Начало и конец

Апрель

тик так тик так

Яйца-пашот, различные масла и пирожные с сахарной пудрой казались совсем другими на вкус. Они больше не были такими невероятными, не имели того привычного привкуса рутины. Они обладали несвежим, скучным ароматом: то же самое, что он ел всю свою жизнь, изо дня в день. Слишком большое количество масла, слишком много жира, слишком много соуса в пасте и колбасках, которые подавались к столу на трёх персон.

Топси и Тилли входили в столовую и выходили из неё, принося больше тарелок и подносов с фруктами, выпечкой и таким количеством яиц, чем его семья могла бы съесть за неделю, не говоря уже об одном приёме пищи. Его родители, казалось, не обращали на это никакого внимания и даже не реагировали на резкий звук каждый раз, когда эльф появлялся в комнате. Как только Драко заметил это, он понял, как часто существа возникали рядом, унося стаканы для сока, следя за температурой чая и убирая крошки. Он не мог не обращать на это внимание. Они посвящали себя этой работе. Гермиона целиком и полностью захватила его мысли и сумела высечь в нём симпатию к этим созданиям, которых его родители даже не замечали.

Он нахмурился, глядя на свою кашу. В то же время он не хотел, чтобы это отняли у него. Он потерял веру, утрачивал своё очарование семейным Поместьем, разве он не мог хотя бы сохранить дружеские отношения с эльфами? Они больше не были привязаны к его семье; они оставались там по своей доброй воле.

Всё в этой рутинной трапезе с его родителями казалось чрезмерно сложным, чрезмерно традиционным и пропитанным эльфийской магией.

Он уставился на свою кашу.

Они по-прежнему не говорили о ней. Даже не затрагивали эту тему. Это начало немного сводить с ума. Их первая совместная трапеза после того, как Гермиона сообщила ему о своей встрече с Нарциссой, была испытанием, чтобы определить, насколько далеко они готовы зайти в своём непреклонном убеждении, что её просто не существует. С тех пор каждый день — исключительно будние дни — превращался в очередной гвоздь в крышку гроба, в котором покоилась надежда.

Его мать сказала что-то о том, что накануне пила чай с Сакурой Паркинсон. Плечи, руки, запястья и пальцы Нарциссы двигались нервно, неестественно, пока она говорила, демонстративно глядя Драко в глаза, втягивая его в диалог. Односторонняя беседа зашла в тупик, а затем снова набрала силу, когда она упомянула другого человека, имя которого он не мог сразу вспомнить.

Паника нарастала, когда она упомянула дочь своего друга, которая наводила о нём справки.

— Разве это не очаровательно, Драко? Прекрасная чистокровная ведьма, которая готова принять ухаживания с твоей стороны? Я пригласила её на чай на следующей неделе. Надеюсь, что ты найдёшь место в своём графике, чтобы наведаться к нам.

Точечные уколы пробежали по спине Драко. Прилив холода, за которым сразу последовал прилив тепла. Если говорить прямо, то это был гнев.

— Прошу прощения?

Его мать моргнула, вилка замерла на полпути между тарелкой и губами. Она наклонила голову ровно настолько, чтобы показать, что не ожидала подобного тона.

Он тоже не ожидал этого, но злость пронзила его горло с силой, с которой он не мог совладать.

— Чаепитие на следующей неделе, — повторила она, снова кладя вилку на тарелку. Во главе стола Драко услышал, как его отец сложил и отложил копию Пророка в сторону.

— Ты сошла с ума?

— Что ты имеешь в виду, милый?

Её вопрос прозвучал так невинно, так легко, как будто она понятия не имела, что делает. Но её глаза превратились в блестящие сапфиры, в которых отражалось желание противостоять тому, через что он намеревался заставить её пройти.

Более того, она умоляла его. Он мог видеть это в подёргивании уголка её губ, в напряжении вокруг глаз, в том, как её ладони прижались к скатерти.

— Я не буду пить чай с незамужней дочерью твоего друга.

— Она учится на целителя. Очень умная. И их семью не пугает фамилия Малфой — они открыты для обсуждения закрепления связи с...

— Мам...

— ...Она умная, милая, и, как мне сказали, она прекрасно играет на пианино...

— Мам...

— ...И я бы сказала, что мы не в том положении, чтобы отказываться от такого потенциально выгодного...

— Я! Я в том положении, чтобы отказаться. Потому что я живу со своей девушкой.

Тилли ворвалась в комнату с такой поразительной скоростью, что в мозгу Драко промелькнули образы расщеплённого тела. Даже Нарцисса отшатнулась от этого звука. Тилли поставила поднос с круассанами в центре стола и снова исчезла.

Казалось, всё подверглось уничтожению: настроение в комнате, лицо матери, притворство, которое Драко называл оптимизмом.

Странная сказочная атмосфера их завтраков изменилась, превратившись в то, что напоминало кошмар.

Медленно Нарцисса отодвинула тарелку. Едва ли на дюйм, но этого было достаточно, чтобы оповестить о своём отвращении. Боль, скрытая в её взгляде, ударила значительно сильнее, чем кипящие гнев и разочарование. Нарцисса умела носить выражение разочарования, гнева, предательства и печали, как бриллианты: драгоценные, многогранные камни с несколькими твёрдыми краями. Красивая, но непреклонная.

— Так как я впервые слышу об этом от тебя, милый, ты можешь представить себе моё удивление.

— Ты не удивлена, мама. Я знаю, что ты разговаривала с Гермионой на прошлой неделе. И это не значит, что я не рассказывал тебе о ней на Рождество. Ты просто делала вид, — прерывистый умоляющий жест, — что этого нет.

— Ты не будешь разговаривать со своей матерью в таком тоне.

Внимание Драко переключилось, и он посмотрел туда, откуда Люциус подал голос. Впервые за несколько завтраков, проведённых вместе, Драко посмотрел отцу в глаза, сталкивая серый с серым, и оба из них были непоколебимы в своём упорстве, как оцинкованная сталь.

Драко стиснул зубы. Не считая того, насколько это казалось ужасным, он обнаружил что-то явно сюрреалистическое в том притворстве, которого придерживались его родители, делая вид, что Драко ничего не мог решить самостоятельно — по крайней мере, в отношении тех вопросов, с которыми были несогласны.

— В каком тоне? — он выразил своё несогласие, смотря прямо отцу в глаза. Это был удар — не совсем наотмашь, но тот обладал достаточной силой, чтобы вернуть мяч обратно на площадку Люциуса. — Тоном, который просит уважать мои отношения?

— Отношения? — тон Люциуса мгновенно остановил Драко. Они не играли в игру, зарабатывая очки, чтобы прийти к взаимопониманию. Люциус приказал, и он ожидал, что Драко подчинится. Никакого разговора. Никаких разногласий. И уж точно никакого сопротивления. — Одно дело — немного взбунтоваться. Но пригласить её в свой дом, Драко? Это неприлично. Если это выйдет наружу, то навредит твоей репутации.

Позвоночник Драко соприкоснулся со спинкой стула, каждый мускул его туловища болезненно напрягся от нового приступа гнева, несущего в себе недоверие. Волны разочарования хлестали его нервные окончания, как если бы через него пустили электрический ток, отчего он внезапно проснулся и осознал, что из этой ситуации нет выхода, нет никакого варианта побега.

— Наружу? Отец, это не тайна. У нас была долбаная вечеринка по случаю новоселья. Любой, кто не является изгоем, — быстрый и легкомысленный жест в сторону Люциуса, — уже в курсе.

— Довольно! — трость Люциуса с резким треском приземлилась на стол. На мгновение Драко подумал, не расколола ли эта сила дерево — трость или стол. Но оба предмета казались достаточно целыми, когда Люциус снова поднял свою вещь.

В Поместье Малфоев не хватало гобеленов, чтобы заглушить эхо, грохотавшее в столовой: резкий треск, повторяющийся, повторяющийся и повторяющийся до тех пор, пока Драко слышал звон в ушах.

— Я предупреждал тебя, — сказал Люциус. — Мы предупреждали тебя. Ты выставляешь нашу семью на посмешище, и мы больше не собираемся это терпеть. Я скажу это тебе только один раз: прекрати этот фарс сейчас же.

Бешеный стук сердца Драко заглушил звон в ушах. Его грудь физически болела, сжималась и сжималась, и он был готов к бою. Боги, он чувствовал себя так, будто сейчас будет сражаться за собственную жизнь, а ведь почти ничего не произошло, помимо прозвучавшего приказа, который только что отдал его отец.

Драко не мог решить, помогло это или ужаснуло, что Люциус выглядел столь же расстроенным. Красные пятна поднялись по его шее, челюсти сжались с такой силой, что Драко практически слышал, как его зубы скрипят во рту.

Он не обдумывал свой следующий шаг. Он не проявил осторожность, оттолкнув стул, и вышел из комнаты: руки дрожали, сердце болело, голова раскалывалась.

***

Драко сумел не обращать внимания на шаги, которые были слышны за спиной, пока он не открыл дверь гостиной, но момент затянулся достаточно надолго, чтобы Нарцисса успела догнать его.

— Драко, милый...

Он не оглядывался — честно говоря, не был уверен, сможет ли вообще это сделать, — его спина держалась прямо от напряжения, которое не желало ослаблять хватку. Она снова окликнула его, когда он потянулся за порохом:

— Драко, пожалуйста. Милый, я не хочу просить, но... я прошу, сынок.

Сынок. Какой сынок? Тот, которым она могла бы гордиться? Тот, который разочаровал её? Тот, который старался? Тот, кто терпел неудачу? Тот, который, наконец, попытался стать тем, кем его хотели видеть родители?

Гнев, который перенёс его из столовой к камину, сменился усталостью. Он повернулся к ней лицом, и, когда выдохнул, мышцы на груди наконец расслабились. Этот тип гнева был мимолётным, неспособным заключить его в камень и превратить в Люциуса.

— О чём именно ты просишь?

Губы Нарциссы сжались, когда она обдумывала свои слова.

— Пожалуйста, Драко. Подумай о долгосрочных последствиях того, что ты делаешь. О будущих поколениях. Чем дольше ты будешь продолжать, чем дольше будешь позволять этому продолжаться, тем более болезненным ударом это будет для вас обоих, когда всё закончится. Я не хочу видеть, как ты будешь страдать.

Драко никогда не видел, чтобы Нарцисса чувствовала себя так неуютно в собственном доме. Обычно она светилась от очарования. Смотря, как она стоит перед ним, Драко заметил истинное беспокойство, которое переливалось в глазах, которое вынудило всплыть на поверхность ощущение склонности к допущению ошибок. Он не привык думать о своей матери как о ком-то, кто мог так переживать.

— Почему это должно заканчиваться, мама? — тихо спросил он, желая узнать ответ, но не желая ещё больше давить на неё. Как бы она ни разозлила его — вместе с Люциусом — Нарцисса ​​по-прежнему была его матерью. И ему тоже не нравилась мысль о том, что она страдает. — Возможно, мы связаны друг с другом надолго. Вы с отцом должны найти в себе силы принять это.

— Драко, — она вздохнула. Нарцисса старалась сократить расстояние между ними. — Я знаю, что к таким вещам молодой человек, который, — он наблюдал, как она сглатывает, борясь с подбором слов, — влюбляется в первый раз, относится несерьёзно. Это захватывающее чувство, и я прекрасно это понимаю. Но когда приходит время, чтобы завести ребёнка — родить наследника... Драко, в твоих венах течёт чистая кровь двух древних волшебных линий. Это... ты не можешь так просто отказаться от этого, — она вскинула руку и провела рукой по своим и без того идеальным шелковистым волосам. — Я понимаю, что это кажется неправильным, — продолжила она. — Особенно в такие времена... которые наступили сейчас.

Она снова замолчала. Драко внезапно почувствовал, что он стал свидетелем крушения её понимания мира и своего места в нём. То же самое крушение, которое разорвало его мысли, сердце и совесть в клочья, пока он учился, находясь под домашним арестом, готовясь к сдаче Ж.А.Б.А. и к получению степени по зельеварению в попытке заглушить чувство лицемерия.

Она пересекла границу — образовала трещину между ними — слишком широкую. Нарцисса не была создана для этого, не была воспитана для этого, не была обучена для этого. Драко, однако, свалился на дно, упав с одной стороны, прежде чем подняться вверх с другой. Его мать была слишком слаба, чтобы отправиться в такое путешествие. Слишком вымотана. И она выглядела убитой горем, как будто могла видеть другую сторону или, по крайней мере, вообразить её, но не знала другого пути, кроме того, по которому уже шла. Так что она цеплялась за это всем, что у неё было, потому что фактически это было всё, чем она ещё обладала.

Драко понял, что они где-то поменялись местами. Возможно, из-за войны или последовавшего за ней восстановления. Он привык искать в ней утешения. Но теперь он понял, как сильно она нуждалась в нём.

Она, должно быть, тоже это почувствовала — его уход. Он не знал, как утешить её. Он не мог и не хотел лгать или пренебрегать её чувствами; он и так уже слишком много сделал по отношению к Гермионе.

Когда она стала такой маленькой? Объективно он знал, что перерос мать где-то на пятом курсе. Но здесь, сейчас, когда он шагнул вперёд, чтобы заключить её в объятия, она казалась ему слишком нежной и хрупкой.

Нарцисса пахла разными цветами каждый день недели, у неё, вероятно, было достаточно духов, чтобы целый месяц пахнуть цветочными нотами. Сегодня это были гардении; он не чувствовал этого запаха много лет. Это напомнило ему о тех временах, когда он был подростком, о временах, когда он был моложе.

Что такое взросление? Как выглядит тот момент, когда ты становишься взрослым? Когда мужчина утешает свою мать, а не наоборот? В последний раз он по-настоящему обнял свою мать после того, как его выпустили из Азкабана. Она хотела утешить его, подарить тепло и стабильность после двух месяцев, проведённых взаперти, в одиночной камере посреди океана. Её объятие было похоже на обещание, что с ним всё будет в порядке.

Он не мог избавиться от ощущения, что уже не в силах подарить ей подобного утешения. Будет ли всё хорошо? Он не был в этом так уверен.

Он сказал ей в волосы:

— Я не передумаю.

Она напряглась, но не разорвала объятия, потому что ещё несколько ударов её сердца не синхронизировались с его собственным. Когда она наконец отстранилась, то задумчиво оглядела гостиную, сдвинув брови, блуждая взглядом в поисках... чего-то.

— Здесь всё по-другому, — сказала она через мгновение. — Стало уютнее.

Драко точно знал почему: Гермиона Грейнджер. Она оставила свой след везде.

— Куда пропал диван твоего деда?

***

Драко глубоко вздохнул, вернувшись в свою квартиру. Ему нужен был свежий воздух, другая атмосфера. На периферии вспыхнуло оранжевое пятно. Драко обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Живоглот вбежал на кухню. Он последовал за ним, закатывая глаза, когда кот остановился, повернулся один раз и сел, театрально взмахивая хвостом, перед своей миской с едой.

— Субботняя рутина, да?

Драко вытащил из шкафа еду Живоглота и наполнил его миску. Ему было несложно кормить кота каждое субботнее утро, если это означало, что Гермионе можно было поспать хоть на минуту дольше. Она никогда не ленилась, редко спала допоздна, за исключением суббот, и это было временем, когда она могла расслабиться и отдохнуть.

Судя по тому, что его никто не поприветствовал, он подозревал, что она всё ещё крепко спит. Он взглянул на часы над раковиной: почти половина восьмого. Завтрак прошёл очень быстро из-за... ну, из-за всего.

Он оставил Живоглота наслаждаться завтраком — в конце концов, одному из них следовало им насладиться — и пошёл в спальню. Суббота была её днём для отдыха. Подозрительно, но в эти дни по вечерам словно тоже появлялось больше времени. Она сократила количество часов, которые проводила в Поместье, до уровня, напоминающего обычный рабочий график.

Гермионе было неловко признать, что единственная причина, по которой она работала так много в прошлом, была из-за него. Она даже немного покраснела, когда созналась в этом.

Он остановился на пороге их спальни. Сквозь частично задёрнутые занавески на окнах, выходящих на восток, струились лучи восходящего солнца, отбрасывающие мягкое лимонное сияние по всему пространству. Оно вторглось в комнату так ярко, что он не мог не восхититься слиянием красного и золотого, которое касалось его прохладной слизеринской чувствительности. Атмосфера в комнате казалась спокойной, умиротворённой. Это было место, в котором не важны были ни время, ни пространство. Бордовые простыни, прикроватная лампа на золотом основании, никогда не используемая кошачья лежанка возле комода с вышитым на ней гриффиндорским гербом. Он бы унёс такое признание в могилу, но здесь, в этой тишине, в это нереальное мгновение, Драко мог сказать, что наслаждался этой теплотой: теплотой, которую она подарила ему. Он не мог представить себе подобную картину, пока она не вторглась в его дом. Не вторглась куда-то дальше.

Прижав носок к пятке, он скинул один ботинок из драконьей кожи и отбросил тот за дверь. Он снова переместил свой вес и сбросил другой.

Гермиона глубоко и сонно вздохнула. Она выглядела будто была не из этого мира: кудри у лица вырвались из косы, одна рука была ​​под подушкой. Покрывало соскользнуло с её бёдер; она, вероятно, отбросила его во время беспокойного сна. Ей становилось жарко, когда она спала, и Гермиона была склонна к тому, чтобы очень сильно ворочаться; по правде говоря, с ней было невыносимо спать. Но Драко был совершенно не против.

Он никогда не видел ничего более прекрасного.

Его отец никогда бы не смог понять, чего он требовал.

Его мать не понимала, о чём просила.

Драко вздохнул — довольный, счастливый.

Он расстегнул запонку на рукаве.

Застёгнутые запонки — необходимость во время завтраков в выходные. Ему было интересно, как будет выглядеть рутинный завтрак с Гермионой. Ему казалось, там будет гораздо более расслабленный дресс-код. Его сердце ударялось о рёбра, ему хотелось чего-то настолько простого.

Он вытащил вторую запонку и бросил на комод. Драко начал расстёгивать рубашку, остановившись на половине груди. Она пошевелилась, начала ворочаться.

Драко подошёл к кровати. Она ещё не полностью проснулась, но её лицу не хватало выражения полной безмятежности, которое обычно было, когда она спала, а это означало, что дневные обязанности уже возникли в виде списка в её голове. Он залез на кровать, встал на четвереньки и придвинулся по ней.

Она снова пошевелилась, широко открыв глаза. Её руки нашли его грудь, когда он приподнялся на локтях. Свободной рукой Драко убрал с её лица волосы.

 — Привет, — сказал он.

Она улыбнулась, сонно и медленно, но эта улыбка светилась как ничто другое. Целая чёртова звезда в его спальне.

— Привет, — она провела рукой по его волосам, вызывая чувство расслабления в нём. — Как прошло?

Он знал, что она имела в виду. Вот уже несколько месяцев она просила об одном и том же стабильно раз в неделю. Впервые он мог сказать ей об этом, крохотное чувство гордости готовилось расцвести в груди.

— Они услышали это от меня. Очень отчётливо.

Её руки упали вниз; она несколько раз моргнула. Удивление сверкнуло в глазах, возможно, это была попытка запомнить момент. Она перекатилась на спину, руки снова нашли его.

Её шок превратился в улыбку, ещё более яркую, чем раньше.

— Что они сказали?

Он не мог омрачить её счастье, не сейчас. Он сказал им. То, что они отреагировали так плохо, как и ожидалось, несмотря на его надежды на обратное, не должно испортить ситуацию.

Драко снял часть своего веса с локтя, устроившись на ней, одна нога оказалась между её бёдрами. Он знал, что её реакция, вероятно, была лишь рефлексом, но это не смогло удержать его от ухмылки, когда она качнулась достаточно, чтобы он не мог не заметить этого. Драко опустил голову к ней, почти лоб ко лбу. Она покраснела, как он и надеялся. Гермиона закусила губу, выгнула спину, прижалась к нему.

— Всё могло пройти и хуже, — сказал он ей.

И это было преступлением. Ложь из-за безвыходности.

Всё могло пройти хуже, намного хуже. Его могли проклясть, выгнать, отречься. Но всё могло пройти и лучше.

Похоже, она всё равно потеряла интерес к своему вопросу, руки расстёгивали оставшиеся пуговицы и скользили под рубашку, чтобы коснуться кожи. Она сбросила ткань с его плеч. Он переместил свой вес с одной руки на другую, освобождая себя от мешающей ткани.

Её руки нашли его пояс, в то время как он прижался губами к её шее, проводя языком по длинной линии горла.

Пальцы скользнули через резинку на поясе.

Воздух вырывался из лёгких со свистом.

Тела натянулись от отчаянной нужды в контакте, трении и многом другом.

Она снова выгнула спину, на этот раз намеренно, тепло прижалось к его бедру, когда крошечный прерывистый шум вылетел из глубины лёгких.

Гермиона провела руками по его груди, и Драко сделал то же самое с ней. Его указательный палец лениво нащупал её нижнюю губу, надавливая с достаточным усилием, чтобы не дать ей больше закусывать её самостоятельно. Он спустился вдоль её подбородка, коснулся нижней части челюсти, следуя по той же тропе вниз вдоль горла, по которому только что прошёлся языком. Драко остановился у впадины между её ключицами, у основания шеи. Приливы красного и розового, кровь, струящаяся по поверхности её кожи, залила грудь.

Она вдохнула; его ладонь поднялась к её груди.

Драко спустился снова, пальцами очерчивая каждый дюйм бархатистой кожи, он запоминал дрожь тела.

Его палец зацепился за вырез хлопковой кофточки, в которой она спала. Он потянул её, проводя линию между её грудью, растягивая ткань и придавая вырезу V-образную форму. Она прекратила двигаться, руки безвольно упали по бокам, словно её настигло бессилие. Грудь замерла, и Драко, не глядя, понял, что она затаила дыхание. Если бы он действительно посмотрел, он знал, что обнаружил бы там её устремившиеся на него глаза, которые заставили бы его сделать ещё один шаг.

Но Драко уже полностью потерял себя при виде её обнажённой кожи, пока стягивал с неё кофточку. Он скользнул пальцем в сторону, натягивая ткань под правой грудью, оголяя её.

Наконец она вздохнула, и этот звук, пробежавшись по комнате, эхом отразился в его голове.

Если он любил её, и взамен получал любовь, разве этого было недостаточно?

Не могло ли это быть ответом всем тем, кто говорил «нет»? Что этого было недостаточно? Когда здесь были только он, она и их бордово-красные простыни, ему определенно казалось, что этого достаточно.

Он поцеловал кожу над её грудью, где раньше виднелся багряный пятнистый шрам, убранный зельем, которое он приготовил для неё. Её руки снова зашевелились, проводя линии по его груди и туловищу, где когда-то кожный покров был покрыт его собственными шрамами. Этого должно было быть достаточно. Это уже принесло столько пользы.

— Я сказал маме, что мы связаны, как ты и говорила. Связаны очень надолго.

Он говорил прямо в кожу.

— Насколько? — вопрос закрутился в тихом порыве воздуха, пока он целовал её в грудь.

— Пока я буду тебе нужен.

Она зашипела, когда он провёл языком по её соску, хватаясь руками за его плечи, чтобы либо оттолкнуть его, либо притянуть ближе, в зависимости от того, какую пытку она предпочтёт. Когда Гермиона заговорила, он слышал лишь стоны и умоляющий тон, сдавливающий голос.

— Это... это очень надолго.

Подтверждение, что она хочет быть с ним так долго, разожгло огонь в центре его груди. Облегчение, трепет и удивление обосновались у него за рёбрами.

— Надеюсь, до конца моей жизни.

Он тихо произнёс эти смелые, нужные слова, прижимаясь носом к её коже, дразня, теребя и изо всех сил стараясь показать ей, как это должно быть. Он был освобождён из плена всего одного дня в неделю, но его всё равно одолевала жажда? Мог ли он украсть для себя целые годы? Всю жизнь?

Она ответила на его мысли стоном. Её пальцы болезненно впились в его плечи. Если бы он мог, он бы украл несколько жизней. Даже вечностей.

Примечания:

И пусть это кажется мне слишком размеренным и повседневным повествованием, но мы же смотрим на те годы, о которых Гермиона не помнит)) И, честно признаться, такие главы заставляют меня сильнее влюбляться в Драко