Начало и конец

Октябрь

тик так тик так

Драко не мог сосредоточиться, не мог думать из-за этих воплей и криков. У него гудели барабанные перепонки, острая боль пронзала мозг.

— Я знал, что они много плачут, но, Мерлин... так громко, — Драко попытался не скривиться, предотвратить насмешки, шутки и презрительные взгляды, которые каждый раз настигали его, когда Джеймс Поттер открывал свой очень маленький, но очень громкий рот.

Драко с Гермионой находились на площади Гриммо всего пять минут, а он уже задавался вопросом, может ли диффузное поражение мозга быть предпочтительнее детского плача.

Уизлетта смотрела на него пустым мёртвым взглядом, пока пыталась успокоить плачущего ребёнка на руках.

— Да, — сказала она. — Это правда громко. И знаешь что, Малфой? Думаю, теперь твоя очередь покачать его. Ты ведь ещё ни разу не держал его? Вот, — прежде чем Драко смог понять, что с ним происходит, она передала ребёнка ему на руки. — А я заслужила бокал вина.

Гермиона — красивая предательница — смеялась над ним, когда он бросил на неё взгляд, который, вероятно, был наполнен паникой и ужасом.

Он переместил вес, немного по-другому взял очень маленького и очень хрупкого человечка и заставил тело расслабиться. Он снял напряжение с конечностей и начал качать Джеймса так же, как Гермиона делала это в больнице.

К счастью, чудесным образом Джеймс успокоился.

Драко продолжал раскачиваться из стороны в сторону, его торс слегка отклонялся назад и возвращался обратно. Хихиканье Гермионы пропало вместе с воплями Джеймса. Уизлетта бросилась обратно в комнату с бокалом в руке. Когда она остановилась, часть её белого вина выплеснулась за края.

Драко приподнял бровь, заметив её очевидную тревогу в глазах.

— Что ж, всё не так плохо, как казалось, — сказал он.

— Почему он не плачет? — спросила Джинни, делая шаг вперёд, глядя на своего ребёнка. Драко пожал плечами, продолжая совершать плавные, успокаивающие движения.

— Кажется, ему нравится, когда его качают. Ты пробовала...

— Малфой, ты издеваешься надо мной? Если ты закончишь это предложение, я попрошу Гермиону взять её крестника из твоих рук, чтобы дать мне возможность проклясть тебя.

Драко снова пожал плечами, качая Джеймса.

— Я не знаю. Кажется, его всё устраивает.

Драко поймал себя на том, что улыбается маленькому свёртку в руках, слишком поздно, чтобы это осталось незамеченным. Девушки в комнате обратили внимание на это.

Очевидно, в этой серии событий виноват Поттер. Именно Поттер жаловался Гермионе на то, что они с Джинни начали немного сходить с ума, проводя почти всё время дома с новорожденным ребёнком, и именно он хотел больше общаться с другими людьми. И это Поттер сделал Гермиону крёстной матерью Джеймса, тем самым внушив ей чрезмерное чувство ответственности, которое привело её — и не особо желающего Драко — на площадь Гриммо, чтобы попытаться провести с ними полноценный вечер, очевидно, из-за нужды в том, чтобы дать понять, каково это — нянчиться с младенцем. Потом у Поттера хватило наглости задержаться на работе — речь шла о грандиозном деле, жизни или смерти, и всё такое. Предсказуемо.

В большинстве вещей, если Драко думал об этом достаточно много, был виноват Поттер. Он пытался связать с этим всё раздражение, старался сопротивляться странному притяжению к ребёнку на руках, но обнаружил, что улыбается, наслаждается, несмотря на то, что его желания совсем не вяжутся со всем этим.

Возможно, младенцы были наделены невидимой магией как у сирен. Это казалось разумным, учитывая воздействие, которое Драко испытал на себе. Он подумал о том, чтобы спросить об этом, но решил, что ему не очень-то и нравится, когда над ним смеются.

— Я полагаю, что младенцы не так уж и ужасны, — сказал он вместо этого. Уизлетта фыркнула.

Драко склонил голову, глядя на крошечный свёрток в руках.

— Тебе же просто хочется, чтобы тебя затискали, да?

— Всё, достаточно. Я забираю своего ребёнка, — Джинни скользнула руками под Джеймса; вино было либо допито, либо вылито. Драко не обратил внимания.

— Я же не сказал, что сделаю это. С годами я развил в себе способность контролировать импульсивность, — он скрестил руки на груди, когда Джинни забрала у него Джеймса. — Но они вроде... такие крошечные, не правда ли?

Он взглянул на Гермиону, ожидая подтверждения, или согласия, или... чего-то ещё. Но она смотрела на него только со странным смятением во взгляде, которое прослеживалось в складке между бровями, наклонённой голове, приоткрытых губах.

Оглядываясь назад, он предположил, что только что сказал то, что не стоило говорить — если бы не влияние какой-то особенной магии, которой обладали новорождённые младенцы.

Джеймс снова заплакал, и Уизлетта выглядела так, будто теперь сама была на грани, когда опустила плечи, шипя что-то неразборчивое себе под нос. Казалось, Гермиона за считанные секунды приблизилась, уже поднималась на носочки, чтобы спасти явно расстроенного, капризного крестника, когда камин вспыхнул, и Гарри Поттер величественно появился перед ними.

Уизлетта двинулась на него прежде, чем он стряхнул пепел со своих ботинок.

— Твоему ребёнку нужно поменять памперс. Твоей жене нужно вино. Я пролила свой бокал, когда хорёк упомянул, что хочет затискать моего ребёнка.

— То есть это только мой ребёнок, когда он плачет? — спросил Поттер, принимая ребёнка на руки.

— Ты упускаешь суть. Он перестал плакать, когда Малфой держал его... мы живём в ночном кошмаре, где Драко Малфой лучше нас знает, как успокоить Джеймса. Итак, я пошла за вином.

И с этими словами Джинни резко развернулась и вышла из комнаты, топая с явным раздражением, и что-то потрескивало в воздухе.

Поттер вздохнул, покачивая Джеймса.

— Оказывается, тяжело быть родителем, — сказал он, смотря через очки на ребёнка.

Чувство неловкости скользнуло по спине Драко — заблудившегося наблюдателя за этой странной, очень нестабильной ситуацией в доме Поттеров, в которой он действительно искренне не хотел принимать участие. Даже Гермионе, казалось, было неловко; она перестала сверлить Драко смущённым взглядом и стала кусать губы, пока все ждали... чего бы то ни было. Еды? Напитков? Информативной лекции об особенностях в воспитании малышей?

Драко извинился и ушёл в уборную — явный повод для побега, — но, тем не менее, ему поверили. Казалось, это также сняло напряжение, повисшее в комнате, когда Поттер переключил всё внимание на ребёнка, а Гермиона позволила напряжению в её плечах ослабнуть.

Он выкроил время, чтобы осмотреть свои волосы, проверить, нет ли складок на рубашке, поискать другие признаки того, что ребёнок мог испортить его внешний вид. Когда Драко открыл дверь, он обнаружил, что Гермиона стоит там и ждёт.

Она шагнула вперёд. Инстинктивно он отступил, обнаружив, что теперь прижат к раковине в туалете Поттера на первом этаже, и Гермиона смотрела на него с очень серьёзным взглядом, сузив глаза. Она выглядела так, словно обвиняла его в чём-то отвратительном.

— Ты хорошо смотришься с ребёнком на руках.

Не то обвинение, которое он ожидал услышать в свой адрес.

Тепло стекло с его груди в район живота, горячие щупальца охватывали его. Глаза, которые были широко распахнуты, сузились, потемнели, когда в голове Драко поселилось понимание.

— И ты тоже, — сказал он, левая рука уже касалась её челюсти, пальцы скользили мимо уха и трогали локоны у основания шеи.

Она приподняла подбородок, подалась к нему и подошла ближе, прижавшись к его телу.

— Почему мне хочется наброситься на тебя? — спросила она. Гермиона закрыла глаза, когда он провёл пальцами по её ключице, легонько коснувшись тонкой блузки.

Он наклонился и двинулся вперёд, изменив их положение так, что теперь он прижимал её к стене напротив раковины, касаясь губами уха, держа бедро меж её ног. Она издала сдержанный стон, коснувшись спиной стены.

— Потому что ты любишь меня, — сказал он, одна рука всё ещё путалась в кудрях у её шеи, а другая играла с обнажённой кожей между подолом её блузки и линией талии. — И потому что наконец увидела это, правда?

Он просунул палец за пояс, скользнув между тканью и кожей, проникая внутрь, и остановился у застёжки-пуговицы в центре. Он поцеловал её за ухом.

— Да, — сказала она, горячее дыхание пробежало по его шее. Он расстегнул пуговицу на её брюках и распахнул их. Ему было легко предстать таким перед ней. Он видел её в Больнице Святого Мунго два месяца назад, когда ему следовало собираться на чемпионат мира. Вместо этого он наблюдал, как Гермиона держит ребёнка и полностью меняет его представление о том, как может выглядеть будущее, хотя она и не делала ничего особенного для этого.

Он расстегнул молнию, ровно настолько, чтобы позволить ему проскользнуть рукой в её трусики. Она ударилась головой об стену, откинув ту назад, открыв рот, издавая приглушенный непристойный звук в крошечной комнате.

Он почувствовал влагу, которая выбивала у него землю из-под ног. Её руки безвольно упали со стены, когда она прерывисто вдохнула — тихие вздохи синхронизировались с его пальцами: полу-касания, скольжение внутрь. Она застонала, уткнувшись лбом в его плечо.

— Мерлин... чёрт возьми, серьёзно?

Драко никогда не хотелось, чтобы он ещё хоть раз услышал голос Гарри Поттера. Гермиона напряглась; Драко замер, зная, что его тело скрывает их действия от посторонних глаз.

Драко повернул голову и обнаружил, что Поттер стоит к ним спиной и трясёт головой.

— Вы даже дверь не закрыли? — спросил Поттер, повысив голос, и это подозрительно напоминало панику. Этот человек победил тёмного волшебника, поэтому это, конечно, даже нельзя было и считать паникой. — В моём доме? В моём туалете? Серьёзно? — он тяжело вздохнул. — Джинни попросила сказать вам, что она налила вино. Она выпила один бокал в попытке пережить этот день. Я... попробую забыть, что видел это.

Не оборачиваясь, Поттер оставил их там.

Рука сомкнулась на запястье Драко. Он снова повернулся к Гермионе, когда она пыталась убрать его руку из своих трусиков. Он приподнял бровь, глядя на неё, пока его рука и пальцы всё ещё оставались на месте.

— Он ушёл, — Драко ухмыльнулся.

— Они ждут нас.

— Я могу заставить тебя кончить, прежде чем они даже начнут задаваться вопросом, куда мы пропали.

Давление на его запястье ослабло, сопротивление спало. Он наблюдал, как её нерешительность борется с нарастающим румянцем на шее.

Гермиона сжала в кулак ткань его рубашки, и её щеки покраснели, когда она посмотрела ему в глаза с той самой уверенностью, присущей Грейнджер.

— Пять минут, и ты должен закрыть дверь.

— Пять минут, — согласился он. — А потом ты можешь сказать Поттеру, что ему и Тео следует создать группу поддержки.

Её смущённый стон сменился чем-то более сладким. Если у него действительно было всего пять минут, ему немедленно нужно приступать к работе.

***

— Что это? — спросила Гермиона, сидя на полу в их гостиной.

Драко оторвался от чтения — ещё одна неудачная, отважная попытка проникнуться «Графом Монте-Кристо» — и заметил дикие кудри, выглядывающие из-за книжных полок. Когда Гермиона сказала ему, что хочет провести выходные за книгами, он, естественно, предположил, что она имеет в виду чтение. Очевидно, она имела в виду реорганизацию.

Убедившись, что этот приступ организации не повлечёт за собой кризиса, связанного с её предполагаемым материальным вкладом в их семью, Драко отказался от участия на том основании, что он не был заинтересован в том, чтобы быть проклятым. Она гораздо терпеливее относилась к его работе в Поместье, чем к организации уборки в квартире.

Таким образом, он избрал стратегию избегания, приправленную умиротворением за чтением её любимой книги. Он и Живоглот осторожно играли на её нервах, сидя вместе на зелёном диване, в то время как Гермиона не могла определиться: нравится ли ей расставлять книги по фамилиям или по темам. Или как предпочёл бы это сделать какой-то джентльмен по фамилии Дьюи. Драко не стал предлагать свою помощь.

Она подняла руку над книжной башней, скрывающей её из виду. В ней она сжимала большой конверт, который он, должно быть, оставил на одном из столиков, которые Гермиона так часто заваливала новыми книгами, когда покупала их.

Он совершенно забыл об этом. Его молчание, должно быть, встревожило её, потому что она опустила руку и высунула голову.

— О, это... не так уж важно. Я принёс их домой после ужина с мамой в прошлом месяце. Это фотографии, которые она нашла в Поместье.

— Фотографии? — Гермиона заёрзала, вставая. Она посмотрела на преграду из книг между ними, прежде чем сесть на одну из стопок, перекинуть ноги через неё и снова встать с другой стороны. Она оказалась между Драко и Живоглотом и выглядела слишком довольной своим манёвром.

— Мои, — сказал Драко. — И моей семьи, я полагаю. Я совершенно забыл о них, если честно, — он закрыл роман «Граф Монте-Кристо» и выгнул бровь, глядя на неё. — Должно быть, потерялись из-за твоей многочисленной коллекции автобиографий.

Она закатила глаза.

— Я разговаривала с продавцом на днях; он сказал, что у него заканчиваются запасы, — она скрестила под собой ноги и села лицом к нему. Её колени коснулись его стоп. — Тебе нужна новая стратегия для реализации грандиозных планов, чтобы выиграть этот спор. В противном случае, — она ​​похлопала по бархатной подушке под собой, — это всё моё.

— Думаешь, у меня нет других вариантов? — спросил он, потянувшись за конвертом. Драко встретил сопротивление, когда попытался вырвать его из её рук.

Она подняла брови, ухмылка стала шире. Гермиона вытащила его из рук Драко и открыла.

Тихо вздохнув, она вытащила фотографию.

— О, Драко, — он выхватил фотографию из её рук, — разве ты не самый милый мальчик на свете?

Он посмотрел на фото и вздохнул.

— Так и есть.

Она фыркнула и вернула фотографию.

— Ну, не выделывайся. Это Тео? — она повернула фото к нему, чтобы он увидел его вновь. На кадре были молодой Драко и Тео, которые бросали камешки в пруд в садах Малфоев; петля заканчивалась и снова возобновлялась, когда Драко швырял камешек в голову Тео.

— Да. Нам было, может быть, восемь? Девять? Видишь павлина на заднем плане? — она кивнула, наклоняясь, чтобы рассмотреть фото внимательнее. — Он гнался за Тео по всему саду минут через пять после того, как был сделан этот снимок.

Она перевернула его, наблюдая за сценой, и на её губах расплылась улыбка. Сначала медленно, как будто Гермиона не хотела над этим смеяться, а затем внезапно блеснула зубами, сдавшись.

— Почему? Бедный Тео.

Драко ухмыльнулся.

— Я понятия не имею, — сказал он с плохо скрываемой ухмылкой, зная правду и не желая добровольно признавать свою причастность к вышеупомянутой погоне за Тео.

Гермиона покачала головой, вероятно, выстраивая в уме точный порядок событий, и ему не нужно было сообщать ей ни одной детали. Она достаточно хорошо знала их двоих, чтобы догадаться.

Гермиона отложила фотографию и вытащила ещё одну. Она моргнула, веселье стало очевиднее, стоило ей увидеть сцену перед собой. Она сдвинула брови вместе, но улыбка не исчезла, но стала чуть сдержаннее.

Гермиона перевернула снимок, чтобы Драко мог увидеть его.

— Ты здесь такой маленький, — сказала она.

Он стоял в саду перед одним из кустарников роз, которые любила Нарцисса. Цветы были красивого персикового оттенка. На фотографии он ёрзал, юная энергия сдерживалась его родителями, стоящими по обе стороны от него. Драко мог только видеть руку своего отца, лежащую на левом плече Драко. Все трое улыбнулись.

Драко почувствовал, как черты его лица смягчаются, когда он увидел эту сцену.

— Мне было четыре или пять лет... мой день рождения.

— Твой отец выглядит...

— Счастливым? Молодым? Здоровым? — он не хотел, чтобы его слова прозвучали так резко, особенно после мимолётной боли от ностальгии, захлестнувшей его. Он вздохнул. — Мне очень жаль, я... ты не видела его в больнице. Он... сильно отличался от человека на этой фотографии.

Говорить это было сложно. Это было преувеличение. Но, пожалуй, самым трудным было то, насколько близко это было к истине. Версия Люциуса, которую Драко видел на больничной койке, не имела никаких признаков жизни. Это заставило его задуматься, не скончался ли он в какой-то момент за последние годы — возможно, во время пребывания в Азкабане или под домашним арестом, — а его труп продолжал оживать. Марионетка, играющая в жизнь.

Улыбка причинила самую сильную боль. Сколько времени прошло с тех пор, как Драко видел её? Слишком много, чтобы помнить точный момент. Но он воскресил это чувство, вспомнил, каково это — вызвать добрый смех отца, произвести на него впечатление остроумным возражением или повторением его собственных слов. Теперь Драко знал, что ему, вероятно, вообще не стоило рассчитывать на это. Внутренний голосок подозрительно походил на тон Гермионы.

Тем не менее, версия Люциуса на фотографии выглядела гордо, глядя на своего сына. Драко не мог не упустить этот взгляд, отпустить его. Стремление к этому натянуло нить между разумом и желанием.

Когда Гермиона наконец заговорила, она сделала это осторожно:

— Вы все выглядите очень счастливыми.

— Я думаю, что мы были такими.

— Ты... хочешь о них поговорить?

Драко вздохнул. Он не желал быть жестоким, но нет, ему не хотелось о них говорить. Он даже не хотел думать о них. Если бы Драко мог справиться с этим, он предпочёл бы как можно дольше избегать этой конкретной мысленной деятельности.

— Что тут сказать, Гермиона? Что я считаю, что моя собственная плоть и кровь — гноящаяся от инфекции конечность, которую невозможно вылечить? Что из-за отсутствия лекарства единственный выход — ампутация?

Он почувствовал, как его грудь сжимается, слова звучат напряжённо, отрывистым всплесками, когда он выталкивает их из себя. Драко стиснул зубы.

— Почему это должен быть единственный вариант? — спросила она.

— Потому что больше ничего не помогало... и не поможет. Ты не знаешь их.

— Так расскажи мне, позволь мне помочь.

— Я не хочу об этом говорить, Гермиона, — Драко опустил взгляд на фотографию, которая теперь покоилась на её коленях.

— Я... я думаю, нам это нужно, — сказала она.

— Зачем нам это нужно? Это мои родители. Они даже больше не являются частью моей жизни.

— Но это неправда, — сказала она, настаивая, подталкивая, вынуждая к разговору, потому что думала, что это должно произойти. Драко стиснул челюсти ещё сильнее, пытаясь напомнить себе, что любит её за непристойное гриффиндорское упорство, даже когда ему действительно хочется, чтобы она отступила. — Они по-прежнему являются важной частью твоей жизни, потому что они всегда здесь.

Гермиона сделала странный, неопределённый жест в его сторону, казалось, будто хотела намекнуть на их место, которое они занимают в его голове или сердце. Он мог бы закатить глаза и пожать плечами, если бы она не поднялась на ноги, а затем не заползла к нему на колени, обхватив бёдра.

— Я люблю тебя, Драко. Я хочу... я хочу найти способ исправить это... твои отношения с ними.

Он положил одну руку ей на талию, другой коснулся скулы и заправил локон за ухо. Он не знал, как злиться на неё, когда она была там, где ему хотелось. Не тогда, когда она смотрела на него с такой неприкрытой серьёзностью, а её глаза умоляли, чтобы он впустил её за кулисы своей жизни.

В его вздохе не было ни раздражения, ни разочарования; это несло только чувство усталости.

— Это не твоя проблема, — сказал он ей. Его голос прозвучал ровно, пока Драко наблюдал за её реакцией, желая, чтобы она поняла, что его голос звучит без примеси злости. Это не стоило конфликта между ними.

— Значит ли это, что я не могу попробовать?

— Я не думаю, что это означает, что тебе следует вмешиваться.

Между ними увеличилось расстояние — пропасть — хотя они сидели лицом к лицу. Он видел, как это произошло: она упрямо стиснула челюсти, напрягла плечи, выпрямив спину. Она не откажется от своей затеи.

— Как ты думаешь, её можно вылечить? Инфекцию, про которую ты сказал?

Его рука соскользнула с её шеи на талию.

— Я не знаю. И тебе не о чем беспокоиться, — Гермиона открыла рот, готовясь спорить. Её нужно было остановить, пока она не зашла слишком далеко. — Это моя проблема, — снова сказал он. Сколько раз ему ещё требовалось повторить, что это касается только его? — Я сам всё исправлю.

***

Люциуса выписали из Мунго в конце сентября. Драко потребовалось время до середины октября, чтобы набраться смелости, решимости и силы воли и присоединиться к матери и отцу за ужином в Поместье. Он не ожидал, что этот факт останется незамеченным.

— Так любезно, что ты присоединился к нам, сынок, — приветствовал его Люциус, войдя в столовую. Солнце уже село, темнота опускалась всё раньше и раньше с каждым днём ​​после летнего солнцестояния. Настенные бра, свечи, фонари и камин заливали комнату оранжевым и жёлтым светом. Внутри столовой Драко когда-то было уютно, тепло и спокойно. Теперь это всё выглядело как цветная фанера.

Нарцисса решила вмешаться, проявить лучшие качества гостеприимной хозяйки.

— Мы рады видеть тебя здесь, дорогой. Мы так мало проводили время вместе в последние месяцы.

Драко позволил Тилли выдвинуть для него стул, когда он занял своё место, запоздало сообразив, что не дождался, пока мать или отец сядут первыми. Некоторые привычки, некоторые манеры воспитания не могли быть стёрты с поверхности кожи даже заклинанием эванеско. Другим привычкам, в том числе поведению за столом, казалось, потребовалось всего несколько месяцев жизни с Гермионой, чтобы отойти на второй план, спуститься в сточную канаву и уйти с волнами времени.

— Я взял на себя обязательство обедать с вами хотя бы раз в неделю, — сказал он, зная, что его самооборона не поможет. — По крайней мере, с этого времени, — добавил он в конце.

— С этого времени, — повторил Люциус. — Но не в этом месяце. Не тогда, когда на твоего отца напали.

Драко ещё сильнее вжался в сиденье, когда его охватило чувство вины. Его отец был прав. Драко находился в больнице достаточно долго, заботясь о том, чтобы Люциус выжил, а затем снова пропал. Намеренно или нет, но он отказался от своей роли послушного сына.

— У меня... было несколько встреч в начале этого месяца. Мы с Блейзом... он мне помогает, — Люциусу нравились разговоры о бизнесе, он ценил успех. Возможно, предприятие, подобное тому, которое он пытался реализовать вместе с Блейзом, могло бы скрыть другие недостатки Драко. — Мы думаем об инвестициях в недвижимость для развития бизнеса по продаже зелий.

Мускул под глазом Люциуса дёрнулся, словно он был готов усмехнуться.

— Магазин? Как низко, Драко. Как ты вообще мог подумать о таком?

Драко сжал пальцы вокруг ножа для масла в руке, короткие ногти впились в ладони, а костяшки пальцев побелели.

— Я хорошо разбираюсь в зельях, — сказал он настолько спокойно и сдержанно, насколько мог. — Блейз хорошо разбирается в финансах. Это может стать чем-то важным для меня.

Нарцисса огрызнулась на Топси, которая только что появилась с треском, и приказала ей наполнить их винные бокалы. Его мать провела рукой по скатерти, прежде чем заговорить, разглаживая ткань, и Драко предположил, что она хотела бы смягчить атмосферу за столом.

— То, что твой отец имеет в виду, милый... зачем тебе работать? Тебе не нужны деньги... а магазин...

— Это бы принадлежало только мне. Деньги будут моими. Мне не нужно будет наследство...

Нарцисса поёрзала на стуле, напрягаясь.

— Твоё наследство принадлежит тебе, милый.

Особенность ужасных разговоров заключалась в том, что иногда самые плохие моменты просто умалчивались. Они передавались через язык тела и тон, когда изменение настроения было настолько заметным, настолько реальным, что, хотя Драко не мог объективно оценить, откуда он узнал, что что-то в комнате изменилось, он понял, что изменения явно произошли.

Возможно, воздух стал спёртым.

Или упала температура.

Или, может быть, дурное предчувствие пронзило грудь: свободное падение внутренних органов.

Его мать произнесла фразу последней за столом, но он повернулся к Люциусу.

Было ли его наследство действительно его?

— Не похоже на то.

Драко наблюдал за своим отцом, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, но он столкнулся с серым взглядом.

Нарцисса снова заговорила:

— Это смешно, Драко, зачем тебе вообще...

— Потому что есть условия, не так ли? — какой-то частью Драко чувствовал себя виноватым за то, что так пренебрежительно относился к своей матери. Но этот разговор, как он знал и подозревал очень давно, мог произойти только между ним и Люциусом. — Ты так сказал. Возможно, не прямо. Но я не дурак.

Драко глубоко вздохнул, позволяя ножу для масла наконец опуститься на стол. Он заставил себя разжать челюсти, чтобы выговаривать слова, которые предпочитал не признавать, вещи, о которых он почти не думал, но которые, как он знал, содержали истину, несмотря ни на что.

— Я слизеринец. Я просчитываю все возможные исходы так, как ты этого хотел.

Люциус не ответил. Он дышал через нос, плотно сжав губы, приподняв брови в таком взгляде, который много лет назад мог заставить Драко подчиниться. Но теперь он не чувствовал необходимости найти с ним контакт, его одолевало лишь чувство вины. Он не видел своего отца с тех пор, как Люциус получил серьёзную травму, а теперь Драко спровоцировал ещё одно разногласие между ними.

Чувство вины жгло его желудок, пузырилось желчью в горле. Драко понял, что дышит слишком глубоко, грудь то расширялась, то сжималась, пока он сидел за семейным обеденным столом, наполовину ожидая, что его отец выкрикнет проклятье, и наполовину ожидая, что его отвергнут, прямо сейчас и прямо здесь. Драко уже был почти готов принять это.

Он посмотрел на еду в своей тарелке: белая рыба в сливочном масле, стручки фасоли, жареный голландский картофель. Он не отведал ни единого кусочка и не мог заставить себя сделать это сейчас. Его взгляд остановился на вилке для рыбы рядом с тарелкой. Глупая, нелепая посуда для одноразового использования, которая по своей сути ничем не отличалась от традиционной вилки. Если он больше никогда не увидит вилки для рыбы, Драко сомневался, что его жизнь сильно поменяется.

Нарцисса тихо прочистила горло. Драко оторвал взгляд от недоеденной еды. В комнате пахло гнилью.

Он встретился глазами с матерью. Оранжевый свет скользнул по её лицу, и Драко на мгновение погрузился в воспоминания о сияющих оранжевых рунах. Они проливали очень похожий свет, похожее предупреждение.

Драко внутренне сжался; он был такой же рыбой на крючке. Ему нужно было контролировать распад в этой комнате, столкновение на своей орбите.

Он снова посмотрел на своего отца. Вынужденное усилие, вынужденное спокойствие.

— Как продвигается твоё выздоровление?

— Я полностью восстановился.

Еда Люциуса тоже осталась нетронутой. Серебряный приборы Нарциссы звякнули о её тарелку на периферии Драко, привлекая внимание Люциуса; его ноздри раздулись.

— А как ты, Драко? — спросил он: осторожные, бесчувственные слоги.

— Я... в порядке, — он не мог придумать другого ответа, шокированный тем фактом, что Люциус соизволил спросить его, и зная, что, если бы Нарцисса не была здесь, вопрос никто никогда бы не задал.

— У тебя есть планы на Хэллоуин, милый? Мы надеялись, что ты придёшь на торжество, но пока не получили твоего ответа, — Нарцисса улыбнулась ему доброй улыбкой, которая норовила поменять тему разговора.

Драко решил, что она хотела, чтобы это было подношением — безопасная смена разговора, чтобы вывести их из напряжённой атмосферы, угрожающей разорвать связь между отцом и сыном.

— Я не приду, — сказал он, и сердце его бешено колотилось в ушах. Либо она не знала, о чём только что спросила, заставляя забыть о разговоре самым нелестным образом, либо она знала и всё равно решила задать этот вопрос, что делало её почти такой же жестокой под стать его отцу. Драко не знал, какую версию матери ему было суждено разочаровать.

Нарцисса склонила голову, её губы сжались от его тона.

— Почему нет? Ты упустишь столько возможностей для налаживания социальных связей, которые были бы ценными...

— Я заметил, что в полученном мной приглашении не было ещё одного имени.

Нарцисса моргнула, сведя брови вместе, прежде чем смогла остановиться. Она хихикнула, чтобы его слова показались бредом: настолько нелепо, что это было смешно.

Когда она, наконец, ответила, её слова прозвучали сжато и холодно, как будто её заставили их сказать:

— Я полагаю, если бы у тебя был друг, которого ты хотел бы привести...

— У меня нет друга, которого я хочу привести, мама. У меня есть девушка. И поскольку я знаю, что ей не будут рады, то я не приду.

Он не притронулся к своей еде.

Он не извинился за тихую слезу, которую пролила его мать, и которая блестела в оранжевом свете.

И он не извинился за то, что обидел отца, как это обычно делал Люциус. Драко даже сбился со счета, сколько раз это повторялось.

Примечания:

Мы чуть припозднились, но совсем скоро декабрь (как в фф, так и в жизни), а это значит, что нас будет ждать новая эра и близится разгадка названия глав ❤️