Когда Истина горит

Утро после костра выдалось неестественно прозрачным, как хрусталь, промытый ледяной водой. Снег под сапогами трещал сухо и слишком громко, будто хотел заглушить редкие, осторожные голоса в лагере. Воздух был наполнен тишиной, в которой чувствовалась натянутая пружина ожидания.

Рин открыла глаза с ощущением чуждого, вязкого умиротворения, словно кто-то оставил у её порога подарок, внутри которого шевелилась змея. Она знала это чувство. Покой всегда приходил перед тем, как в жизни рвётся что-то важное. И почти всегда — в худшую сторону. Через два часа после подъёма к ней заглянул связист, стряхивая с плеч белую пыль северного инея.

— Курьер из Цельфариса, — сказал он, и в голосе его слышался тот самый оттенок, каким люди невольно разговаривают вблизи открытой могилы.

Он положил на стол запечатанный конверт. Плотная бумага, края чуть опалены, а в центре — выжженная эмблема Совета: тройной круг, рассечённый вертикальной чертой. Символ власти, под которым рушились города и заключались союзы. Рин провела пальцем по печати. Это была не просто капля воска — в ней пульсировала магия, живая и холодная. Открыть письмо мог только тот, кому оно предназначалось.

— Капитан Альварис уже получил свой? — спросила она, не поднимая взгляда.

— Да.

— Прекрасно. Значит, видимо, едем в логово.

Логово — так она всегда называла столицу. Цельфарис сиял куполами, выстроенными на крови, и умел улыбаться так ласково, что забываешь, как остры у него клыки. В штабе лагеря царила странная, плотная тишина. Недавняя северная стужа ещё не успела уйти из костей людей, а в глазах офицеров поселилось что-то большее, чем усталость. Они говорили коротко, избегали встречаться взглядами, будто боялись, что через этот взгляд утечёт то, что ещё осталось от уверенности.

Когда Рин вошла, Тавиан уже стоял у окна, повернувшись спиной. В его руке был точно такой же конверт, уже вскрытый. На столе лежал приказ — скупые строки, способные перевернуть жизнь.

Совет постановил: капитаны Калвен и Альварис должны немедленно явиться в Цельфарис с личным докладом. Остальной отряд обязан свернуть лагерь и вернуться в главный штаб. Допуск уровня «Серебро».

Рин опустилась в кресло, чувствуя, как в груди нарастает тот особый холод, который не имеет отношения к зиме.

— Ну что, — произнесла она, — нас зовут туда, где улыбаются, пока режут.

Тавиан обернулся. Его глаза были спокойны, но где-то внутри появилась тёмная глубина, похожая на тень подо льдом.

— Думаешь, просто допрос?

— Нет. Думаю, они уже знают, что хотят услышать. Мы для них либо картинка, либо жертва.

Он кивнул.

— Сбор через час. Едем без группы?

— Да. Только мы. Остальные свернут лагерь и вернутся позже.

«Они хотят, чтобы мы были одни. Без опоры и права на ошибку.»

— Лорасу скажешь? — спросил он.

— Думаю, он уже знает, что в столицу мы возвращаемся не большой и дружной компанией.

***

Через полчаса Лорас ждал Рин, опёршись плечом о шершавый бревенчатый косяк здания штаба. Лицо его было закрытым, но глаза — внимательными, как у человека, который знает, что за этим разговором последует прощание.

— Будь осторожна, — сказал он тихо, и в голосе не было ни приказа, ни просьбы, только усталость, замешанная на заботе. — Не говори лишнего.

Рин улыбнулась краем губ.

— Не обещаю держать язык за зубами.

— Знаю, — он усмехнулся, но в этой усмешке было больше горечи, чем веселья. — Но хотя бы не начинай с того, что они все... конченные ублюдки.

***

Повозка, скрипя колёсами по ледяной корке, увозила капитанов прочь. Позади — северный лес, застывший в белом молчании. Снег, что хранил следы их недавней вылазки. И покой — тот самый, который живёт лишь там, где нет свидетелей. Впереди — Цельфарис. Столица, где слова об Истине не произносят вслух даже стены.

Они въехали в город только на рассвете. Весна в столице всегда приходила как искусно поставленный спектакль: ветер был тёплым и пах пыльной землёй, свежей травой и сиренью, которой здесь сажали столько, что запах забивал лёгкие. В узких переулках пели птицы — их голоса звучали будто бы по заказу, ровно в нужный час, как репетиция перед приёмом у Совета.

Рин молчала. Глаза её скользили по улицам, и каждая из них отзывалась в памяти чем-то личным — то академической муштрой, то горьким смехом юности. В этом городе каждый квартал говорил о своём: кому здесь можно улыбаться... и к кому лучше никогда не поворачиваться спиной.

— Знаешь, что больше всего бесит в этом городе? — тихо бросила она, не отрывая взгляда от окна.

— Цветы? — Тавиан говорил без насмешки, но с оттенком привычного к этому месту человека.

— Люди в серых мундирчиках, — сказала она. — Которые улыбаются так, будто знают день твоей смерти.

Он откинулся на спинку сиденья, расслабленный, словно возвращался не в сердце политической паутины, а домой. И именно это было страшно.

— Часто бываешь здесь? — спросила Рин.

— Слишком. У меня кабинет на третьем ярусе штаба.

— У меня тоже, а вот пять лет назад была казарма без окон. С плесенью.

— Романтично.

— Угу. Если ты — плесень.

Повозка свернула на центральную аллею. Главный проспект Цельфариса был выложен розовым камнем, а его границы охраняли два мраморных обелиска — Закон и Жертва. Каждое утро их чистили магией, пока камень не начинал сиять. Даже пыль здесь была идеальной — и, возможно, такой же фальшивой, как улыбки тех, кто правил Советом.

— Знаешь, когда я только поступила в Академию, — тихо сказала Рин, глядя на тянущиеся в небо колонны, — я стояла между ними и думала, что этот город изменит мир.

— И? — в голосе Тавиана не было насмешки, только сухое любопытство.

— Он изменил меня, — её губы дрогнули в тени улыбки. — А мир... остался таким же дерьмовым.

Тавиан не ответил. Лишь чуть повернул голову, чтобы взглянуть на здание Совета. Оно возвышалось над городом, как кинжал, зависший над беззащитным горлом, — острое, безжалостно-белое, холодное, даже под мягким весенним солнцем.

— У нас будет допуск «серебро», — сказал он негромко, словно это слово было слишком тяжёлым, чтобы произнести его громко. — Это выше обычного допроса. «Серебро» не дают просто так.

— Значит... — её голос стал тише, почти шёпотом.

— Нас либо втянут в какую-то хрень, либо спишут, — он бросил на неё взгляд, в котором пряталась тревога. — Главное, не лезь на рожон, ненормальная.

Рин откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза, позволяя колёсам повозки стучать в такт сердцу.

— Добро пожаловать в сердце Империи, — выдохнула она. — Здесь ты важен ровно до того момента, пока можешь быть полезен.

Повозка замерла. Перед ними раскинулась площадь здания Совета, вычищенная так тщательно, что бледный камень отражал небо. Никакой пыли, ни единого пятна — идеальная, как и всё в этом городе, чистота, за которой всегда скрывалась кровь. Встречал их координатор Совета — высокий человек в одежде цвета гашёного пепла, с нашивкой в форме открытой ладони. Его взгляд был прямым, но без тени любопытства, как у механизма, выполняющего запрограммированную функцию. Он произнёс её имя и фамилию слишком чётко, без единой паузы, будто это инвентарный номер.

Внутри всё блестело, как будто каждая плитка мрамора знала цену своей безупречности. Вестибюль дышал холодом. Под сводами мерцали глифы, вплетённые в архитектуру; их свет почти не заметен, но кожа реагировала на них мурашками. Магия контроля и слежки. Поток силы был ровным, бесстрастным — как вода под толстым льдом. Они шли по коридорам, и Рин замечала всё: символы эпохи Переформы на стенах, неизменный узор ковров, одинаковый шаг сопровождающих. Здесь каждая деталь прошла проверку временем и властью.

Узкий поворот, и перед ними открылась стеклянная галерея. За ней — внутренний сад. Слишком ровные клумбы, цветы только в стадии рассады, деревья подстрижены до идеальной симметрии. Здесь даже весна выглядела как проект, утверждённый по плану. Ни одного упавшего лепестка. Зал ожидания встретил их не запахом пота и страха, как в обычных допросных, а ароматом ладана, сухой бумаги и свежих чернил. Всё это вплеталось в едва уловимое ощущение отстранённого презрения. На столе уже лежали бумаги и кристаллы фиксации речи — древняя магия, которую использовали лишь в самых чувствительных делах. Каждое слово попадало в архив без права на правку или уничтожение.

В первый кабинет вызвали Рин. Тавиан кивнул и проследовал в следующий. Рин шла вперёд, стараясь держать шаг ровным, как на плацу. Но под кожей пальцы в перчатках дрожали. Только она сама могла это заметить. Зал заседаний оказался просторным, но без излишеств. Высокие арки, стены, вмурованные проекционными зеркалами. На возвышении — трое. Два мужчины и женщина, все в одинаковых мантиях, но с разными знаками на рукавах: аналитика, надзорного уполномоченного и — у женщины — представителя Совета. Именно она держала перо над протоколом, готовая вписать в историю каждое слово, которое здесь прозвучит.

— Капитан Калвен. Садитесь.

Голос женщины был ровным, но в нём чувствовалась ледяная выправка человека, для которого чужая судьба — всего лишь пункт в протоколе. Рин молча опустилась в кресло. Жёсткая спинка давила в лопатки, холод сиденья пробивался сквозь ткань формы. Здесь не было ни мягких подлокотников, ни скрытых магических усилителей — всё грубо, намеренно простое, так, чтобы каждая мелочь напоминала: ты здесь не гость, а поднадзорная.

— Вы прибыли из северного сектора с отчётом по операции 13-ПБ?

— Да. Мой отряд и отряд капитана Альвариса действовали совместно.

— Согласно данным, зафиксировано нестабильное поведение Потока. Потери — один. Подтверждаете?

— Да, один человек. Статус «пропал». Поток был нестабилен, но разрушений не произошло.

— Опишите, что именно вы ощущали в момент максимального напряжения.

Рин задержала дыхание, подбирая слова. Воспоминания всплывали, как тёмные осколки из ледяной воды.

— Поток... не просто колебался, — сказала она медленно. — Он отзывался, раскрылся. Как будто за ним кто-то стоял... и ждал, чтобы заговорить.

Один из мужчин склонился над бумагами, перо царапнуло страницу. Второй смотрел на неё не мигая, будто пытаясь прочитать не слова, а её мысли.

— Вы считаете, что объект в тоннеле мог быть разумным?

— Я считаю, что Поток отреагировал на присутствие. Сознательное.

— На кого?

Она замолчала, прислушиваясь к себе — к тому холодному касанию, что ощущала тогда, внизу.

— Капитан Калвен?

— На меня, — выговорила она. — И на исчезнувшего. Но он был первым.

— Вы полагаете, что были бы следующей?

— Я это знала. Мы следуем протоколам. Я зафиксировала отклонения.

— Протоколы не всегда отражают суть, — тихо заметила женщина. — Совет интересует ваше личное мнение.

Рин подняла взгляд, встретив глаза собеседницы. В них было спокойствие, но под ним — вызов.

— Моё мнение? — она чуть склонила голову. — Там, внизу, нас ждали.

В помещении стало ощутимо душно. Воздух словно уплотнился, а тишина потянулась между ними вязкими нитями.

— Мы получили пророческий фрагмент, — произнёс мужчина слева. — От отдела Превентивной Архивации. Вас обоих вызывают не только за отчётом.

— Я догадывалась, — её голос был почти ровным.

— Новый приказ будет передан позже. Совет намерен поручить вам миссию более высокого уровня.

Её плечи напряглись от ожидания.

— Мы не заявляли о завершении операции 13-ПБ. Место нестабильно.

— Решение принято, — сухо ответил мужчина справа. — Обеим группам назначено новое направление.

Слова упали в тишину, как камни в глубокую воду. И Рин знала: каждый из этих камней способен утянуть на дно.

Женщина, сидевшая в центре, извлекла из-под стола длинный тубус и положила его на гладкую, отполированную до блеска поверхность. Крышка была запечатана тремя символами, выгравированными так глубоко, что пальцы невольно ощущали их рельеф даже на расстоянии. По боковой грани серебристыми буквами было выведено: VERIUS.

Рин знала это слово. Оно встречалось ей в пыльных трактатах из закрытого фонда Академии, среди страниц, пахнущих сухой кожей и древним чернилами. Тогда оно казалось академическим термином. Сейчас же оно звучало, как удар глухого колокола в пустом храме.

— Вам предстоит найти объект Верий, — произнесла женщина, как будто читала приговор. — Согласно обновлённому пророчеству, он может предотвратить катастрофу.

— Или вызвать её, — вырвалось у Рин прежде, чем она успела себя остановить.

В комнате стало чуть тише, будто воздух на секунду замер.

— Простите? — поднял бровь один из мужчин.

— Вы же не знаете, что он сделает, — спокойно повторила она. — Никто не знает. Иначе бы не искали.

Женщина чуть склонила голову набок, изучая Рин так, как смотрят на карту, на которой внезапно обнаружился неизвестный знак.

— Вы скептик, капитан Калвен?

— Я человек, — её голос стал твёрже, — который слишком близко стоял, когда Поток решил забрать кого-то.

— Это не освобождает вас от приказа. Он уже утверждён.

Разрешение подняться прозвучало сухо. Рин встала, кивнула и вышла. В коридоре, как и предполагалось, её ждал Тавиан. Он опёрся плечом о стену, в руках — перчатки, которые он задумчиво сжимал, пока она шла к нему.

— Какого чёрта нас снова ставят в пару? — спросил он, не утруждая себя манерами.

— Потому что рядом с капитаном Ледышкой должна быть горячая женщина для баланса вселенной, — ответила она, проходя мимо. Тавиан закатил глаза.

«Она меня точно доконает.»

Они двинулись по широкому коридору молча. За спиной остались глухое сияние кристаллов, безмолвные архивы и люди с улыбками, в которых не было ни грамма тепла. Выход из здания Совета всегда напоминал Рин переход между слоями мира: из ледяного, неподвижного вакуума — обратно в шум, пыль и тёплый свет.

Рин вышла первой. Не оглядывалась — знала, что он догонит. Через несколько секунд он шагал рядом. Спокойный, уравновешенный, словно только что не разговаривал с Советом, а выпил утренний кофе.

— Всё те же старики с трупным взглядом? — спросила она.

— Один новый. Хуже. Говорит так, будто читал твоё дело ещё до того, как его написали.

Они свернули с главной лестницы и вышли в живой поток города. Цельфарис жил своей весенней жизнью — люди спешили по делам, мостовые звенели шагами, в окнах горел мягкий свет, воздух тянулся ароматом жасмина. Но под этой картинкой — натянутые, невидимые струны тревоги.

— Так что, — бросила Рин, — ты собираешься просто выполнить приказ, не задав ни одного вопроса?

— Ты же из разведки, — ответил он спокойно. — Зачем спрашивать, если ответ будет ложью?

Она остановилась. Он — прошёл вперёд, лишь потом повернулся.

— Ты всё ещё считаешь, что мы только и делаем, что врём?

— Я считаю, — его взгляд был холоден, но не враждебен, — что разведка складывает догадки в правду, а потом верит в неё, как в священный текст.

— Мы вытаскиваем истину из того, что вам, боевикам, даже не видно.

— А потом пишете отчёты, из-за которых кто-то умирает.

Она наклонила голову, улыбнувшись жёстко.

— А я думала, мы продвинулись за последние дни. Ты даже научился говорить без «разрешите доложить».

— Это не значит, что я тебе доверяю.

— Приятно быть нужной. Даже если только как балласт.

— Ты не балласт. Ты опасна. А значит, полезна, но на короткой дистанции.

Прохожий в сером мундире поклонился им на ходу, и они замолчали. Стояли в полутени колонн, словно прячась от глаз Совета.

— Они дали нам задание, — тихо сказала Рин. — Слишком быстро.

— Значит, знали, что мы что-то найдём. Ещё до тоннеля.

— Думаешь, нас вели?

— Думаю, что нас выбрали. Не просто для поиска Верия. Для чего-то большего.

Он отвёл взгляд на проезжающую карету и задумчиво произнес:

— Разведка и клинок. Это не случайность.

— Они забыли, что мы умеем думать.

— Я умею думать. Ты умеешь чувствовать.

— Иногда это одно и то же.

— А иногда — причина, по которой никто не возвращается.

Он пошёл вперёд, к внутреннему двору. Рин осталась. На губах — тень горькой улыбки.

— Увидимся утром, капитан.

— Если разведка не заменит меня клоном, — бросил он, не оборачиваясь.

Она всё-таки улыбнулась. Но глубоко внутри кольнуло. Он был рядом. И всё же — далеко.