Начало и конец

Часть четвёртая. 2005

«Настоящее и прошедшее,

Вероятно, наступят в будущем,

Как будущее наступало в прошедшем.

Если время всегда настоящее,

Значит, время не отпускает».

Томас Стернз Элиот, Бёрт Нортон

«Четыре квартета»

Январь

тик так тик так тик так

Возвращение в их квартиру было похоже на кошмар. Драко обнаружил Гермиону сидящей на их диване: такую тихую, очень молчаливую, невероятно спокойную.

Ужасающе спокойную.

Подозрительно спокойную.

Она не смотрела на него, а вместо этого блуждала глазами по обложке «Графа Монте-Кристо», лежащего на журнальном столике, который отныне был скорее украшением, чем предметом для чтения. Она лениво тянула за выбившуюся нить из пуговицы, скатывая её и обматывая вокруг пальцев.

Стало жарко: столб огня поднялся по позвоночнику Драко, когда он избавился от окклюменции. Он наткнулся на сгоревшие части: стыд, вину, страх, игнорирование. Он сплавил их вместе, вытеснил холод, прогнал туман.

— Я ничего не хотел этим сказать, — проговорил он, делая один осторожный шаг к ней. — Ты же знаешь, что это так, — Драко почувствовал прилив гордости за то, что его последние слова не прозвучали как вопрос. А могли. Когда-то давно могли. Но это было не так. Не сейчас. Не тогда, когда от него это требовалось.

— Я знаю, — сказала она. Гермиона взяла книгу со стола, касаясь пальцами обложки с благоговейным и страстным желанием.

— Тогда почему?

Почему она выглядит так, словно её сердце разбито?

Почему она ушла?

Почему она не хочет смотреть на него?

Живоглот запрыгнул на диван и устроился у неё на коленях, пока Гермиона держала книгу в руке.

— Я не... я не могу говорить об этом прямо сейчас.

— Гермиона...

— Я иду спать, — её голос прозвучал хрипло. Болезненный, удушающий звук.

Она отложила книгу, взяла Живоглота на руки и ушла в спальню. Она ни разу на него не взглянула. Драко смотрел ей вслед, пока Гермиона не скрылась в коридоре, а разочарование не закипело в нём от возрождающегося жара в крови.

Следующий час он просидел на диване, сваривая все осколки, на которые разбил себя во время ужина, и все эмоции, от которых отказался. Драко позволил теплу поглотить его. И к тому времени, когда он вошёл в спальню, он почувствовал себя измученным и насквозь пропотевшим, покрытым испариной от физического усилия, которое применил, чтобы собрать воедино все части, на которые расколол себя, пытаясь пережить гнев Люциуса.

Он забрался в кровать, стараясь не тревожить её, не в силах решить, хочется ли ему, чтобы она уже спала или нет. Гермиона не двигалась и не реагировала, когда Драко наконец лёг на подушку. Его конечности казались свинцовыми и чужеродными, собственная сторона кровати обратилась в закрытый гроб, удерживающий его внутри.

Он почти не дышал, не двигался, желая заснуть, прислушиваясь к её дыханию, выясняя, что же она делала сейчас. Гермиона тоже ещё не спала.

***

Следующие несколько дней они провели в осторожной, тихой атмосфере — Драко был уверен, что употребил этот термин правильно. Они вежливо парили около друг друга, не вступая в разговор, на который Гермиона, казалось, была ещё неспособна.

Они провели Новый год с Тео и Блейзом, как и планировали: неприятная встреча, неловкая из-за напряжённой тишины, которая, казалось, витала вокруг Драко и Гермионы, как грозовое облако, готовое треснуть от молний.

У него по-прежнему было кольцо в бархатной коробочке.

На следующий день после Нового года — самого холодного начала января, которое Драко мог вспомнить, — он наконец смог решиться.

Драко протянул Гермионе чашку чая через стол, и в его горле пульсировала такая же горечь, как и в последнюю неделю тихого, обречённого существования.

— Я знаю, что ты ничего не хотел этим сказать, — произнесла она, взяв кружку.

Он сглотнул, затем вспомнил, что нужно дышать.

— Тогда почему ты не хочешь поговорить со мной? Мне не следовало использовать окклюменцию; я понял это почти сразу, как только сделал это.

— Это не... дело не в этом. Мне не нравится, что ты использовал её, но это не то... знаешь, что я увидела? Когда вы с отцом начали ругаться?

Мышцы на спине Драко сжались, говоря ему о том, что он стоял, частично согнувшись над кухонным столом, и не пошевелил ни единым мускулом с того момента, как Гермиона заговорила.

Он выдвинул стул, чувствуя странную пустоту, поглощающую внутренние органы, в ожидании того, что она может сказать дальше. Драко не знал, что видела Гермиона, и, судя по её тону, не был уверен, что хочет. Он зажал двумя пальцами ручку кружки, используя ту, чтобы заземлить себя на кухне рядом с Гермионой; чтобы пережить то, что будет дальше. Он сглотнул.

— Что ты увидела?

— Как разбилось твоё сердце. Я увидела, как это произошло. Я увидела, как ты представляешь себя в момент, когда потеряешь их, а затем предпочёл спрятаться от этого, и это... — Гермиона замолчала, постукивая ногтями по стенкам кружки, её щёки надулись, когда она глубоко вздохнула. Гермиона посмотрела на него. — Это нормально, что ты иногда используешь окклюменцию, чтобы взять под контроль эмоции в сложных ситуациях; я не злюсь из-за этого. Я знаю, что это часть того, кем ты являешься и как справляешься со всем. Мы уже это проходили. Я не могу обвинять тебя в этом, — её голос дрожал — такой слабый и хриплый. — Я не понимала до конца, что всё так плохо. Полагаю, я надеялась... что со временем... всё стало лучше.

— Это... совсем не то, о чём я думал. И, тем не менее, то, что их утрата будет для меня болезненной, не означает, что я не сделаю это ради тебя.

— Я не хочу, чтобы ты делал это ради меня, — она взглянула на свою кружку.

Если бы он не стал использовать ситечко, возможно, чайные листья дали бы ей ключ к разгадке, что она ищет в своей чашке. Возможно, если бы она верила в Прорицания, то прислушалась бы к его совету. Но он не оставил чайных листьев, и она бы не прочитала послание, если бы Драко всё же сделал это.

Она снова посмотрела вверх, слеза вырвалась из уголка её глаза, быстро потекла по лицу, капнув с подбородка.

— Что, если я всё равно это сделал? — он спросил.

В коробочке по-прежнему лежало кольцо.

Её челюсти заметно напряглись. Она покачала головой, на лице отразилось нечто большее, чем печаль, большее, чем злость.

— Это не имело бы значения. Думаю, я была бы больше расстроена, если бы ты проигнорировал мои пожелания.

— Так что же тогда нам остаётся, Гермиона? Я не... я действительно не понимаю, что происходит, — задняя стенка горла болезненно напряглась; он не знал, нужно ли ему глотать или кричать.

Она вытерла слезу. Прокашлялась. Провела ногтем по керамической кружке и постучала ей по столу: три раза.

Драко взял кружку, опустил её на стол, сделал три медленных удара.

Им нужна была помощь, им обоим нужно было убежать от этого разговора. Её глаза замерли на его кружке; ещё одна слеза стекла по щеке. Она постучала по столу ещё три раза и тут же смахнула влагу с глаз.

Гермиона закусила губы, слегка задрожала, прежде чем снова встретиться с ним взглядом.

— Я... думаю, мне стоит найти себе квартиру.

Сердце Драко забилось так внезапно, так сильно, что он задумался, перестал ли мир вращаться, не ударились ли его внутренности о кожу и кости, нанося смертельные ранения.

Рациональная, сложная мысль выскользнула из головы, оставив только самый глупый вопрос, который можно было озвучить:

— Почему?

Краска подкралась по её шее к лицу, когда несколько слёз залили щёки водопадом, а в глазах отразилась целая волна горя.

— Пожалуйста, не заставляй меня это говорить.

Он никогда не слышал, чтобы её голос звучал так тонко, близко к мольбе, нытью: слова прорывались через голосовые связки, которые отказывались открываться, словно те тоже сопротивлялись мыслям, которые были обречены на существование.

— Ну, я не собираюсь этого говорить.

— Мы не можем... я не могу, — её голос сорвался.

— Я дал тебе слово. Гермиона, я дал тебе слово отказаться от всего, что у меня есть. От моей семьи, банковских счетов, наследия. Только не от этого. Гермиона, только не от этого.

Он был почти готов встать, прежде чем осознал, что уже двинулся с места. Она так же резко встала.

— Гермиона...

Она покачала головой, её лицо было искажено от страданий; она наклонилась и взяла Живоглота на руки. Снова посмотрела на Драко.

Он изучал выражения её лица в течение многих лет, запоминал их, ощущал их, знал значение каждого изменения. Но тоска исказила лицо слишком сильно. Он мог видеть её боль почти так же ясно, как чувствовал свою собственную, но Драко не мог разглядеть сквозь неё то, что зарождалось внутри. Гермиона отвернулась.

Драко не мог пошевелиться, когда она вышла из кухни. Ему потребовалось несколько секунд, пока он молча стоял за столом, чтобы позволить себе осмыслить события прошедших минут. Он бросился за ней, следуя в гостиную, и нашёл её у камина.

Его сердце, которое могло бы остановиться на несколько минут, с грохотом ожило, наполнив его кровоток адреналином и гневом.

— Что за херня, Гермиона? Честно говоря, ты не можешь... что ты делаешь? Ты не можешь быть так уверена, что это к лучшему. Гермиона...

Он зажмурился от вспышки зелёного света, едва уловив, как она произнесла адрес Поттеров и исчезла вместе со своим котом — который тоже стал чем-то вроде его кота — в водовороте магии камина.

Драко глубоко вдохнул через нос. Понял, что всё ещё держит кружку с чаем. Бросил её. Та разлетелась на тысячи крошечных осколков, ударившись о кирпичный камин. Он сделал ещё один вдох, собрался и взял горсть порошка, чтобы последовать за ней

Камин швырнул его обратно. Она заблокировала их связь с Поттерами.

Неважно.

Драко бросился к Тео, даже не потрудившись объявить о своём прибытии, и сразу же произнёс следующий адрес.

Камин снова швырнул его обратно.

Глупая и чертовски умная ведьма.

Он вернулся к себе. Затем попробовал переместиться к Уизли, что, Драко должен был признать, было очень и очень тяжёлым моментом в его жизни.

Камин снова вернул его домой. Должно быть, она полностью обрезала все связи; входа нет.

— Ты издеваешься надо мной? — крикнул он, бросив летучий порох в воздух. Зелёный искрящийся порошок закружился, как капли дождя во время красивой пыльной бури. Это бесило его.

Драко стоял в гостиной, мерцающий порошок оседал вокруг него. Он пытался контролировать ритм своего дыхания, который дико колебался между слишком быстрым и опасно медленным.

Он закрыл глаза, обращаясь к каждому последнему счастливому воспоминанию, которое у него было, отталкивая жестокий голос, который сказал ему, что запасы теперь имеют предел и что воспоминания, к которым он призывал, не вернутся к нему.

Магия вырвалась из его груди — проблески счастья, надежды.

— Экспекто Патронум.

Свет был тусклым, он вибрировал и гаснул.

Драко попробовал ещё раз; он мог сделать это сейчас — мог делать это целый год — одна ссора не могла отнять у него этого.

Ему удалось позволить магии продержаться чуть дольше, воспоминания клубились под кожей, пока они не коснулись его кончиков пальцев, требуя высвобождения.

Драко снова произнёс заклинание, на мгновение удивившись, когда увидел, как его Патронус вырывается из палочки.

В своём стремлении вызвать это заклинание он не подумал о том, что сказать. Что он мог? Гермиона не была заинтересована в разговоре, она сказала всё, что хотела. Теперь, глядя в глаза своей химере — созданию, сколоченному из камня преткновения своей жизни, — всё, что он мог сказать женщине, разорвавшей его сердце в клочья, было:

— Пожалуйста, вернись домой.

***

Гермиона не вернулась домой.

Драко перестал пытаться выследить её. Его письма оставались без ответа. Сила его патронусов слабела с каждым днём. Камин издевался над ним.

Она даже не отвечала Тео, который пытался вмешаться и проявить качества её друга, стараясь разобраться в том безумии, что происходило между ними.

Драко потребовалось несколько дней, чтобы смириться с тем, что сидеть в гостиной и смотреть на камин не даст никаких результатов. Несмотря на то, что каждое мимолётное напряжение в мускулах требовало, чтобы он выскочил за дверь и пешком пересёк маггловский Лондон, стремясь дойти прямо к дому Гарри Поттера, Драко возвращался к крупицам самоконтроля, чтобы убедить себя уважать её желание побыть подальше от него.

Но уважение к этому желанию не могло спасти его от схождения с ума.

Он начал варить зелья, чтобы отвлечься, чтобы не позволить безумию разрастаться, в то время, как Драко задавался вопросом, что нужно сделать, чтобы вернуть её, сколько времени ей может понадобиться, что он может сделать, чтобы всё исправить. Его магазин не должен пустовать, и ему нужно было чем-то заняться.

Драко чуть не перевернул котёл, когда услышал звук вспыхнувшего камина. Его могла бы удивить скорость, с которой он бросился в гостиную, если бы не тот факт, что Драко двигался так быстро, что не мог уделить ни секунды на обдумывание подобных вещей.

И он не чувствовал себя смущённым, зная, как, должно быть, исказилось его лицо — так ужасно, так трагически — после того, как он обнаружил Уизлетту, стоящую в его гостиной.

— Я тоже не рада быть здесь, — сказала она в знак приветствия.

— Тогда почему ты здесь?

В руках у него по-прежнему был пузырёк с печенью тритона. Он оставил свою палочку на столе, где варил зелья.

— У меня есть список, — она заправила несколько прядей рыжих волос за ухо и подняла вверх кусок пергамента. — Её вещи, которые я должна забрать.

— Не хватило смелости, чтобы сделать это самой? — рявкнул он, ярость закипела в груди, заглушая разочарование и изнуряющую боль.

— Не может перестать плакать.

Живот Драко сжался, за рёбрами разросся ужасный холод. Он молча смотрел на Джинни, не двигаясь, пытаясь осознать то, что она только что сказала.

Мускул на его челюсти дёрнулся, и он понял, что сжимал их, но не сделал ни малейшего движения, чтобы ослабить давление. Вместо этого Драко повернулся, стиснув зубы, и в груди разлилась боль. Ему пришлось извиниться и броситься в спальню. Он захлопнул за собой дверь с такой силой, что это столкнуло с комода шкатулку, в которой Гермиона хранила драгоценности. С комода, где он держал бархатную коробочку.

Он затаил дыхание, прислушиваясь, и когда Драко услышал, как Уизлетта начала заколдовывать предметы, чтобы их было удобнее перемещать, он сделал несколько шагов к кровати и сел: на её сторону, на правую сторону.

Драко попытался сдержать себя, но что-то внутри груди начало подниматься, обвивая пищевод, трахею, удушая его. Выше, в носовые пазухи, жгучая боль, заползающая в виски и сильно пульсирующая. Он нагнулся, уронив голову на руки, повис между коленями, сидя на краю кровати.

Казалось бы, что эта боль была неизбежной, пока он сидел на её стороне кровати.

Несмотря на ощущение, что волны прибивают его к скалистому берегу, странный смех пробивался сквозь пережатое горло.

Потому что, конечно, Гермиона составила бы список своих вещей. Конечно.

Драко застыл, глотая задушенный смех, который пузырился в горле, когда услышал стук в дверь, а потом она всё равно открылась.

— У меня есть список вещей из этой комнаты, — сказала Уизлетта с мрачным и решительным видом, словно её конечности могли бы сломаться, если бы она не стояла так ровно и стойко.

Драко поднял руку, коротко помахал ею, молча сказав ей делать, что хочет, и опустил ладонь, развернувшись и сев прямо. С таким же успехом он мог бы сохранить хоть немного достоинства, которое у него осталось после того, как его нашли в таком подавленном состоянии.

Джинни делала всё быстро, что было ему на руку; она использовала акцио, чтобы найти все вещи из списка Гермионы. Он беспомощно смотрел, горло сжималось сильнее, словно маленькие кусочки жизни, которые она оставила в их комнате: от книг до одежды и драгоценностей — все они трамбовались в коробки.

Время, которое казалось ничем, а сейчас было всем, уничтожалось дырами, которые образовывались от полых мест, где раньше лежали вещи Гермионы, когда Джинни отправила оставшиеся коробки в коридор.

Ему пришлось прочистить горло, но его слова звучали хрипло и сдавленно:

— Ты просто... можешь попросить её поговорить со мной? — дыры, что остались от вещей Гермионы, были ничем в сравнении с той пустотой внутри него, которая разрасталась за рёбрами. Он покраснел, пока говорил это, хотя почувствовал воодушевление, что смог произнести это вслух после того, как сидел в тишине и смотрел, пока его дом лишается всех последних напоминаний о её жизни здесь.

Он покраснел ещё сильнее, разгневанный, разъярённый из-за того, что Гермиона послала грёбаную Джинни Поттер, чтобы лишить его воспоминаний о своём присутствии в этом доме.

— Она не будет со мной разговаривать, — проговорил он, когда понял, что Джинни не двинулась с места. — Но мы же взрослые люди, и, может... нам просто нужно поговорить.

Всё напряжение Уизлетты, казалось, испарилось, конечности обмякли. Её взгляд смягчился: жалость. Это было ещё хуже.

— Я скажу ей, что ты хочешь поговорить.

Он подавил желание закричать. Ему нужно, чтобы она ушла; он исчерпал свой предел того, как долго сможет поддерживать разговор о Гермионе с кем-то, кто не являлся ей.

— Может быть, ты могла бы не учитывать ту часть, где нашла меня подавленным в спальне.

— Я определённо опущу эту часть.

Драко не мог решить, собирается ли она сказать что-то ещё, стоя на пороге его спальни и наблюдая за ним. Возможно, она тоже не знала, собирался ли он продолжить разговор, и они оба застряли в ожидании.

Наконец, она коротко кивнула ему и шагнула к двери.

Филин Малфоев постучал в окно. Драко вздрогнул, но не двинулся с места. Уизлетта остановилась, глядя на источник шума. Птица снова постучала, и Драко ничего не сделал.

— Ты собираешься забрать письмо?

— Оно от моих родителей.

Она скрестила руки и приподняла бровь, как бы показывая ему, насколько неудовлетворительным является его ответ.

— Вопрос всё ещё открыт.

— Мне нечего им сказать.

Джинни посмотрела на него, ожидая ещё нескольких ударов в окно, прежде чем, наконец, повернулась, чтобы уйти. Драко услышал звук камина, резко выдохнул почти с такой же громкостью и снова уронил голову на руки, не желая слишком внимательно осматривать бреши в своей квартире, оставшиеся после ухода Гермионы.

***

Прилив гнева, охвативший Драко во время разговора с Джинни, усилился. Он разрастался. Гнев отрастил ноги и убежал, унеся с собой рациональное мышление, и оставив после себя лишь слепую ярость, в которой Драко буквально не мог поверить, что Гермиона сделала это с ним.

Он становился нетерпеливым по мере того, как злился. Он заслужил нечто большее, чем подобие разговора, который состоялся у них за завтраком, прежде чем она исчезла. Прошло две недели и ничего.

Он попытался послать ещё одного Патронуса, сосредоточившись на хороших воспоминаниях, не позволяя плохим, треснутым чувствам пробиться наружу, опасаясь того, что те быстро уничтожат остатки хорошего, помешают ему. Его счастье было слабым, разорванным, сухим и блёклым — или, возможно, недостаточным — чтобы вспыхнуть в центре груди. Счастье упорно цеплялось за кости.

Ему не удалось вызвать Патронуса. Он не стал пытаться сделать это снова. Как бы она ни ненавидела это, так много его счастья было связано с ней. Драко столько лет не общался с Гермионой. Даже до того, как они стали парой, в течение того ознакомительного и странного года, который они провели, работая бок о бок, пока он был обручён с Асторией, она всё ещё была постоянной частью его жизни.

В её отсутствие пустота — тишина — искренне удивляла его.

Несколько раз он почти начал реорганизовывать книги, но останавливался, как только приступал к этому. Он обнаружил, что не хочет заполнять пустоты, оставленные ею.

Он думал о том, чтобы полностью перенести все зелья в магазин, но не мог избавиться от воспоминаний о том, как Гермиона рассказывала ему, что ей нравится смотреть, как он готовит их.

Он нашёл всё — до последнего ситечка для чая — оставленные в кухонном ящике; она не взяла ни одного, хотя он купил как минимум два специально для неё.

Он не мог не видеть её призрак, который являлся ему в тех местах, где раньше она жила.

В основном Драко проводил время за размышлениями, живя в своего рода гневной неопределённости, в которой ожидал, что она одумается и вернётся домой. Он размышлял об этом, пытаясь стереть тонкие грани боли бутылкой виски, когда кто-то снова без предупреждения прошёл через его каминную сеть.

Но не просто кто-нибудь: Гермиона.

Конечно, она решила появиться вечером, когда он уже несколько раз напился в попытках забыть её лицо, кудри и то, как она краснела от груди до щёк, когда кончала.

Он выпрямился, сидя возле камина. На мгновение его присутствие осталось незамеченным — Драко сидел за пределами её периферии. Он чувствовал себя странно, тревожно, когда видел её, но она не видела его. Что-то в этом заставило мурашки пробежаться по коже.

Он откашлялся, почти извиняясь за то, как она подпрыгнула и развернулась, обнаружив его позади себя.

— Привет, — сказал он, продолжая сидеть. Всё ещё держа свой напиток. Всё ещё отчаянно пытаясь дотянуться до неё и сопротивляясь любому порыву сделать это.

— Привет, — она сделала небольшой шаг в сторону, казалось бы, оставив между ними минимальное расстояние. — Как дела?

Виски вынудило его рассмеяться, и это прозвучало гораздо жёстче, чем он намеревался сделать. Но он не мог вернуть всё, даже когда увидел, как она отшатнулась, словно от удара.

— Ладно, — сказала она. — Я знаю. Не лучший вопрос, — у неё дрожал голос от напряжения.

Драко не знал, собирался ли он что-то сказать. Не знал, что сказать, даже если бы и хотел.

Он решил промолчать.

— С тобой всё будет в порядке? — спросила она.

— Ты вернёшься домой?

Она сделала ещё шаг, немного пошатываясь. Задняя часть её голени ударилась о журнальный столик, она слегка вздрогнула от удара. Слишком пугливая, слишком дёрганная. Она нервничала.

— Драко, я не могу. Нет.

— Я больше не общаюсь с ними. Я даже не разговаривал с ними с Рождества, и меня волнуешь ты, а не они, — Драко встал, оценивая её реакцию, наблюдая, как её ноги прижимаются к столу позади неё — безмолвная просьба дать ей больше места. Она не хотела, чтобы он был рядом с ней. У него скрутило живот.

Драко остался стоять у своего стула.

— Они никогда меня не примут, — сказала она, и он мог слышать, как слова рвали её горло. Этот странный, неудобный, сочувствующий звук, когда кто-то пытается что-то сказать, несмотря на надвигающееся желание плакать.

— Они и не должны.

— Я не хочу, чтобы ты потерял их...

— Блять... Гермиона, это дерьмовое оправдание, и ты это знаешь, — он ничего не мог с собой поделать из-за прилива храбрости, вызванного алкоголем в крови. Драко шагнул прямо в её личное пространство. Так близко, что он практически почувствовал её вдох. — У меня был почти месяц, чтобы попытаться разобраться в этой жалкой логике. Я понимаю, что ты не хочешь, чтобы я потерял семью, но этого недостаточно. Недостаточно просто уйти от меня. Переехать из нашей квартиры. Даже не поговорив со мной.

Она не смотрела на него, вместо этого глядела на его рубашку, стиснув зубы, борясь со слезами. Гермиона молчала.

Драко заставил себя сделать небольшой шаг назад, чтобы действительно взглянуть на неё, заставить её посмотреть на него. Он нахмурился, так плотно сдвинул брови, что мышцы над переносицей заболели от продолжительного напряжения.

— Я заслуживаю настоящего долбанного ответа, Гермиона. Я хочу жениться на тебе. Я хочу построить семью с тобой. Я хочу провести с тобой каждый грёбаный день своей жизни, а ты даже не хочешь поговорить со мной.

— Потому что это эгоистично, — она перевела взгляд с рубашки на его глаза. Её надвигающиеся слёзы были скорее от злости, чем от грусти.

— Нет ничего более эгоистичного, чем вообще не говорить со мной.

— Я не могу быть на втором месте после Люциуса Малфоя.

Она снова отвернулась, когда сказала это.

— Что? — его горло снова сжалось. Всё, что он мог сказать, душило его.

— Я видела это. В твоих глазах. Знаешь ты это или нет. Ты жаждешь его одобрения, и я боюсь, что так будет всегда.

— Ты не можешь этого знать... я же сказал тебе, я даже не хочу, чтобы они присутствовали в моей жизни, если они не могут принять...

— Я не могу быть на втором месте после Люциуса Малфоя, — повторила она. На этот раз решительнее. Он почти ожидал, что Гермиона топнет ногой в доказательство того, насколько серьёзной она была. — Ты самый важный человек в моей жизни, Драко. Но я не самый важный в твоей.

Это должно было причинить боль. Вместо этого это наполнило Драко яростью. Как она посмела. Как она посмела?

— Ты не можешь действительно так думать.

— Важны твои действия, Драко. Я годами наблюдала, как ты находишься в чём-то, что напоминает конфликт с ним, и я... я понимаю; он твой отец. Я не хочу, чтобы ты его потерял. Но я думаю, ты не хочешь этого ещё больше. А я... это эгоистично, но я хотела бы быть самым важным человеком в твоей жизни, даже если бы мне пришлось поделиться тобой с ними. И тот факт, что это не так, что я не... — она ​​замолчала, всхлип сорвался с её губ.

Его гнев был на вкус как виски. Словно висящие в воздухе дымовые угли. Как желчь.

Ему пришлось сделать ещё один шаг назад. На этот раз не для неё, а для себя. Она была идиоткой. Возможно, самой умной идиоткой, которую он когда-либо встречал, если она искренне верила во всё это.

— Как я могу убедить тебя, что всё, что ты только что сказала, — полная чушь?

— Это эгоистично, как я и сказала. Но это не чушь. Ты хоть представляешь, как тяжело было смотреть, как ты скучаешь по мужчине, который меня ненавидит? Кто когда-то буквально хотел моей смерти? Где ты проводишь грань между ненавистью, которую ты готов терпеть, и той, которую нет? Боюсь, Драко, что ты никогда не узнаешь. Прошли годы.

Она едва сдержала слёзы, прежде чем вытерла их яростными движениями пальцев под веком, как будто не осмелилась позволить себе заплакать из-за этого.

Гермиона заговорила снова, прежде чем он даже успел полностью уловить то, что она сказала.

— Я сегодня ходила в книжный магазин, — пауза. — Я добралась до Элиота.

Сердце Драко разбилось на осколки. И те провалились через половицы. Сквозь грязь. Прямо к центру земли, где расплавленная порода жаждала растопить его и сделать что-то новое, что-то без воспоминаний об этом моменте.

Он забыл заказать новые экземпляры. Он был так поглощён ожиданием её возвращения, что забыл обо всём, кроме зельеварения для своего магазина.

Она вытащила из сумки книгу: ту самую.

— Я не хотела дойти до него, — сказала она, печально глядя на вещь в своих руках. — А теперь, когда у меня есть...

— Похоже, ты наконец победила, Грейнджер.

Позади неё исчез зелёный бархатный диван. Гермиона обернулась на звук.

— Куда...

— Полагаю, к тебе. Где ты живёшь. В конце концов, мы заключили волшебное пари.

— Я верну его обратно.

— Нет, ты выиграла, — у него не осталось сил, чтобы ссориться с ней из-за чёртового дивана. Ему было всё равно, он не мог прийти в себя.

— Я не могу оставить его.

— Ну, ты не можешь вернуть его сюда. Если ты не отправишься с ним и не захочешь уйти снова.

Как и ожидалось, мучительно, но она никак не отреагировала на это.

Когда Гермиона ушла, Драко рухнул в кресло под тяжестью непреодолимого ужасного подозрения, что он, возможно, никогда больше не увидит ни её, ни этот диван.

***

Драко не спал больше двух дней. Он кочевал от состояния статуи, сидящей за кухонным столом и постоянно смотрящей в неизменно тёпленькую чашку чая, и маниакально варил столько зелий, сколько мог, чтобы заполнить магазин.

Он провёл слишком много часов, сосредоточившись исключительно на последнем разговоре с Гермионой, снова и снова повторяя его в голове. И ещё много часов, сосредотачиваясь на том, чтобы увести свои мысли от того же ужасного вывода; она не вернётся домой.

Он не мог понять, как они оказались в этой точке. Он знал, что она этого не хотела. Он определённо этого не хотел. И так или иначе, это случилось. Гермиона так уверенно говорила о том, что видела это в его глазах. Ну, Драко тоже видел это в её. Ей было так же больно. Она думала, что защищает его от чего-то, но, в свою очередь, защищает себя от него. Он ещё не решил, какая составляющая этого ужасного болота опустошила его больше всего.

Когда у него закончились ингредиенты для зелий, когда исчерпалась сила воли, чтобы бодрствовать и избегать кошмары, которые, как он знал, будут его преследовать, Драко принял Сон без сновидений и свалился на кровать. Он не возвращался в реальность так долго, что, когда, наконец, проснулся, его кости болели, затвердев от такого длительного времени, проведённого в неподвижности. Словно он был мёртв.

Драко уставился в потолок. Голубой свет струился сквозь задёрнутые шторы — намёк на раннее утро. Он всегда думал, что по утрам в комнате было так тихо, только мягкое дыхание, шелест простыней и, если ему везло, приглушённые стоны, которые срывались с губ, прижимающихся к его.

Эти мимолётные воспоминания по сравнению с этой тишиной были такими громкими, настоящей какофонией. Эта новая тишина грозила поглотить его целиком.

Год назад они устраивали вечеринку, праздновали, съезжались с Гермионой в доме, который стал их общим. Это было громкое, яркое и волнующее мероприятие. Теперь, достаточно сосредоточившись, он мог слышать тихий гул своих оберегов — её оберегов — и согревающие чары — вещи, на которые он никогда раньше не обращал внимания.

Он заставил себя встать с постели и поплёлся к чайнику, всё ещё думая о вечеринке, которая официально стала началом их совместной жизни с Гермионой. Проходя мимо, он взглянул на балкон, мысли метнулись к другому воспоминанию из той ночи: разговор с Тео — слегка расстроенным, определённо пьяным — о маховике времени и переменах, и о том, что Драко может почувствовать, если когда-нибудь произойдёт что-то, что он хотел бы изменить.

Драко хотел кое-что изменить.

Ему необходимо было что-то изменить.

Он понятия не имел, сможет ли он.

Что бы это могло быть? Ужин?

Он понял, что остановился, стоя под аркой, отделяющей кухню от гостиной, глядя на закрытую балконную дверь.

Ужин.

Если бы у него было всего пять минут — нет, ему понадобилось бы больше времени, чтобы незаметно войти и сделать что-то. Он едва остановился, чтобы обдумать свои действия, замаршировал прямо к каминной сети, схватил пригоршню порошка и отправился в поместье Ноттов. Приземлившись, он понял, что на нём только пижамные штаны и халат. Тео никогда не позволит ему забыть об этом.

***

Драко потратил почти десять минут, пытаясь вызвать Патронуса, чтобы выманить Тео из его мастерской. В конце концов, он сдался и начал стучать по двери, крича во всё горло. Он подумал о том, чтобы выбить окна коридора просто для пущего эффекта, гадая, может ли это наконец выдернуть Тео из семейного хранилища, превращённого в мастерскую, где он, несомненно, трудился, создавая бесконечное количество портключей.

— Ты пьян? — поприветствовал его Тео, наконец выходя из того же коридора, в котором Драко когда-то подвергся удушению.

— Сейчас, — бросил Драко заклинание времени, — 7:45 утра.

— А, значит, сейчас утро? Но всё же не безосновательный вопрос — это был тяжёлый месяц.

— Я не пьян, Тео.

— Тебе нужно было напиться?

— Мерлин, Тео. 7:45 утра...

— Просто пытаюсь понять, вокруг чего витают твои мысли, — Тео поднял руки в защитном жесте, оставаясь неподвижным, словно давая понять, что не собирается причинять вреда. Взмахом палочки он закрыл дверь и прикрыл её картиной, ведущей в мастерскую.

— Мои мысли... Тео... ты однажды спросил меня: использовал бы я его. Тео, он нужен мне.

— Ты понимаешь, почему я спросил, пьян ли ты? Я вижу твои грудные мышцы, и ты говоришь полную бессмыслицу.

Драко плотнее обернул халат вокруг туловища, не заметив, что пояс развязался. Тео пошёл по коридору, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, что Драко последовал за ним.

— Если ты не пьян, то что с тобой? — спросил Тео, повышая голос и бросая слова через плечо, пока Драко спешил его догнать. — Не могу сказать, что я ожидал, что именно так я закончу свой день.

— Закончишь свой день? Тео, нет, — он нагнал его, — я в отчаянии. Вот, что со мной. Я облажался и продолжал... продолжаю это делать... стараюсь поддерживать мир, и ничего не получается. Мне нужен маховик.

Тео ответил не сразу, слегка замедлил шаг, всё равно продолжая идти... к кухням в Восточном крыле, как подумал Драко, — пока, наконец, не остановился, просто отбившись от маршрута к месту назначения. Тео повернулся, нахмурив брови. Он вздохнул и открыл рот, чтобы что-то сказать.

Драко перебил его.

— Я просто не знаю, как заставить его работать. Он может дать нам пять минут, да? А затем произойдёт временной парадокс? Тео, как я могу исправить за пять минут то, что произошло за ужином, который длился почти час, не... нарушая законы Вселенной?

Тео закрыл рот и склонил голову. В тот момент, когда Драко подумал, что может ответить, он слегка покачал головой и вошёл на кухню, призвав Милли приготовить поесть. Он повернулся, прислонившись к кухонному островку, скрестив руки.

— Ты не сможешь.

— Это... не то, что... Тео, мне это нужно.

— Всё работает не так, Драко. Я модифицировал его так, чтобы он позволял путешествовать на много лет, а не на несколько часов, и я полагаю, что мы могли бы использовать точечные повороты, чтобы определять местонахождение, но...

— Так это можно сделать?

Тео опустил руки, принимая чашку чая, которую ему принесла Милли.

— Драко, ты не можешь просто возникнуть посреди трапезы там, где ты... уже есть. Избежать парадокс можно только так.

Милли предложила Драко яблоко, от которого он не решился отказаться. Он свободно держал его в одной руке, борясь с внезапным желанием запустить им через всю комнату, просто чтобы посмотреть, как то разобьётся об стену.

— А что, если бы я всё равно вошёл в эту столовую? Что, если я просто войду и скажу ей, что исправил ошибку с помощью маховика и...

— Ты думаешь, я позволю тебе использовать его, если так выглядит твой план? Драко, мы использовали его однажды, и я до сих пор не могу... — он поставил чай, потёр шею, — мне всё ещё интересно.

— И посмотри, куда нас привело это одно использование, — умолял Драко, пытаясь заставить Тео понять.

Нотт вздохнул.

— А ты... ты вообще отлучался от стола?

— Мне нужно больше пяти минут.

Тео поджал губы, вдохнул через расширенные ноздри, выглядя очень близким к тому, чтобы встряхнуть Драко за плечи, а затем, наконец, смягчился.

— Драко, — начал он. В мире, где Теодор Нотт говорил с Драко терпеливым, почти раздражённым тоном, он знал, что, вероятно, всё зашло слишком далеко. — Я не... я знаю, что я хорош, но... я уже модифицировал его, чтобы тот перемещался на целые годы, а не часы. Я изменил его, чтобы он работал вне цикла времени, чтобы начинать новые временные петли. Я изменил его, чтобы вернуть человека к исходной точке по прошествии пяти минут. А теперь ты хочешь, чтобы я продлил это время?

— Дай мне тридцать минут. Я могу использовать его прямо у камина, прямо перед уходом. Гермиона вышла из спальни вслед за мной — она ​​возилась с волосами. Это поможет избежать временной парадокс... это позаботится о другом «Драко». Так получилось при первом использовании. Помнишь? Я должен был уже быть в гостиной, но, когда мой отец открыл нам дверь, эта версия меня просто... ну, меня там не было.

Тео приподнял бровь. Но он не дал ни официально, ни категоричного отрицательного ответа. Пока нет.

— Ты точно знаешь, во сколько это было?

Драко засмеялся, удивив себя этим звуком.

— Конечно. Она записывает все свои дела. У неё есть ежедневник. Перед уходом она заставила меня проверить его несколько раз.

Тео снова вздохнул, и это прозвучало так удивительно, словно победа, что Драко не смог устоять перед силой новой разрастающийся надежды. Он несколько раз перебросил яблоко из одной руки в другую, избавляясь от тревожной энергии.

— Это то, что я получил за изобретение нового типа маховика времени, — наконец сказал Тео.

— Пожалуйста. Я готов умолять. Я должен это исправить.

— Она бы хотела, чтобы ты это сделал?

Драко сжал яблоко, удивившись вопросу Тео; фрукт с глухим стуком приземлился на плитку и откатился.

— Я... это не только для неё, — он чувствовал, как его тон перерастает в крик. — Я имею в виду, это для неё. Но, знаешь ли, и для меня тоже. Я позволил отцу снова победить. Я всегда позволял ему побеждать. И посмотри, чего мне это стоило.

Драко не был уверен, дышит ли он, пока ждал ответа Тео.

— Дай мне немного времени. Я посмотрю, что могу с этим сделать.

Примечания:

Близится разгадка названий глав, как вы могли понять (или нет)

Вопрос дня: Гермиона по 10-балльной шкале бесит на... (меня на 11, если честно)