Песня черного лебедя

Мне всегда казалось, что человек может быть абсолютно честен в жизни лишь дважды — в ее начале, будучи ребенком, мозг которого еще не исковеркан воспитанием и хитростью, и на смертном одре. Ребенок просто-напросто не умеет лгать, а умирающий — не видит в этом смысла. Разница лишь в том, что первый будет беспечно рассказывать тебе обо всем, что приходит ему на ум, а второй — превозмогая себя, выдохнет то, что для него представляет наибольшую важность.

Берта перед смертью говорила о моем отце.

Услышав впереди шаги, я, не раздумывая, забежал в первый попавшийся мне на глаза пустующий магазин и затаился. В нос ударил неприятный запах плесени и пыли, и жутко захотелось чихнуть.

— Кто здесь?

Знакомый голос отозвался предательской дрожью в теле, и я до боли стиснул зубы, задержав дыхание. Я знал, что был сильнее него, знал, что могу одним касанием положить его на лопатки в любой другой день, но только не сегодня. Сосуды зудели, отчаянно нуждаясь в крови, а в голову не приходило ни единой идеи, как достать пропитание, не причинив никому вреда и не обнаружив свое присутствие.

— Феликс, не дури. Мы и так уже опаздываем на это чертово прощание. Шевелись!

Через несколько секунд по заснеженной дороге вновь заскрипели шаги, и я выпустил из легких воздух и выпрямил ноги, растянувшись на полу. Прощание? С кем они собрались прощаться? Нехорошее предчувствие сдавило внутренности, и я заставил себя сглотнуть: слюна, стекая вниз, почти царапала пересохшее горло.

Застыв, я ощутил жар где-то в области сердца и нащупал рукой флакон, сияющий во тьме мягким светом. Около двадцати лет назад я уже видел нечто подобное. Я и другие приспешники Искандера собрались на церемонии, которая должна была возвестить начало новой эры. Эры ведьм. И на этот раз Искандер — новый Искандер — хотел сделать все правильно, обезопасить планету от вражеского нашествия и создать завесу, преодолеть которую отныне смогут лишь избранные. Я стал одним из тех, кому доверили носить печать.

И вот, спустя, кажется, вечность волшебное зелье снова у меня в руках, но теперь я должен заклеймить им не себя, а Мэл, чтобы доставить ее прямиком в руки к двум сумасшедшим, захватившим власть в некогда родном мне мире. И все это ради того, чтобы исправить собственные ошибки. Чтобы вернуть ее — ту, что погубили мои амбиции и глупость.

Боже, Мэл. Мэл, Мэл, Мэл...Я не могу так поступить с ней. Я не могу отдать ее им.

Прикрыв глаза, я позволил себе ненадолго забыться, заставив рой пронзающих сознание мыслей прекратить свое назойливое движение. Берта верила, что я смогу спастись. Отчего бы и мне не поверить в это?

Берта. Встав на ноги, я ощутил, как в глазах потемнело, и пошатнулся, на долю секунды как будто вновь увидев перед собой ее образ. Она была почти с меня ростом, с распущенными каштановыми волосами, завивающимися на концах — Берта всегда непроизвольно теребила пряди пальцами, хоть и отказывалась это признавать. Я помню, что когда увидел ведьмочку впервые, подумал, что дух Леи едва ли мог выбрать себе тело более невзрачное, а потом посмотрел в ее глаза — серые, зеленые или синие? мне казалось, они вечно меняли цвет в зависимости от настроения их владелицы, словно она, как и я была вампиром, — и почувствовал, что наконец обрел надежду. В глазах Берты светилась гордость, даже гордыня, затравленная злость, иногда надменность, но за всем этим букетом эмоций скрывались доброта и искренность, отчаянно пытающиеся прорваться наружу. Она была сильной, и главная ее сила состояла в том, что она и сама не понимала, насколько сильна. Берта действовала спонтанно, не думая о последствиях, и почти единственной мотивацией для нее всегда служила забота о тех, кто ей дорог. В том числе и о себе самой. Но как можно винить человека за то, что он печется о своей жизни, ведь срок, отведенный ему, так недолог? Воскрешенный в памяти образ Берты мне улыбнулся, и я с удивлением отметил, что помню ее улыбку до последней ямочки на щеке. Еще бы, ведь я столько раз, смотря на нее, думал, что для меня и моего мира по-прежнему не все потеряно. Может быть, поэтому я непроизвольно потянулся к Берте? Потому что почувствовал, что, вопреки всему — возрасту, поведению, взглядам — в конечном счете она сильнее меня? Берта бы не сдалась так быстро. Она бы боролась, потому что черта с два дала бы каким-то сумасшедшим взять под контроль свою жизнь. Здоровый эгоизм скорее лично бы ее прикончил, чем когда-либо ей это позволил.

— Старикану давно пора было отдать концы. Неужели он думал, что никто не замечает, что последние несколько лет всем верховодила его жена, эта престарелая святоша? И кто теперь встанет на его место? Единственный сынок оказался трусливым предателем. Боюсь, на этот раз Малумов никто не удержит.

— Может, оно и к лучшему. За годы правления Мортов вампиры превратились в ручных собачонок короля.

— Собачонка-не собачонка, но если победитель Тетриады вернет нас домой, я лично готов подносить ему тапки.

— Алан! — До моего уха донесся возмущенный и одновременно испуганный возглас.

— Что? Только не говори, что тебе не осточертело жить среди этих развалин.

— Никто не мешает нам уехать.

— Куда? В этом мире кругом, куда не плюнь, люди, люди, люди! И вампиры не внушают им страх. На Лавуре нас уважали, боялись, а тут приходится скрываться, как будто это мы — мы! — жертвы, а они — охотники. Но знаешь что, я бы все отдал, чтобы вновь иметь возможность вцепиться кому-то в глотку на глазах у тысячной толпы без страха быть пойманным.

— Раз ты так рвешься на Лавур, то иди и найди сыночка Мортов. Тот уж наверняка знает, как нам всем снова попасть домой.

Голоса затихли вдали, и я, облокотившись о край покрытого грязью и пылью прилавка, инстинктивно стиснул его руками. Мой отец умирает. Наконец, происходит то, чего я так долго ждал. Только вот почему я не чувствую ни грамма радости, ни капли триумфа по поводу одержанной победы? Почему я вообще сейчас здесь?

В памяти вдруг нестройным хороводом пронеслись сцены: отец дарит мне книгу — редкий фолиант, на поиски которого я тщетно потратил многие годы, отец впервые берет меня с собой на совет Ночной Стражи, и я, гордый от оказанной мне чести, стараюсь не пропустить ни слова из сказанного, чтобы доказать ему, что однажды буду достоин занять его место.

Я потерял интерес к политическим играм, как только встретил Лолу. И возненавидел их, когда ее похоронил.

Сидя в темнице, я много раз пытался представить себе Лолу в качестве убийцы принца. С кинжалом в руках и ожесточенным выражением на лице. Но не смог. Мне претила сама мысль о том, что все, что было между нами, — лишь мастерски разыгранный спектакль, кульминацией которого должна была стать смерть будущего короля.

Но даже если отец виновен, имею ли я право его осуждать? Я — вампир, положивший конец когда-то процветающему миру, гнусный предатель, превративший жизни сотен существ в бесконечную агонию, полную тоски по дому и лишений.

Раньше я думал, что однажды смогу все исправить, и это наконец позволит мне возвыситься над отцом в собственных глазах. Но после того, что случилось с Бертой, я потерял веру в то, что способен на нечто большее, чем просто жалкие попытки сберечь хотя бы собственную шкуру, на которой до сих пор не остыли подпалины адского дыхания смерти.

Резко сорвавшись с места, я покинул пределы магазина и, прячась в тени, побежал; ноги, увязая в комьях снега, сами вели меня по знакомым дорогам. Сколько раз я бывал у дома родителей, не решаясь пересечь его порог? Сотни, тысячи, может быть, миллионы, но лишь однажды осмелился пробраться в него как вор, чтобы украсть кровь, по глупости желая подставить собственного отца. Увидев впереди знакомые пики крыш, я ускорил шаг, вспомнив, как в тот день трусливо отшатнулся от случайно наткнувшейся на меня горничной. Трус — вот, кем я на самом деле был.

Скрипнула дверь, и я проскользнул во всегда открытый черный ход и остановился, переводя дыхание. Что я собираюсь делать? Увидеть его? Попросить прощения? Раскаяться? Признать, что все эти годы я вел себя, как полнейший осел и был не прав?

Загнанный в тупик собственными вопросами, я задрожал, внезапно ощутив в груди прилив дикого страха. Мне казалось, что я просто-напросто не найду в своей хилой душонке сил, чтобы снова посмотреть в глаза отцу после стольких лет, возможно, беспочвенной ненависти и презрения, до конца задушить которые я в себе, наверное, никогда не смогу.

Собрав всю волю в кулак, я побежал вверх по лестнице, поднявшись в холл второго этажа. Коридоры были оглушающе пустыми, словно весь дом застыл во времени, провожая очередного хозяина на тот свет. Ни охраны, ни слуг, вообще никого. Очевидно, о безопасности главы Ночной Стражи больше не беспокоились. Где же все?

На лестнице вдруг раздались шаги, и я кинулся в тень, боясь оказаться замеченным.

— Как думаешь, много добра у нашего дражайшего старикана?

— Полагаю, порядочно. Хватай, что увидишь, и быстро валим. Охрана скоро перевезет все необходимое для похорон и вернется.

Не дав себе подумать, я резко вышел из-за угла, заставив несостоявшихся воришек вздрогнуть.

— Кто там? — Покинув тень, я окинул гостей — в конце концов, я ведь находился в собственным доме, — надменным взглядом. Их лица и голоса показались мне знакомыми, но имен вампиров я не помнил, а вот мое, я полагаю, они вспомнили сразу, хотя за последний месяц в темнице я и порядком осунулся. — Г-г-господин М-м-морт?

Воришки испуганно переглянулись, видимо, пытаясь понять, как им следует себя вести. Вампир, тот, что постарше, быстро взяв себя в руки, двинулся на полшага вперед, загородив собой то ли дочь, то ли подругу. Пытаться определить возраст вампира — дело неблагодарное.

— Где мой отец? — Хриплый голос прозвучал на удивление твердо, не выдав растерянности и страха, грозящих лишить меня в лучшем случае возможности мыслить трезво, в худшем — способности мыслить вообще.

— Г-г-г-осподин М-м-морт, мы, мы...

— Мы отведем вас к нему. — Вампир взглядом велел подруге замолчать, и я вдруг понял, почему их голоса показались мне знакомыми.

— Алан, верно? — В глазах вампира на мгновение мелькнуло удивление, а потом лицо снова превратилось в непроницаемую маску недоверия. — Помните, что обман может стоить вам жизни. — Я отчаянно блефовал, надеясь, что воришки этого не видят. Ведь для них я наследник, загадочный предатель, вступивший в сговор с непобедимым пришельцем. Я должен вызывать страх.

— Вам не о чем беспокоиться, господин Морт.

Решив довериться судьбе, вслед за воришками я вышел из дома, кинув последний мимолетный взгляд на припорошенное снегом крыльцо. Дверь осталась открытой настежь; честно говоря, мне было плевать на сохранность фамильного наследия Мортов.

Увлекаемый воришками я уходил все дальше и дальше от центра в каменный лес, построенный из похожих друг на друга как две капли воды пятиэтажек, хмурых и серых, стоящих вдоль дороги подобно десяткам заколдованных стражников. А ведь и правда, Берта однажды говорила мне, что отец переехал. Как жаль, что тогда я придал так мало значения ее словам.

Перейдя дорогу, Алан и его спутница свернули на другую улицу, и я на мгновение задержался, услышав голоса. Много голосов. Приглушенных, шепчущих, доносящихся как будто сразу и отовсюду. Разумеется, на похороны Главы Ночной Стражи пожаловали все кому не лень. И что делать дальше? Как незамеченным пробраться к отцу?

— Вы идете? — Я вздрогнул, потревоженный голосом Алана. Вампир, заметив, что я не иду за ним следом, вернулся за мной и теперь оценивающе рассматривал меня своим пристальным колючим взглядом. Я ненадолго замер, апатично уставившись на его квадратный подбородок, покрытый легкой щетиной, и широченные плечи, обтянутые видавшим виды плащом, длиной чуть ли не до пят. Приятель, готов поспорить, будь рядом Берта, ты бы не остался без колкого прозвища.

— Да. Разумеется. — Не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, я уверенно зашагал навстречу Алану и, обогнув его, завернул на кишащую голосами улицу. Снег под ногами был скомканным и грязным; собравшиеся кутались в длинные одеяния, переминаясь с ноги на ногу и пряча руки в карманы. Я на автомате кинул взгляд на свои ладони — пальцы покраснели и почти не сгибались, и отчего-то это наблюдение позабавило меня. Не иронично ли, что после стольких лет попыток держать под опекой целые миры, я потерял контроль даже над собственным телом?

Сгорбив спину, я стал медленно продвигаться вперед, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Проделав чуть больше половины пути, я позорно оступился, с размаху налетев на какого-то вампира, и тот, ругнувшись, поднял на меня глаза и мгновенно смолк. Евгений Шварц, мой старый учитель. Конечно, он узнал меня даже спустя столько лет, но я не удостоил его даже приветствием — лишь скупо извинился и как подкошенный болезнью баран упрямо поперся дальше, не видя перед собой ничего, кроме металлического блеска открытой настежь двери.

По толпе пронесся удивленный гул, и я ускорил шаг, замечая, как все больше голов начинают с удивлением поворачиваться в мою сторону. Мне просто нужно увидеть отца — и все закончится. Подгоняемый этой мыслью, я залетел в подъезд; вампиры, образуя коридор, расступались предо мной, освобождая проход. Исхудавший, осунувшийся, грязный, я все равно вызывал у них страх, быть может, даже больший, чем раньше, словно дикий зверь вырвавшийся на свободу и наконец показавший свое истинное лицо, вцепившись зубами в беззащитную жертву. Я сглотнул, почти физически ощутив, как обагрились кровью мои ссохнувшиеся губы.

Я почти не запомнил путь до третьего этажа — лестничные пролеты сливались в одно темное пятно, из которого все мое естество адски хотело вырваться, — и очнулся только тогда, когда уперся в грудь здоровенному охраннику.

— Вам туда нельзя.

— Уверен? — Я почти прорычал вопрос, с наслаждением отметив, как отчужденное выражение на лице охранника сменилось на испуганное. Воспользовавшись секундным замешательством вампира, я проскочил внутрь квартиры, резко втянул носом воздух, безошибочно идентифицировав запах смерти — вонь, которую ни с чем не спутаешь, — и замер, опершись рукой о сальную стену. Еще пару шагов, Елеазар. Ну же, давай. Ты ведь знаешь, что он там, за этой дверью. Ты почти слышишь его дыхание.

— Елик?

Я резко вскинул голову, вырванный из собственного подсознания тихим дрожащим голосом, пробудившим в памяти до боли родные и теплые воспоминания. Мама. В горле застыл комок, и я глупо кашлянул, пытаясь сглотнуть. На глазах выступили слезы, и я часто задышал. Мамочка. Как она изменилась. Я помнил ее еще совсем молодой и оказался не вполне готов увидеть залегшие в уголках глаз морщины и волосы, подернувшиеся первой сединой. Она все еще была красивой — красивее всех, кого я когда-либо встречал, — но теперь эта красота стала отстраненной, поблекшей, как картины старых мастеров, сохранявшие первозданный вид только благодаря бесконечной реставрации.

— Сынок. — Мама, еле сдерживая всхлипы, несмело шагнула ко мне. — Елечка... — Я почувствовал, как мамины дрожащие руки робко легли мне на плечи, а в следующее мгновение оказался в ее объятьях. — Елечка, сыночек мой. Ты здесь. Ты здесь. — Мама как будто в беспамятстве повторяла эти слова, полагаю, не вполне осознавая, что видит меня вживую. Возможно, я казался ей чем-то вроде галлюцинации, порожденной безысходностью и горем.

— Где он? — Я немного отстранил мать от себя, заглянув ей в глаза. — Где отец? Мне нужно... Мне нужно его увидеть.

— Да... Виктор... — Мама, вдруг дернувшись, зарыдала. — Виктор... Он в спальне, сынок... Он ждет тебя. Он так тебя ждет.

Заставив себя отвернуться от матери, на которую было невыносимо больно смотреть, я толкнул дверцу и вошел в комнату.

Отец лежал на смятых грязных простынях, — кое-где виднелись красные подтеки и мазки, словно кто-то комкал жесткие ткани окровавленными руками, — а его голова, безвольно повиснув, покоилась сразу на нескольких подушках. Казалось, что если бы не искусственная опора, она бы, покорившись силе притяжения, отделилась от шеи, упав вниз, на еле заметно вздымающуюся грудь. Отец дышал тяжело, неспешно, и каждый его вдох сопровождался свистящим хрипом, как будто кислород отравлял его легкие и причинял иссушенному телу адскую боль. С тупым ужасом я смотрел на лысину, на месте которой некогда были черные как смоль волосы, на впавшие глаза, занимавшие чуть ли не половину лица. Этот некто, лежащий на кровати, умирающая развалина, слабый старик, не был моим отцом — сильным, властным вампиром, умевшим одним своим присутствием внушать окружающим уважение и подлинный страх. Он просто не мог им быть.

«Твой отец умирает, Елик!»

Я вздрогнул, услышав как будто наяву возмущенный голос Берты и увидев перед собой ее застывший умоляющий взгляд. Если бы я тогда ее послушал. Если бы только пришел чуть раньше. Кто знает, возможно, отца еще можно бы было спасти?

— Агнесса... это... ты? — Отец выплевывал слова, с трудом ворочая языком; вокруг его рта при этом вздувались кровавые пузыри, которые, лопаясь, стекали густой жижей по подбородку. Заставив себя побороть отвращение, я подошел ближе, с осторожностью сжав отца за сморщенную ладонь.

— Это я, отец. Елеазар. Твой сын.

Отец, словно не слыша меня, продолжил говорить. На этот раз голос его звучал чище, без судорожных надрывов и придыханий.

— Агнесса, скажи нашему сыну, что мне жаль. Жаль, что я все ему не объяснил. Жаль, что вовремя не раскусил эту лживую мразь. Жаль, что он столько лет тебя ненавидел. Вы оба этого не заслужили. Это моя вина, Агни. Только моя.

Сильнее стиснув руку отца, я зашептал, сглатывая горячие слезы:

— Пап, я здесь. Елеазар, твой сын, слышишь? Все хорошо. Ты ни в чем не виноват. Прости меня, пожалуйста. Я не должен был, я не смел... Папа, папочка, пожалуйста, прости...

На мгновение взгляд отца прояснился, и он посмотрел на меня, удивленно вскинув брови. Посмотрел на меня так, как будто узнал.

— Елеазар? Ел... — Отец вдруг закашлялся, и я невольно отпрянул. Завалившись набок, некогда могучий Глава Ночной Стражи начал захлебываться кровью, судорожно глотая ртом воздух в жалких попытках не задохнуться.

— Папа! Пап... — В панике я схватился за голову, не зная, что предпринять. Все мысли путались, и тело отказывалось повиноваться, дрожа как осиновый лист. Слабак! Жалкий ни на что не годный слабак! Помоги же ему! Сделай хоть что-нибудь!

— Виктор, о, нет! Нет же, нет! — В комнату вбежала мама, твердо отстранив меня от постели отца, и я отшатнулся, каким-то шестым чувством запоздало уловив: поздно. Судороги прекратились, и последний раз кашлянув, отец упал ничком на кровать и навсегда затих.

Сдерживая беспомощные всхлипы, я стал на ощупь отступать к двери, спотыкаясь о невидимые препятствия.

— Виктор. — Сморгнув слезы, я спешно втянул носом воздух и прикрыл рот рукой, чтобы не дать боли выйти наружу. Мне казалось, я начинаю сходить с ума. Мама, пожирая взглядом застывшего в беспомощной позе отца, в буквальном смысле седела, покрываясь взявшимся из ниоткуда пеплом прямо у меня на глазах. Ее волосы из смолисто-черных становились серебряными, а взгляд стекленел, приобретая пугающую неподвижность.

— Мам? — Я робко окликнул маму, но она никак не отреагировала — лишь сжала кулаки, впившись вмиг заострившимися ногтями в ладони, обагрив пальцы кровью. — Что с...? — Прежде чем я успел задать вопрос, мама резко дернулась, намереваясь то ли наотмашь влепить мне пощечину, то ли кинуться на грудь.

— Это все твоя вина. В его смерти виноват ты. — Смысл маминых слов дошел до меня не сразу. Я бестолково таращился в ее черные глаза, пытаясь понять, кого они мне напоминают. Ее движения, жесты... Все это так знакомо и одновременно нет. Как будто я знал ее, но никогда не видел. Как будто кто-то давным-давно рассказывал мне о ней.

— Ты же знаешь, что...

— Я знаю, что ты его предал. Родного отца. Ты так и не понял, Елеазар: между семьей и кем бы то ни было всегда нужно выбирать семью. Ни одно из твоих детских извинений ничего не стоит. Ни одно «прости» его не вернет. — Мама кинула беглый взгляд на кровать, полный молчаливого укора, а потом оскалилась, став похожей на обозленное животное. Ну конечно же! Нина! Вот о ком шептали мне полузабытые голоса в голове. Именно так ее описывала Берта — больше зверь, чем человек. Слабо соображая после всего произошедшего, я даже не сразу осознал, что все, что только что сказала мне мама, она никак сказать не могла. Моя мать была доброй, сопереживающей, она меня любила. Она бы никогда не обвинила сына в смерти собственного отца. Но это ведь невозможно. Вампиророжденные вот так просто не становятся гибридами. Да они в принципе не могут ими стать! Я стиснул зубы, наблюдая за тем, как мама медленно подошла к кровати и так же медленно, механично перевернула на спину тело ушедшего по затерянным дорогам смерти в мир иной отца.

— Надо позвать кого-нибудь. Пора его хоронить. — Мама сказала это с такой отрешенностью и почти неестественной апатией, что у меня на мгновение перехватило дыхание — страх адской силы сдавил мои внутренности, с упоением вгрызшись в них. Я стоял не в силах пошевелить даже пальцем: прямо передо мной были два самых дорогих мне вампира, один из которых умер, едва ли успев простить меня перед смертью, а другой — сошел с ума на почве любви и ненависти ко мне же. Зачем я вернулся? Зачем я снова разрушил их жизнь?

— Мама...

— Агнесса. Для тебя я Агнесса. Отныне и навсегда.

Сглотнув мешающее говорить отчаяние, я хрипло прошептал:

— Агнесса. — Я облизал губы, пробуя на вкус неожиданно чужое имя. Нет, больнее уже не будет. — Ты должна выйти и сказать всем, что Главы Ночной Стражи не стало. Они собрались, чтобы отдать ему дань уважения, как и велит обычай.

Мама как-то криво ухмыльнулась — жест, совсем ей не свойственный. По крайней мере, не свойственный той женщине, что я знал и оставил пятьдесят лет назад.

— Я думала, обычай велит объявить о смерти Главы Ночной Стражи его наследнику. — Мама поджала мертвенно-бледные губы и зло прищурилась. — Они ждут тебя, а не меня.

— Ма... Агнесса, ты... Никто не будет слушать предателя. Меня отправят на Лапидею, на суд короля.

— Короля? Боюсь, родной, его суда тебе придется ждать довольно долго.

— Почему? — И тут я вспомнил, о чем говорили Алан и его спутница, пока я прятался в магазине. Вернее, смысл сказанного наконец до меня дошел. Тетриада. Неужели?.. Я мог поклясться, что знаю о произошедшем едва ли не больше мамы, но все равно спросил: — Кай мертв?

— Мертвее твоего отца. Полагаю, его телом уже полакомились черви.

Я беспокойно заходил по комнате, судорожно пытаясь решить, что делать. Думай, Елеазар, думай. Каковы твои шансы занять место Главы Ночной Стражи? И хочешь ли ты его занять? Мазнув рассеянным взглядом по холодеющему телу отца, я прекратил метания. Господи, он мертв! Он в самом деле мертв! Почему эта простая, примитивная мысль никак не хочет дойти до моего атрофировавшегося мозга?

Я прислушался к собственным ощущениям — ничего. Даже вампир не может чувствовать столько боли, и потому организм вместо жуткой агонии выбирает равнодушие ко всему. Берта, время, проведенное в темнице, смерть отца, сумасшествие матери — все сплелось в один огромный клубок отчаяния, опутавший меня с ног до головы. Но я не имел права сдаваться. Только не сейчас. Я не могу позволить себе быть слабым, я должен исправить все, что натворил, и для этого мне нужна власть.

— Агнесса, мне потребуется твоя помощь. Всего раз. Пожалуйста, помоги мне. — Казалось безумным обращаться к собственной матери как к кому-то чужому, — впрочем, сейчас она и правда походила на враждебно настроенного ко мне незнакомца, — однако видя, каким взглядом мама встретила мою просьбу, я понял, что держал дистанцию не зря. Выхода нет, я вынужден играть по ее правилам. Отныне мы друг другу никто, и мне придется с этим мириться, пока я не найду способ вернуть все на круги своя. Поспешно отведя глаза, боясь выдать по-детски глупую обиду и разочарование, я покинул комнату, напоследок бросив: — Тогда хотя бы не мешай.

Когда я покинул пределы душного подъезда, миновав не препятствовавших мне охранников, мой разум стал на удивление чист. Ни одной лишней мысли — только желание во что бы то ни стало достичь своей цели.

— Глава Ночной Стражи мертв!

Потревоженная толпа, насторожившись, полушепотом загудела, и я сделал паузу, тщательно подбирая слова. Среди собравшихся я то и дело замечал знакомые, но давно позабытые лица, часто моргая и с трудом концентрируя взгляд.

— Как вам известно, после смерти Главы Ночной Стражи власть переходит к его ближайшему родственнику, наследнику, коим я и являюсь.

— Но ты ведь не думаешь, что мы позволим лживому предателю управлять нами? — Я стиснул зубы, повернув голову в сторону говорящего. Феликс Малум. Старый приятель мог бы быть и менее предсказуемым в действиях и более изощренным в ругательствах. — С твоей стороны вообще было очень смело объявиться здесь. Признаюсь, я искреннее удивлен, что тебя до сих пор не разорвали в клочья. Достопочтенные вампиры! — проорал Феликс, обращаясь к вокруг стоящим. — Перед вами тот, благодаря кому мы все оказались в этой дыре. Почему вы бездействуете? Почему немедленно не призовете его к ответу за содеянное?

Не дав толпе как следует пораскинуть мозгами, я поспешил прервать призывы к мщению.

— Я могу все исправить. Я знаю, как всем нам попасть обратно домой.

— Неужели? И надо полагать, знал все эти двадцать лет? Но предпочитал молчать, наблюдая за тем, как вампиры катятся в пропасть. — Феликс распалялся все больше, очевидно не подозревая, что своими попытками очернить меня, лишь усиливает мое желание занять еще час назад абсолютно не нужное мне место. — Где ты был, Морт, пока мы все тут подыхали с голоду, боясь лишний раз высунуть нос за пределы города в страхе быть уничтоженными?

— Я признаю свои ошибки и готов понести за них наказание. Но что ты выберешь, Фил, — я намеренно употребил фамильярное прозвище Малума, удовлетворенно сощурившись, наблюдая за кислой миной расплывшейся на его лице, — дать мне последний шанс и, быть может, уже завтра увидеть стены своего родового замка, или ждать маловероятной победы безымянного короля? Особенно после того, как ты лично прикончил Избранную, лишив всех лавурцев чуть ли не единственной надежды.

Последние слова попали в цель. Как бы ни были далеки вампиры от Лапидеи, каждый из них знал о выдуманном мной пророчестве и роли Избранных в предстоящей войне, а значит, приравнивал убийство одной из них к предательству.

— Да как ты смел, щенок?.. — Какой-то вампир вынырнул из толпы, набросившись на Феликса, и вокруг вдруг началась суматоха. Кто-то пытался оттащить разъяренного вампира от Малума, кто-то то ли кричал, то ли плакал, то ли делал и первое и второе одновременно, и посреди всего этого хаоса стоял я — отвергнутый всеми мирами и пытающийся найти приют в том месте, которое однажды добровольно покинул. Дом. Это слово давно потеряло для меня всякий смысл. Да и можно ли назвать погруженный во тьму, заброшенный, полный чужих существ город — домом? Я никогда не принадлежал ему. Ни день, не секунду, что бродил по его земле.

— Что здесь происходит? — Толпа затихла, и я медленно обернулся, с трудом узнав в говорившей собственную мать. Всегда незаметная и сдержанная, не вмешивающаяся в события подобного масштаба, сейчас она одним коротким вопросом заставила замолкнуть сразу сотни вампиров. — Тело моего мужа еще не остыло, и вместо того, что почтить его память, вы устроили здесь этот недостойный балаган? Да как вы смеете вести себя так перед духом того, кто столько лет оберегал нашу общину?

Вампиры виновато опустили глаза, как нашкодившие дети. Моего отца, вопреки всему, очень многие и правда уважали, почти боготворили за умение мудро править и отстаивать права вампиров даже перед лицом лавурского короля. И последние пятьдесят лет слабости, случившиеся по моей вине, не смогли перечеркнуть всего того, что он когда-то сделал. Достоин ли я хотя бы мечтать, что когда-нибудь стану кем-то, ему подобным?

— Мой сын — законный наследник. Он знает, как нам всем снова обрести былое могущество. Я спрашиваю вас, чего вы хотите — и дальше ждать, когда весь этот сброд на Лапидеи сможет отвоевать трон, или сразу встать на сторону победителя?

Толпа зашевелилась, с опаской посматривая друг на друга, кивая и пожимая плечами, пока наконец кто-то не выкрикнул:

— Мы выбираем Лавур!

— Да здравствует Глава Ночной Стражи! — Приободренные первым возгласом, вампиры начали уже смелее выкрикивать что-то один за другим. — Домой, домой! Пусть Глава Ночной Стражи вернет нас домой!

Ошарашенный происходящим, я не сразу сообразил, что стоит как-то отреагировать на столь беспочвенно лестные реплики, заявить о себе как о сильном лидере, а не робеющем сыне, посаженым на трон заботливым родителем.

— Тело отца необходимо похоронить.

— Я уже обо всем распорядился, господин Морт. — Подобострастно склонив голову, ко мне подошел в прошлом один из главных советников отца — Дарий Вит. Вампир, решив очевидно вовремя подсуетиться, поспешил выказать мне свою лояльность. Умение быть хамелеоном — то, без чего не прожить, если ты имеешь дело с властью, но сам к ней не принадлежишь.

— Благодарю вас.

Пропустив вперед процессию с гробом, я отступил к матери, по старой и неуместной сейчас привычке пытаясь найти в ней одобрение и защиту, но натолкнулся лишь на холодный, полный презрения взгляд.

— Ничего мне не говори. Я сделала это не ради тебя, а потому что он бы так хотел.

— Мама...

— Агнесса. Я Агнесса, Агнесса. Нет больше никакой матери. — Бормоча свое имя, мама пошла куда-то вверх по улице прочь ото всех, и я не стал ее останавливать. Разве есть что-то более жалкое, чем пытаться вернуть любовь той, что о ней забыла, на глазах у целой толпы? Я не чувствовал в себе сил на этот бессмысленный подвиг. Возможно, мамина амнезия — одна из тех вещей, что уже никогда не исправить. Возможно, ее и не стоит исправлять. Не легче ли забыть о боли, чем снова и снова тонуть в ней изо дня в день?

— Мы ждем ваших распоряжений, господин Морт. — Это снова был Дарий, и я с каким-то не до конца понятным даже мне самому раздражением повернулся к нему, встретив ледяной взгляд черных пугающих своей пустотой глаз. Как тростинка тонкий, острый от кончиков пальцев до носа, Вит олицетворял собой все, с чем я когда-то хотел бороться и битву с чем проиграл.

— Просто похороните отца, как полагается. И хотя бы на несколько часов оставьте меня в покое.

Устало опустив голову, я, оставив Вита и остальных советников позади, подбрел в сторону дома Мортов. Снег крупными хлопьями падал мне на лицо и таял, кусая кожу.

Я шел, думая о том, что больше всего на свете хотел бы сейчас забыться. Стать совсем как мама — не чувствующим и не заботящимся ни о чем вокруг. Не помнить ни Лолу, ни отца, убежать от мыслей об обмане той, кого любил всепоглощающе и безумно. Я — как бы это ни прозвучало низко и пугающе, — не хотел помнить даже Берту.

Прости, ведьмочка. Но если бы я мог, я бы тебя забыл.