Часть 4. Воспоминания.
16 ноября 2012 год. Город Кернберг.
В окруженном белыми стенами кабинете сидела женщина лет тридцати: Долорес Герштейн. На кресле напротив Беатрис, черная юбка которой открывала вид на разбитые колени. Если первая что-то увлеченно читала, то вторая молча глядела в окно, наблюдая за двумя парнями, стоящими у дверей дома. Те оживленно спорили, да так, что их голоса доносились сквозь толщину оконного стекла. Однако, несмотря на это, речь была невнятна, и Трисе не удалось уловить сути разговора. Она не была настроена на беседу с напротив сидящим человеком в белом халате, называющим себя психотерапевтом, поэтому всеми возможными способами избегала встречи взглядом и концентрировала внимание на чем угодно, но не предстоящей беседе.
Пока женщина изучала характеристику Тернер, пациентка ковыряла ногтем рану на запястье и сильно прикусывала губу, когда боль давала о себе знать.
— И давно ты наносишь себе повреждения? — не поднимая головы, ласковым тоном задала вопрос психотерапевт. Ее внешний вид и голос создавали нужное впечатление, будто Герштейн являлась добрым и понимающим человеком, благодаря чему у пациентов сразу возникало доверие к ней. У каждого, но не у Трисы. Она вообще никому не доверяла и не хотела. Все вокруг казались ей лживыми, лицемерными существами, желающими причинить вред. И не без причины.
— Давно, — тихо произнесла Тернер, мимолетно глянув на врача, а затем снова посмотрела на двух парней снаружи. Теперь они не спорили, а лишь любезно делились друг с другом сигаретой.
— И насколько давно? — закончив просмотр бумаг, женщина сконцентрировала внимание на ране Трисы. Та, заметив это, скрыла ее ладонью.
— Не знаю, — устало выговорила Тернер. Казалось, будто она заставляла себя говорить, будто что-то мешало четко проговаривать каждое слово.
Измученный вид создавал впечатление неряшливого человека, синяки и мешки под глазами сразу же бросались в глаза, а обкусанные губы не переставали кровоточить, что делало их слишком яркими на фоне бледного лица. Апатичный взгляд, ищущий надежду и воодушевление, — сейчас Трисе было не по себе, и скрыть ей это нисколько не удавалось.
— Беатрис, я понимаю: тебе тяжело, но ты можешь довериться мне, — Долорес улыбнулась, протягивая ладонь. В карих глазах врача читалось искреннее сожаление, однако Триса видела лишь равнодушие. Она была почти уверена в лживости сказанных врачом слов, но внутри все-таки надеялась, что она вовсе не врет. — Обещаю, я тебе помогу. Главное — поверь в это и прими мою помощь. Тебе стоит открыться, я не причиню зла. СМИ больше нет рядом и не будет. Не беспокойся.
Триса, как маленький ребенок, глядела на ладонь и словно не понимала, что должна была сделать. Неужели женщина хочет помочь человеку, которого знает совсем недолго? Действительно ли она понимает боль, которую чувствует Триса? Готова ли по-настоящему проникнуться чувствами незнакомой девушки и помочь ей? Может, она делает это только потому, что это работа, за которую она получает кучу денег?
Прошло секунд десять — и Триса медленно, неуверенно протянула руку в ответ — ту, что не была повреждена, — прикусив внутреннюю сторону щеки. Она не знала, стоит ли верить, нужно ли вообще что-то предпринимать и есть ли в этом смысл, но в одном была уверена точно: хуже уже не будет.
Долорес крепко сжала ладонь Беатрис, заглянув ей в глаза. Уголки губ приподнялись: внутри она ликовала, потому что наконец-таки смогла добиться доверия от пациентки. Уже седьмой по счету сеанс, а результатов — ноль. Триса все это время молчала, лишь изредка просила позволить ей уйти домой.
— Теперь ты готова рассказать свою историю? — осторожно задала вопрос Герштейн. Она явно боялась спугнуть Трису, опасалась задеть ее за живое, ибо понимала, какой ужас та испытала, через что прошла. А ведь неделю назад она не могла говорить, даже спокойно сидеть на этом стуле. Мысли безжалостно штурмовали ее голову, с ужасом вынуждая хвататься за волосы и дергать их, чтобы хотя бы так заглушить моральную боль. Мыслительная жвачка все это время была при ней, она буквально убивала ее.
— Не знаю, смогу ли я, — дрожащим голосом призналась Беатрис, чувствуя тепло, которое ее удивительным образом успокаивало. Касания, объятия, поцелуи от нужного человека — наверное, лучшие целители душ. После них почему-то всегда становится легче, если не физически, то морально. — Мне сложно вспоминать все это. Я боюсь, что просто не смогу контролировать свои мысли. Они сводят меня с ума.
Герштейн кивнула в знак того, что поняла проблему девушки, и прочистила горло, собираясь начать свою речь.
— Возможно, невроз навязчивых состояний либо же посттравматическое стрессовое расстройство наряду с депрессивным расстройством. Боюсь, твоя психика не выдержала и теперь пытается защитить тебя, — из ее уст это прозвучало не так пугающе, несмотря на то что наличие психического заболевания ужасает чуть ли не каждого человека. Триса даже не удивилась. После случившегося никто не смог бы эмоционально справиться, и она это прекрасно понимала. — В любом случае, нужно будет пройти несколько тестов, чтобы подтвердить диагноз. Но для начала скажи, что ты испытываешь, когда начинаешь вспоминать пережитое?
Триса тяжело вздохнула, медленно отводя взгляд в сторону окна, и устало прикрыла глаза, собираясь заговорить о том, что доставляет ей чудовищные страдания.
— Мысли путаются. Их становится слишком много, я не выдерживаю, — Триса апатично посмотрела на психотерапевта, записывающего что-то в тетрадь. — Что, как, где и почему. Но самое ужасное — это мои кошмарные сны. Не хочу засыпать, потому что, когда я погружаюсь в сон, я снова нахожусь в том месте, в то время, где...
Сердце Трисы забилось чаще: теперь в ее взгляде читалась тревога, а от равнодушного выражения лица не осталось и следа. Долорес успокаивающе гладила ладонь Трисы, напоминая о себе.
— Всё хорошо?
— Думаю, да.
— Тебя тревожат только сны и мысли? — Герштейн старалась побольше узнать о самочувствии Трисы, тем самым планируя добраться до корня проблемы. Конечно, она знала её личную трагедию, однако должна была понять, что на самом деле стало причиной разрушения её психики. Когда она начала давать сбои?
— Мысли и сны мучают больше всего, — спустя пару секунд раздумий выдавила из себя Тернер.
— А что ещё помимо этого?
Девушка поджала губы, отпуская руку врача: она не была способна выплеснуть эмоции, ведь успела выплакать все ещё неделю назад. Но душа так и не излечилась. Внутри все ныло, и теперь даже проявление чувств не способно было облегчить боль.
— Когда я вспоминаю тот день, я как будто снова оказываюсь там... — Тернер хотела продолжить, но, видимо, не смогла. Она потерла глаза, нечаянно заляпав рукав рубашки, а затем взглянула на капающую с запястья кровь. Герштейн, заметив, потянулась за салфетками и одну отдала девушке.
Тернер взяла салфетку в руку и задышала чаще; пульс участился. Вид крови пугал ее, поэтому, вытирая пятно, она старалась глядеть в другую сторону. Герштейн обратила на это внимание и сделала пометку у себя в тетради.
— Мне сложно об этом говорить, я не хочу вспоминать то, что было, — призналась пациентка, судорожно вздохнув. Скомкав салфетку в руке, Тернер всеми силами заставляла себя не возвращаться в прошлое, ведь знала, что после всегда настигали печальные последствия.
— Трис, дорогая, я прекрасно понимаю, что тебе тяжело вспоминать то, что было, но, пойми, так ты не сможешь решить проблему. Твои мысли всегда будут тебя преследовать, этого не избежать, но можно научиться их принимать, поменять к ним свое отношение, — Герштейн слегка улыбнулась, следя за рассеянным взглядом школьницы. Было видно: та понятия не имела, что хотела донести до нее врач. — Научившись принимать их, ты сможешь, как бы странно это ни звучало, быть спокойной. С людьми, которые страдали посттравматическим стрессовым расстройством, сложно работать, но вполне реально. Вот только тебе будет тяжело. Стоит рискнуть, пересилить себя. Нужно порыться в прошлом, чтобы излечиться от болезни.
Триса, пристально глядя на врача, начала отрицательно качать головой. Разочарование вперемешку с отрешенностью читались на ее лице. Она знала, что не сможет, для нее это настоящий кошмар, сравнимый с вечным адским пламенем.
За что ей это? Чем согрешила?
— Не смогу...
— Придется постараться. Но я, конечно, не вынуждаю. Тебе решать.
— Я не смогу контролировать себя. Даже сейчас... Я стараюсь не вспоминать. Пожалуйста, поймите. Я боюсь, — надежда не покидала ее, но отчаяние все равно было ближе, держало за плечи, не отпуская ни на секунду. Тернер чувствовала, что медленно теряет последние силы на разговор. Невыносимо тяжело. Сможет ли?
— Дорогая, я прекрасно понимаю тебя. Ты сильная девочка. Невероятно сильная. Но ты застряла, и чтобы жить дальше, нужно говорить о том, о чем совершенно не хочется.
Тернер поджала губы, опустила голову и начала нервно теребить край рукава. «Ты сильная девочка. Невероятно сильная» — почему-то эти слова придали ей сил и уверенности. Действительно, она смогла пережить этот кошмар, смогла вытерпеть всю ту боль, что причинила трагедия. Трагедия, которую она никогда не сможет выбросить из головы.
— Я постараюсь. Но...
— Но...?
— Простите меня заранее, если я причиню вам вред, — Триса, проглотив подступивший ком в горле, виновато опустила голову.
— Я с этим уже сталкивалась. Не волнуйся, — Долорес улыбнулась, готовясь слушать и наблюдать за пациенткой. Подняв печальный взгляд, Триса окунулась в воспоминания
Двумя месяцами ранее.
«Кто же знал, что это будет началом кошмара?».
Сегодняшний день встречал Кернберг пасмурной погодой, нагоняющей тоску на жителей города. Ветер бунтовал, снося все на своем пути. Деревья, будучи в центре нападок, сбрасывали с себя желтую одежку. Кто-то видел в осенней поре красоту и покой, а кто-то — тоску, усиливающую депрессивные настроения. Такая неоднозначная пора, привлекающая к себе внимание художников и писателей. Такая же неоднозначная, как сегодняшний день Трисы.
С самого утра все не задалось. Беатрис ненавидела понедельники: они всегда казались ей скучными, а еще по этим дням проводился ее нелюбимый предмет — физика. Сегодня был сложный день, и девушка морально не была готова к нему.
Триса сидела за партой посреди просторного кабинета, окруженного бежевыми стенами, и беспокойно поглядывала на часы, висящие над зеленой доской. Звук капающей воды из крана, шелест страниц учебника, перешептывания учеников — девушка обращала внимание буквально на все, ожидая, когда преподавательница по физике перестанет глядеть в ее сторону.
До звонка оставались считанные секунды, а работа так и оставалась недоделанной.
Ветер тем временем продолжал стучать по окнам, стараясь проникнуть в помещение. Атмосфера, царящая в городе, вгоняла в уныние. Окутанный серой пеленой воздух скрывал находящихся на улице людей, наталкивая на мысль, что все живое просто-напросто исчезло. Погода не сулила ничего хорошего, будто бы отражала состояние девушки, которая постоянно оглядывалась в надежде получить помощь от одноклассников.
Но никто не обращал на нее внимания.
Прозвенел звонок. Девушка ругнулась себе под нос, осознав, что завалила тест. Не видать ей диплома с отличием, а ведь она так сильно его хотела. Все проблемы были связаны с преподавателем физики, которая никак не хотела идти на уступки девушке. «Нужно заработать хорошую оценку честным трудом!» — постоянно твердила полная женщина лет пятидесяти, поправляя очки на переносице. Ее кудрявые черные локоны, напоминающие змей, всегда выводили Трису из себя, а множество украшений на руках и шее вызывали в ней смех. Многие считали и сравнивали женщину с ведьмой, которая якобы тайком использовала куклу вуду. Впрочем, Триса была такого же мнения. Этот человек создавал ей множество проблем, и за это девушка ее люто ненавидела.
Эта работа решала всю жизнь Беатрис. Как же она надеялась получить высший балл, но, видимо, не судьба. Последняя задача вызывала затруднения. Надеялась списать, но женщина, как назло, стояла напротив нее и внимательно наблюдала.
Увидев рядом одноклассника-отличника, Тернер засуетилась, подзывая его к себе.
— Псс, Эдди, — пока женщина собирала листки, Триса старалась привлечь внимание парня, но тот не замечал. Скрывшись за дверью, он полностью лишил девушку надежды.
Остальные, сдав работы, собирали школьные принадлежности. Тернер расстроенно закрыла ладонями лицо. Ей было невыносимо тяжело осознавать свой провал. Для нее это было очень важно. Будучи одной из отличниц в школе, она не хотела терять репутацию, будто в жизни не было ничего важнее.
Планируя собирать вещи, она встала со своего места и потянулась за сумкой, но внезапно остановилась, когда рядом с ней возникла высокая фигура. Триса заметила черные штаны и белую футболку. Светловолосый парень положил на парту рюкзак, посмотрел на лежащий на парте лист бумаги и еле слышно произнес ответ, который Беатрис отчаянно пыталась выпросить у своего одноклассника.
Немного грубый, ровный голос донесся до ушей девушки, и она, удивленная, сразу же записала сказанную парнем цифру. От волнения она не сразу смогла сообразить, что должна была сделать. Он стоял рядом, и запах одеколона, исходящий от него, дурманил ей голову.
Резко приятный запах сменился мерзким — подняв голову, она почувствовала запах пота — так она сразу поняла, кто возник перед ней.
— Смогла выполнить все задания? — женщина вопросительно подняла бровь, слегка щуря взгляд.
— Да, — Триса неуверенно кивнула, отдав лист преподавателю. Парень все это время молча стоял позади и, видимо, подслушивал их разговор.
— Ну, я посмотрю, как ты готовилась, — и отошла, дав девушке взглянуть на него.
Триса его узнала. Правда, голос слышала впервые. Тот самый парень, за которым она следит с начала сентября. Тот, кого она каждое утро видит у автобусной остановки. Тот, кто смог привлечь ее внимание.
— Это точно правильный ответ? — собирая вещи, Тернер рискнула задать этот вопрос. Ей было неловко находиться рядом с ним, хоть парень даже не глядел в ее сторону, продолжая выкладывать свои вещи на парту.
— Да, — все также не смотря на нее, кратко ответил он.
— Спасибо, — Триса улыбнулась ему, закинув сумку на плечо. Она испытывала радость вперемешку с удивлением — вовсе не ожидала такого поворота событий.
У входа в класс появилась девушка. Короткий черный топ, демонстрирующий тонкую талию, сильно накрашенные серые глаза, острые скулы — девушка выделялась на фоне остальных, благодаря чему притягивала взгляды. Улыбнувшись, она помахала Трисе. Когда та, вновь оборачиваясь на парня, зашагала в сторону двери, девушка у входа хитро глянула на нее.
***
Город Вольтерра. 2020 год.
Триса зажмурилась, но ничего не произошло. Тогда она мысленно посчитала до пяти и открыла глаза, замечая, что Люк на нее не смотрит, заинтересованный чем-то другим. Его рука потянулась к ней, и девушка почувствовала легкое холодное прикосновение одними лишь кончиками пальцев. Люк слегка потянул ее за подвеску, чтобы лучше разглядеть то, что привлекло все его внимание: маленький серебряный крестик.
— Ты верующая? — спросил он как-то слишком мягко, несвойственно. А Триса сразу начала гадать: «Неужели он тоже верит? Человек, нарушивший не одну заповедь, разве может?».
— Да, — отозвалась Триса и сглотнула. — Можешь отпустить?
Люк повиновался и отпустил девушку, отходя от нее в сторону. На лице проскользнула тень усмешки, и он поинтересовался: — Почему ты веришь?
— А нужна причина? — ответила вопросом на вопрос, приходя в чувства после небольшого эмоционального потрясения.
— У всего есть причина. В самом деле, я предполагал, что ты можешь быть религиозной, — парень перевел взгляд на стену напротив и некоторое время молчал, раздумывая о чем-то, — Ты можешь задать мне один вопрос. Я отвечу честно и развернуто, но только в случае, если не будешь предсказуемой.
Девушка хотела было спросить, почему он дает ей эту возможность сейчас, но вовремя одернула себя, понимая, что это уже будет вопросом. Узнавать о мотивах она тоже не торопилась, ведь для нее это казалось наиболее предсказуемым развитием событий. Именно этого вопроса ждал от нее убийца. Она растерялась. Теперь, когда у нее была возможность, она действительно не знала с чего начать. Триса еще не выстроила план, по которому будет лечить Люка, но отказываться от такого удачного стечения обстоятельств было нельзя. Что бы не побудило парня на откровенность, Беатрис рада.
Решила, что узнать о детстве наиболее важно, ведь в большинстве случаев именно этот этап самый значимый. Отклонения зачастую прорастают из детских травм, и исключать такую возможность в данном случае было бы глупостью:
— Я бы хотела узнать о твоей семье, — заинтересованно посмотрела на Люка и взяла ручку, готовясь записывать его слова.
— Предсказуемо, но не настолько, чтобы я был разочарован, — он кивнул и отошел, присаживаясь на второй пуфик. — Тебе бы понравилась моя семья, — начал он и улыбнулся, пускай все с той же присущей ему холодностью. — Мой отец был очень религиозен. Человек благородный, в какой-то степени великодушный, но суровый. Мы воспитывались по его примеру: я и мои братья.
Триса не перебивала, хотя в голове пронесся ворох мыслей, вопросов, ответы на которые ей хотелось бы получить. Люк, в свою очередь, это видел и забавлялся.
— Должно быть тебе интересно, как я к нему относился, и как он относился ко мне? Я обожал отца. Во всем хотел быть похож на него, может, даже хотел быть лучше, чем он, — замолчал на какое-то время, не выражая ничего ни взглядом, ни какими-либо движениями. — Творческие люди такие... Непредсказуемые и эксцентричные, это подкупает. Я очень хотел ровняться на него, а он видел это. Любил меня больше всех, я уверен. Даже один из моих братьев однажды сказал, что я любимчик, которому все легко достается. Но ничего никогда не дается легко, — парень оглядел Беатрис и остановил взгляд на ее религиозном атрибуте. — Я спросил тебя про причину. Я верил, потому что верил мой отец. Я верил в то, что нарисовал для меня он. Это было его мироощущение, и я должен был следовать за ним, — хмыкнул и вновь замолчал, выстраивая в голове дальнейший ход повествование. По крайней мере так эти паузы трактовала Триса. — Когда я все это понял, я решил: к черту. Мне не нужна липовая вера, не хочу жить по указке. И тогда я приобрел самый важный в жизни урок: ты нужен кому-то, покуда угоден. Я не жалуюсь, я стал свободнее, избавившись от оков, возложенных на меня отцом.
— Ты обижен на отца? Может, чувствуешь злость? — Решила поинтересоваться девушка, когда пауза затянулась слишком надолго. Люк усмехнулся, но подыграл, будто бы и не заметил, что Триса нарушала условия его игры.
— Я был обижен и злился, но это в прошлом. Я никогда не ждал его и не строил иллюзий, ведь не чувствовал вины. Утратив веру, я лишился «семьи», ну или чем это можно назвать, но обрел гораздо больше.
— А братья? Вы видитесь?
— Достаточно, Беатрис, — Люк поднялся и слегка размял плечи, — Не могла бы ты уйти? Хочу избавить себя от этих удавок на моих запястьях, но боюсь снова устроишь беднягам за дверью сцену. Следующую нашу встречу хочу провести в саду, и я буду ждать ответа на свой вопрос.
— Вопрос? — Девушка взяла все записи, которые успела сделать, и впервые за все это время взглянула на Люка как на обычного пациента.
— Причина твоей веры.