Начало и конец

Июль

тик так

В июле, когда пять из девяти комнат в гостевом крыле были очищены от тёмной магии — весь основной этаж — они переместились на небольшой нижний уровень в подземелье, где находились винные погреба. Когда Драко впервые рассказал Гермионе о количестве комнат в крыле, он указал подвал как единое целое. Его ботинки стучали и эхом отражались от каменной лестницы, и, когда он спустился вниз, стало очевидно, что он мог недооценить размер помещения.

Он чувствовал разочарование Гермионы, сквозившее в раздражённом дыхании, когда она глядела сквозь стеклянные стены, ограждающие переднюю часть подвала. Нарцисса так гордилась прекрасным обновлением, которое они воплотили в жизнь. Теперь это казалось неуместным: прозрачные бокалы, пустые винные стеллажи и никаких указаний на то, скрывается ли внутри что-то тёмное.

По крайней мере, Драко сможет видеть Гермиону, пока она работает.

Они ещё не дошли до той стадии, где он мог принимать участие, но это не преуменьшило чувство беспокойства о ней, поглотившее его целиком, стоило ему признаться, что он влюблён в эту волшебницу.

Любить её было крайне неудобно.

Используя терминологию Гермионы, они снова скатились к чему-то вроде Холодной войны: ни один из них не знал, как действовать дальше, не запустив неконтролируемую цепную реакцию. На днях она пыталась объяснить то, что называется гарантированным взаимным разрушением, но Драко потерял концентрацию, вместо этого думая о том, насколько мягкими были её кудри и как сильно ему хотелось прикоснуться к ним снова.

Но он мог подождать, пока она не разберётся с тем страхом, что не позволял ей быть с ним. Вместо этого он сделал ей крошечное подношение.

— Я скажу им, если ты хочешь, чтобы я это сделал, — сказал он, когда она начала убирать чары, которые держали дверь подвала запечатанной.

Она остановилась, но не повернулась.

— Скажешь кому и что?

Он хихикнул, наблюдая, как она сильнее сжала палочку — напряжение распространилось от запястья, вверх по руке, доходя до плеч.

— Как будто ты не успела рассмотреть все возможные варианты того, что я имел в виду, — сказал он. — Я просто даю тебе знать. Если такова цена, то я готов тебя успокоить и убедить, что это имеет для меня значение. Я скажу родителям, что у нас отношения.

Он увидел расплывчатое отражение её силуэта в стеклянной двери. Драко смотрел на её лицо, сомневаясь, осознает ли она, что в отражении было видно всё.

— Ты бы сделал это?

— Не сейчас, конечно. Поскольку в настоящее время у нас нет отношений. Но если бы когда-нибудь были... — Драко говорил лёгким тоном, настолько безобидным, насколько мог. Он хотел, чтобы это звучало именно так.

Она повернулась, широко раскрыв глаза, смотря на него. Возможно, она ожидала увидеть гнев или печаль, или чтобы его взгляд был таким же, как в течение всего июня, когда всё, о чём он мог думать, это то, какую боль она причинила ему. Когда Гермиона не обнаружила этих эмоций на его лице — потому что он действительно на самом деле имел в виду только мимолётную формальность, лёгкое напоминание о том, каких отношений ему хотелось, — она ​​смягчилась.

— И мне очень жаль, — добавил Драко, зная, что должен это сказать. Если он имел в виду это, то ему следовало сказать это, особенно ей. — Этого может быть достаточно, а может и не быть, но я... я не должен был закрываться от тебя, не должен был так бурно реагировать и обвинять тебя. Мне пришло в голову, что твоё поведение было связано лишь с профессионализмом на рабочем месте.

Гермиона выслушала его.

— Спасибо, — сказала она, наблюдая за ним ещё мгновение, прежде чем вернуться к своей работе. — Возможно, ты захочешь попрактиковать Патронус ещё немного, — добавила Гермиона лёгким тоном, под стать его. Это было на грани шутки. — Я подозреваю, что эта комната может занять некоторое время.

Он ухмыльнулся, на этот раз целенаправленно поймав её взгляд в отражении, наслаждаясь моментом лёгкости. Боги, он скучал по этому.

— Хочешь, чтобы я позвал Тео тебе на помощь?

Она не выглядела особенно удивлённой, но всё равно засмеялась.

***

Драко ненавидел Патронус. Он ненавидел его образ. Он ненавидел попытки вызвать его. Он ненавидел все счастливые мысли, которые покинули его и которые ему требовалось обдумать. Он ненавидел то, что, очевидно, ему нельзя было использовать мгновения, проведённые с Гермионой, и использовать их в качестве источника своей магии, что бы это ни значило, чёрт возьми.

Он вообще ненавидел, как протекали дни. Постоянная неспособность вызвать Патронус заставляла его просто наблюдать сквозь стеклянные стены подвала за тем, как Гермиона работала: парящие руны вели её от полки к полке, пока она уничтожала тёмную магию, присутствующую в комнате.

Он проклинал все свои воспоминания, каждое чувство, которое приходило на ум, и ни одно из них не приблизило его к созданию хотя бы жалкой вспышки света, которая появлялась, стоило ему подумать о её коже, губах, волосах и глазах.

Он застонал. Их Холодная Война становилась теплее — это ведь было так, да? Ему было трудно проанализировать ситуацию, и, честно говоря, это не имело смысла, ведь между ними всё равно была пропасть.

Драко обратился к другому воспоминанию: квиддич в Хогвартсе. Он вспомнил, каково это — летать, пока ветер трепал волосы, щекотал кожу на щеках, обмораживал губы. Контроль, точность и свобода в небе. Момент, трепет при взгляде на мерцающее золото: сердце билось так быстро, как взмахивали крылышки снитча, когда он преследовал его.

И его отец, сидящий на трибунах. Наблюдающий за ним. Оценивающий его. Ожидающий успеха, а потом, конечно же, Драко потерпел неудачу.

Его магия заледенела. Тёплые щупальца, окутавшие его, отпрянули, превращая воспоминания о потере и разочаровании в пепел. Он даже не стал заморачиваться с заклинанием; это не сработает.

Каждый раз это становилось проблемой. Большая часть его воспоминаний — большая часть его жизни — была потрачена на попытки быть достойным сыном в глазах своего отца, на попытки достичь той труднодостижимой задачи, которую ставили перед ним, и на попытки сделать всё, что в его силах, чтобы достичь цели.

Хорошие воспоминания — те, когда он ближе всего был к успеху вызвать Патронус — всегда испарялись слишком рано: второй в Школе после Гермионы Грейнджер, второй лучший ловец после Гарри Поттера, потенциальный убийца Альбуса Дамблдора... сомнительная честь, отобранная Северусом Снейпом.

Его внимание привлекло пурпурное сияние. Через стекло между ними он увидел Гермиону, вышедшую из маленькой комнаты для хранения сигар, примыкающей к подвалу, с фиолетовыми рунами и счастьем в глазах. Слабая улыбка коснулась её губ; только ей могло приносить удовольствие очищение Поместья от тёмной магии.

Она посмотрела на него, поймав его взгляд. Её губы изогнулись сильнее, и это было безмолвным приветом. Драко не мог решить: нравится ли ему это внезапное осознание того, что он влюблён в неё. Всё это казалось ужасно запутанным. Но в такие маленькие моменты, как этот, когда крошечное движение уголков её губ заставляло что-то сжаться в его груди, заставляло сердце биться чаще, он не мог отрицать острых ощущений, что так были похожи на чувство свободного полёта.

Она отвернулась, возвращаясь — как всегда — к своей работе.

Ему нужно другое воспоминание. Что-то иное. Не связанное с ней, не связанное с тем, что могло вернуть его мысли к отцу, к Поместью, к войне, или к чувству неполноценности. Экзистенциальный кризис — причина нестабильных попыток вызова Патронуса.

Однако в его жизни не было ничего такого, что не касалось бы этих вещей, и это Драко понял ещё в первый день: ему не удастся.

Потом его осенило. Он понял, что у него действительно есть воспоминания — целый год, — и это не имело ничего общего с Гермионой, его семьей или его прошлым. Он думал о своей степени, о Сараево, о чувстве, что он мог бы быть лучше, мог стать лучше.

Он почувствовал, как его магия стала усиливаться, по телу растеклось тепло и спокойствие. Это исходило из его груди, ища выход.

— Экспекто Патронум.

Он сказал чётко, осторожно, сделав точное движение палочкой, которое произвело бы впечатление даже на великую Гермиону Грейнджер.

Тем не менее, когда он открыл глаза, всё, что он увидел, было слабое свечение на кончике палочки, и белый свет тут же угас.

Дверь подвала открылась.

— Драко, это было потрясающе... первая вспышка, которую я увидела с тех пор... — она замолчала. Они оба знали, сколько времени прошло и почему. Однако это не беспокоило его, не тогда, когда выражение истинной радости мелькнуло в уголках её глаз, не беспокоило его.

— Не волнуйся, я не думал о тебе.

Мускул на её щеке дернулся, улыбка стала натянутой.

— Это хорошо, — сказала она, и он не понял, почему вообще упомянул об этом.

Драко хотел, чтобы она знала, что он слушал её, прислушивался к ней. Он не возлагал всё своё счастье на её плечи. Но она казалась разочарованной этим, а в этом не было смысла.

Она всё ещё держала ручку открывшейся двери подвала. Драко задавался вопросом, ожидала ли она от него, что он скажет ей уйти?

— А о чём ты думал? Я имею в виду, прости, нет, это так навязчиво с моей стороны, — она полностью распахнула дверь.

— О магглах.

Её пальцы соскользнули с ручки, дверь закрылась.

— Что?

Гермиона выглядела сбитой с толку, искренне и натурально озадаченной, её брови были сомкнуты вместе, губы приоткрыты, широко распахнутые глаза изучающе смотрели на него. Гермиону Грейнджер нечасто можно было сбить с толку. Обычно она обдумывала что-то или анализировала то, что её озадачивало, и решения скользили в её глазах. Но сейчас она просто таращилась на него, пытаясь понять хотя бы что-то.

— Я думал о своей степени, полученной в Сараево. Это был первый раз, когда я понял, что не притворяюсь.

— Не притворяешься кем? — спросила она едва слышным голосом.

Что-то в том, что он собирался сказать, казалось запретным, недопустимым. Холодные, влажные каменные стены словно стали сужаться, пытаясь задавить его. Почему-то ему ещё больше захотелось сказать это.

— Чистота крови ничего для меня не значила. Не то чтобы моя система убеждений не была разрушена войной. Но нельзя просто... — он с трудом мог формулировать предложения. — Ничего не меняется в мгновение ока, — Драко сделал паузу. Каждое слово казалось слишком тусклым, недостоверным; кнатом, когда цена была в галлеонах. — Или даже в течение двух лет, которые я провёл изолированно в этом Поместье, переосмысливая своё прошлое.

Гермиона сглотнула; он смотрел на её горло. Почему он не сказал ей об этом раньше? Внезапно показалось таким важным, чтобы она знала, как он оказался там, где был сейчас. Драко даже извинился за три месяца до этого, хотя это было слишком мизерным, но он не дал ей ни причины, ни повода верить ему, хотя она настаивала, что его действия значили больше, чем слова.

— К тому времени, как я ушёл, чтобы понять себя, я сказал самому себе, что могу притвориться. Пока меня не было, я мог находиться словно в другой шкуре, быть кем-то другим, кем-то, кто не заботился или ничего не знал о Священных Двадцати восьми, кто не имел никакого отношения к войне.

— И ты притворялся? — сказала она. — А потом перестал?

— Я понял, что не совсем притворяюсь, когда сунул руку под юбку какой-то маггловской девушке в туалете паба...

— Магглы?

— Да, Гермиона, она была магглой, — Драко тяжело вздохнул. Верно. Вот почему он не сказал ей. Это казалось таким реальным, таким грандиозным, каким-то образом важным — говорить ей такие вещи, как будто это что-то значило.

Но это ничего не значило. Он был пьян. Он затащил её в грязную уборную, в которой по какой-то причине располагались кабинки без дверей и санузлов. Там были лишь дыры в земле. К тому времени, как она лениво ответила ему на ручные ласки, очередь людей, жаждущих помочиться, начала сливаться с толпой вокруг бара, пытающейся заказать напитки.

Это был совершенно нежелательный опыт, не имевший ничего общего с её статусом крови, отсутствием магии в её венах. Его скорее оттолкнул вездесущий запах мочи. Но он был возбуждён, пьян и целовался с хорошенькой девушкой, которая понятия не имела, кто он, чёрт возьми, такой, и это был лучший момент за последние годы.

Он тяжело вздохнул, когда Гермиона мягко улыбнулась ему и без лишних вопросов вернулась к своей работе. Драко почти забыл, насколько хороша она в том, чтобы понимать, когда стоит подтолкнуть, а когда необходимо дать ему личное пространство. Однажды Драко посчитал это причиной, по которой они могут быть друзьями, хотя на самом деле это была причина, по которой они могли бы стать кем-то больше.

***

Гермиона пригласила его провести с ней день в маггловском книжном магазине. В субботу. Это было так похоже на успех, на прогресс, что Драко потребовалось немало самообладания, чтобы сдержать удовлетворённую ухмылку, когда она задала вопрос.

— У тебя есть какие-нибудь планы на завтра, Драко? — спросила Гермиона в конце недели, заканчивая работу в подвале.

Её вопрос остановил его посреди попытки вызвать Патронус, заставив прекратить двигать палочкой, и ответ засох на языке. Счастье, которое он собирал воедино, окутало кости.

Она нервничала, не встречалась с ним взглядом, шагнув через дверь подвала на лестничную площадку. Под мышкой у неё был завёрнутый свёрток, а на лбу — странное пятно грязи или пепла. Но только её вопрос имел для него какое-то значение в тот момент.

— Пока нет... нет, — он говорил осторожно, со страхом, что может спугнуть её слишком большим энтузиазмом. Иногда она выглядела пугливой, как настороженный зверёк в дикой природе.

— Я думала зайти в книжный магазин — тот, что находится в маггловском Лондоне. Если хочешь, то можешь пойти со мной.

Он заставил себя считать вдохи — ему удалось сделать три полных вдоха — прежде чем ответить, чтобы не показать своё волнение ещё до того, как она закончит задавать вопрос:

— Да, — сказал он. — С радостью.

Она моргнула, сжав губу между передними зубами, прежде чем немедленно отпустить её, как будто хотела передумать. Знала ли она, как часто делала это? Как ему нравилось смотреть? Он скорее надеялся, что нет; его восхищение её губами, вероятно, граничило с одержимостью, и не то чтобы она отреагировала на его признание в любви особенно радостно.

И под этим он имел в виду, что она практически не отреагировала и продолжала это игнорировать. Они не поднимали этот вопрос; он не говорил об этом, и она тоже. Они просто завершили Холодную войну. С каждым днём ​​разговоры становились всё менее напряженными, зрительный контакт сохранялся чуть дольше, давняя боль улетучивалась.

— Что за свёрток? — спросил он, меняя тему разговора, когда она неловко покачивалась на носках.

— Ой, кое-что, что следует вернуть в Министерство.

— Вернуть... куда?

— Проклятый артефакт, — прозаичным тоном сказала она, моргая и глядя на него. — Я не могу его обезвредить, поэтому отношу туда.

— Ты забираешь что-то из Поместья? — Мерлин, чёрт возьми, Люциус Малфой был вообще в курсе этого?

— Я... да? Почему тебя это удивляет?

Она обошла его и уменьшила объект с помощью лёгкого заклинания, сунув тот во внешний карман своей сумки.

Он старался сохранять спокойствие, безразличие. Но чувство замешательства билось внутри его черепа в поисках понимания. Она не выглядела обеспокоенной; она казалась безэмоциональной, даже легкомысленной.

— Ты... — начал он, сдерживая обвинительный тон, царапавший горло. — Ты делала это раньше?

Она наклонила голову, и понимание вспыхнуло в округлившихся глазах.

— Несколько раз, — сказала она. — Мне жаль. Я не думала, что ты не знал об этом, — они поменялись местами, и теперь она говорила осторожным, размеренным тоном. Он чувствовал себя напуганным животным, которое может сбежать от слишком резкого движения.

Она продолжила:

— Существует небольшая категория нелегальных предметов, помимо пункта о непоправимо повреждённых объектах, которые необходимо убрать из Поместья. Я передаю их Министерству. Если прослеживаемая магическая история объектов захватывает время войны или период до неё, и они не включены в список запрещённых к продаже предметов класса А. Это никак не влияет на вынесенный твоему отцу приговор. Я не нашла ничего, что могло бы увеличить ему срок...

— Ты думаешь, это то, о чём я беспокоюсь?

— Я не знаю, о чём ты беспокоишься. На самом деле ты мне ничего не говоришь.

Он не знал, что сказать. Он не знал, должен ли чувствовать себя оскорблённым из-за слов об отце, или из-за фамильного Поместья, или из-за того, что Министерство всё ещё в одностороннем порядке решало, какое имущество можно было оставить Малфоям. Драко также не знал, должен ли он чувствовать себя оскорблённым из-за того, что Гермиона не рассказала ему об этом — что она полагала, что он просто знал, но никогда не упоминал, что ему было известно, что она что-то брала.

— Я не знал, что ты забирала некоторые предметы из Поместья. Тебе не кажется, что это попадает под понятие об осквернении Поместья? — Драко не был уверен, было ли это шуткой или нет.

В тишине, почти безмолвии, последовавшей за его словами, она склонила голову, очевидно испытывая такую же неуверенность относительно того, можно ли было считать это шуткой или нет.

— На самом деле это коснулось всего пары вещей. Это Поместье привлекло к себе наибольшее внимание Авроров сразу после войны; они уже отыскали здесь многое во время быстрого осмотра, — Гермиона взглянула на свою сумку, покоящуюся на каменном полу. — Ты бы хотел, чтобы я вернула отравленную бутылку вина, которую я нашла в подвале?

Он также не мог понять, было ли это шуткой. Ему казалось, что он попал в странную петлю, в которой крутились слова, пока Драко ждал, что Гермиона ответит ему. Оба они надеялись, что правильно поняли смысл.

Ему было интересно, говорят ли они вообще о той ситуации, в которой оказались.

Шок прошёл. Резкий удар новой, неожиданной информации поставил на место все его мысли, касающиеся её работы. И без этого шока он мог ясно всё разглядеть. Она не стала бы осквернять Поместье. Она не стала бы злоупотреблять своей властью. Она была неподкупна, и он мог ей доверять.

— Я верну его обратно, — сказала она, сдвинув брови. — Если это так важно для... тебя. Это просто отравленное вино. Это небольшая угроза. Разумеется, его не стоит пить.

— У тебя не будет проблем из-за этого? — возможно, она была менее неподкупной, чем он думал. Но Драко полагал, что легко забыть, что она ворвалась в Гринготтс и оседлала грёбаного дракона, будучи героиней войны. Эта девушка была ходячим противоречием.

Уголок её губ приподнялся, скомкав щёку. Он видел, как она кусала губу, пытаясь подавить ухмылку.

— Только если они узнают, — пауза, вздох, заявление. — Надеюсь, ты ничего не скажешь.

Он действительно скучал по поцелуям с ней.

— Я верю, что ты не осквернишь моё Поместье. Если тебе нужно взять это, то бери.

Тогда на её лице появилась улыбка, которая, подобно солнечному свету залила горизонт, освещая тьму вокруг него.

Он очень, очень скучал по поцелуям с ней.

— Завтра? — она спросила. — Книжный магазин?

— Я бы ни за что не пропустил это, Грейнджер.

Это чувство — тепло в его груди от мысли, что она хочет провести с ним время в субботу, за пределами дома, — понесло его через Поместье, когда он попрощался с ней у камина. Затем из любопытства он попытался вызвать Патронус, позволив себе снова подумать о ней, хотя бы один раз, вместо того, чтобы цепляться за скудные другие воспоминания, отвечающие эмоциональным потребностям заклинания.

Созданный им свет, более сильный, чем любой из тех, что ему когда-либо удавалось вызвать, напоминал надежду и во многом причину его погибели.

***

Гермиона издала разочарованный рычащий звук из глубины горла, встав на цыпочки и потянувшись за новой книгой.

— Кто вообще такая Гертруда Эдерле и почему в моём магазине вдруг появилось так много новых биографий? Я никогда не смогу...

Она резко повернулась к Драко. Честно говоря, его удивило, сколько времени ей потребовалось, чтобы собрать воедино кусочки. Он мог только предположить, что неблагоприятная атмосфера между ними повлияла на её миссию добраться до Т.С. Элиота и отвлекло её настолько, что она не заметила внезапного прилива биографий общественных деятелей, чьи фамилии начинались с буквы «Э».

— Что ты сделал? — спросила она, указывая на него.

— Гарантировал, что старинная мебель моих предков останется у меня.

Ухмылка была необходимой, крайне важной в тот момент. Хотя, похоже, это не помогло.

Она разочарованно фыркнула, снова указала на него книгой, а затем вернулась к полкам.

Он слышал, как она что-то бормотала, раздражённо говорила сама с собой, и всё, что ему хотелось, — это поцеловать её, прижать к этим полкам, как он это делал не так давно, но достаточно много времени тому назад, чтобы соскучиться.

— Тринадцать? — сказала она теперь громко, внятно. Гермиона повернулась к нему и сделала два шага. — Тринадцать книг, прежде чем я доберусь до Элиота... как?

Он пожал плечами, небрежно, невозмутимо. Боги, он скучал по ней. И она подошла к нему так близко; он задавался вопросом, достаточно ли у него силы притяжения, чтобы она встала ещё ближе?

— Как я решаю большинство проблем: деньги.

Она ударила его книгой прямо в грудь. Он отпрянул, потирая грудину, с широкой улыбкой на лице.

— Твоя склонность к физическому насилию немного настораживает, Грейнджер. У тебя нет более цивилизованного способа излить свой гнев?

Она глубоко вздохнула, сузив глаза, рассматривая книгу. Он не был уверен, означало ли это, что она хотела купить её или снова использовать в качестве оружия.

— Ты, — сказала она.

— Я?

— Ты выводишь меня из себя.

— Да, и твои волосы похожи на причёску карликовых пушистиков.

Похоже, это охладило её гнев. Она расслабилась. Драко ухватился за этот удачный момент.

— Раздражать тебя всегда было и всегда будет одной из самых забавных вещей, которые я когда-либо делал, — сказал он более откровенно, чем он намеревался, но слова проскользнули сквозь его зубы и устремились к ней в разум.

— Даже когда... ну, теперь, когда мы не совсем... — она не смогла закончить предложение, и слова оборвались, когда она споткнулась в признании их странных, пограничных отношений.

Однажды он провёл полгода, игнорируя желание поцеловать её, когда оно было очевидным. Он достаточно сдерживался.

И теперь, когда эта мысль пришла ему в голову, Драко сдался.

Он позволил силе её притяжения подтолкнуть его к ней, сокращая разрыв между ними. Он едва коснулся губами её щеки, наслаждаясь тем, как её руки тут же схватились за его рубашку, сжимая ткань.

Он легонько поцеловал её в щеку и завис перед ней.

— Вот как? — спросил Драко, позволяя дыханию коснуться её шеи. Когда она задрожала, он обнял её, прижав к себе. Драко с трудом мог сдержать поток желания, осознавая то, как сильно он скучал по прикосновениям и объятиям.

Он поцеловал её прямо под ухом, его колени задрожали, когда одна из её рук скользнула по его груди, пробегая вдоль шеи до основания черепа. Боги, он скучал по её прикосновению: безмолвное инсендио на кончиках её пальцев.

Он провёл языком по раковине её ушка, смакуя хныканье, которое вполне могло быть заклинанием Адского пламени, потому что это вызвало огненную бурю в его груди.

— Потому что, — начал он, прекращая пытать её шею, и прижался лбом к её лбу с закрытыми глазами, наслаждаясь силой близости, — такое чувство, что мы могли бы стать...

— Было несправедливо с моей стороны упоминать твоих родителей после того, как я сказала тебе, что тоже не хотела, чтобы они об этом знали, — сказала она, шепча ему в губы. В такие моменты он иногда задавался вопросом, не изобрели ли они новый вид магии, где близость облегчает ужасные разговоры. — Ты был прав, и мне очень жаль. Я делю вещи на успешные и неудачные. И мне плохо удаётся справляться со вторым пунктом.

Он открыл глаза и взглянул на неё.

— И ты заранее решила, что нас ждёт неудача?

— Это казалось неизбежным. Особенно, когда я не понимала, кто мы друг для друга.

Он вздохнул.

— Думаю, я так привык, что ты знаешь всё, что, как я предполагал, ты понимала, что я чувствовал, что ты догадывалась, о чём я думал.

Она засмеялась, и этот звук унёс его прочь. Он цеплялся за неё, прижимал к себе, обнимал. Он намеревался обменяться как можно большим количеством тепла с ней и прошептал ей в губы признания.

— Я уже говорила тебе, что тебя трудно понять, — сказала она. Пауза. Она сглотнула. Он смотрел, как она облизнула губы кончиком языка. Гермиона снова заговорила: — Что ты чувствуешь? Что ты говорил мне раньше?

— Что любить тебя очень неудобно.

— Неудобно, — повторила она.

— Ты не облегчаешь мне задачу.

Она издала приятный, ноющий звук, когда прижалась к его губам. Это было так же великолепно, как он помнил — смещение орбит. Вместо того, чтобы прижать её к стене или полке, как он так часто любил, в этот раз она толкнула его, заставляя Драко отступить, пока он не врезался в полки позади него.

Он взял на себя обязательство запомнить форму её губ. Его коллекция стала туманной, размытой, пустой из-за отсутствия постоянного стимула и подтверждения. Она всё ещё моргала, открывая глаза, чтобы встретиться с его взглядом всякий раз, когда он зажимал её нижнюю губу зубами. Гермиона таяла, сжимая его крепче, когда он провёл пальцами по её горлу, касаясь языком её языка, углубляя их поцелуй. Она по-прежнему была такой сладкой на вкус, такой мягкой по ощущениям.

Она тоже выучила его. Из груди Драко вырвался рык, когда она провела ногтями по его затылку. Он проклял тот факт, что они были в центре маггловского Лондона. Он хотел — должен был — аппарировать их прямо отсюда и прямо сейчас, в свою квартиру, а в идеале — в спальню.

Тихий, но резкий кашель вырвал Драко из поцелуя.

Он поднял глаза.

Гермиона оттолкнула их прямо в поле зрения продавца. Она отскочила назад, прижалась к полке напротив него, удобно спрятавшись от невербального предостережения, которое Драко получил одним очень разочарованным взглядом.

Он изогнул бровь, глядя на владельца. Драко щедро заплатил за то, чтобы выкупить книги, которые иначе никогда бы не продались; Драко чувствовал, что ему можно дать свободу или даже больше.

Гермиона покраснела, прижала ко рту руку, вероятно, подавляя смущённый смешок.

Драко ухмыльнулся владельцу магазина. Он говорил громко, чётко и с намерением, чтобы Гермиона и другой покупатель, не по своей воле ставший вуайеристом, услышали его:

— Говорите, тринадцать книг? Тогда давайте возьмём их. Я уверен, что к следующей неделе в магазине появится ещё больше биографий.

Примечания:

Холодная война закончилась, начинается оттепель ❤️