Часть 9. Мания.
Ночь перед трагедией. Город Кернберг.
Не способен жить с людьми, разговаривать с ними.
Полностью погружен в самого себя, в мысли о себе.
Апатичен, бездумен, боязлив.
Мне нечего рассказывать, никогда, никому.
Франц Кафка. «Дневники»
Тусклый лунный свет проник в комнату через крохотную щелочку между шторами. Ночь сегодня была чересчур темной, а вой собак и крики пьяниц с улицы лишь нагнетали и без того напряженную обстановку. Именно в эту ночь Герман чувствовал себя наиболее уязвимым. Лежа на кровати в своей комнате, он вглядывался в темноту. Всепоглощающую, как та, что была в его голове. Она стремительно разрасталась внутри, словно раковая опухоль. Уничтожала. И, к сожалению, Герман прекрасно это понимал. Страдал еще больше, ведь не справлялся. Он был мертв для живых и жив для мертвых. Застрял в подвешенном состоянии, боясь пошевелиться.
Вчера вечером он приходил к Беатрис. Хотел поговорить с ней, но девушка не пожелала его видеть. Кажется, она боялась. Снова не пустила его, и Герман разозлился. Начал стучать в дверь и кричать, пока не послышался голос ее матери:
— Катись отсюда, пока я не вызвала полицию, ребенок дьявола! — она со злостью выплюнула последние слова, заставив Германа замолчать.
Женщина отодвинула штору и выглянула в окно, встречаясь с парнем взглядом. Уверенная в себе, озлобленная, но не представляющая никакой угрозы. Обезумевший взгляд Германа метнулся по ее лицу, и он вдруг пришел в себя. То, что парень расценил как злость, было ужасом. Страхом за себя и дочь. Женщина с силой сжимала занавеску в руках и безотрывно глядела на парня за дверью. Она была взволнована и напугана, и причиной этому состоянию был сам Герман.
— Ведьма проклятая, — прошипел он в темноту и поднялся с кровати. Почему-то уверенность в том, что именно мать Беатрис повлияла на нее саму, не отпускала.
Да и разве могло быть иначе? Триса рассказывала ему, как ей тяжело с мамой. Рассказывала, как та переходит границы, вмешиваясь в ее жизнь. И разве смеет эта женщина называть его ребенком Сатаны? Да кто она такая?
Герман подошел к компьютеру, чтобы включить музыку. Яркий свет монитора заставил парня прищуриться. Наугад клацнул мышкой на одну из аудиозаписей, находящихся в плейлисте, и перевел взгляд на черную футболку, висящую на шкафу, и почти сливающуюся с темнотой. Если бы не красные буквы, разглядеть ее было бы невозможно.
Из колонок начало звучать что-то приятное, слишком тоскливое. Парень вздохнул, потер лицо руками, будто пытаясь опомниться после кошмара и открыл диалог с Трисой:
«Знаешь, я снова думаю о смерти», — напечатал он и откинулся на спинку кресла, надолго задумываясь.
Герман погряз в суицидальных мыслях. Он до последнего сомневался, стоит ли рассказывать о них Беастрис, но в конечном итоге, решился. А затем пожалел, ведь это отдалило их друг от друга. Настолько, что сейчас она и вовсе игнорирует его.
«И может это к лучшему? Нет, точно не к лучшему».
Мир в его глазах поблек, а стены собственной комнаты давили. Герману казалось, что он задыхается, будто находится глубоко под водой, без возможности выплыть и сделать хотя бы один крохотный вдох. Он чувствовал себя лишним, слишком отличающимся от остальных людей, но это не было чем-то плохим. В голове навязчиво крутилось одно и тоже: все они ничего из себя не представляют. Его сосед по парте, любезно одолживший когда-то ластик; незнакомый парень, случайно задевший его в школьном коридоре; женщина в дешевой куртке, что ездила с ним на одном автобусе. Все они были ничем. Серостью. Массой. Тонули в разврате, грязи и разрушениях, и при этом мнили себя богами. Герману должно быть никогда не понять, что в людях такого особенного. Не понять, что он забыл в этом мире. В этом депрессивном городе. В этой комнате.
«Продолжишь игнорить меня?» — вопрос в пустоту, ведь Кильтер уверен, Беатрис не ответит.
Герман заметил, как его сообщения переходят в статус прочитанных, но ответа на них так и не поступает. Ненадолго в его сердце закрался лучик надежды, но сейчас все было кончено. Должно быть то, что люди называют счастьем, не для него? Да, так и есть. Это разочаровывает. Он вроде как делился самым сокровенным, доверял Трисе то, что никому бы никогда не доверил, а она отвечает ему равнодушием. Почему она такая? Почему все люди такие? Безразличные. Алчные. Жестокие. Мерзкие.
«Ты не спишь», — последняя попытка. Никакого ответа.
Герман разозлился. Настолько, что вскочил с кресла, начиная расхаживать по комнате туда-сюда. Его мир трещал по швам, и оставался лишь один вариант: следовать плану. Плану, который он вынашивал больше года. Плану, который уничтожит все то, что так ненавистно парню. И зачем он только медлил? На что рассчитывал?
Теперь все будет по другому.
Все изменится.
Несколько шагов в сторону окна. Герман остановился, глубоко вздыхая. Гангрена распространилась на весь его организм, не щадя даже душу, некогда светлую, полную надежд. Герман хотел взлететь, добиться чего-то. Он умел мечтать, но теперь все было неважно. В сырой холодной яме у него не осталось ничего, кроме времени. Времени, бесполезно растраченном на попытки выкарабкаться. Он все упустил. Сам загнал себя в ловушку и снова и снова безжалостно пытал. Если бы он только мог отдать часть той боли, что скопилась внутри. Если бы мог...
Кровь в венах закипела, сердце забилось слишком быстро. Герман под завязку заполнился гневом и обидой. Даже музыка стала более агрессивной. Отойдя в противоположную сторону комнаты, парень ударил по шкафу, тут же почувствовав ноющую боль в руке. На пол упала небольшая по размеру икона с изображением Иисуса Христа. Его сожалеющий, тоскливый взгляд, направленный на Германа, заставил парня поджать губы. Он тут же ногой отодвинул икону под шкаф, не справляясь с давлением.
«К черту вашего Христа», — подумал он, направляясь на кухню.
Герман поставил чайник, вытащил из холодильника лед, чтобы приложить к руке, и сел за стол, нервно тряся ногой и раздумывая о чем-то своем. Он отключился. Полностью абстрагировался от всего, что его окружало. Сознание заволокла пелена, а пальцы монотонно стучали по столу в такт с тиканьем часов. Он пришел в себя, услышав громкий свист чайника и шипение от вытекающей из него воды. Про лед Герман и вовсе не вспомнил, оставляя его таять на столе. Время близилось к трем.
Кильтер налил какао и подошел к окну, рассматривая пустую улицу. Пар поднимался вверх, создавая какие-то витиеватые узоры и совсем исчезая. За окном шел дождь. Капли стучали по асфальту, отражавшему желтоватый свет фонарей. Ветви деревьев зловеще тянулись к небу и покачивались от порывов ветра. Листья долго кружились в воздухе прежде, чем упасть на землю. Герман сделал глоток горячего напитка, продолжая разглядывать знакомый пейзаж. Он каждый день ходил по этой дороге до остановки. Садился в автобус. Встречал Беатрис.
Звук падающих капель и перемещающейся секундной стрелки часов разбавляли тишину, царящую в доме Кильтеров. Мама как всегда работала. Видела бы она Германа сейчас, должно быть сочла бы его совсем безумным. Или может и вовсе не заметила ничего подозрительного? Герман кричал о своих проблемах каждым своим словом и действием, но почему никто не мог понять? Почему?
«Всем плевать на тебя», — вот причина.
Он потер глаза, осушил кружку и вернулся обратно в свою комнату. Здесь, казалось, даже стены содрогались от присутствия парня, но сейчас ему было не до этого. Еще оставались дела.
Сначала Герман подошел к столу, вытаскивая из тетради по английскому открытку. На ней не было ничего, кроме изображения маяка. Настолько символического для Германа, что щемило сердце. Он хотел подарить ее Беатрис, но возможность так и не появилась. Несколько слов для девушки, что так или иначе стала самым светлым кусочком воспоминаний за крохотный промежуток времени, и открытка снова отправилась в тетрадь. Завтра он отдаст ее. Ведь все будет неважно.
Парень заметил фотографию. Беатрис долго уговаривала его сделать фото, но Герман все отнекивался. А в конечном итоге сдался, и вот она перед ним: улыбающаяся Триса и не улыбающийся он сам.
«Нужно сжечь», — парень сходил за спичками и через пару секунд их общее с Беастрис воспоминание было объято огнем, — «Это правильно».
Оставалось не так уж и много. Записать послание, удалить все данные с компьютера, собрать вещи. В последний раз взглянуть на восход солнца и осуществить задуманное. Герман потянулся к телефону. Свет в комнате пришлось включить, ведь иначе парня было бы просто невозможно разглядеть. Он зафиксировал смартфон, включая камеру. Сел напротив и долго молчал, пытаясь подобрать нужные слова:
— Ммм, — промычал он, покусывая нижнюю губу, — Ладно. Вы все будете искать объяснения тому, что скоро случится. Наверное, будет правильно, оставить эту запись. Или нет? — он хмыкнул и отвел взгляд, — Честно, я не знаю, что правильно. Такое чувство, что неправильно абсолютно все. Город, люди, моя жизнь. Все не то. Я долго думал о подобном исходе. Все мелочи учел, поэтому все должно пройти гладко. Я просто сделаю это и все. Все закончится, — парень вздохнул, уставился в пол, продолжая, — Мне жаль, что все так. В том смысле, что можно было бы решить все иначе, но я устал от всего этого дерьма. Этот гребанный мир заслужил встряску, — снова долгая пауза, — Мам, прости. Ты не виновата, что я такой. Ни в чем не виновата. Я, наверное, тебя не заслуживаю, — Герман потер лицо руками, пытаясь избавиться от странного ощущения где-то внутри, — Называйте меня ублюдком, злитесь. Это справедливо. Я не хороший человек, но и вы все тоже. Долбанные мудаки, возомнившие себя непонятно кем. Грязные, гнилые. Меня тошнит от людей. И я... Не понимаю, какая у меня миссия в этой жизни? Видимо сделать то, что я планирую. Да. Должно быть это то, что мне уготовано — сдохнуть в крови. Но знаете, эта судьба куда лучше ваших. Тоните в рутине, одержимые валютой, алкоголем и сексом. Животные. Алчные и жестокие. Вам нравится унижать слабых, вам нравится быть частью этого продажного мира. Ваши глаза загораются всякий раз, когда видите деньги. Плевали вы на вашу гребанную мораль. Меня будете судить, судите и себя, — Герман снова надолго замолчал, разглядывая однотонные обои.
Он ждал возможность высказаться, но теперь формулировать мысли слишком тяжело. Голос дрожит, хочется кричать, но он просто продолжает сидеть напротив камеры, подбирая слова.
— Что я забыл здесь среди домов, окутанных депрессией? Зачем я здесь? — Герман пожал плечами, — Мы все уже мертвы. Живые мертвецы, запрограммированные на выполнение монотонных действий. У меня ничего не осталось. Хочется просто вынести себе мозги. Это будет красиво. Моя голова раскроется, как цветочный бутон. Романтично? — он ухмыльнулся, начиная чувствовать себя более раскрепощенно, и уставился прямо в камеру, — Вы должно быть не способны такое оценить. Я думаю, все дело в том, что я не умею любить. Мое сердце согревает ненависть. Я не похож на остальных, не чувствую себя частью общества. Я не сплю всю ночь, мысли тонут... Я будто в карцере, — Кильтер облизнул пересохшие губы, продолжая, — Этот город — рай для самоубийц. Куда не посмотри — разруха. Я никогда не смог бы стать счастливым человеком, а несчастные всегда вышибают мозги. Это лучше, чем продолжать существовать. У меня нет будущего. Не могло бы быть. Поэтому я пойду и сделаю, что должен. Око за око.
Снова пауза. В голове всплыл образ Беатрис, но говорить что-то ей парень не стал. Она получит открытку. Подобное же послание только усложнит ей жизнь. Триса не заслужила. Она слишком ему дорога.
— Я не оставлю вам записей о том, как разрабатывал план. Ничего такого не будет. Лишь мои прощальные слова. Мне просто осточертело. Последние дни невыносимы, я не хочу бороться. Жизнь того не стоит. Поэтому я прощаюсь с вами навсегда. Счастливо оставаться, — Герман выключил запись и вздохнул.
Уничтожил все, что было на его компьютере и перекинул туда одно единственное видео. С телефона он тоже все удалил, и завтра избавится от него полностью. Ему нужно будет проверять время, но для этого сойдут наручные часы, которые мама подарила ему на прошлый день рождения.
Все идет хорошо.
Так, как он задумывал.
Герман бросил взгляд в угол комнаты. Там в коробке лежат патроны, Hi-Point 995* и обрез**. Все это он давно подготовил. Кильтер устроит шоу, которое надолго запомнится. Осталось немного подождать. Закинуть все необходимое в сумку и надеть подготовленную заранее одежду. Заголовки статей будут кричать его имя, а сам Герман будет гнить в могиле.
Что это, если не счастливый конец?
____________________________________________________________
Примечания:
Карабины Hi-Point — ряд карабинов, приспособленных под патроны 9x19 Parabellum.40 S&W, и.45 ACP.
Обрез - атипичное огнестрельное оружие, изготовленное способом укорачивания ствола и/или приклада ружья или винтовки.