Когда Истина горит

На рассвете Цельфарис казался почти мирным. Каменные башни таяли в жемчужном мареве утреннего света, мостовые блестели после ночной уборки, а в воздухе странно переплетались запахи чернил, сирени и холодного железа. Было в этом что-то обманчивое — словно город нарочно прикидывался старым учёным, в то время как за каждым движением тенью стояли магические сенсоры. У восточного выезда эти тени становились явью: тонкие нити чар скользили по коже, проверяя, кто ты, откуда, и не несешь ли за пазухой чужую смерть.

Никто не провожал отряд официально. Ни знамен, ни речей, ни старших чинов в парадных мантиях. Только сонная смена дозора, шурша доспехами, и сладкий, пропитанный сарказмом, голос одного из стражей, от которого хотелось отмыться:

— Да будет путь к вам благосклонен. А коли что — пусть запишут, что пали по долгу.

Лорас, проезжая мимо, показал ему средний палец — откровенно, почти благородно, будто это был древний боевой салют. Лошадь под ним фыркнула, будто поддерживая хозяина.

Дорога к Миэлесу сворачивала в сторону от главного тракта, уходя в земли, где гарнизоны уже не держали власть. С каждой верстой становилось тише, и тишина эта не была пустой — она напоминала комнату, из которой все вышли, но где еще стоит запах чьего-то дыхания. Утренняя роса стекала по траве, словно кто-то незримый только что коснулся их пальцами. Солнце пробивалось сквозь дымку и ложилось на лицо мягким теплом, но под копытами хлюпала сырая земля, отдавая холодом.

— Знаете, в чем разница между разведчиком и медиком? — лениво произнес Лэйн, кивая в сторону Рин и Лораса. — Первый врёт, когда страшно. Второй — когда больно. А я, между прочим, страдаю от вас обоих. — Лэйн резко повернулся к Фаре и Кесту.

— Так страдай молча, — не оборачиваясь, бросила Фара. — Ты же мужчина. Или мы чего-то не знаем?

— Если в отряде и есть мужчина, так это твоя капитанша, — буркнул он, но Кест хлопнул его по плечу с видом старшего брата.

— Не нарывайся. Она ж тебя опять перепьёт, а ты потом снова будешь искать смысл жизни в сортире.

Рин это услышала и едва заметно усмехнулась, не глядя в их сторону:

— Только там он его и найдёт. Остальное не выдержит его откровений.

Лорас ехал рядом, и из его аптечной сумки то и дело вываливались бинты — ловили ветер, словно белые мотыльки, и уносились в траву. Он с раздражением собирал их обратно, шепча ругательства вперемешку с благодарностями к тем, кто когда-то придумал магическую фиксацию — и к тем же самым, кто её испортил.

— Вот что забавно, — пробормотал Лэйн, — миссия по пророчеству, ставки — возможно, конец всего, а в группе: три с половиной психа, один социопат, замкнутый следопыт, наблюдатель из Совета... и я. Команда мечты!

— Меня тревожит, что мы входим в эти «три с половиной», — заметила Рин.

— Меня тревожит, что ты это не опровергла, — отозвался Лорас.

Тавиан ехал сзади, в своем привычном молчании. Он не слушал шуток, не улыбался, но взгляд его двигался, как лезвие ножа — отмечая каждую тень на дороге, каждое слово, сказанное чуть громче, чем следовало. Илин же, напротив, выглядел безмятежным. Писал что-то в блокнот прямо в седле, не замечая ни кочек, ни грязи, в которую его лошадь угодливо опускала копыта.

— Он какой-то... невидимый, — тихо сказала Фара, когда Рин поравнялась с ней. — Как будто его нет. А на деле он везде.

— Может, он и есть та находка, ради которой нас послали, — пробурчала Рин. — Только забыли предупредить.

Днем Поток начал вести себя странно. Сначала в воздухе появилось натяжение, от которого уши закладывало, как в горных переходах. Но здесь это было не от высоты, а от чего-то невидимого, что медленно, холодно подползало под кожу. Рин ощутила первой — Поток прерывисто шевельнулся, как дыхание того, кто только что пришёл в себя после электрического удара. Она резко натянула поводья, приложив ладонь к груди, словно хотела уловить пульс этого чужого, невидимого сердца.

— Здесь что-то есть, и близко, — коротко бросила она.

— Резонанса нет, — сказал Мияр, глядя на кристалл. — Но давление есть. Будто кто-то смотрит не на нас, а в нас.

Тавиан продолжал молчать, только провёл ладонью вдоль клинка, словно готовя сталь к разговору. Они поехали дальше, но ощущение чужого взгляда не рассеялось — оно осело на плечах, как сырой плащ.

К вечеру небо стало тяжёлым, но дождя не было. Свет стекал в землю, словно почва пила его, чтобы потом выплеснуть обратно что-то своё. Место для лагеря нашли у подножия вытянутого холма. С одной стороны тянулся овраг, заросший чёрной травой и деревьями с кривыми стволами. С другой — ровная площадка, где когда-то стоял пост: в камнях ещё угадывались обугленные линии старых чар.

Кест развернул карту на старом, шершавом плаще, чтобы не порвать. Чернильные линии, потускневшие от времени, выглядели, как прожилки на ладони старика и таили в себе не меньше историй. Лэйн возился с защитной сетью, ругаясь вполголоса: зачарованные узлы путались, как будто вязал их кто-то с дрожащими руками. Фара, развалившись у костра, медленно срезала ножом жесткую корку сухаря — с той тщательностью, с какой кто-то другой снял бы кожу с яблока для возлюбленной. Вид у неё был такой, словно она точит клинок, а не готовит перекус.

— Боги, хоть бы крыса какая попалась, — проворчала она, скребя сухарь так, что крошки летели на сапоги. — Или заяц. Я уж лучше сражусь, чем снова грызть это окаменевшее оскорбление.

— Тебе повезло, — отозвался Лорас, проверяя содержимое своей аптечки. — У тебя хотя бы зубы целые. А моя сумка — плевок в лицо медицине. Чары на бинтах, видимо, думают, что я идиот.

— Ты просто не умеешь проявлять нежность, — лениво заметила она. — Представь, что эта женщина из марли.

— Нежность к бинтам, которые потом пропитаются твоей кровью — трата времени.

— Эй, не надо угрожать, — нахмурилась Фара.

Пока они обменивались колкостями, Илин сидел чуть в стороне. Блокнот в его руках был уже наполовину исписан, страницы шуршали, как сухие листья. Он писал быстро и ровно, словно строчки сами выбирали, куда лечь. Иногда отрывал взгляд, подолгу смотрел в небо — не на красоту, а будто выискивал что-то, спрятанное за слоями облаков. Рин ушла к краю лагеря, туда, где земля сползала в неглубокую лощину. Опустилась на колено, прижала ладонь к почве. Внутри что-то едва заметно дрогнуло. Не боль, не толчок — а размеренный, упорный стук, похожий на биение сердца под толстой кожей. Ровно, медленно. Как если бы кто-то стучал в дверь, которую не стоит открывать.

— Чувствуешь? — Лорас подошёл тихо, почти неслышно. Присел рядом, повторил её жест.

— Слабо, но есть. Сдвиг на глубине. Поток... вибрирует, — Рин откинулась назад, глядя вверх.

Солнце уже пряталось за горизонтом, оставив в небе мутный оранжевый шрам. Казалось, кто-то неудачно попытался зашить облаками рану между мирами. В этот момент где-то с краю вспыхнул свет. Не молния, не костёр. Ошибка — яркое пятно, которое невозможно удержать в фокусе. Воздух дрогнул, как если бы по нему провели рукой. Кест замер над картой. Лэйн застыл с наполовину натянутым узлом. Фара едва слышно выругалась, будто боялась потревожить тишину.

— Поток, — глухо сказал Мияр. — Резкий импульс. Без источника.

— Иллюзия? — спросил Кест.

— Или проверка, — ответила Рин. — Хотят понять, чувствуем ли мы.

Лорас поднял стабилизатор, шагнул к вспышке, но через пару метров она исчезла. Поток сжался, будто втянул в себя воздух, и остался только холод в груди.

— Запишу, — тихо сказал он. — Но это... как когда пациент клянётся, что уже не болит. А смотришь — он серый, как прах.

Они вернулись к костру. Никто не ел. Даже Лэйн не тронул флягу — редкость, сравнимая с солнечным затмением. Рин сидела чуть в стороне, пила медленно из металлической кружки. Напиток пах одновременно корой, перцем и сухим вином.

— Ложимся по очереди, — приказала она. — Первый дозор мой. Кто в пару?

— Я, — коротко сказал Тавиан.

«За ней нужно присмотреть, мало ли что взбредёт в голову этой ненормальной».

Они не обменялись взглядами, но Лорас заметил, как в глазах Рин проступил стальной отблеск. Не острый — скорее тот, что остаётся в металле после долгой закалки.

Ночь ощущалась натянутой, как струна, и тишина звенела в ушах сильнее, чем ветер. Тавиан держался в тени, привычно — так он всегда видел больше, чем те, кто стоял в свете костра. Рин обходила лагерь по своей дуге, шаги ровные, уверенные, но слишком... показательные. Словно знала, что за ней смотрят.

Он наблюдал за ней уже не первый час и ловил себя на том, что в этих плавных, отточенных движениях есть что-то фальшивое. Не ложь, а привычка. Такая, что прячется глубже, чем слова. Тавиан знал этот тип людей — их учили быть частью разведки, а разведка умела одно: скрывать то, что стоило знать другим.

«Из-за таких мой брат и вернулся в мешке.»

Не потому что он был слаб. Не потому что команда подвела. А потому что кто-то там, наверху, счёл, что есть вещи, о которых можно умолчать до конца операции. А брат верил, как идиот, что разведка никогда не подставит.

— Ты ходишь слишком шумно, — сказал он, когда она снова поравнялась с ним.

— А ты слишком тихо. От таких людей хуже всего.

— Почему?

— Потому что они всегда рядом, даже когда их нет.

Он усмехнулся про себя. Точно. Именно так и было. С разведкой, с ней, с теми, кто никогда не раскрывает, что у них в душе. Вдруг земля под их ногами чуть дрогнула — как вздох огромного существа. Рин остановилась, прижала ладонь к земле. Тавиан тоже почувствовал — и странно, что это ощущение было похоже на предчувствие, которое всегда приходило к нему за секунду до засады. Где-то вдалеке промелькнуло движение — не зверь и не человек. Перелив, словно свет скользнул по воде, но без блика. И исчез.

Дальше они дежурили в молчании, а он, краем глаза, всё ещё следил за Рин.

«Если она что-то знает и молчит — я узнаю. И если из-за этого кто-то из нас ляжет... на этот раз я сделаю то, что тогда не смог.»

***

Утро встретило запахом сухой древесной пыли и светом, который был... неправильным. Небо затянуто ровными облаками, словно кто-то стер солнце с картины и забыл дорисовать. Они двинулись вдоль хребта. Первые часы шли молча — каждый ещё тащил за собой остатки сна и холод ночи. Камни под сапогами трещали, как сухие кости. Рин время от времени останавливалась, прислушиваясь к чему-то, что, казалось, не слышал никто другой. Лорас косился на неё — не из недоверия, скорее, проверяя, в порядке ли она.

— Когда мы закончим это задание, — сказал Лэйн, пряча зевок, — я хочу провести неделю в постели. С едой. И без людей.

— Постель и без людей? — хмыкнула Фара. — Скучный ты.

— Это потому, что я хочу выжить, — ответил он. — А вы все, похоже, играете в «посмотрим, кто первый умрёт».

Мияр, шедший чуть впереди, не обернулся, но сказал:

— Не шутите про смерть, когда Поток так близко.

Склон уходил вниз. Ветер приносил запахи — не свежей травы, как должно быть весной, а сухого железа и чего-то сладковато-гнилого. Кест остановился, поднял с земли камень, повернул его в руках и бросил обратно.

— Смотри, — тихо сказала Рин, догоняя Тавиана. — Мох здесь растёт только на северных сторонах камней. Остальные чистые. Словно их кто-то моет.

— Может, моет, — сухо ответил он.

Она прищурилась.

— Ты даже не удивился.

— Я не люблю удивляться, — сказал он и пошёл дальше.

День тянулся вязко. Солнце так и не вышло из-за облаков — свет был ровным, мёртвым, без теней. Даже в полдень отряд казался фигурками в витрине: всё слишком чёткое, слишком чистое. У ручья вода шептала, но ритм был слишком правильным — как строки, которые кто-то повторяет снова и снова, боясь забыть.

К вечеру за перевалом хребет разошёлся, и внизу, в ложбине, показалась деревня. Десять домов. Камень, дерево, крыши из глины. Всё вычищено. Аккуратно подстриженные кусты. Дорога утоптана, как будто здесь ходили совсем недавно.

— Ну хоть цивилизация, — пробормотал Лэйн, щурясь на крошечные крыши внизу. — Я уж думал, мы по дороге вымерли и не заметили.

— Цивилизация не молчит так, — тихо отозвалась Фара. Она вглядывалась в деревню, будто пыталась прорезать воздух взглядом. — Здесь... пахнет храмом. Но слишком приторно.

Когда они спустились, их уже ждали. Четверо стояли у границы — неподвижно, как изваяния. Пожилой в серой тунике с замысловатой вышивкой на вороте. Трое моложе, одинаково поджарые, с кожаными ремнями, на которых висели амулеты. Один из амулетов дрогнул в Потоке. Легко, почти незаметно — но Рин почувствовала лишний удар в груди, как если бы сердце запнулось.

— Добро пожаловать, — произнёс старший. Голос его был мягкий, вязкий, словно капля тёплого масла на холодный металл. — Мы редко встречаем путников. А уж военных... почти никогда.

— Мы идём к южным холмам, — ответила Рин, ровно, без улыбки. — По заданию. Нам нужен привал.

— Конечно. — Старший слегка склонил голову. — Мы не препятствуем. Мы — Хранители Старой Тропы. Мы изучаем. Мы помогаем. Мы кормим тех, кто голоден.

— А если не голоден? — спросил Лэйн вполголоса, но старший ответил:

— Тогда пусть просто отдохнёт. Свет любит даже тех, кто его не ищет.

Эта фраза, слишком гладкая, слишком готовая, заставила Тавиана чуть сдвинуть руку к рукояти.

«Свет любит... да. И крыс в зернохранилищах, наверное, тоже.»

Рин, не меняя выражения лица, подала короткий сигнал пальцами: «вежливо — но наготове». Илин шагнул вперёд, будто не заметил напряжения.

— Если вы не возражаете, я бы зафиксировал геомагнитную структуру вашей зоны. Для анализа Потока.

— Конечно, конечно, — старший улыбнулся, и в этой улыбке было что-то... раздражающее. Без тени усталости или сомнения. — Только будьте осторожны у алтаря. Он древний. Даже мы не всё в нём понимаем.

Лорас тихо склонился к Рин, когда они вошли во двор.

— Здесь что-то не то. Чувствую это в кишках. А мои кишки ошибаются только с кисломолочным.

— Я знаю, — сказала она тихо.

Тавиан краем глаза отметил, как она коснулась цепочки на шее — там, под тканью, лежал жетон. Его пальцы машинально сжались. Дома вокруг были чересчур... правильные. Ни пыли. Ни мусора. Ни одной случайной мелочи, что бывает в любом жилье. Куры в загоне сидели тихо, Даже перья, казалось, лежали ровно, как приглаженные. Запахи были странно чистыми — без навоза, без дыма, без жизни. Мияр шёл вдоль стены, проводя пальцами по камню. Кончики пальцев мерцали мягким светом. Он ничего не сказал, но взгляд стал колючим.

— Они маскируют Поток, — шепнула Фара, оказавшись рядом с Рин. — Здесь стоит купол. Старый. Не вчера поставленный.

— Значит, готовились, — кивнула Рин. — Вопрос — к чему?

Тавиан подумал: «А может — к нам?»

Из одного дома вышел молодой мужчина. Шёл он спокойно, но в его шагах было то избыточное самоконтролируемое равновесие, что бывает у людей, привыкших ходить по чужим границам. На груди — амулет. Глиф почти точь-в-точь, как Рин видела в тоннеле. Только форма чуть перекошена, линии сбились, словно мастер копировал на память, не понимая смысла. Или — копировал специально, искажение было частью замысла. Внутри у Рин всё дёрнулось. Не страх, не боль — скорее, как внезапный укол, когда пальцы нащупывают старый шрам. Но лицо осталось прежним, ровным, как маска, к которой давно приросло тело.

— Капитан, — окликнул Кест, махнув рукой. — Нас приглашают к общему очагу. Говорят, у них чай. И что-то вроде хлеба.

— Тебе прямо хлеб дали? — голос Рин был почти рассеянным, но глаза не отрывались от мужчины с амулетом.

— Похоже на хлеб, — пожал плечами Кест. — Или на губку с травами. Но горячо, и пахнет... нормально.

— Они хотят, чтобы мы расслабились, — тихо бросила Рин Лорасу. — Не испугались, не насторожились. Как будто наше появление здесь для них — обычное дело.

— Ага, — он кивнул, но в его голосе уже было что-то сухое. — Потому что они будто знали, что мы придём.

За их спинами один из «монахов» лениво провёл пальцем по деревянному столбу. Движение выглядело небрежным, почти скучным. Но на секунду на древесине вспыхнул символ — слабый, тусклый, заметный только тем, кто умел смотреть сквозь поверхностный свет.

Знак Верия. Здесь он точно не должен быть.

Ночь в деревне наступила без заката. Свет не мерк, а словно исчезал слоями, пока в глазах не осталась только узкая сцена, вырезанная из темноты. Всё вокруг казалось декорацией, и лишь костяной шёпот ветра между домами выдавал, что это место живёт. Огонь в очаге тлел вяло, почти лениво. Воздух густо держал запах трав — сухих, резких, с медовой горечью и примесью ладана. Этот аромат прилипал к языку, пробирался в горло, вызывая странное желание его сжечь или выскрести. Рин стояла на краю деревни, опёршись ладонями о перила старого колодца. Камень под пальцами был безупречно гладким, как будто веками его полировали одни и те же руки, с одинаковым ритмом и без пауз. Снизу тянуло прохладой — не сырой, а сухой, мёртвой. Тавиан подошёл бесшумно. Он умел исчезать в тени, но здесь тень была везде. Они оба смотрели в темноту за домами.

— Это место не молчит, — сказала она, тихо, как чужую тайну. Голос ровный, но под ним дрожала невидимая трещина.

— Молчит, — ответил он. — Только снаружи. Внутри — орёт.

Она чуть усмехнулась, но без веселья.

— Думаешь, мы просто наткнулись на древнюю секту? Пыль, молитвы, отшельники?

— Думаю, это обёртка. Настоящее — под ногами. И оно дышит, как раненое животное.

Рин сжала перила, ногти царапнули камень.

— Меня мутит от этой их вежливости. Слоями, как яд в меду. Я лучше в грязи, чем в этом идеально вычищенном аду.

Он не ответил сразу. Потом тихо сказал:

— Тебя трясёт. Поток держится за тебя крепче, чем за остальных. Почему?

— Я такой родилась, — её голос был усталым, но без жалобы. — Я его всегда слышу. А здесь... он будто рвётся говорить. И выбирает меня, чтобы сказать.

Она повернулась. В лунном свете лицо её казалось чужим, бледным, как статуя. Но глаза... были всё те же. Живые и упрямые.

— Ты мне не веришь, — произнесла она. — Ни в Поток, ни в то, что я чувствую.

Тавиан чуть повёл щекой, выбирая слова.

— Я не верю никому, кто умеет врать так же умело, как ты.

— А я вру только пьяная, — ответила она тихо. — На трезвую это буквально физически невозможно.

— И сколько ты выпила сегодня?

— Недостаточно, чтобы не замечать, как ты смотришь на меня.

Он встретил её взгляд спокойно, почти холодно.

— Если я не отвожу глаза — значит, боюсь пропустить момент удара.

— Ты настолько мне не доверяешь, капитан Ледышка? — в её голосе теперь была настоящая усталость.

— Тц, ненормальная, — бросил он.

А в его мыслях, под этим сухим словом, шевельнулась чужая, горькая правда: «Потому что я уже видел, что бывает, когда доверяешь разведке.»

Молчание между ними повисло, натянутое, как лук перед выстрелом. В этот момент послышался легкий шелест. Слева от них, из тени у храма, один из «монахов» отделился от строения и ушел в сторону холмов.

Тавиан замер, словно упёрся в невидимую стену.

— Видела?

— Да, — тихо ответила Рин. — И он не смотрел по сторонам. То есть знал, куда идет.

Тавиан слегка склонил голову, взгляд стал тяжелее.

— Следим?

— Нет, — она стиснула зубы, будто от боли. — Пока нет. Если мы полезем — они будут готовы. А пока мы просто смотрим, они не уверены, сколько мы знаем.

Он кивнул, но в движении было больше осторожности, чем согласия. Медленно провел пальцем по рукояти клинка, как проверяют, не остыл ли металл после удара, но магию не пробуждал.

— Мы на поле, где каждая фигура играет двойную роль, — произнес он вполголоса. — Один шаг в сторону — и из охотников мы превратимся в дары на жертвенном круге.

Рин выдохнула так, будто в груди сидела птица, и этот вздох — ее первый взмах крыльев за ночь.

— Тогда точно просто наблюдаем.

Он задержал взгляд в темноте, словно там кто-то стоял. Потом перевел его на неё.

— Только не делай вид, что тебе не страшно.

— Мне страшно каждую ночь, — ответила она, и в её голосе было не бахвальство, а простая констатация. — Просто я научилась спать, обнявшись с этим страхом.

Он не нашел, что сказать, но взгляд не отвел.

«Хрупкая. Но почему тогда держится так, будто уже пережила всё, что может её сломать?»

Ночь давила тишиной, как стеклянным колпаком. И где-то в холмах кто-то ждал, пока они сделают неверный шаг.

***

Они покидали деревню на рассвете. «Монахи» вышли строем, будто так предписано уставом, и встали вдоль домов, сложив руки на животе. Не просили остаться, не желали удачи. Лица неподвижны, взгляды — вязкие, как смола. Смотрели так, словно знали о них больше, чем те сами. Небо висело низко, мутное, как вода в бочке после грозы. Свет пробивался через рваные просветы, выхватывая то крыши, то храм, то неподвижные, окаменевшие лица.

Рин ехала впереди, во главе колонны. На плечах — полупустой рюкзак, в нем фляга, пара зачарованных марлевых бинтов, карта, на которой не было ничего нового. Но за спиной тянулось ощущение, что они пересекли рубеж, за которым любая информация обесценивается.

— И никто даже не попытался нас остановить, — заметил Лорас, перекинув через плечо аптечную сумку.

— Потому что им было всё равно, уйдём мы или останемся. — Она не повернула головы.

— Или потому, что они знают, куда мы идём.

Сзади двигались Мияр, Кест и Фара. Лэйн насвистывал, но так фальшиво, что звуки рассыпались, не складываясь в мелодию, словно он нарочно не давал им оформиться. Тавиан ехал последним — тихо, без лишнего шума, словно считывал землю под ногами, запоминая каждый звук, каждый запах.

Когда деревня исчезла за поворотом, никто не обернулся. Кроме одного. Илин остановился у последнего изгиба и долго смотрел назад. Смотрел так, как смотрят на дверь, которую закрыли, но не заперли.

— Всё ещё кажется странным, что он человек, — пробормотал Лэйн. — Я был уверен, что он магический гомункул. И до сих пор не сдаюсь.

— Молчи, пока он не взорвался, — отрезала Фара. — А то ещё окажется, что он слышит мысли.

— А если он их записывает?

— Тогда пусть запишет, что ты — идиот.

Рин чуть усмехнулась, но тут же замерла. Поток внутри дрогнул — тихо, словно ледяная ладонь легла на позвоночник. Она резко обернулась, но деревни уже не было видно. Тавиан поравнялся с ней.

— Что?

— Поток будто сказал... «до встречи».

Он не удивился.

— Поток может лгать?

— Нет. Никогда.

Они двинулись дальше. За спиной осталось место, которого не было на карте. Впереди ждал храм, которого не касалась рука времени. А в паузах между шагами земля продолжала дышать.