Глава 14
Солнечный Эдем, Четвертый Порт
Соня
– Ты когда-нибудь думала, почему у нас такая жизнь? – звучит голос Киры монотонно, точно у пациента психиатрического корпуса, накачанного успокоительным. Ее глаза, усталые и сухие, разучившиеся плакать и так рано повзрослевшие, рассеянно наблюдают за напряженными тонкими пальцами, теребящими кончики веревки, завязанной на животе бантиками вместо пояса платья. Сестры сидят плечом к плечу на полу, опираясь спинами на изножье узкой кровати и обессиленно вытянув раскинутые ноги. Соня все еще держит руку на рукояти дробовика, лежащего на ее бедрах, дрожит, но уже не от ярости, а от ее остатков, которые никогда не отступают быстро. Нервы – ведь это часть тела, а тело отходит дольше, чем разум. У него тоже есть память, в которой оседает все пережитое, превращается в привычки и рефлексы, от которых чем дольше живешь, тем сложнее отделаться...
За хлипкой межкомнатной дверью, которую Соня с грохотом захлопнула минут пятнадцать назад, не утихают крики. Отец с матерью решают, кто из них больше виноват в бездарном воспитании детей, и будут продолжать это делать еще долго, пока оба не почувствуют, что пора расчехлять аптечку с лекарствами от давления, сердца, язвы и... чего у них там еще? Из их орущих глоток еще долго будут вырываться мнения о том, как сберечь младшую дочь от пагубного влияния непутевой старшей, и о том, какие меры следует принять в отношении последней, чтобы она наконец научилась знать свое место в семье. Но они не посмеют войти в комнату. Не сегодня.
Соня давно привыкла к тому, что о ней говорят так, будто ее нет рядом. Будто она не слышит. Или слышит, но не чувствует. Или чувствует, но это не важно – на ее чувства можно просто наплевать. Налившаяся кроваво-бардовым цветом левая щека копательницы горит, и следы слез все еще досыхают на воспаленной коже. Отец влепил пощечину ей не в первый раз. С Кирой он никогда не распускает руки, а вот Соне в течение жизни доставалось часто. Только сегодня все вышло из-под контроля. Девушка позволила душащим ее слезам потечь позже, а сначала ушла в свою комнату, взяла стоящий в углу дробовик, вернулась с ним в кухню, где минутой ранее пыталась заступиться за Киру, которая всего-то попалась целующейся с соседским мальчишкой, и, передернув затвор, направила дуло ружья в побагровевшее от злости папочкино лицо.
Впервые в жизни он заткнулся. Ненадолго. Ровно до тех пор, пока его дочери не скрылись за дверью комнаты, куда старшая велела им с матерью не заходить во избежание непоправимого. Потом родители снова завели свою излюбленную пластинку о том, чьи гадкие гены всему виной, и о многом другом, что для двух рыжих девчонок давно стало привычным.
– Ты о них? – Соня едва уловимо кивает головой в сторону двери.
– Нет. В целом, – отвечает Кира. – Почему нас угораздило родиться здесь? Ведь есть же люди, которые рождаются в столицах. В нормальных семьях... Они могут выбирать себе будущее. Жить счастливо...
– Ты тоже можешь, медвежонок, – подбадривает Соня, украдкой глядя на сестру и поражаясь тому, насколько она повзрослела.
В Кире что-то начало меняться недавно. Раньше она напоминала существо, у которого вырвали позвоночник, сделали бесхребетным и лишенным хоть какой-то власти над собственной жизнью, от чего Соне всякий раз, когда она это замечала, становилось горько и больно. Сопутствующая жертва... Так называют солдаты беспомощных гражданских, которые невольно попадают под перекрестный огонь, лишенные возможности защитить себя или сделать хоть что-то. Кира стала сопутствующей жертвой в противостоянии, где вместо пуль стреляют словами, ранящими душу. Но теперь, кажется, она выбрала сторону.
– Сегодня ты защищала свое, – добавляет копательница. – Молодец.
– Потому что я уже не маленькая. И целоваться... это же... не плохо вроде?
Соня улыбается, треплет сестру по волосам и, наконец, кладет оружие на пол.
– Это очень даже хорошо. Если мальчик тебе нравится.
– Очень нравится! – Глаза Киры вспыхивают огнем – пламенем воскресающей воли и готовности сражаться за нечто ценное. Пусть влюбленность в пятнадцать лет и чепуха, но подросткам она часто кажется самым значимым, что случилось в их жизни.
– Тогда делай с ним, что хочется.
– Даже секс?! – Кира расширяет веки одновременно со страхом и восхищением.
Соня хмыкает, раздумывая, как бы лучше ответить и не насоветовать ерунды. Затем делает умное лицо.
– Ну, этим лучше заниматься с кем-то, в ком будешь точно уверена. И вообще-то тебе пока рановато.
Кира озадаченно поджимает губы, отворачивается. Соня молчит, но с ехидной приятельской издевкой мысленно посмеивается сама над собой:
«В ком будешь точно уверена? Серьезно? Подруга, вспомни свой первый раз в пьяном угаре на заднем сидении вездехода с парнем, которого ты даже не запомнила!»
Что ж, в ее прошлом было много нелицеприятных моментов, которые девушка предпочла бы переиграть. Но младшей сестре знать об этом необязательно.
– Ты не ответила на вопрос, – произносит Кира опять с грустью. Огонек радости угас в ней, едва вспыхнув, и будто бы по инерции слегка поправившееся настроение Сони тоже проваливается в пропасть.
– На какой?
– О том, почему мы родились здесь и живем этой жизнью. Разве мы плохие? Разве заслужили все это?
«Вечные вопросы, на которые нет ответов ни у одного неудачника, выброшенного на задворки бытия... Добро пожаловать, Кира. Ты теперь тоже доросла до этих вещей. Скоро еще начнешь проводить целые вечера в мыслях о том, есть ли у тебя хоть малейший шанс выбраться в нормальную жизнь и стоит ли вообще пытаться?..»
Раздумья Сони пропитаны горькой иронией, но она ничего не говорит вслух. Быть старшей сестрой сложно. Еще сложнее пытаться быть опорой, когда у самой ее никогда не было.
– Я просто не понимаю, – продолжает Кира. – В школе нам говорят, что древние люди верили в богов, в какие-то высшие силы, которые управляли их судьбами. Но если они вдруг и сейчас есть, то как решают, кто заслуживает счастья, а кто нет? Я ведь еще даже не успела ничего сделать. Ни плохого, ни хорошего...
– Это все сказки. – Соня мрачно хмурит лоб. – Нет никаких богов. Просто кому-то повезло, кому-то нет. Но знаешь почему так даже лучше? – Она поворачивается лицом к сестре, берет ее за руки и смотрит в глаза.
– Почему?
– Потому что мы сами вольны распоряжаться своей судьбой. А значит, можем изменить свою жизнь так, как хотим. Просто на это требуется время...
Последняя фраза звучит натянуто, и копательница отворачивается. Кира больше ничего не говорит, некоторое время они сидят молча. Крики за стеной постепенно стихают, и лишь отдаленные шумы улицы, проникающие через приоткрытое окно, нарушают тишину. Соня с огромной радостью предпочла бы сейчас рухнуть в кровать и проспать до вечера, но стрелки часов едва достигли полудня, а остаток дня обещает быть неспокойным. Когда дрожь в теле окончательно утихает, девушка поднимает с пола дробовик и встает на ноги.
– А знаешь, я думаю, нам уже терять нечего, – заявляет она, глядя на сестру с хитрой улыбкой. – Сегодня мы с ребятами едем в Варрус. Если хочешь, я могу взять тебя с собой.
– Что?! – Глаза Киры превращаются в две огромные монеты. – Ты серьезно?! Мне можно?!
– Ага. – Соня кивает и расплывается в улыбке еще шире.
Они покидают комнату решительно, в настроении, которое можно было бы назвать приподнятым, если бы не напряжение, вновь сковавшее тело обеих. Из кухни доносится шуршание и позвякивание утопленной в кружку чайной ложки. Кто-то из родителей пьет чай или успокоительное, а возможно, даже они оба – опустошенные и лишенные сил, но все еще способные попытаться встать на пути у взбунтовавшихся дочерей.
Однако все случается иначе. В кухне сидит мама спиной к выходу, и когда девушки проходят мимо нее, сгорбленная от груза повседневных тягот женщина даже не оборачивается. Но когда они выходят во двор и останавливаются у крыльца в ожидании парней, которые должны вот-вот приехать, мать с видом преданной побитой собаки выходит следом. Мозолистыми руками она держит пухлый сверток из грубой серой ткани и, подойдя к сестрам, протягивает его перед собой.
– Я... собрала еды, – запнувшись, проговаривает мама.
– У меня есть пайки Гильдии, – холодно заявляет Соня, но чувствует, как к горлу снова подкатывает ком.
– Домашняя еда лучше. – Мама не смотрит ей в глаза. Возможно, в коем-то веке она почувствовала себя неправой, но гораздо более вероятно, что ее просто настиг страх. Страх, что Кира тоже начнет отдаляться, и что давление и упреки больше не сработают ни для одной из дочерей. Привычка ценить потерянное, наверное, самый древний изъян человеческой природы. И он безжалостно настигает всех: кого-то раньше, кого-то позже. Именно поэтому Соня забирает сверток из рук матери, но не решается благодарить, боясь, что, ответив признательностью на добрый жест, даст повод думать, что мост в ее душу все еще открыт и в нее можно входить без разрешения, топтаться грязью, пытаться передвигать все на свой лад и воровать веру в себя.
– Берегите друг друга, – слезливо произносит мама и, сгорбившись еще сильнее, отворачивается. Потом скрывается за дверью дома.
Соня смотрит ей вслед, ощущая странное сочувствие, на которое, казалось, нет больше ни капли сил. Ни капли желания. После всех слов, которые мать с отцом наговорили ей за последние годы, девушка думала, что способна ответить им только ненавистью и яростью. Но, похоже, родственные связи не так просто рвать, как кажется на первый взгляд...
Отдаленный рев двигателя вырывает Соню из оцепенения. Она поворачивается спиной к родительскому дому, смотрит вдаль на стремительно приближающийся вездеход и вдруг чувствует, что манящая свобода стала ближе к ней как никогда. Нечто, обязывающее ее липкими путами возвращаться сюда, оборвалось сегодня. Может быть, причина в том, что Кира впервые собирается тоже сесть в машину копателей, и обезумевший от злости отец не тащит ее за шиворот обратно в дом. Но, скорее всего, Соня просто поняла, что с нее хватит.
Когда они с Кирой направляются к вездеходу, вопросительные и полные недоумения взгляды парней вполне ожидаемы. Сегодня совсем не подходящий день, чтобы знакомить младшую сестру с тонкостями работы старшей. Ведь в Варрус они едут не просто так, а чтобы провезти через границу большую партию контрабанды и продать ее бандитам. Едва Соня об этом вспоминает, как сама замирает от страха и думает, что совершает чудовищную глупость. Но отступать уже поздно. Она не посмеет теперь отобрать у сестры надежду, едва подарив ее.
– И как это понимать? – спрашивает Максим, наблюдая за тем, как Кира с лицом, полным детского восторга, взбирается на заднее сидение.
– Пожалуйста, Макс, – взмаливается Соня негромко, остановившись возле машины. – Я не могу оставить ее дома сейчас.
Взгляд парня бегло, но внимательно скользит по щеке соратницы, все еще красной после пощечины, хмуро оглядывается на Киру, которую уже начал развлекать беззаботной болтовней Дэн, затем крутит головой:
– Мы не можем сегодня. Ты знаешь.
Раздражение, казалось, полностью выдохшееся, закипает внутри Сони с новой силой, но она сжимает кулаки, чтобы его сдержать. А чего, собственно, она ожидала от Макса? Вечно предусмотрительного, правильного и занудного. У них с Дэном тоже судьба не сахар, но им никогда не понять, что значит заботиться о ком-то.
– Она никому ничего не расскажет. Я прослежу...
– Поездка может быть опасной, – парирует тот, не дослушивая. – Если что-то пойдет не так, последствия коснутся всех. В том числе и ее.
– Понимаю. Но прошу тебя поверить, что дома сейчас у нас полное дерьмо! К тому же я уже пообещала, что возьму ее с собой. Ну, пожалуйста!..
Парень еще раз оглядывается на радостно болтающую с Дэном Киру. Лицо старшего в команде, на котором тучи вообще редко рассеиваются и которое часто сводит Соню с ума, каменеет на некоторое время выражением сомнения. Затем Макс согласно кивает и говорит:
– Все под твою ответственность. Проинструктируешь, как новичка, введешь в курс дела максимально обтекаемо. Без подробностей.
– Спасибо! – Мимолетный порыв заставляет девушку наклониться вперед и поцеловать парня в щеку. Она никогда так не делала раньше и теперь сама пугается, что позволила себе подобное, поэтому сразу же прячет взгляд и пулей влетает на место рядом с сестрой.
Вездеход трогается.