.
Анна ощутила, как воздух вокруг неё внезапно потемнел. Она подошла ближе и потрогала его запястье — бездыханно холодное. На пальцах у Бенджамина были следы земли, и под ногтями — те же чёрные сорные корешки, что она видела в саду. Но на его шее — едва различимый след тугого захвата; и в уголках рта — тонкая дорожка крови. Это было не падение, не несчастный случай.
Голос в голове Анны стал едва слышным: «Он был предупреждён». Она вспомнила записку, найденную ранее в садовника комнате: «Алекс сказал молчать. Я молчу. Но если найдут — я не виноват.» Слова вспыхнули, как искра.
Сарай наполнился шумом — слуги, Алекс, Николай. Все пришли в разных состояниях. Алекс стоял в дверях, лицо ровное, но кожа на шее была каким-то напряжённым жестом. Он опустился на корточки, посмотрел на Бенджамина и спокойно, без паники, сказал:
— Сведите всех вниз. Хьюберт — вызови врача и полицию. Никто не уходит с места до моего указания.
Голос его был твёрд, без тени. Никто спорить не стал. Но в глазах Алекса, в тех самых стальных глазах, появилось то, что Анна не могла однозначно прочесть: либо тяжкая усталость, либо облегчение. Это небольшое колебание в выражении показалось ей странным, почти неуместным к человеческой трагедии.
Николай был раздражён и холоден как всегда. Он подошёл к телу, со сдержанным интересом присел и сказал:
— Не выглядит как случайность. Кто-то держал его. Посмотри-ка, Алекс, тут след захвата.
Алекс молча посмотрел, а затем отвёл глаза. Он сделал шаг в сторону, будто не желая застревать в этой сцене.
Анна стояла в стороне, не способная вымолвить ни слова. Она вспомнила ночной разговор Бенджамина с человеком в беседке — тот спор, где садовник говорил: «Там только земля, не кровь», а Алекс успокаивал: «Следи за остальными». Вспомнила, как виделась с ним ночь назад, когда он тянул из земли свёрток. Она вспомнила также части газетных вырезок в «Хрониках семьи»: «Слуга найден мёртвым у ворот поместья». И теперь — Бенджамин, мертвый перед ней.
Дневник, который она прятала под подушкой последние две ночи, дрожал внутри сумки, словно в нём жил кто-то, кто хочет быть прочитанным. Её пальцы самопроизвольно потянулись к нему. Она не знала, чего ужаснее — правда на странице или труп на полу.
Пока шли разговоры, Анна тихо подошла к Бенджамину и увидела на его ладони то, что заставило кровь стынуть в жилах — острый, деревянный обломок, вонзившийся в палец. Как будто перед смертью он держал что-то, боролся за что-то. На обломке — медная пуговица с тёмной эмалью, похожая на ту, что носил Николай на пиджаке. Анна поймала себя на мысли и отпрянула. Может быть, это паранойя, мысль, которая подталкивает связать одно с другим. Но пуговица лежала прямо перед ней, словно подсказка.
Хьюберт, дворецкий, быстрыми, отточенными движениями приказал всем отойти. Голос его был холодным, как и всегда: «Никому не прикасаться, никому не выходить. Алекс, вы сделаете, как я сказал — подождите полицию». Алекс кивнул.
Но глаза Николая встретились с её глазами — в них было нечто иное: не только изучение, но и страх. На миг Анна увидела, как кисть его руки дернулась — будто в попытке прикоснуться к пуговице, но он сдержался.
Позже, уже в комнате, когда большинство удалилось, Анна взяла дневник. Она нашла новую строку, появившуюся на пустой странице как будто в ответ на произошедшее:
«Он никогда не молчит, когда его имя на кону. Но кто закричит за Бенджамина, если он шепчет в земле?»
Фраза была смутной, но в ней чувствовалась угроза. Кто шепчет в земле? И кто молчит, пока земля принимает голоса?
Анна понимала, что теперь подозрения будут сыпаться как дождь: кто-то мог убить его ради сокрытия старых тайн; мог ли это быть Николай, заметивший пуговицу и не выдержавший? Или Алекс, тот кто «спокойно» приказал запереть всех и, казалось, не был слишком потрясён; или садовник, который знал слишком многое и стал угрозой? Либо это был кто-то третий — человек из города, вернувшийся с «проверкой склада», как говорили слуги.

***

Но одна мысль стояла выше остальных и приносила лед по венам: в дневнике были записи о тех же ночных деяниях, о «помощи» и о том, что «иногда она не помнит». Если строки писала женщина, давно жившая здесь, и если её имя было Анна, то кто же тогда творил эти убийства — фамильная тьма или живущие ныне люди, ведущие ту же игру?
Ночь обещала быть длинной. Дом снова замкнулся в себе, и где-то в глубине, под толстым слоем земли и молчанием, лежали ответы. Кто-то убил Бенджамина — и теперь, когда на поверхность вырвалась первая кровь, скрытые корни древней семейной травмы начали вздыматься наружу.
Анна сжала дневник в руке и услышала в нём слабое, почти неразличимое шуршание, словно страницы перешёптывались друг с другом.
— Завтра, — прошептала она себе, — завтра я узнаю, кто из них умрёт следующим, или кто убивает, чтобы молчание осталось нетронутым.
И, не в силах больше оставаться, сжимая бумагу как единственное доказательство, она вышла в коридор — туда, где стены уже шептали имена.
Туман ещё не рассеялся, когда во двор въехала тёмная карета с городским гербом. Два полицейских офицера в длинных шинелях неспешно поднялись по ступеням. Их лица были напряжёнными, но без удивления — будто подобное в этих местах происходило не впервые.
—Мы уже устали к вам ездить, уже третий раз... Тело трогали? — спросил старший из них, оглядывая сарай.
— Только я, — ответил Алекс ровным голосом. — Проверил дыхание. Всё.
Офицер кивнул. Его помощник уже склонился над Бенджамином, делая пометки в потрёпанной тетради.
Начался допрос. Всех, кто находился в доме, собирали в гостиной. Атмосфера была странной: мраморный камин потрескивал огнём, но холод, казалось, проникал из стен прямо в кожу.
Первым заговорил Хьюберт.
— Господин Морис поднялся, как обычно, на рассвете. Я видел, как он направлялся к теплице. Больше ничего необычного.
Слова были спокойными, но руки дворецкого держали белоснежный платок, и он тер его между пальцами так сильно, что ткань морщилась.
Николай говорил жёстко.
— Бенджамин всегда был странным. Слишком молчаливый, слишком скрытный. Но вчера я видел его вечером в саду — говорил сам с собой. Я полагал, он просто пьян.
Анна уловила тонкую фальшь. Она вспомнила пуговицу в руке Бенджамина — медную, как на жакете Николая.
К повару Джорджу вопросов было меньше всего.
Он признался, что видел садовника лишь мельком, когда тот брал корзину с яблоками. Голос у повара дрожал; он всё время смотрел на пол, словно боялся, что его спросят о чём-то большем.
Элизабет, горничная, сказала тихо:
— Я слышала шаги ночью. Кто-то ходил по коридору, хотя все уже спали. Но не могу сказать, кто.
Анна заметила, как Алекс бросил на неё быстрый взгляд — предостерегающий, как будто он уже знал, куда заведут её мысли.
Когда очередь дошла до Алекса, он говорил без эмоций, почти официально:
— Бенджамин работал в доме с юности. Верный человек. Врагов у него не было. Если вы ищете подозрительного — ищите за пределами семьи.
Полицейский поморщился, но ничего не сказал.
Анна старалась быть незаметной. Её спросили, видела ли она Бенджамина накануне. Она соврала — сказала, что лишь на рассвете, когда он кивнул ей у теплицы. О том, что слышала его разговоры и видела странные жесты, она умолчала.
После допросов тело увезли. В гостиной воцарилась вязкая тишина. Люди расходились по комнатам, словно каждый нёс на себе груз недосказанности.
Анна почувствовала: это её шанс.

***

Она дождалась вечера, пока коридоры стихли, и пробралась в маленькую комнату садовника. Она находилась в дальнем крыле, рядом с лестницей на чердак. Замка на двери не было — только ржавая щеколда.
Внутри пахло землёй, травами и старой древесиной. Кровать аккуратно застелена, инструменты развешаны на стене. На столе — несколько листов бумаги, исписанных неровным почерком.
Анна дрожащими пальцами развернула один из листов. Это был не дневник, скорее заметки, но в них было достаточно, чтобы сердце забилось чаще:
«Сегодня снова приходил он. Говорил: молчи. Но как молчать, если она ходит по ночам? Слышал её смех. Или это не она? Если узнают, мне конец.»
На полке под стопкой тряпья Анна нашла ещё кое-что — небольшой железный ключ с выгравированной буквой "L". Она не знала, от какой двери он может быть. Но внутри словно что-то шептало: этот ключ — не к замку, а к самой правде.
В тот момент в коридоре послышались шаги. Кто-то остановился прямо у двери Бенджамина. Анна зажала дыхание. Тень легла на щель под дверью. Шаги замерли... и лишь через несколько мучительных секунд медленно удалились.
Она спрятала бумаги в карман, прижала ключ к груди и поняла: теперь у неё в руках не просто догадки, а настоящая улика. Но кому довериться? И что, если именно Алекс — тот, кто заставлял его молчать?
Анна осторожно вернулась к себе в комнату. Коридоры были погружены в сонное молчание, лишь ветер царапал стекла. Сердце колотилось в груди так громко, что ей казалось — его слышно на весь дом.
Она закрыла дверь и, не зажигая лампы, задвинула засов. Бумаги садовника легли на стол, а ключ — тяжёлый, холодный, с буквой «L» — она зажала в ладони.
Мысли путались. Кто такой «он», о котором писал садовник? Кому он боялся перечить? Почему именно её «ходы по ночам» тревожили садовника?
Она понимала: ответы скрыты в дневнике.
Анна вытащила его из-под подушки и раскрыла на первой свободной странице. И обмерла.
Там уже была запись. Свежее, тёмное чернило ещё блестело в свете луны.
«Ключ найден. Теперь он поведёт её туда, куда она не хочет идти.»
Анна выронила дневник. Страницы хлопнули, словно от удара крыльев.
Её пальцы дрожали так, что ключ едва не выскользнул.
— Кто... кто это написал? — прошептала она, но в комнате никого не было.
И всё же, казалось, воздух вокруг стал плотнее. Будто стены дома слышали её шёпот и тихо смеялись в ответ.