Глава 4
Солнечный Эдем, Четвертый Порт
Елена
В этот раз пробуждение наступает резко. Мои веки распахнуты, перед глазами застыл бледно-красный бугристый потолок маленькой комнаты с тонкими сплетениями паутины в углах. Кажется, я уже видела его, на редкие мгновения вырываясь из бессознательного мрака, в котором мелькали тусклые картины сновидений. Мой мозг все еще пытается цепляться за их отголоски, будто надеясь нащупать что-то важное, но с каждой секундой реальность становится все более реальной, а ощущения блекнут, как отзвучавшее эхо. Затея вспомнить что-либо о себе и своем прошлом вновь заканчивается ничем, напоминая попытку силой мысли сдвинуть десятитонную бетонную плиту. Я раздражена и едва слышно ругаюсь.
Чертовы провалы в забытие, как же они меня достали... Всякий раз, просыпаясь, мне приходится выуживать из памяти последний клочок воспоминаний и наспех разбираться, где я оказалась. Это начинает изрядно действовать на нервы, но теперь появляется ощущение, что все закончилось. Мое тело... В нем что-то изменилось. Будто все время с момента первого пробуждения организм отчаянно пытался вновь научиться управлять собой, и ему, наконец, это удалось.
Я приподнимаю голову и осматриваю себя. Вижу серую застиранную сорочку, подол которой тянется ниже моих колен. Она великовата мне, и я подтягиваю лямку на плече, стараясь сильнее прикрыть грудь. Затем оглядываюсь.
В комнате нет ничего, кроме кровати и единственного дверного проема, из которого доносится плеск воды и озорное позвякивание. Стены неровные, цвета глины. Пол застелен цветастым ковром. Воздух пыльный и слегка отдает затхлостью.
Я осторожно поднимаюсь с постели. Тело слушается хорошо, и усталость больше не чувствуется. Опускаю ноги на ковер, грубые ворсинки впиваются в кожу, словно тонкие иглы, однако это ощущение приятно. Выхожу из комнаты.
Снаружи помещение побольше. Оно заставлено и завешано по всему периметру простенькими шкафчиками, которые, очевидно, когда-то были белыми, но сейчас пожелтели от времени. Пол, стены и потолок того же бледно-красного оттенка. В центре стоит небольшой стол, под него задвинуты несколько табуретов, а на нем взгромоздился большой железный таз с мыльной водой, в которой энергично полощет посуду женщина.
С виду ей лет тридцать пять – сорок. Волосы темно-русые и густые собраны в хвост. Лицо красивое, но взгляд суровый и как будто измученный, черствый, как корка залежавшегося хлеба, и дикий, как у зверя, ждущего прихода охотников. Тело незнакомки худое, но в предплечьях, торчащих из рукавов бежевого платья, играют развитые сплетения крепких мышц. Вся ее внешность смотрится строго и холодно, от чего я невольно напрягаюсь.
– Проснулась? – спрашивает она. Голос звучит грубо и громко, а глаза оценивающе осматривают меня с ног до головы.
Я молчу в нерешительности, чувствуя смущение. Кажется, женщина не очень рада моему присутствию.
– Не стой как статуя, проходи. – Она вновь роняет взгляд в таз и, продолжая бодро работать руками, представляется: – Меня зовут Аггай. Я врач. Работаю в местном госпитале. А ты вроде бы Елена?
Сделав пару шагов к столу, останавливаюсь и киваю:
– Да.
– Фамилия есть?
– Нет... Не помню...
– Прекрасно. – Аггай вынимает руки из воды, обтирает их небольшой серой тряпкой. Затем в ее пальцах появляется и вспыхивает желтоватым светом маленький фонарик. – Присядь-ка. Тебя привезли ко мне без сознания и в бреду, который длился почти двенадцать часов. Вероятнее всего, это результат теплового удара или инфекции. Я вколола тебе антибиотики и солевой раствор, но лучше исключить повреждение головного мозга.
Осторожно вытянув из-под стола табурет и не говоря ни слова, я присаживаюсь. Ослепляющий луч света тут же устремляется мне в глаза. Грубые сырые руки, пахнущие каким-то химическим средством, бесцеремонно хватают меня за подбородок и слегка поворачивают голову в разные стороны.
– Как себя чувствуешь?
– Нормально... Вроде бы...
– Головокружение? Тошнота? – Блеклые глаза хозяйки внимательно и хмуро буравят меня.
– Нет.
– Хорошо. – Женщина убирает фонарик в карман, пришитый спереди к платью, и в этот момент что-то происходит. Ее губы вдруг трогает едва заметная улыбка, моментально превращая черствость на лице в теплоту. – Тебе повезло. Максим и его друзья хорошие ребята. Другие бы вряд ли стали возиться...
– Максим... – вырывается у меня тихо. – Они где-то здесь? – Я озираюсь, запоздало понимая, что выгляжу глупо. В этой комнатке можно было разве что спрятаться в хлипких кухонных шкафчиках.
– Они были здесь до утра, потом уехали в пустыню, – поясняет Аггай. Ее взгляд все еще пристален. После секундной заминки она спрашивает: – Ты что-нибудь вспомнила? Кто ты? Откуда?
Умоляя память дать мне хоть кроху информации, я морщу лоб, затем раздосадованно закусываю губу.
– Нет... Помню только, как очнулась... Там, где меня нашли... Помню, что долго ехали сюда...
– Да. Ребята мне все рассказали. – Женщина хватает таз с посудой и переставляет его на один из шкафчиков, затем выдвигает табуретку и садится за стол напротив меня. – Эр сетхир ман тэй. Что это значит?
Я вздрагиваю. Аггай произносит фразу на другом языке, который вызывает у меня целый шквал ощущений. Что-то близкое сердцу и разуму звучит в нем, заставляя упрямую память податливо шевелиться. Этот язык будто роднее мне, чем тот, на котором говорят здесь, хотя последний я тоже хорошо знаю. Но еще больше меня будоражит сама фраза. Впервые я не испытываю сомнений в том, что эти слова значат что-то очень важное. Я буквально вгрызаюсь в них мысленно, пытаясь взять штурмом спрятанные за стеной амнезии воспоминания, но дальше ощущений продвинуться не удается.
Хозяйка пытливо смотрит на меня.
– Кожа с расколотым Солнцем, – выговариваю я.
– Что? – Лоб Аггай непонимающе хмурится.
– Кожа с расколотым Солнцем. Так переводится эта фраза.
Озадаченность на лице моей собеседницы достигает апогея.
– И какой в ней смысл? Ты повторяла это постоянно, когда была без сознания.
Я вновь пытаюсь откопать хоть что-то в чернеющей пропасти своей памяти, но в итоге сдаюсь:
– Не помню.
Теперь Аггай выглядит разочарованной.
– А что это за язык? Наши устройства для перевода его не знают, хотя в них занесены все языки старого мира, на которых говорят в Пустых Землях.
Я пожимаю плечами и злюсь на себя, что не могу ответить ни на один вопрос.
– Простите. Мне очень хочется вспомнить хоть что-то, но не могу. Все вокруг незнакомо... Я даже не знаю, какой сейчас год и что вы имеете ввиду, когда говорите про старый мир...
Женщина молчит, продолжая сверлить меня взглядом. Я вижу, как в нем происходит колебание, борьба разных чувств: тревоги, любопытства и жалости. С каждой секундой мне становится все более неловко, в воздухе растет напряжение, но затем Аггай говорит:
– Сейчас пятьсот двадцать четвертый год. Летоисчисление в Эдеме идет от Дня Опустошения, то есть от дня гибели старого мира. Если верить историкам, людьми когда-то была заселена вся планета. Их цивилизация достигла высокого уровня развития, но потом случилась Древняя Война. Сегодня уже никто ничего не знает о тех событиях. Известно лишь, что почти все живое каким-то образом было уничтожено. Доказательством тому служит бесконечная мертвая земля и руины древних городов, которые потрошат копатели. В остальном старый мир – это большая куча версий и догадок ученых. А простым людям вообще на все это плевать...
Хозяйка замолкает ненадолго. Я вижу в ее глазах грусть, которая быстро сменяется искренним изумлением.
– Если бы тебя привез ко мне кто-то другой, ни за что бы не поверила, что человека, подобного нам, нашли в Пустых Землях. Я и Максу то сперва не поверила. Думала, Денис подцепил какую-то девку в Варрусе в очередной раз. – Аггай криво усмехается. – Но потом ты начала бредить на этом странном языке и... В общем, надеюсь, со временем ты что-то вспомнишь.
– Разве так удивительно, что меня нашли там? – спрашиваю я. – Дэн рассказывал мне про стервятников. Они вроде бы – люди? Я могу быть одной из них?
Женщина на секунду задумывается, затем отвечает уверенно:
– Возможно. Но если это так, то твоего племени жители Солнечного Эдема никогда прежде не встречали. Видишь ли, стервятники уже давно утратили человеческий облик. Многие даже не умеют разговаривать и подчиняются лишь инстинктам, как животные. У них и дети уже много поколений рождаются с клыками и когтями. Те, что более-менее похожи на людей, живут маленькими племенами, в которых процветает инцест. Ну, ты понимаешь... Кровосмешение.
Я киваю.
– Из-за этого все они поражены уродствами, и большая часть племен – каннибалы, которые охотятся на других стервятников или копателей.
Хозяйка кривится в гримасе отвращения, но затем сразу улыбается, а я вновь поражаюсь, насколько улыбка преображает ее лицо из отталкивающе строгого в приветливое и добродушное.
– Я к тому, что ты совсем не похожа на стервятников, – продолжает она. – И Макс уверяет, что нашел тебя в закрытом помещении глубоко под землей, где были уже давно слежавшиеся и окаменевшие завалы. Все это странно, но... Планета огромна, а копатели отъезжают от Солнечного Эдема максимум на тысячу километров, поэтому, кто знает, что там дальше...
Повисает тишина, мы молчим, Аггай смотрит на меня, будто ждет новых вопросов. Меньше всего мне хочется злоупотреблять гостеприимством незнакомого человека, но желание разузнать о местной жизни пересиливает, и я спрашиваю:
– Вы можете рассказать подробнее о Солнечном Эдеме? Как он устроен? Какие здесь законы? Правила?
Женщина некоторое время медлит, размышляя. Ее взгляд становится сосредоточенным.
– Попробую. Но это будет очень кратко, и тебе все равно придется во многом разбираться самой.
***
Мы говорим еще долго, и в какой-то момент у меня появляется ощущение, будто Аггай – моя давняя подруга. Показавшаяся мне вначале грубой и неприветливой женщина вдруг оказывается открытым человеком, настолько простым, что говорить с ней получается даже легче, чем с болтуном Дэном. Она терпеливо отвечает на мои вопросы, и лишь в ее глазах я вижу глубоко въевшуюся усталость и тяжесть навалившейся на плечи нелегкой жизни.
За время нашего разговора мне удается узнать достаточно, чтобы получить обобщенное представление о месте, в которое я попала. Солнечный Эдем – объединение четырех независимых городов, которые называют столицами. Главенствующее положение среди них уже много лет удерживает Варрус – самый крупный и самый влиятельный город, власть в котором принадлежит Владыке. Последние тридцать лет эту должность занимает некий Эвилис Кальдерон – судя по рассказу Аггай, весьма одиозная личность. И хотя многое мне пока остается непонятно, я уясняю, что от тех, кто служит ему, лучше держаться подальше. Кажется, Соня пыталась меня предупредить о том же.
Другие столицы – Гарфурд, Хиллвиль и Криетрон – формально сами по себе и не подчиняются Владыке. Сначала я не понимаю, что их связывает, но Аггай продолжает рассказ, и в реальности все оказывается сложнее. У каждой столицы есть технологии, которые необходимы другим. Криетрон занимается выведением устойчивых к окружающей среде растений и животных. Это нужно всем, чтобы не умереть с голоду в пустыне. В Хиллвиле самая передовая медицина. Варрус специализируется на кибернетике и микрочипах. А Гарфурд – странное место, где авторитарная власть принадлежит женщинам, обеспечивает Солнечный Эдем развлечениями, что, как оказывается, весьма востребовано.
И еще есть Порты. Каждый из них имеет порядковый номер и находится под патронажем одной из столиц. Самое грязное и вредное, но порой ключевое производство вынесено в Порты, и за право их эксплуатировать города постоянно конкурируют. Аггай даже упоминает какой-то Турнир, который проводится один раз в десять лет между столицами по древнему закону неких загадочных Неприкосновенных, но я не успеваю ничего узнать об этом, так как моя собеседница прерывает разговор, сославшись на необходимость закончить домашние дела.
Она выдает мне полотенце и одежду: серые просторные штаны, такую же серую рубаху и обувь, похожую на чешки с жесткой подошвой. Затем провожает в соседнюю комнату, где стоит еще одна кровать, пара старых платяных шкафов, большой сундук и показывает на узенькую неприметную дверь.
– Это гигиеническая комната. Тазы я уже наполнила водой. Мыло на полке.
Аггай удаляется обратно в кухню. Я открываю дверь и вижу перед собой маленькое помещение. Стены выложены из грубого неотесанного камня рыжего цвета, на таком же каменном полу стоят два больших железных таза с водой, между ними виднеется сливное отверстие. Справа к стене приделана узкая полка, на которой лежит бесформенный коричневый кусок мыла. Все эти предметы, как и вообще все в интерьере дома, мое сознание легко узнает, но отмечает, что условия здесь совсем паршивые. Однако выбирать не приходится. Я снимаю с себя сорочку, укладываю чистую одежду на полку и приступаю к омовению.
Вода в тазах прохладная, приятно освежает, и лишь ощутив ее ласковое течение по коже, я забываю об отсутствии комфорта. Кажется, по этому ощущению прикосновения воды соскучилась каждая частица меня, и в этот миг приходит понимание, как на самом деле мало нужно человеку, чтобы испытать радость. Полностью опустошив тазы, я натираюсь полотенцем, одеваюсь и выхожу в комнату. На глаза попадается зеркало, приделанное к двери платяного шкафа. Я вспоминаю, что с момента пробуждения в пустыне так и не получила возможность увидеть саму себя. Чувствуя, как захватывает дух, подхожу к зеркалу.
Из отражения на меня смотрит молодая девушка. Я вдруг неожиданно легко вспоминаю свой возраст – двадцать четыре. У меня худощавая фигура, которая тонет в просторах рубахи и штанов, большие синие глаза, начинающая шелушиться после солнечных ожогов кожа и длинные волосы. Они мокрые и от того потемнели, но я знаю, что когда они высохнут, то станут холодно-белыми, как снег, и идеально прямыми.
Память внезапно вспыхивает обрывками видений. Так резко, что я невольно хватаюсь за виски.
Обгоревшие, выщербленные останки зданий, развороченный асфальт, люди в черном обмундировании с оружием... Я слышу стрекот. Знаю, что это звук, отнимающий жизни. Он повсюду, совсем близко и далеко. Ощущаю в воздухе запах гари, мертвой плоти и крови... Вижу мертвецов с застывшими лицами и стеклянными глазами... Энергия ненависти и животного ужаса пропитывает все...
Видения прекращаются также быстро, как начались. Я вновь вижу перед собой зеркало, только теперь стою на коленях. Мое дыхание частое и дрожащее, лицо бледное, но слабости в теле, как прежде до этого, нет.
В голове начинают роиться вопросы. Неужели просыпается память? Или это всего лишь игры разума? Что за место, очерненное и окровавленное войной, мне привиделось? Там был какой-то город, но совсем не похожий на примитивное поселение, в котором я нахожусь сейчас...
Тряхнув головой, словно пытаясь усмирить взметнувшийся вихрь мыслей, встаю на ноги. В этот момент из комнаты, где мы разговаривали с Аггай, до меня доносятся приглушенные голоса и какая-то возня. Я подхожу к дверному проему, слышу:
– Ганс, перестань! Мне сейчас не до этого!
Узнаю голос хозяйки, только звучит он полушепотом, с придыханием. Гремят шкафчики, звякает посуда. Я аккуратно перешагиваю через порог.
Аггай сидит на столе, стиснутая в крепких объятиях какого-то мужчины. Ее лицо полыхает, дыхание учащенное. Он елозит губами по ее шее, а руками, запущенными под подол платья, – по бедрам. Увидев меня, женщина тут же меняется в лице, испуганно отталкивает мужчину, слезает со стола и встает, как вкопанная, с видом смущенной девочки.
Незнакомец удивленно смотрит на меня. Он худой, высокий, заметно старше Аггай. Лицо вытянутое, впавшие, как и глаза, щеки покрыты жесткой щетиной. Губы тонкие и потрескавшиеся, волосы бледно-русые, будто выцветшие, с проблесками седины на висках. Одет он в уже знакомые мне серые штаны и рубаху. На шее подвязан цветастый платок – такой же, как те многочисленные платки, которые я видела вчера на лицах местных жителей.
– Простите. – Я тоже смущаюсь и опускаю взгляд.
– Елена, это Ганс, – через чур суетливо представляет гостя Аггай, затем грозно смотрит на него: – Ганс, это Елена. Подруга Макса, которая, как я тебя уже предупреждала, временно живет у меня.
– Привет! – Мужчина лучезарно улыбается. Похоже, он единственный здесь ни капли не смутился.
– Здравствуйте. – Я тоже невольно приподнимаю уголки губ, все еще чувствуя жар в лице.
Неловкая пауза застывает в воздухе, но Ганс быстро разряжает обстановку.
– А мы как раз собирались пообедать! – радостно объявляет он и тут же получает затрещину от Аггай.
Впрочем, сияющие глаза хозяйки и ее тщетные попытки скрыть улыбку говорят о том, что она совсем не сердится. Мне от этого становится смешно, и я невольно подношу рукав к губам.
Странно, но в этот миг будто сам воздух становится уютным и теплым. Аггай приглашает меня за стол, на котором через минуту взгромождаются тарелки и сковорода с чем-то пахнущим так, что от голода сводит скулы, а от наслаждения начинает кружиться голова. Мы едим, разговариваем, Ганс шутит, заставляя всех смеяться, и меня вдруг окутывает ощущение, которое я испытывала разве что в жизни, утраченной вместе с памятью. В доме со мной два совершенно незнакомых человека, которые вообще неясно почему до сих пор не выставили меня прочь – чужую, странную и бесполезную. Но им удается каким-то образом в этом суровом полумертвом мире, среди серости рубах и угрюмого молчания респираторов, в дыму труб и жерновах тяжелой работы создать атмосферу, которая греет мне сердце.
Я чувствую себя как дома.
***
Следующие два дня проходят без обмороков и плохого самочувствия. Тем не менее Аггай каждое утро с фанатичной настойчивостью всовывает мне под мышку градусник и лишь после этого разрешает заняться делами, которых у меня внезапно появляется много. Хозяйка не настаивает, но я вызываюсь ей помогать с домашними хлопотами и к вечеру первого дня уже вместо нее полощу тарелки в тазу с водой, разбавленной жутко вонючим средством. А еще мне удается поучаствовать в приготовлении еды, которая у Аггай получается фантастически вкусной.
Но все это время я чувствую себя как-то странно. Память так и не возвращается, и быть здесь, не зная ни саму себя, ни своего прошлого, – все равно что родиться заново в незнакомом месте, но осознавать, что где-то позади осталась другая жизнь, в которой есть нечто важное. То, что привело меня сюда...
«Кожа с расколотым Солнцем».
Эта фраза не дает мне покоя с того дня, как я впервые ее услышала от Аггай. Она, будто заноза в мозгу, неустанно саднит чувством почти ключевой значимости, словно самое важное, что я должна разгадать. Но у меня не получается вспомнить даже название языка, на котором эта фраза слетала с моих губ в беспамятстве. Ночами я долго не могу уснуть, раздумывая над всем, что со мной произошло, и начинаю понимать озабоченность окружающих. Если мир превратился в руины больше пятисот лет назад, то как я могла оказаться в том странном месте под землей? Как выжила без еды и воды? Черт, да на мне даже одежды не было...
Все это очень странно, но обсудить свои мысли я могу только с Аггай, которая лишь разводит руками. Максим, Дэн и Соня так и не приехали обратно из Пустых Земель, и теперь мы с хозяйкой еще гадаем, для чего они вернулись туда так срочно. Вечерами нас навещает Ганс, принося с собой хорошее настроение, несмотря на его усталый вид. Они с Аггай встречаются недавно, и на второй вечер я выхожу побродить по Порту, чтобы дать им возможность остаться наедине. Удается это сделать мне, лишь выслушав целую лекцию о том, как важно сторониться бродяг и вооруженных людей. В конце концов на мое лицо натягивают цветастый платок – средство защиты от вредного дыма, который продолжает валить темными клубами из заводских труб. Только после этого я оказываюсь за порогом.
Небо перед закатом красивое. Марево на горизонте, расширяясь во все стороны по небосводу, постепенно меняет краски от насыщенно красного к оранжевому, а затем холодеет, сливаясь с темнеющей синевой. Даже превратившись в мертвую пустошь, Земля все еще умеет творить неповторимую первозданную красоту.
На улицах Порта много людей. Они возвращаются домой с работ, заканчивают свои дела, тащат в руках тяжелые канистры с питьевой водой, которую, как рассказала Аггай, здесь разливают лишь в определенном количестве по нормам на человека. Вдоль улиц колесят вездеходы копателей – такие же ржавые и громкие, как у Максима. В какой-то момент один из них выезжает из-за поворота на большой скорости, и я слышу крики. Юные голоса, в которых отчетливо звучит паника.
Прохожие останавливаются у края дороги, с любопытством заглядывая в несущуюся мимо машину. Женщины спешно уводят с улицы детей или закрывают им руками глаза. Когда вездеход, поднимая клубы пыли, проезжает мимо меня, я вижу в его кабине лежащего на заднем сидении парня. Его майка сочится кровью в области живота. Молодое, почти детское лицо белое, как свежая бумага, глаза остекленевшие, а голова лежит на коленях другого парня, который прижимает к ране бедняги тряпку. За рулем сидит девчонка, совсем юная – подросток. По ее щекам текут слезы.
– Милостивая смерть... На стервятников нарвались, – слышу я бормотание у себя над ухом.
Украдкой оборачиваюсь. Вижу пожилого тощего мужчину, провожающего несчастных обреченным взглядом.
– Четвертые уже за сегодня. Сопливые еще... – добавляет он сам себе. – Заберет пустыня... Уж не довезут до госпиталя... Куда только смотрит Гильдия, когда набирает таких салаг?..
Старик разворачивается и уходит, я тоже продолжаю свою прогулку.
В голове всплывают рассказы Дэна об опасностях, с которыми копателям приходится сталкиваться в Пустых Землях. Странно, но увиденное не испугало меня ни капли. Ни жуткое бледное лицо умирающего парня, ни его изувеченный живот. Я лишь отметила про себя, что его уже не спасти, еще до того, как об этом сказал мужчина. Однако укол тревоги меня все же кольнул. Судя по бормотанию старика, это не первый экипаж, ставший сегодня жертвой стервятников. Максим и его друзья ведь сейчас там, в пустыне. И пусть я их совсем не знаю, но что-то во мне переживает за их жизни.
На ближайшем повороте я сворачиваю и вижу приземистый каменный дом, отличающийся от других построек большей площадью. Рядом с ним стоят мужчины в зеленых рубахах с черно-красными шевронами – такими же, как на обмундировании солдат, охранявших здание Представительства. Эти тоже вооружены, но лишь пистолетами в кобурах на ремнях и выглядят весьма расхлябано. Рубахи расстегнуты, не заправлены, лица пьяные, красные и лоснятся от пота. С ними стоят несколько женщин в серых невзрачных платьях, но с накрашенными алым губами и нарумяненными щеками. Солдаты лапают их руками за интимные места, смеются и прикладываются к бутылкам.
Следуя совету Аггай, я спешу убраться от этого места подальше. Брожу бесцельно еще около часа, но кроме глиняных домов натыкаюсь лишь на охраняемое броневиками здание Представительства и на железнодорожную станцию, с которой, судя по табличкам, поезда ходят только в Варрус. Когда становится совсем скучно, я возвращаюсь домой.
– Как прогулка? – спрашивает Ганс.
Они с Аггай сидят за столом и играют в какую-то непонятную мне игру с фишками на деревянной доске. Я выдавливаю улыбку, неопределенно пожимаю плечами.
– Унылое зрелище, правда? – с пониманием усмехается мужчина.
Ганс не знает всех подробностей моего появления в Эдеме, но о том, что я потеряла память, осведомлен.
– Там проезжал вездеход с раненым парнем, – рассказываю я, избегая ответа на вопрос. – И люди говорили, что сегодня из пустыни приезжает много раненых.
Лица моих собеседников мрачнеют, но удивленными не выглядят. Аггай поясняет:
– Тебе повезло увидеть Пустые Земли спокойными, но они не всегда такие. Бывает, что долгое время все тихо, но потом обязательно что-то происходит там... Надеюсь, с Максом и его ребятами ничего не случится. – Она задумчиво отводит взгляд в сторону и тяжко вздыхает.
– Сыграешь с нами? – после недолгой паузы спрашивает Ганс, как всегда стараясь разрядить тревожную обстановку. Его уголки губ приподнимаются, а вместе с ними и мое настроение.
Я подхожу к столу, склоняюсь над доской. Спрашиваю:
– Что за игра?
Мужчина открывает рот, чтобы ответить, но в этот момент входная дверь вдруг с грохотом распахивается, и мы вздрагиваем.
В дом вваливаются двое. Я вижу коротко остриженные головы, крепкие тела в зеленых рубахах с красно-черными шевронами, слышу грубый и наглый голос, громко ругающийся отборной бранью. В пороге дома Аггай стоят солдаты, которых еще недавно я видела на улице с размалеванными девицами. У одного из них в верхней части лба порез, из которого кровь обильно стекает по лицу и капает с подбородка.
– Додсон! Хорошо, что ты дома! – горланит он, глядя на Аггай. Затем его взгляд цепко осматривает кухню.
Мужчина уже не молод – с виду ему лет пятьдесят, виски седые, по щекам тянутся линии морщин, но взгляд все еще опасный, а под рубахой угадываются выпирающие мускулы. Его спутник моложе, но ненамного, с большим горбатым носом и маленькими колючими глазками, затуманенными хмелем. Всем своим нутром я чувствую, что с этими двумя шутки плохи.
Аггай вскакивает от неожиданности. Следом за ней поднимается на ноги Ганс и встает перед женщиной, заслоняя ее собой. На его лице я без труда читаю страх.
– Пошел вон, – бросает ему тот, что с разбитой головой, и делает шаг вперед. – Мне заштопаться надо, видишь? – Он показывает пальцем на кровоточащую рану.
– Есть же госпиталь... – пытается возразить Ганс, но не успевает договорить.
Увесистый кулак солдата вонзается в его живот, и мужчина закашливается, складываясь пополам. Здоровяк склоняется над ним и цедит сквозь зубы:
– Я же сказал, пошел вон. Ты что, тупой? Не врубаешься, что в госпиталь попадать ночью в таком виде мне по службе не положено?
– Феликс, не трогай его, – говорит Аггай на удивление спокойно, будто подобная ситуация для нее не первая. – Я все сделаю, только никого не бей.
Потускневшие глаза женщины застилает бескрайняя обреченность. То самое гадкое, смердящее унижением смирение, когда ради выживания люди забивают в самый темный угол любые принципы и любую гордость, лишь бы уцелеть. Мне неизвестно, откуда я это знаю, но сердце сжимается от горечи и гнева. Это неправильно. Несправедливо. Вряд ли есть что-то более гнусное, чем насилие над тем, кто заведомо не может дать сдачи...
Мои кулаки невольно сжимаются. Я тоже боюсь и знаю, что должна молчать, поэтому стискиваю зубы и стараюсь не шевелиться.
Аггай усаживает Ганса на стул. Он тяжело дышит, стреляет в солдат затравленным взглядом, но молчит.
– Садись, – говорит она Феликсу.
Тот медлит и косится на меня:
– А это что за коза?
– Это... моя гостья, – запнувшись, отвечает хозяйка.
Солдат злобно хмурится и обращается ко мне:
– Сболтнешь кому-нибудь о том, что мы здесь были, закончишь с пулей в башке в пустыне, поняла?
Мои зубы скрипят. Ярость начинает вытеснять страх, но я киваю. Лучше, если незваные гости уйдут, никому не навредив.
– А она ниче так, – с ухмылкой говорит второй мужчина, оставшийся стоять у двери. – Давно таких красивых баб не видел. Даже в Гарфурд ехать не надо. Слышь? Пойдешь с нами? Денег нормально отвалю.
Я поджимаю губы, сдерживая страшные грубости, что вертятся на языке. И тут Аггай неожиданно строго заявляет:
– Феликс, или ты его спровадишь, или я пальцем не пошевелю. Можешь бить меня сколько влезет, но поедешь в госпиталь, если не хочешь истечь кровью. А завтра я расскажу обо всем твоему командованию.
Солдат скалится, точно шакал, глядя на женщину, но потом оборачивается и небрежно бросает:
– Эрих, свали-ка обратно в кабак. Я как закончу здесь, вернусь.
Его спутник тут же поднимает руки в сдающемся жесте и без всяких возражений выходит за дверь.
Подобные ситуации очень похожи на стояние у края пропасти. Ты контролируешь происходящее, но внезапный сильный порыв ветра или легкое головокружение могут привести к непоправимому. Так же и сейчас. Мы все заложники вооруженного пьяного урода, наделенного властью, который пока готов договариваться. Но любая промелькнувшая в его голове мысль о том, что кто-то здесь недостаточно покорен, или потеря контроля кем-то из нас может стать искрой, за которой последует взрыв. Падение в пропасть.
И мое предчувствие, что все так просто не закончится, оправдывается очень быстро.
Феликс двигает к себе табурет, но прежде чем сесть, грубо хватает измазанной в крови рукой Аггай за волосы.
– Еще раз ты посмеешь мне указывать...
В этот миг что-то внутри меня ломается. Угроза последствий блекнет, а на первый план выходит один только гнев. Я вскакиваю и сцепляю пальцы на запястье солдата.
– Убери руки от нее. Она же сказала, что все сделает.
Спокойствие, с которым звучит мой голос, пугает. Прищуренные глаза Феликса удивленно проползают по мне с ног до головы. Он хмыкает, и его ухмылка не предвещает ничего хорошего. В следующее мгновение тяжеленный кулак обрушивается на мое лицо, словно мчащийся поезд.
Мир встряхивается, летит кувырком. Я слышу хруст в переносице, чувствую, как падаю назад, как из ноздрей по губам к подбородку устремляется горячая кровь, ударяюсь головой о стену. Сквозь стремительно надвигающийся туман вижу Ганса. Он вскакивает, но в его лоб упирается дуло быстро выдернутого из кобуры пистолета.
А в следующий миг наступает тьма...
***
Говорят, после драки кулаками не машут. Что ж, похоже, это не мой случай...
В этот раз никаких снов. Забытье кажется мимолетным мгновением. Я открываю глаза, чувствуя жуткую боль во всей голове, и вижу перед собой встревоженные лица Аггай и Ганса. Слабый стон невольно вырывается из моего рта. Я приподнимаюсь на локтях и понимаю, что лежу в кровати, а хозяйка и ее приятель сидят на стульях рядом.
– Как ты? – тут же наклоняется вперед Аггай. Рукой она сжимает окровавленное полотенце.
– Голова болит жутко, – хрипло выдавливаю я, чувствуя в горле металлический привкус.
В следующий миг мне в лицо знакомо устремляется слепящий свет фонарика.
– Елена, зачем ты полезла к Феликсу? Мы же рассказывали тебе о солдатах...
– Знаю. – Я морщусь, отстраняю руки женщины и сажусь, свесив ноги с кровати. – Со мной все в порядке.
– У тебя перелом носа и, скорее всего, сотрясение, – хмуро сообщает Ганс.
– Он ушел? – Я игнорирую слова мужчины. Меньше всего мне сейчас хочется быть беспомощным пациентом. Что-то непоправимо изменилось. Из пучин моего естества поднимается нечто страшное, грозное и безрассудное, накрывая сознание волной решимости. Я хочу, чтобы тот ублюдок оказался прямо здесь и прямо сейчас. Хочу расквитаться с ним за изувеченное лицо и за унижение, которое пришлось пережить моим практически единственным друзьям.
– Хвала небесам, да, – отвечает Аггай.
Я дотрагиваюсь пальцами до переносицы и тут же отдергиваю их, кривясь в приступе боли. Однако это лишь разжигает мою жажду мести сильнее. Гнев превращается в нечто физическое, растекаясь по телу странной, но кажущейся знакомой пульсацией, а затем болезненные ощущения притупляются.
– Елена, никогда больше так не делай, – строго проговаривает Аггай. – Из-за своей опрометчивости ты рисковала лишиться жизни...
– Почему они позволяют себе такое? – перебиваю я.
Ответ следует не сразу. Мои собеседники переглядываются с тревогой, затем Ганс говорит:
– Военным Варруса очень многое разрешено. Есть, конечно, всякие законы, которые запрещают им трогать портовцев без причины, но за этим никто не следит... Приходится терпеть...
– А если не терпеть? – не унимаюсь я.
– Лучше даже не думай об этом. – В голосе мужчины звучит предупреждение. – Посмотри на себя в зеркало. Это не самое страшное, что могло произойти. Солдаты хорошо обучены. Даже если бы за драки с ними не было наказания, они способны покалечить любого обычного человека.
Я встаю на ноги и направляюсь к выходу из комнаты. Замечаю зеркало на дверце шкафа, бросаю в него взгляд и вижу жуткое зрелище. С моего лица вытерли кровь, но оно опухло, под глазами налились свежие синяки, переносица надулась и сгорбилась.
– Куда ты? – встревоженно бросает мне вслед Аггай.
– Хочу подышать. Проветрить голову.
Не оборачиваясь и не дожидаясь очередных вопросов, выхожу во двор. Ночь окутывает меня объятиями мрака. В небе висит яркий диск Луны, окруженный красивой россыпью звезд. Прохлада забирается под испачканную кровью рубаху. Я ежусь, но оставляю позади ограду и энергично шагаю по опустевшей улице, освещаемой лишь тусклыми фонарями на столбах и теплым светом, льющимся из окон домов. Пульсация в теле не прекращается. Она извергает внутри меня силу, мобилизует волю, превращая ее в устремленное к цели копье. Что это, понять пока не удается, но оно мне нравится, и лишь критичный шепоток разума едва слышно спрашивает: а не сошла ли я с ума? Не отбил ли мне Феликс мозги настолько, что я съехала с катушек?
Расстояние до того места, где мне встретились развлекающиеся солдаты, я преодолеваю быстро. Здесь по-прежнему людно. Военные толпятся у входа в здание в компании тех же девушек. Периодически кто-то входит внутрь, или выходит, но Феликса я не вижу. Возможно, он даже не возвращался сюда или давно ушел, но я останавливаюсь в тени и сливаюсь с ней в ожидании. Время тянется медленно, а буря внутри меня не утихает. Кажется, если не дать ей выплеснуться, она сама вывернет меня наизнанку. Через несколько минут дверь заведения открывается, и я вижу взрослое морщинистое лицо, уже отмытое от крови.
Феликс выглядит на удивление трезвее других. Он твердо стоит на ногах, рубашка на нем застегнута и заправлена. Говоря о чем-то с лысым здоровяком, он надевает черную поношенную куртку, затем хлопает собеседника по плечу и в одиночестве шагает прочь.
На подобное я даже не могла рассчитывать. Черт, я вообще ни на что не рассчитывала. Сама по себе идея выследить этого негодяя здесь навеяна эмоциями и ни секунды не обдумывалась. Мне просто запомнилось, что он обещал своему дружку вернуться сюда. Этого хватило, чтобы ноги принесли меня к этому месту. А я даже не до конца понимаю, зачем? Что я могу сделать здоровенному мужику, который одним ударом отправил меня в нокаут?
Но приступ бьющего в голову бесстрашия не отступает.
Солдат удаляется все дальше по безлюдной улице, и я выхожу из своего укрытия, следуя за ним. Мы проходим несколько переулков. Мужчина не оборачивается, его медленная походка кажется тяжелой и усталой. Я ускоряю шаг и постепенно сближаюсь с ним, уже не пытаясь скрываться. Но реальность быстро все расставляет по местам. Когда до его спины остается не больше метра, он вдруг резко разворачивается, и перед моим разбитым лицом возникает черное смертоносное дуло пистолета.
– Стоять на месте! – рявкает Феликс.
Я замираю. Солдат приглядывается, его брови удивленно ползут на лоб.
– Ты? – Он заметно расслабляется, делает шаг в мою сторону. Холодный ствол упирается мне в лоб. – Коза, да ты никак сдохнуть решила? Вот же борзая баба! – Мужчина смеется. – И что ты надеялась сделать? Напугать меня своими сиськами?
Сжатая тугой пружиной ярость во мне высвобождается. Пистолет у головы перестает быть чем-то угрожающим, превратившись в обыкновенную задачу, с которой я обязана справиться.
Тело само начинает действовать, молниеносно восстанавливая забытые рефлексы. Резко повернувшись в сторону вокруг своей оси, я убираю голову с траектории выстрела и одновременно заключаю крепкую руку, сжимающую оружие, в захват. Делаю рывок – девяносто килограмм живого веса поддаются неожиданно легко. Феликс изумленно крякает, я швыряю его на землю обезоруженного. Пистолет теперь в моей руке, но я отбрасываю его в сторону. Стрелять в этого недоноска не входит в мои планы.
Солдат вскакивает быстро – реакции для его возраста у здоровяка отменные. Но теперь в наглых глазах я не вижу ни капли насмешки. В них собирается настороженность. Такой матерый волк, как Феликс, вряд ли легко испугается, но он понял, что встретил достойного противника. Это его обескураживает и придает мне сил.
– Ладно. Давай поиграем. – Злобный оскал кривит лицо вояки. Он стягивает куртку, отшвыривает ее, а в следующее мгновение в его руке отражением лунного света зловеще вспыхивает лезвие ножа. – Не знаю, кто тебя научил этому трюку, но ты же понимаешь, что теперь нет пути назад? Я выпущу тебе кишки, сука, а потом вывезу твою тушку в пустыню и оставлю там гнить.
Мне не страшно. Мои наполненные льдом глаза безжалостно сверлят противника, точно прицел винтовки. Феликс делает выпад, я уклоняюсь. Затем еще один. Я сбиваю его руку в сторону, но Ганс не зря предупреждал, что солдаты хорошо обучены. Сложной комбинацией быстрых движений мой враг наносит сразу несколько атак ножом, свободной рукой и ногой. Я не успеваю среагировать, и жесткий, как сталь, кулак утыкается мне в живот, моментально выбивая дух, а через долю секунды тяжелый ботинок заставляет взорваться болью мое бедро. Стиснув зубы, я падаю на колено, задыхаюсь, но Феликс продолжает атаки, не давая мне опомниться. В самый последний миг мне удается каким-то чудом парировать смертоносные удары. Пульсация в теле усиливается. В какой-то момент я будто начинаю гореть изнутри, но все равно вскользь натыкаюсь ребром ладони на лезвие.
Боль уже не чувствуется. Лишь тепло и влага крови, текущей по руке. Я успеваю вскочить, лицо Феликса искажает смесь призрения и недоумения.
– Кто ты такая? – выплевывает он, вертя в руке нож. – Неужто шпионская псина из Хиллвиля?
Я ничего не отвечаю. Молчание – это тоже оружие, ломающее врага своей неколебимостью. С моих пальцев на землю капает кровь. Дыхание едва восстановилось, но ноги упрямо шагают вперед, в наступление.
Противник вновь делает выпад, однако я уже разобралась в его технике и предугадываю действие. Ныряю под тяжелую руку, хватаю ее за запястье и изо всех сил бью снизу в плечевую кость. Раздается хруст, нож падает на землю, и в тот же неуловимый миг моя нога врезается в коленный сустав солдата.
По улице разносится короткий вопль боли. Теперь Феликс падает на поврежденное колено. Его сломанная рука повисает безжизненно, будто плеть. Я поднимаю с земли нож.
«Не самая удобная рукоять, но для драки сгодится», – отмечает придирчивый критик в моей голове.
– Ты пожалеешь об этом, чертова сука! – хрипло рычит мой враг, кривясь в приступе ярости и брызжа слюной. Он пытается встать, но выбитое колено не позволяет ему это сделать. – Я все равно тебя уб...
Мое тело совершает движение прежде, чем я успеваю его остановить. Короткий колющий удар на долю секунды сверкает лезвием в ночи. Здоровой рукой Феликс хватается за горло. Его гневная тирада превращается в булькающий хрип. Сквозь пальцы солдата начинает хлестать кровь, стекая по рубахе, и в этот момент пульсация во мне, что стирала все сомнения, лишала тормозов, вдруг предательски затухает.
Растерянность, страх и ступор сковывают меня холодом. Выпученные глаза Феликса наполняются ужасом. Он, будто рыба, выброшенная на берег, открывает и закрывает рот, хватая воздух, точно пытаясь поймать стремительно ускользающую жизнь, захлебывается, затем падает набок и вскоре затихает.
Нож выпадает из моих ослабевших пальцев. Осознание того, что я натворила, струится по позвоночнику ледяным водопадом.
– Нет... Нет... Нет... – слышу собственный тихий и жалобный голос, глядя на бездыханное тело. – Я не хотела...
Если бы не вернувшаяся боль в голове и раненой руке, я бы подумала, что все это нелепый дурной сон. И, о, боги, как же мне хочется проснуться!
Но все отчетливее ощущается кровь, текущая по коже, твердая земля под ногами, прохладный воздух на вспотевшей спине. И человек, который только что погиб от моих рук, никуда не исчезает. А ведь я всего лишь хотела проучить его... Пусть не думая о последствиях, опрометчиво поддавшись собственной ярости. Пусть это противоречило любому здравому смыслу, и не трудно было догадаться, что все зайдет слишком далеко. Но я не хотела никого убивать. Этот гребаный Феликс заслуживал переломанных рук, разбитой физиономии, но не смерти.
Странное чувство расползается по телу, словно я сделала что-то противоестественное. Как будто нарушила важное правило, записанное в некоем моем внутреннем кодексе, утерянном вместе с воспоминаниями. Но инстинкты напоминают, что пора убираться, и я оглядываюсь.
Вокруг по-прежнему ни души. Легкий ветерок гуляет во тьме по заметенной песком дороге, одиноко мерцают фонари – молчаливые свидетели совершенного мной убийства. В голове всплывают лица Аггай и Ганса. Заботливые и доброжелательные люди, которых я хотела защитить, но предала. Если солдаты узнают, куда в эту ночь ходил Феликс и у кого была причина ему мстить... Я ведь даже не знаю, что будет с теми, на кого падут подозрения...
В ночной тишине вдруг раздается звук, который я сразу узнаю. Гудок поезда звучит громко и коротко где-то неподалеку. Я вспоминаю железнодорожную станцию, мимо которой проходила сегодня на закате. Чувствую, что, остыв после драки, покрываюсь гусиной кожей и усилием воли заставляю себя подойти к мертвому телу. От его шеи по песку расползается лужа крови. Я отвожу взгляд, стараясь не смотреть в остекленевшие глаза. Беру его куртку, надеваю на себя и проверяю карманы. В них обнаруживается несколько смятых бумажек и горстка металлических монет – местные деньги, которые я уже видела в доме Аггай. Затем поднимаю с земли пистолет, засовываю его за пояс штанов сзади. Подобрать нож, которым забрала чужую жизнь, у меня не хватает духа, и, в последний раз бросив взгляд на Феликса, я по памяти мчусь на станцию.
Мои ноги горят от напряжения, в груди печет, но я бегу изо всех сил и вскоре вижу замерший на рельсах состав с грузовыми вагонами. Несколько человек в серой одежде портовцев ходят рядом с ними, что-то проверяют. Я бесшумно проскальзываю мимо, прячась в тени, и на мгновение оборачиваюсь.
– Прощайте, – шепчу одними губами, чувствуя, как ком сдавливает горло. В иной ситуации это бы звучало глупо. Люди, с которыми меня свела судьба здесь, знакомы мне всего два дня. Но когда никого больше не помнишь, твой мир состоит из тех, кто оказался рядом. И сейчас я собираюсь покинуть этот мир, предать его, нырнув в новую неизвестность...
Уже ясно, что мое тело способно на многое. Я доверяюсь рефлексам и ловко взбираюсь по кузову вагона. У него нет крыши. Внутри навален какой-то металлический и пластиковый хлам, вроде того, что привозят копатели из пустыни. На самом верху я нахожу место, где можно удобно прилечь и затаиться.
Снова звучит гудок. Поезд трогается.