Когда Истина горит

Рин проснулась с ощущением, будто её тело — это чужая броня, заброшенная и проржавевшая, слишком тяжёлая, чтобы двигаться, и слишком плотная, чтобы из неё выбраться. Сон последние дни был больше похож на короткие, нервные обрывки, чем на отдых. Каждый час в штабе Ордена тянулся мучительно долго, словно капля кислоты, падающая на металл и выгрызающая всё внутри, пока не останется пустота.

В комнате было душно. Воздух был настолько плотным, что казалось — его можно резать ножом. Хотелось содрать с себя одежду до последней нитки и забраться в магический холодильник, лишь бы перестать ощущать этот пот, эту вязкую жару, этот город, давящий на виски. Рин села на край кровати, провела ладонями по лицу. Боли в теле не было — но усталость пряталась глубже. Она сидела в животе, как напряжённый узел, и каждый вдох только затягивал его крепче. Мысли были вязкими, словно смола, и от этого её нервная система звенела на грани срыва.

Тихий стук в дверь. Рин даже не подняла головы.

— Я приготовил кофе, — донёсся приглушённый голос Лораса. — И настойку, если день снова пойдёт под откос.

— Смешай, — хрипло бросила она.

— Ни хрена, — фыркнул он. — Если я смешаю кофе с настойкой, ты рванёшь от перенапряжения и улетишь в потолок.

— Отвали.

Лёгкий смешок, потом шаги удалились. Рин поднялась, с трудом натянула рубашку, собрала волосы в жалкое подобие хвоста. Подошла к зеркалу и усмехнулась. Отражение смотрело на неё мутным, чуть опухшим взглядом. Губы сухие, кожа усталая, на лице — следы от бессонницы. Вид как у списанной в утиль ведьмы. Красиво — по-своему, с этим надломом, который уже невозможно спрятать.

Коридоры штаба гудели с самого утра. Где-то на втором ярусе лязгнул металл, послышались шаги — кто-то тащил ящики. Внизу тренировались с магическими щитами: в воздухе отдавалось сухими всполохами, иногда вибрацией шли по стенам удары энергии. Жизнь текла, как будто ничего не случилось, как будто ни пыль, ни кровь, ни проклятые руины не имели значения.

Рин шла сквозь шум, будто сквозь воду. На приветствия не отвечала. Даже Кест, сидящий на подоконнике, облокотившийся на колено и чинящий ремень, удостоился лишь её молчания. Его взгляд задержался на ней чуть дольше, чем обычно, но он ничего так и не сказал.

Тавиан сидел на скамье в небольшом саду между корпусами Штаба. В воздухе пахло сырой травой и горячим камнем. В одной руке у него зажата стопка бумаг, во второй — остывшая чашка, в которой уже осталась тонкая коричневая пленка. Он не шевелился, словно превратился в часть каменной тени под аркой. Но внутри у него всё гудело, как в перегретом котле. Глаза скользили по строкам — подписи, печати, предписания. Сухая рутина, которую он всегда делал автоматически, легко, без эмоций. Ум держал форму, логика собиралась в четкие линии. Но стоило отвлечься хоть на миг — и в промежутке между словами, между страницами снова всплывало вчерашнее воспоминание.

«Это точно был её стон».

Он слышал его. Чётко. До абсурда чётко. Слишком знакомый тембр, чтобы спутать. Голос, сорвавшийся в тот миг, когда человек теряет контроль. И в груди всё переворачивалось.

«С кем она там была?..»

Тавиан мотнул головой, будто мог вытряхнуть из себя картинку. Бесполезно. Перед глазами вставало всё слишком живо: её тень в дверном проёме, волосы, немного спутавшиеся, и этот прерывистый вдох.

«Да что за хрень... Почему я вообще об этом думаю?»

Он не имел ни малейшего права. Между ними ничего нет. Один поцелуй, случайный, глупый, по пьяни. Она тогда сама сбежала, будто от пожара. Всё. Точка. Но тело помнило. Губы помнили. Даже уши, чёрт возьми. И теперь каждый нерв отзывался, будто его били током.

Он резко встал, бумаги чуть не выскользнули из рук. Скамья словно обожгла его спину. Надо было идти, куда угодно. Подальше от этой мысли, от этого голоса, от этого наваждения. Или... наоборот. Он сжал зубы, чувствуя, как в груди поднимается не злость даже — жгучее, тягучее чувство, которое он ненавидел за сам факт его существования.

«Ты капитан. Ты холодный, расчётливый ублюдок. Так что соберись, мать твою».

Но ноги всё равно повели его в тот корпус, где можно было случайно её встретить.

***

Архивы штаба Ордена почти всегда дремали в тишине. Не из-за того, что бумаги были никому не нужны, — наоборот, именно здесь хранились пласты памяти и власти. Но доступ к ним регулировался так строго, будто за каждой полкой стоял палач. Словно это было не собрание карт и отчетов, а ядерный гримуар, одно прикосновение к которому могло стереть город с лица земли.

Рин вошла по магическому пропуску. У капитанов было разрешение почти на всё, но после истории с артефактом допуски урезали. Хранилище Первого круга стало недосягаемым. Она перебирала старые карты и схемы Потока. Линии, чернила, угольные штрихи. Листы шуршали в её пальцах, и с каждым новым свитком нарастало странное ощущение: где-то в логике было несоответствие. Едва уловимое, как неправильный аккорд в знакомой мелодии. Она это чувствовала нутром, но без схемы — это оставалось лишь тревожным привкусом, а не выводом.

Дверь за её спиной тихо скрипнула. Затем хлопнула. Рин замерла, не оборачиваясь. Послышались тяжёлые шаги Тавиана. Сухой воздух в архиве вдруг накалился, и у неё внутри что-то сжалось, узел внизу живота снова напомнил о себе. Тавиан прошёл мимо первого ряда стеллажей, не приближаясь. Будто нарочно оставил между ними небольшую дистанцию. Возможно, и правда пришёл по делу. А возможно — именно сюда, именно к ней. Она чувствовала его присутствие всем телом. Как будто даже тишина меняла ритм рядом с ним. Бумага продолжала шуршать под её пальцами. Секунда. Другая. Третья.

— Ты что, теперь ходишь за мной следом? — голос её прозвучал холоднее, чем ей хотелось.

— Если бы я хотел следить, ты бы не узнала, — отозвался он спокойно, как всегда.

Уголок её губ дёрнулся.

— Ты многому научился после последней вылазки. Даже шутишь.

— Это не шутка.

Она медленно повернулась. Он стоял в нескольких шагах. Всё тот же собранный, выточенный из холодного камня капитан. Но глаза... глаза выдавали лишнее. Там не было привычного холода. Что-то другое — сдержанное, тяжёлое, тянущее.

— Чего пришёл?

— Не могу нормально работать.

— И ты решил прийти в архив? — усмешка, почти злость. — Странный выбор. Обычно ты страдаешь молча и в одиночку.

— Это ты страдаешь молча, — сказал он и шагнул ближе. — Я хотя бы пришёл поговорить.

Она вскинула бровь, словно пыталась защититься иронией, но руки предательски скрестились на груди, как щит, за которым можно спрятать дрожь.

— И что ты хочешь? — голос её был резкий, но в нем проскальзывала усталость. — Чтобы я сказала, будто нужно всё забыть? Или что это была ошибка?

Он сделал ещё шаг ближе. Не вплотную, но пространство между ними сократилось до того предела, где каждый вдох уже слышен. Его голос оставался ровным, но натянутым, будто струна, которая вот-вот сорвётся.

— Ты поцеловала меня. Потом сбежала. И сделала вид, что ничего не было. — Он говорил без нажима, и именно это било сильнее. — А я так не умею. У меня не стирается из памяти.

У неё дрогнули губы.

— Я... — слова не шли. — Я была пьяна.

— Я знаю, — тихо. — Но это ничего не меняет. Потому что я был трезв.

Она всмотрелась в его глаза — такие же холодные, как всегда, и в то же время в них горело что-то, чего она боялась. Ноги предательски начали дрожать. Тавиан продолжил:

— А потом я услышал тебя. Ночью.

Секунда тишины. Удар в грудь. Рин чуть не поперхнулась воздухом.

— Что? — голос сорвался на хрип.

— Стоны, — спокойно, почти жестоко. — Через дверь. Я не хотел. Я просто проходил мимо.

Она замерла, сердце будто пропустило удар.

— Ты...

— Да. Я слышал. — Он не отвёл взгляда. — И стоял там, как идиот. Слушал. И думал: «Она с кем-то?» Или одна?.. — он усмехнулся уголком губ, горько. — А потом — «Почему меня это вообще ебёт?»

Слова падали тяжело. Ей стало жарко, слишком жарко, словно в комнате вдруг кто-то решил поджечь стеллажи. Он сделал ещё шаг, Рин уперлась в стол. Он наклонился, опёрся ладонями о край стола с обеих сторон от неё. Он был так близко, что каждый её вдох ударялся о его грудь.

— И знаешь что? — его голос стал тише, но в нём слышалось напряжение, от которого сводило мышцы. — Я до сих пор это слышу. В голове. Каждый раз. И это сводит меня с ума. Потому что ты можешь делать что угодно и с кем угодно. — Он замолчал, глядя прямо ей в глаза. — Но мне почему-то всё равно хочется, чтобы это было со мной. Или из-за меня.

Рин зажмурилась. Воздух вышел из лёгких, будто ударом. Руки вцепились в столешницу, ногти царапнули по дереву. Ей казалось, что земля уходит из-под ног. И всё же она не оттолкнула его.

— Ты хочешь знать, о чём я думала тогда? — её голос был низким, почти хриплым.

— Нет.

Поток зазвенел.

— Врёшь, — она подняла взгляд обратно.

Он остался неподвижен. Словно любая мелочь — шаг, вдох, прикосновение — могли разрушить хрупкий момент. Между ними повисла тишина. Она чувствовала его дыхание, он — её жар, исходящий от каждого миллиметра тела. Слишком близко, чтобы рационально думать. Рин впервые за долгое время не знала, что сказать. И даже не пыталась. Просто смотрела на него. В её глазах не было привычного вызова, не было злости. Только что-то другое — честное, обнажённое, уязвимое. Он медленно поднял руку. Движение — будто сквозь вязкую воду. Почти коснулся её щеки. Остановился. Кончики пальцев дрожали в воздухе.

«Я не должен к ней прикасаться. Иначе все сломаю. И её, и себя»

Он замер, она не шевелилась.

— Если я сейчас тебя поцелую... — голос хрипнул.

— То что? — её ответ прозвучал мягко.

— Ты снова убежишь?

Она качнула головой. Губы тронула тень улыбки.

— Нет. На этот раз ты убегаешь первым.

Воздух между ними стал огнём. Время растянулось. Он наклонился чуть ближе. Она не отстранилась. Её губы приоткрылись, дыхание стало неровным. Губы Тавиана почти коснулись её щеки, скользнули к уху, так близко, что её кожу пробрала дрожь. Рин прикрыла глаза, пальцы ещё сильнее впились в столешницу. Всё тело кричало: «поцелуй меня».

Но он не сделал этого.

Тавиан медленно отстранился, будто отрывал часть себя. Его взгляд был тяжёлым, мучительно живым. В нём был голод, ярость и одновременно — отчаянное самообладание.

— Я пойду, — произнёс он глухо. — Пока ещё могу.

Она едва заметно кивнула. Её ноги дрожали, но она стояла.

— Тавиан?

Он остановился у двери. Не обернулся сразу, будто боялся.

— Да?

— Это было из-за тебя.

Он не ответил. Только задержал дыхание на долю секунды. И ушёл.

Они не разговаривали и старались не пересекаться весь остаток дня. Но когда разошлись по комнатам, сон не приходил. Каждый из них видел перед глазами одно и то же — как близко они были. И как оба отступили в последний момент.