VI
Зал совещаний оказался просторной комнатой с высоким потолком, блестящей хрустальной люстрой, круглым столом на двенадцать мест и гербом, висящим горделиво во всю стену. Всё так строго, без лишней помпезности. Альбедо даже успел прочувствовать этот доблестных дух рыцарства.
Он пришел одним из первых, вместе с Капитаном разведывательного корпуса, девушкой, представившейся Эолой. Она нашла его в лаборатории и попросила проследовать на внеплановое собрание. По пути Альбедо познакомился ещё с одним важным лицом — Гертой, являющейся местным координатором и, вроде как, логистом. Странно, что её работу выполняла Магистр. Джин, видимо, только в радость нагружаться чужими обязанностями.
Герта долго со всеми здоровалась, перебрасываясь будничными фразами, в отличие от Эолы — та сразу уместилась на своё кресло и кивком указала туда, где Альбедо мог присесть. Она не похожа на остальных мондштадтцев. Серьезная, немногословная, с аристократической выправкой, заметить которую затруднения не вызывает. Ей скорее нет и тридцати, на вид совсем молодая, но чувствуется в ней отпечаток тяжелой зрелости. Стало быть, сработаться конкретно с ней в перспективе будет легко.
Все ждут единственного неявившегося Капитана. Опоздание его нельзя назвать критичным, но выдернутые из работы рыцари привычным радушием не блещут. Альбедо, чувствуя себя последним затворником, хочет вернуться в лабораторию поскорей. Но, как успели объяснить, случилось событие редкой важности.
Среди людей наблюдательный взор улавливает отличительную фигуру — она не обмундирована в официальную форму, неловко топчется почти у самого входа. Взглядом выискивает кого-то и густо краснеет щеками, когда к ней подходят рыцари — может знакомые?
«Что этот ребёнок здесь забыл?» — спрашивает себя Альбедо, но наблюдения не прекращает.
Она оказывается не человеком вовсе. Вернее, правильней обозначить расовую принадлежность к гибриду семейства собачьих, судя по миловидным, прижатым к голове, ушкам. К ней подходит Грета и здоровается рукопожатием, а та в свою очередь заходится в поклоне (что кажется Альбедо неуместным от слова совсем). Они недолго что-то обсуждают, а потом на алхимика поднимают взгляд сквозь круглые стекла очков, полный какой-то необъяснимой невинной трогательности. Замирают в любопытстве и поспешно опускаются в пол.
Женщина внезапно показывает жестом на Альбедо, что-то говорит с улыбкой и подбадривающее сжимает хрупкие, внезапно сутулившиеся, плечи.
— З-здравствуйте, — девушка неловко топчется на месте, подойдя, кусает нервно губу, — и, в общем, это Вам... да?
Альбедо поднимается, возвышаясь всего на пару сантиметров, и ему в руки аккуратно передают... портфолио?
В правом верхнем углу ровным мелким почерком — «Сахароза», и ниже список научных исследований и разработок. Бегло пробежавшими взглядом, Альбедо подмечает, что всё связанно с биоалхимией.
Биоалхамия — наука смелая и постигается матёрыми алхимиками, что пол жизни кладут на неё, приведи Селестия добиться хоть одного процента того, что добилась Сахароза. Всеми ими движут цели часто неблагородные, но без сомнения великие, которые должны окупить долгие годы стараний.
Альбедо снова смотрит на строки в портфолио.
Сахароза. Двадцать лет.
Двадцать лет. Без образования.
— Интересно, — задумчиво произносит, — на моей памяти единицы выбирали эту отрасль для изучения. Добровольно.
Сахароза кивает и оставляет без ответа. Одна сплошная неловкость. Сыграла ли тут природная скромность или фактор некой знаменитости мужчины — все же Альбедо в профессиональных кругах личность известная, но спорная. До крайности смелая и рискованная. Он ни в коем случае не приуменьшает заслуги коллег-алхимиков, но подавляющее большинство ожидаемо предпочитают консерватизм и предсказуемость научной работы, судьба которой по большей части определяется требованиями сумерской верхушки.
— Наши направления разительно отличаются, — звучит как вердикт, и Сахароза наконец поднимает глаза — большие ореховые глаза, в которых сосредоточился такой океан разочарования, что его сердце возможно бы невольно сжалось — был бы Альбедо более сентиментальным созданием.
— Я давно слежу за В-вашими статьями и понимаю, что мой уровень знаний не соответствует требованиям с... для... Вас, но...
—О, видимо, я неправильно выразился, — спохватился Альбедо, — Придание миру разнообразия посредством работы с уже существующим и создание новой жизни не стоят на одной линии. Но я не считаю, что это может стать препятствием в нашем сотрудничестве. Кроме того, — Альбедо понижает тон, чтобы слова остались распознаны только Сахарозой, — позволь поинтересоваться: какова цель?
— Вы спрашиваете меня, почему занимаюсь алхимией?
— Для чего, — он замечает, что девушка задумывается, прекрасно осознавая ответ, но, видимо, не решаясь озвучивать, — на мой вопрос нельзя ответить правильно или неправильно, поэтому, надеюсь на искренность. От этого зависит моё понимание — на что ты готова пойти при работе со мной.
Сахароза подвисает, забывая о стеснении, и с любопытством рассматривает его глаза. В её голове словно что-то щёлкает, и она порывисто произносит:
— Это круг!
Осознание накрывает быстро, и Сахароза густо краснеет, прикрывая рот ладошкой. Альбедо чувствует себя в легком замешательстве — всё же, каждый человек, связанный с наукой, немного... не от мира сего.
Но потом до него доходит.
— Кхм, ты очень наблюдательна.
— Но это же довольно очевидно, разве нет? Символ алхимического круга распознаваемый среди знающих людей...
— Строение глаз носителей Глаз Бога отличается. Поэтому, я предполагаю, что многие не придавали этому значение.
— Интересно, как потоки элементальной энергии способы изменить... — Сахароза резко утихает и вновь съёживается в собственный кокон неуверенности, — извините, если моё наблюдение показалось неуместным.
— Всё в порядке, — Альбедо успокаивающе улыбается и замечает у неё прикреплённый к воротнику Анемо артефакт, — Глаз Бога мало подчиняется логике, и его влияние на организм человека не поддаётся обнаружению. Пока, — то, как уверенно звучит последнее слово пробуждает в девушке новую волную восхищения. Это определенно смущает. Алхимик коротко кашляет в кулак и продолжает тише, — было у меня в планах провести масштабное анкетирование среди его владельцев для выявления закономерностей.
— Я тоже об этом думала: начиная от того какие факторы могут сыграть для получения и заканчивая набором характеристик носителей определённых элементов. И, знаете, многие говорят только о положительных сторонах, но возможны ли неблагоприятные условия? Неужели обрести такую силу возможно без последствий?
— Мы рассуждаем с тобой, как алхимики, руководствуемся основополагающим принципом. Чтобы что-то получить, нужно что-то отдать. Жизнь подчинённа этому балансу, этой простой и очевидной истине. Но, что невозможно отрицать — мы не знаем замыслов свыше. Поэтому, не стоит исключать факт безвозмездности такого «подарка». Не секрет, как ты его получила?
— Когда работала. Я долго анализировала причины и собственное состояние в тот день, но ничего не выявила.
Глаз Бога — та ещё загадка. Альбедо сам был удостоен им во время очередного эксперимента — столько времени прошло, даже и не вспомнит, что тогда исследовал. Не было ни эмоций, ни дрогнувшей руки. Словно прямая насмешка Богов, если действительно они стоят за этим, мол, погляди, создание той силы, что разрушает миры, это наше благословение. Распоряжайся Гео энергией, она же тебе так необходима. Как и ребёнку проклятой цивилизации, которая всё существование в нас не верило.
Что же, в таком случае, он должен поблагодарить за удобный инструмент.
— Люди идут на большие подвиги, но большинство не получают Глаза Бога. В то время, как мне... По правде говоря, он упрощает работу, но и без него мало, что изменилось бы.
— Ты необъективно преуменьшаешь свои заслуги.
— Трудно оценивать собственные результаты, — девушка неловко ведет плечами.
— Это правда так, поэтому нам важно мнение других. Если тебе интересно, то я в некоторой степени впечатлён. Это, — он возвращает портфолио обратно владелице, — то, что откроет любые двери Академии Сумеру. И то, чем ты, на удивление, не пользуешься.
— Кхм, должно быть, Вы разочарованы?
— Нет, — исчерпывающее отвечает. Сахароза коротко кивает, и они недолго остаются в тишине. Больше не такой смущающей, вполне комфортной.
Недолго, потому что вскоре объявляется высокая фигура, которая быстрым шагом доходит до своего капитанского кресла и, не поскупившись приличия ради на извинения за опоздание, бодро просит рыцарей занять надлежащие места.
Взгляд Кэйи цепляется за Альбедо. Он сидит на противоположной стороне с совершенно непринужденным лицом, но то, насколько Крио энергия беспокойно источает негативные волны — распознать их ярко способен из всех присутствующих только Альбедо, в силу своей природы, — заставляет ощутить его присутствие в непозволительной близости.
Альбедо не задаёт вопросов, даже вида не подаёт, что заинтересован, отвечает на блеснувшую звезду в глазу спокойствием. Где-то на периферии Сахароза прощается, покидая помещение, рыцари, прекращая все разговоры, встают в стойку, Эола и Герта между собой обмениваются документами...
И всё затихает.
***
— Забавно получается, — небрежно роняет Чайльд и делает глоток терпкого травяного напитка. Привёз прямиком из Гавани, как и обещал. С пустыми руками в гости не ходят.
Он полулежит на скрипучем кресле, смотрит через окно на утихающий закат над величественными стенами Мондштадта и думает. Повисшее молчание разбавляет детский смех на улицах Спрингвейла и щебетание птиц. Земли Анемо Архонта никогда не остаются в нагнетающей тишине. Всегда на периферии песни бардов, шумные разговоры, а если уйти дальше в леса — стрекотание цикад и завывания ветра — одинокие песни Барбатоса. И всё кругом дурманит разум показным спокойствием — винные ароматы и безмятежные лица. Оно шепчет — забудь о вездесущем надоедливом мире, о проблемах, о злобных людях, которыми переполнен, уходи, наконец, в долгожданный отпуск и расслабься. В старом, но прочном домике на окраине деревни.
Аяксу здесь не нравится.
— Я знаю твой подход, — говорит, переведя взгляд на Кэйю.
Сидит напротив сплошная невозмутимость. Ровная спина, ноги крест на крест, внимательный цепкий взгляд. Сколько лет знает этого человека, но ни разу не видел искренним, когда тот трезв. Только в глубоком детстве. Детстве, когда они оба наивны, любознательны и открыты их маленькому миру, а единственной проблемой были наказание родителей и соседские мальчишки. Рыжего и тощего волчонка с северных земель частенько задирали за мягкий и боязливый характер. А Аякс уже и не помнит — многое из его памяти до застелила какая-та тёмная пелена, многое, что навсегда запечаталось в глубинах подсознания, но одно он ясно осознаёт. Кэйа, не отличающийся ни более мощной комплекцией, ни, по всей видимости, умом, каждый раз приходил ему на помощь. Вроде мелочь — надавать тумаков детям, но несёт в себе куда больший смысл.
— Там, где ты роешь канавы, я иду тараном. Мне нечего тебе в такой ситуации предложить.
— А я прошу о помощи? — по привычному растягивает гласные Кэйа и улыбается. Безмятежно так, — Исключительно делюсь переживаниями с любезным другом.
Тарталья не назовёт себя проницательным человеком. Он с людьми толком не общался нормально — кулаки действовали первыми. И вернее. Но что-то ему подсказывает — хорошее настроение Кэйи напускное.
По опасному напускное. Когда творится хаос внутри, нервы на пределе, и случается...
Чашка — благо опустевшая, — с треском разбивается в руках. Не от давления — от мороза лопается, оседает льдинками на цветастом ковре.
Аякс невпечатлённо наблюдает за таяющими осколками.
— Ну будет тебе, камрад. Узнал Варка о чём-то, да, что с этого? С должности не снял, изменником не признал. Ты лучше не порть посуду тётушки Брук, в следующий раз не пустит погостить.
Кэйа выгибает бровь и мыслями явно не здесь. Когда этот шут молчит значит дело — действительно дрянь.
— Тебе гадать о его мотивах смысла нет, — продолжает Тарталья, но ответа не получает.
Кэйа молчит, долго, а потом исчезает на кухне. Возвращается легкой поступью и с недоброй ухмылкой на лице, будто не за новой чашкой ушёл — за ядом, чтобы кого-то травануть. Но на повестке дня у них всего лишь беспокойные разговоры и чай. Вино, конечно, пошло в разы лучше, но в эту встречу Кэйа отдал предпочтение молочному улуну.
Аякс повторяется, но... дело — действительно дрянь.
На круглом столе лежит письмо по центру, словно главный десерт среди конфет и пирожных. Лист большой, а содержания всего на пару строк, но они паскудно смогли выбить из душевного равновесия — на самом деле, его жалкого подобия, — Альбериха с самого утра.
«Не выпускай из города Кэйю. Ограничь обязанности. Но так, чтобы об этом никто не узнал. Особенно он сам.»
— Он хотел перестраховаться, — наконец произносит тихо, — скорее всего, вместе с Джинн.
— Почему с Джинн?
— Они наверняка общались письмами, обмениваясь новостями. Я как-то интересовался об этом, но она тактично сливалась. Лезть не стал, всё же... много личного связывает их. А случись важное — сказала бы сама.
— Это так на тебя похоже.
— Ты меня прямо параноиком считаешь, Тарталья. Личные границы близких людей я соблюдаю.
— Да? А че переобулся в этот раз и вскрыл письмо?
— Подул ветер перемен, — мрачно произносит Альберих и откидывается на спинку кресла.
— И продул видимо, — Тарталья ядовито улыбается, а Кэйа закатывает глаз. Или глаза? Что там у него под повязкой — одни Архноты ведают, — не нервируйся. Всех нас, травмированных, иногда бзики одолевают. Кому, как не мне знать, какого жить в постоянном стрессе? Впрочем, я перебил твою мысль. Что ты говорил про «перестраховаться»?
— Меня и Джинн оставили здесь, как самых доверенных лиц, в ком усомниться — опорочить товарищескую честь рыцарей. Коллектив строится на доверие, слышал о таком?
— Конечно, — Тарталья со всей серьёзностью кивает, — нам Царица каждый месяц тимбилдинг устраивает. На кладбище уважения мирового сообщества.
—... и тут он присылает крайне содержательное письмо. Без «потому что» и «зачем».
— Варка — Магистр, — начинает объяснять, как маленькому ребёнку, — босс, руководитель, начальство, не знаю, как обозвать вашу дипломатичную верхушку. Отдавать приказы без объяснений — его право.
— Варка не отдаёт приказы. Руководит, наставляет. Это ведь Мондштадт, сладкий.
— Ах, эти нежные свободолюбивые сердца... — Тарталья с придыханием подносит руку к груди.
— Не его подход — ставить перед фактом. Каждое действие он расписывает по полочкам — цель, задачи, аргументы, предполагаемый итог. А тут... ну не сходится.
— То есть, все выглядит так — либо в экспедиции Варка резко поменял своё мировоззрение, либо...
— Либо это письмо — продолжение другого, — Кэйа поджимает губы, — они обсуждали ранее. Что-то, что касается... меня?
— Ты же не чёрствый глист, а Джинн — твоя подруга. Переменившееся отношение к себе, ну, возможно бы почувствовал?
— Я мог не заметить, — он так просто пожимает плечами, что Аякс с трудом сдерживает ползущие к самой Селестии брови. Значит, вот как его Мондштадт расслабил? — у неё два перманентных состояния — серьёзность и усталость. Признаться честно, я и не помню, когда мы в последний раз общались не о работе...
— Тебе следует смотреть в оба, камрад. Хватку потеряешь.
Кэйа улыбается, но выходит как-то вымученно.
Аякс беспокойно хмурится. Слишком многого стоит это бесхитростное доверие, оказанное детям Барбатоса. В глазах Кэйи самые прочные нити дружбы морозятся от догадки. От одной догадки. Взгляд его стеклянный, застывший, такой, каким его Аякс увидел впервые — в их встречу после долгой разлуки. Неверие, удивление. Боль.
— Куда, напомни, он ушёл в экспедицию?
— В неизведанные земли.
— И че? Это всё?
— Это всё.
— Бля, какие земли? Направление? Юг, запад, вниз, поперёк?
— Он постоянно уходит в походы. В руины, в конфликтные точки. Его в городе больше нет, чем есть. Мне делать больше нечего, чтобы следить за ним по всему Тейвату? Это, знаешь ли, не так просто, как у тебя, фатуй, — последнее он уж слишком неприятно произносит — выплёвывается накопившийся яд, — Мои информаторы — ребята скромные и не такие оборзевшие.
— Я не пойму, — Аякс, впрочем, предпочитает пропустить это мимо ушей, — ты говоришь — Варка о каждом своём действии расписывает чуть ли ни эссе для отчётности, но исчез с большей частью военных сил в забытых местах? Это такой романтичный обряд у мондштадтцев?
— Он оповещает, куда уходит.
— Кому?
— Не мне. Джинн, возможно, и Капитану разведки, — Кэйа напряжённо выдыхает и собирается с мыслями, — у последней смысла нет спрашивать, не ответит. А к Джинн подкатывать с таким вопросом после этого, — кивает на письмо, — дурость.
— Собираешься его отдать?
— Варка домой вернётся. А если выяснится, что конверт был вскрыт, то будет хуже.
— Ладно, хорошо. Получается так — ваш Магистр уматывает в неизвестном направлении, забирает почти всех дееспособных рыцарей — не смотри на меня так, — ставит в известность пару лиц, за долгое время от него ни слуху, ни духу. Обо всех новостях он судачит со своим замом. Мы можем предположить, что он дошёл до каких-то мест, связанных с Каэнри'ах или, что более вероятно, с Орденом Бездны. Что-то узнает, сопоставляет факты и обсуждает их с Гуннхильдр. Но, если думать практично, то получается бред. Каэнри'ах уничтожена. Все упоминания о ней — легенды, или в крупных архивах Сумеру. Если сохранились в письменном виде.
— Мы не можем утверждать.
— Пятьсот лет прошло. Половина тысячелетия. Что-то всплыло бы.
— Кто знает? Может и всплыло, — задумчиво произносит и с прищуром косится на Тарталью, — тем людям, у которых есть власть об этом не разглашать. Что думаешь?
— Я в душе не ебу, — Чайльд простецки разводит руками, — Фатуи интересует военные технологии твоей родины, а не исторические глифы.
Кэйа смотрит испытывающие, делает глоток чая, смакует с чувством и морщится.
— Вкус странный.
Предвестник повторяет за ним, но ничего не понимает. Кэйа же с видом знатока, коим может позавидовать даже один опытный чайный сомелье, продолжает:
— Чувствуются, знаете, выдержанные нотки терпкого наебалова, Аякс.
— Ох, приплыли, здравствуйте. Быть может, Вам встречу организовать с Царицей, сир? Предполагаю, её Величество найдёт подходящий ответ в свободное воскресение.
Ох уж этот камень преткновения.
Дело всегда было в том, что Кэйа Аяксу доверяет, почти искренне, на высшем уровне неосознанности, что работает и в обратную сторону. Так было всегда — вот им от силы три года с рождения, в деревушку на окраине Снежной приезжает ребёнок — необычный, смуглый, с повязкой на глазу, а вместе с ним старший брат (по крайне мере, назвался таковым). Отец объявился намного позже, но Кэйю это ни разу не поменяло. Аякса с ним познакомила мать, и он долго присматривался к новому другу. Игрушки делить — сразу в плачь, на совместных прогулках под присмотром взрослых — чистое игнорирование. А дальше и разбитые коленки были, и первая рыбалка, и драки (дрался всегда Кэйа за Аякса, что иронично — взрослые версии себя поменялись местами абсолютно). Росли, буквально, вместе. Только на ночь их разлучали по разным домам. И моменты искреннего детского счастья, и мелкие невзгоды — всё делили на двоих.
Кэйа исчез. Будто его никогда не существовало.
Аякса, признаться, долгое время мучила уверенность, что Кэйю выдумало воспалённое сознание, когда его драли в бездне. Этакий защитный блок психики — воображаемый друг, образ чего-то светлого, надёжного, настоящего; образ, напоминающий о том, что этот мир не прогнил окончательно, что кругом господствует не только смерть и разрушение.
Когда они встретились спустя много лет по разные стороны баррикад, да и закона тоже, оба прочувствовали иронию жизни.
Пропасть тоже. Ясно разделяющие их верования, цели, ценности.
Капитан Ордо Фавониус не может доверять Предвестнику.
Шпион из уничтоженной страны мог бы довериться потенциальному союзнику?
— Тогда мне стоит следом просить политубежище, — Кэйа подцепляет печенье из вазы и надкусывает половинку.
— Что за формулировки, капитан? Не политубежище, а возвращение домой.
— Дом мой здесь, — он улыбается, даже не глумливо, — до каких-то пор.
— Дом резко перестанет быть домом, когда с вилами и факелами погонят? — Чайльд следом предупреждающее поднимает ладони, — дай Царица, что такого не произойдёт.
— На самом деле, вопрос занятый. Несколькими годами ранее мне запретили посещать винокурню не по официальным причинам, выслав все личные вещи, а я испытываю, как это называется... тоску? Бывает, прохожу рядом и думаю, что неплохо бы наведаться домой. Улавливаешь? Домой, а не в дом.
Чай остыл. Неприятно оседает на языке и горчит вместо мягкого вкуса. Сумерки давно опустились, а они продолжают сидеть в потёмках. Аякс решает позажигать свечки в комнате. Нечего глаза портить.
— Не хочу показаться ревнивым, но то, что было между нами, для тебя ничего не значит?
— Ты определённо кажешься ревнивым.
— Нет, серьёзно, я всё понимаю — время и обстоятельства играют не последнюю роль, но, камрад, я, между прочим, долго ныл матери о твоей потере.
— Да ладно, мы же всё равно смогли остаться друзьями.
— Это так, но почему он, а не я? — Чайльд по-детски топает ногой, что вызывает у Кэйи усмешку, — я тоже рыжий и богатый.
— У нас разные характеры.
— А с Рангвиндром вы пиздец как похожи.
— А ещё, мы по созвездиям не совместимы.
— Это меняет дело! А я голову ломал... Но знаешь, забавно. Ты так предан людям, чей Архонт сыграл не последнюю роль в уничтожение твоей страны.
— Но не они сами, — Кэйа по прежнему расслабленно тянет улыбку.
— Спору нет, — Аякс медленно наклоняется к мужчине, не отводя пустого взгляда, — вот только, они всегда и в любом случае будут на стороне Барбатоса. Если раскроется правда о той катастрофе, вы так и останетесь грешниками, а их божество правым. Потому что, оно, блядь, божество?
Кэйа смотрит в ответ коротко. Опускает взгляд, но держать лицо продолжает.
— Кто знает? Времена нынче меняются. Всё больше людей критикуют власть Семерых.
— Потому что спокойно. Войн нет, стабильность есть. Представляешь ли ты, как инадзумцы молятся на своего сёгуна? Где пиздец — там сразу и вера в могущество...
— Ну, в Мондштадте народ самостоятельный, — Кэйа пожимает плечами, — Барбатос для них не закон, а символ, проповедующий свободу от предрассудков, милосердие к ближнему, и... что-то там дальше по Библии.
— Вся возвышенная доброта — не более, чем следствие хорошей жизни. Когда люди перестают быть сытыми, вся принципиальность, чаще всего, бесследно испаряется. Если бы ты сам так не думал, состоялся бы у нас тот разговор?
— Ты, бля, — Кэйа выдыхает тяжело и пропускает сквозь пальцы пряди волос, — иногда душишь своей беспринципностью, в курсе? Самому не тяжело?
— Из нас двоих седеть первым начал не я, — Аякс гаденько смеётся, уворачиваясь от запущенного фантика от конфеты.
Ветер поднялся неслабый. Занавески неспокойно развиваются у открытых окон. Тарталья подходит к ним, чтобы закрыть, пока свечки не потушились.
— Твою мать, напугал! — он взвизгивает и хватается за сердце, — ты что за хуйня?!
На подоконнике сидит сокол, сжимая в лапке свёрнутый пергамент — чьё-то послание.
Предвестник — приближённое лицо самого Крио Архонта и без пяти минут один из всадников апокалипсиса, — смотрит на птицу, птица смотрит на него. Взгляд у нее такой осмысленно человеческий, что, кажется, передаёт всё презрение мира. Сокол злобно клюёт за палец, пролетая в комнату.
— Это — не хуйня. Это — Айле, — Кэйа забирает весточку и ласкового гладит его по холке, — не обращай внимание, он дурной немного.
— Буду знать, — мужчина шипит, потирая травмированный участок кожи.
— Я не тебе.
Альберих разворачивает письмо. Его тоже удивил этот неожиданный визит, но визжать... Аякс иногда бывает таким ребёнком.
Ещё что-то говорит про чужую седину.
— Тебе нужно срочно уходить?
— Проницательный такой, — Кэйа перечитывает послание и скомкывает его, убирая в карман штанов. Напоследок гладит сокола — эта зверюка почти мурлычит, но не забывает грозно поглядывать на Аякса, — и даёт ей на пробу кусочек печенья, — до скорой встречи?
— Не думаю, что скорой. Дела свои здесь я поделал. Путешествие в поисках пидораса продолжается.
— Оставь отчётик в отеле, — Кэйа сажает сокола на предплечье и подходит к окну. Аякс делает пару шагов назад, — способ получить я найду.
— Не зазнавайся, — он ухмыляется, на что ловит предупреждающий взгляд. Два взгляда, — кстати, отправитель знал, что ты здесь? Я думал, это место наше, интимное.
— Считай, что у Айле, ммм... нюх на элементальную энергию.
— Вот это да, а кто владелец?
— Тебя мой ответ не устроит.
Айле — надёжный друг и посыльный Рангвиндра — взлетает и следом теряется в темноте.
Кэйа же продолжает смотреть на спокойный пейзаж Спрингвейла.