Часть 8. Обсессия.
16 октября 2012 год. Город Кернберг.
Воспоминания — как пули. Одни пролетают мимо и только пугают. А другие впиваются в плоть и разрывают тебя в клочья.
Ричард Кадри.
Герштейн внимательно наблюдала за своей пациенткой, записывая что-то в блокнот. Беатрис выговаривалась, иногда слова ее были совсем неразличимы, но психотерапевт не вмешивалась. Триса вдруг замолчала, подняла полный печали взгляд на Долорес, делясь той болью, что заполонила каждую клеточку тела бедной школьницы. Она страдала. Страдала от непонимания, непринятия и сильной тоски. Герштейн перестала записывать, встречаясь глазами со своей пациенткой. Они обе замерли: Триса — потому что не знала, что теперь должно произойти, а Долорес — потому что и сама с трудом могла найти нужные слова. Судьба Беатрис Тернер выдалась поистине ужасной. И дело было не столько в матери, очевидно, яростно навязывающей свое мировосприятие дочери, сколько в событиях последних месяцев. Знакомство с тем парнем — Германом, запустило необратимый процесс, как в сознании Трисы, так и в жизнях многих людей, оказавшихся в тот скорбный день не в том месте и не в то время. Неожиданно. Страшно. Больно.
«Почему?» — вопрос, который крутился в голове и не находил ответа, ведь, казалось бы, ничего не предвещало беды.
Сама Герштейн тоже задумалась над этим, но как бы не старалась уцепиться за нужную ниточку, та тут же рвалась. Пускай у нее и были предположения, врач до конца сомневалась. Деталей пазла категорически не хватало. Женщина вздохнула, сочувственно взглянув на притихшую Беатрис, которая, казалось, даже дышала едва слышно. Девушка тупо уставилась на свои руки, путаясь в мыслях, снова заполонивших ее голову. Рассказывать было тяжело, ведь каждое слово болью отдавалось в сердце. Некогда приятные воспоминания превратились в пепел и развеялись по ветру, виной чему стало обычное утро среды. Нет. Виной был один единственный человек, подаривший Беатрис улыбку и трепет в груди, а затем так жестоко растоптавший все то светлое, что было в его образе.
Множество порезов на запястьях Трисы заставляли Герштейн снова и снова вспоминать о том, какую тяжелую войну девушка ведет сама с собой. Каждый раз, приходя домой, Беатрис вновь оказывалась в коридорах своей школы, в ушах гудело, а на руках застыла кровь, неизвестно, принадлежащая самой Трисе или кому-то другому. Ее мутило, дышать было больно, а слезы непроизвольно текли из глаз. Девушка вскакивала от кошмаров под утро, шла попить воды, умывалась, и лишь когда смотрела на свое отражение, картина всего произошедшего, как заевшая пластинка, повторялась в ее голове. Тогда она вредила себе.
Мир Беатрис Тернер из цветного стал черно-белым. Она не знала, что делать. Не знала, как справиться со всем этим грузом.
Девушка подняла глаза на Герштейн. Они обе молчали. Молчали, глядя друг на друга, погруженные в собственные мысли. В жизни Долорес было полно пациентов, история каждого из которых была далеко не самого приятного содержания. Все они были сломлены, но никогда прежде эта женщина в белом халате не сомневалась в своем профессионализме. А сейчас? Сейчас Герштейн боялась, что может оказаться бессильной. Но она ни за что не хотела бросать Беатрис одну, ведь эта крошечная, хрупкая девчушка нуждалась в ней, как никто другой. Ей нужны были люди, способные выслушать, обнять, когда необходимо, и протянуть руку, вытягивая из холодной глубокой ямы, в которой Триса оказалась не по своей воле. Любое неосторожное слово способно было ранить и без того нежную, израненную душу, и Долорес не могла позволить, чтобы кто-либо воспользовался слабостью Беатрис. Нужно было ставить Трису на ноги, пока капкан не сомкнулся, окончательно уничтожив человека, что сидел перед Герштейн.
— Прежде, чем ты продолжишь, могу я спросить? — аккуратно поинтересовалась Долорес, играясь стержнем от ручки, чем выдавала некоторую нервозность.
— Да, — Триса легонько кивнула, с силой закусывая губу. Она перевела потухший, едва ли живой взгляд на окно.
— Ты чувствуешь вину за случившееся? — Герштейн внимательно наблюдала за пациенткой, чьи пальцы то сжимались в кулак, то разжимались. Врач уже знала ответ, но все равно прислушалась к неразличимой речи.
Девушка помедлила, вглядываясь в тех двух парней за окном. Они казались ей подозрительными. Быть может, журналисты?
— Да, — отозвалась она через время. Чувство вины действительно жило внутри Беатрис, и со временем лишь укрепилось, пустив корни по всему телу. В голове вновь возникли страшные, кровавые картинки: убегающие люди, кровь на стенах, крики. Триса помотала головой, пытаясь выбросить навязчивые образы, но те, казалось, намертво въелись в сознание. К горлу подступил ком.
— Почему ты винишь себя? — Герштейн умело подступалась к чувствам Беатрис, всеми силами стараясь держать ситуацию под контролем. Для врача было ясно, что внутри Трисы бушует ураган: ненависть, невозможность изменить прошлое, ужас, отчаяние и отвращение. Все смешалось в один клубок.
— А как вы думаете? — вопросом ответила Тернер. Она понимала, что Герштейн нужно копнуть глубже, чтобы разобраться, но злость на женщину в один момент заволокла глаза. — Вы спрашиваете, потому что тоже хотите меня обвинить? — Беатрис смотрела с нескрываемой неприязнью, всем своим видом напоминая загнанного в угол зверя.
Долорес лишь сдержанно покачала головой. Обвинить Трису — последнее, что могло прийти ей в голову. Герштейн сочувствовала бедняжке, ведь съедающее девушку изнутри чувство вины явилось причиной быстро развившейся у пациентки паранойи. Беатрис была жертвой. Пешкой в руках неопытного игрока, обратившего партию против самого себя. Но самым печальным было то, что здесь не было ни победителей, ни проигравших. Это не было игрой в привычном понимании, ведь цена была слишком высока. Разве в мире должно происходить подобное?
Люди привыкли делить мир на черное и белое. Есть антагонисты и протагонисты. Хорошие и плохие. Но реальность устроена куда сложнее. В ней сотни оттенков серого, от бледных до насыщенных. Не всегда капля белой краски даст тот же эффект, что и капля черной, и нельзя быть уверенным, что едва задев ту кисточкой, она не испортит оттенок, к которому ты стремишься, окрасив тебя с головы до ног в пожирающий внутренности темный, почти черный, цвет. К сожалению, не все мы умелые художники, профессионально смешивающие цвета, и поэтому в мире появляются те, кого мы называем «плохими людьми», и те, кого зовем «хорошими».
— Я ни в коем случае не обвиняю тебя, Трис. То, что произошло с тобой, ужасно, но ты не сделала ничего плохого. Ты большая молодец, потому что находишь в себе силы говорить обо всем этом, и я ценю наши беседы. Я всегда на твоей стороне.
Беатрис невольно сравнила себя и Долорес с адвокатом и преступником, и эта ассоциация ей совсем не понравилась. «Я не виновата. Я не преступница», — как мантру повторяла девушка про себя. Некоторое время они провели в тишине, когда Триса вдруг заговорила:
— Можно спросить? — начала она, подняв взгляд на светлое, излучающее доброту лицо Герштейн. Она, в свою очередь, лишь кивнула, заинтересованная словами пациентки. — Забудьте, это неважно. Уже неважно, — второе предложение девушка сказала шепотом, убеждая саму себя в правильности произнесенных слов. В конце концов уже ничего не было важным.
— Трис, тебе тяжело говорить? Мы можем перенести встречу, если хочешь, — женщина хотела было закрыть блокнот, но Беатрис отрицательно замотала головой, глядя на Долорес как-то даже испуганно.
— Я хочу рассказать.
Месяцем ранее.
День был хороший. Пускай ночью и шел дождь, сейчас небо почти разъяснилось. Солнечные лучи проникли в класс и упали прямо на парту Беатрис, заставив ту поморщиться. Настроения не было от слова совсем. Девушка не выспалась, ведь прокручивала в голове вчерашние события перед тем, как погрузиться в царство Морфея. Позор. Она точно от этого не отмоется. Тот парень больше с ней не заговорит, а виной всему ее фанатичная мать. И почему она ведет себя так? Почему не может понять? Что такого в этих походах в церковь?
Она осеклась, закусив губу. Последний вопрос получился слишком резким, и Триса тут же мысленно извинилась перед мамой и богом, который, Триса была уверена, был очень недоволен ею в последнее время. Девушка и сама была собой недовольна.
— Ты совсем раскисла, подруга, — Адель подсела рядом, вглядываясь в лицо Беатрис.
— Просто думаю, — коротко отозвалась она, чиркая что-то в своей тетрадке.
— Это из-за вчерашнего? Из-за сцены твоей мамы...
— Давай не будем об этом? — Триса отложила ручку и недовольно посмотрела на подругу. Адель лишь кивнула, прекрасно понимая, что сейчас Беатрис лучше не трогать.
Прозвенел звонок. Это означало, что впереди долгие минуты тишины, разбавляемые лишь тиканьем часов и унылым, монотонным голосом учителя. Для Трисы это было время раздумий. Она полностью абстрагировалась, не обращая внимания на седовласого мужчину, расхаживающего по классу, и лишь изредка переводила взгляд на доску, чтобы списать формулы.
Зеленый огонек на ее телефоне вдруг замигал, оповещая о новом сообщении:
«Привет», — номер был неизвестный. Любопытство Трисы взяло свое, ведь она сразу же вспомнила о подкинутой не так давно записке.
«Привет», — ответила девушка.
«Давай встретимся сегодня?» — Беатрис задумалась. Ей совсем не хотелось встречаться с человеком, у которого она даже имени не знает, а потому следующий вопрос показался самым логичным.
«Сначала скажи, кто ты?» — тишина.
Беатрис отложила телефон. В голове был бардак. Может быть ей стоило согласиться на встречу? Но это ведь безумно, она не знает, что ее ждет, пускай девушке отчего-то и подумалось, что никакого вреда ей не причинят. Триса покосилась на телефон — ничего. Тогда она лишь вздохнула, и, бросив мимолетный взгляд на часы, перевела глаза на окно, рассматривая уже давным-давно изученный в мельчайших деталях пейзаж.
Уроки закончились, а неизвестный так ничего и не ответил. Триса расстроилась и вновь прокрутила события последней недели у себя в голове, попутно собирая вещи в сумку. Что если... Девушка вспомнила о первых своих подозрениях, и эта догадка заставила ее снова схватить телефон. Это ведь может быть он?
«Ты тут?» — поинтересовалась она, пускай и не была уверена на сто процентов, что ей ответят. Это был отчаянный и глупый шаг с ее стороны, но Беатрис для себя уже нарекла этот день днем глупостей. В конце концов, совсем не в ее духе поддерживать беседу с тем, чья личность засекречена. И тем более не в ее духе хотеть встречи с этим человеком.
«Да»
«Не скажешь, кто ты? Может тогда намекнешь, знаю ли я тебя?» — сменила тактику Беатрис. По телу прошлась мелкая дрожь, ведь ее собеседник затягивал с ответом.
«Мы виделись пару раз», — пришло еще одно смс через пару минут, заставив Трису улыбнуться. Она поднялась с места, не отрывая взгляд от телефона, и направилась на выход из класса, а затем и из школы.
«Давай встретимся», — набравшись смелости, напечатала она, замечая силуэт Адель впереди.
— Адель! — окликнула ее Триса. Девушка остановилась, оборачиваясь к торопящейся подруге.
Она улыбнулась, словно лисица, прищурила глаза, оценивая состояние Беатрис, и выпалила:
— Выглядишь взбудораженной, что случилось? — Адель пыталась понять смену настроения девушки. Тогда же Беатрис получила еще одно смс.
«Знаешь, где находится католическая церковь? Через час буду ждать тебя там»
«Увидимся», — ответила она, сразу сунув телефон подруге.
— Вот! — она поджала губы, ожидая реакции Адель, которая внимательно глядела в экран и хмурилась.
— Правда хочешь пойти? А если там тебя маньяк поджидает?! Трис! — Адель схватила Тернер за руки и легонько потрясла. Было видно, что она переживает.
— А если это не маньяк, а...
— Герман? — перебила Адель и тут же пояснила, сталкиваясь с растерянным взглядом Трисы. — Парень, который тебе нравится. Я вчера имя спросила.
— Да, что если это он.
— То тебе крупно повезло, но Трис, версию с маньяком нельзя отметать! — серьезно проговорила Адель и снова нахмурилась.
— Да, поэтому я напишу тебе перед встречей. Как только узнаю, кто меня позвал. И мы обе будем спокойны, — Триса улыбнулась, кивая самой себе. Сердце защемило от мысли, что это может быть парень, который ей так интересен, но все-таки это мог оказаться и другой человек. Если так, то Беатрис, наверное, расстроится, а может быть, испугается, не ожидая увидеть кого-то еще. Но самое ужасное произойдет, если ее страх будет обоснованным. Об этом думать не хочется совсем.
— А если не напишешь? — Адель отпустила руки подруги и взволнованно уставилась на нее, подозревая, что она ответит.
— Тогда звони родителям или в полицию, — серьезно отозвалась Триса, делая глубокий вдох, а затем резко выдыхая.
Адель кивнула.
Герман держался особняком от остальных сверстников. У него не было желания уделять кому-то внимание и общаться, рассказывать о себе и делиться переживаниями, но в последнее время парень стал ловить себя на мысли, что Беатрис Тернер действительно интересует его. Она была симпатичной, казалась приятным человеком и почему-то пробуждала в Германе хоть какие-то положительные эмоции, ведь он, казалось, совсем забыл, какого это — улыбаться. Мирская серость съедала его, он чувствовал. И теперь, когда мыслями уцепился за образ Трисы, не хотел отпускать. Она была маяком, светом в ночи, и Герман рискнул, подбросив девушке ту записку. Кильтер боялся, что разочаруется в Беатрис, но если она не поможет ему спастись, то никто. Осознание этого факта въелось в израненный мозг, а теперь поворачивать было поздно. Они должны встретиться.
Герман пришел на место встречи раньше назначенного времени. Он нервничал по многим причинам. Вероятность, что Триса просто не придет, была лишь минимальным из его страхов. Куда страшнее было бы узнать, что она думает о нем плохо. Или вдруг девушка окажется такой же пустышкой, как все те, кто окружает Германа? Это будет последней каплей.
Парень не переставал думать, глядя на величественное здание перед собой. Было так иронично, стоять напротив церкви, когда в голове твоей с каждым днем хаос все больше и больше, и ты совсем не знаешь, что истинно. Можно ли простить Герману его мысли? Можно ли понять его? Достоин ли он этого? Вопрос за вопросом и никаких ответов. Да и вряд ли они когда-нибудь появятся.
— Привет, — Триса подошла бесшумно, или Герман так глубоко задумался.
Он обернулся, сунул руки в карманы брюк, шмыгнул носом и поприветствовал девушку в ответ:
— Рад, что пришла, — честно признался парень, замечая, как Беатрис нервно теребит рукав блузки.
— Я подозревала, что это ты мне написал, — она поправила волосы, которые и так были в порядке. — Ты, наверное, знаешь мое имя. Я твое тоже уже знаю, Адель сказала. Моя подруга, вчера виделись, — протараторила она и резко замолчала, осознав, что слишком много болтает. Должно быть, навязчиво? — Прости, я просто переживаю немного.
— Ничего, это мило, — отозвался парень и улыбнулся: — Мы с тобой вместе в школу ездим кстати.
— Я замечала, — сразу отозвалась девушка, отвечая на улыбку парня своей. Она слишком быстро отреагировала на его слова, но ничего с собой не могла поделать.
— Здесь красивые места, — он указал рукой в сторону церкви, намекая на сад вокруг. — Мы с мамой тоже посещаем службы время от времени, — признался он, давая Беатрис понять, что вчерашняя сцена не осталась незамеченной.
Она смущенно опустила голову:
— Прости, мама бывает резкой.
— Не стоит, я понимаю, — он отвел взгляд в сторону, не заостряя внимания ни на чем конкретном. — Пройдемся?
— Да, конечно, — весело отозвалась Беатрис, сразу забыв о неловком замечании. — Ты, кстати, интересный способ выбрал, чтобы со мной познакомиться. Необычный.
Парень отмахнулся:
— Ничего такого. Как ребенок, подкинул тебе записку, — он облизнул пересохшие от волнения губы и усмехнулся с собственной выходки.
— Ты меня заинтриговал, мне это понравилось, — подбодрила его Беатрис и вновь улыбнулась. — Еще ты выручил меня на физике, спасибо за это.
— Ерунда. Мне это интересно, поэтому я неплохо разбираюсь... Ну, а если знаешь что-то, то поделиться этим с кем-то, кто тебе нравится, не проблема, — он смотрел на землю под ногами, произнося эти слова. Триса же смотрела исключительно на него.
— Так я тебе нравлюсь? — сразу уточнила она, уловив, кажется, только эту единственную фразу. Ее руки потели от волнения, а сердце билось слишком сильно.
— Ты кажешься интересным человеком, — ответил Герман, кивая сам себе. Не хотелось давить на Трису, тем более парень не знал, какого ответа она ждала от него. Странно ведь, если он скажет, что наблюдал за ней? Что Беатрис выделяется на фоне серой массы людей? Что она не кажется ему гнилой? И его не тянет прикончить ее?
— Вот как, — тихо отозвалась она, тут же продолжив: — Чем же я интересна? Тем, что в церковь хожу? — получилось как-то грубовато, но Беатрис не заметила. Расстроилась, что Герман ответил неоднозначно.
— В том числе, — бросив на Трису многозначительный взгляд, ответил парень. Его позабавила ее реакция. — Слушай, а ты действительно думаешь, что после смерти нас разделят на хороших и плохих? — он хмыкнул и встретился с Беатрис взглядом. — Не слишком ли тесно будет плохишам?
— Главное — раскаяние. Если ты действительно чувствуешь вину за свои грехи, то бог это поймет. Он справедлив и великодушен, поэтому даже у «плохих» есть шанс все изменить, — отстранено проговорила девушка. В глазах Германа скользнула тень, и Триса ее заметила. В них также читалось что-то вроде печали, быть может, отчаяния, но Беатрис сослалась на хорошее воображение, ведь Герман совсем не казался ей таким человеком. Он был вполне нормальным.
— А я думаю, что не будет никакого великодушия. Вообще сомневаюсь, что после смерти нас что-то ждет. Звучит по-идиотски от того, кто церковь посещает, но это не по своей воле. Просто знаешь, если по ту сторону кто-то есть, то почему допускает распространение всей этой человеческой грязи и фальши? В мире так много дерьма.
— Хорошего ведь тоже много... Просто мы так устроены, что акцент делаем именно на негативном, — она пожала плечами, и Герман на секунду задумался.
Может, Триса права? Может, он просто делает акцент не на том? Мысль сразу отпала, когда парень вспомнил о том, как над ним издевались. Игнорировали, не воспринимали. Более того, Герман прекрасно помнил, как обидчики собирались в кучу и били его, плевались и оскорбляли всеми известными матами. Он помнил, как они говорили гадости о его семье, помнил, как приходил домой и делал вид, что в порядке, ведь мама слишком уставала на работе и лишние нервы ей были ни к чему. Герман улыбался и шел играть в компьютерные игры со своим, на тот момент, единственным другом. Парень до сих пор видит их лица в своей голове. Он долго терпел, а затем перевелся в новую школу. Там было неплохо, у него появились друзья, было с кем поговорить, но продлилось это недолго. Родители развелись, он с мамой переехал, школу пришлось сменить. И вот он здесь в Кернберге. Не то, чтобы над ним снова издевались, но важности никакой парень ни для кого не представлял. Был одиночкой, изгоем. Но и не стремился этого изменить, ведь никому не доверял. Знал людскую сущность наизусть, прекрасно понимал, что личность его никому неинтересна. Да и в общем-то признавал, что человек из него так себе.
Германа запятнала темная краска. В его голове появлялись ужасные мысли, а бороться с ними уже не хотелось совершенно. Хотелось сдаться. Застрелиться. Но он этого не делал, пока еще цеплялся. Не хотел причинять матери боль.
Могла ли его судьба сложиться по другому? Могла, но не сложилась.