Начало и конец

Октябрь

тик

Бывали моменты, когда Драко убеждал себя, что он действительно был плохим другом для Грейнджер. Однако, большую часть своего времени он проводил рядом с ней, наблюдая за её работой и постоянно натыкаясь на понимающий взгляд и самодовольную улыбку, которые говорили: «Я не тороплю» или «Ты поймёшь». Но он не понимал. Он не мог понять, почему она была так уверена в том, что они были — или могли бы быть — друзьями.

Какой бы заманчивой ни казалась эта идея, как бы сильно ему ни хотелось спрятать все мысли под толстым слоем окклюменции, Драко признался самому себе, что не хотел дружить с Грейнджер лишь по одной причине: ему не нравилась перспектива быть просто друзьями.

Разумеется, у Драко не было привычки дрочить каждое утро в душе на привлекательные розоватые губы своей предполагаемой подруги. Всё это казалось совершенно странным, словно вырванным из потаённых мест его головы, которые были запечатаны страхом вперемешку с самообманом.

Драко ненавидел эти слабости, ненавидел, что позволял себе испытывать их всё чаще, но ему так нравилось наслаждаться дозами резкого удовольствия, что приходило к нему в образе непослушных кудрей Грейнджер, или её губ, или россыпи веснушек, когда он позволял себе забыться. Но после того, как Драко вспоминал блестящие тёмно-каштановые волосы, тонкие кисти и голубые глаза, желудок скручивало от того, насколько мерзким всё это казалось.

И, чем дольше он делал вид, что они с Грейнджер на самом деле не могут быть друзьями, тем проще было его подсознанию сделать шаг назад и выдвинуть увесистый аргумент в пользу их будущих отношений. Грёбаное предательское подсознание; он прекрасно понимал, что все его аргументы по поводу дружбы с Грейнджер были ничем иным, как скользкой дорожкой к оправданию чего-то большего.

— Ты снова используешь окклюменцию, — вскользь бросила она, проходя мимо него, и, не снимая верхней одежды, прошла в новую комнату для работы с артефактами.

Он занимался осмотром записей своих последних экспериментов, всё ещё стараясь отыскать, как безопасно и без ущерба извлечь тёмную магию из тела. Некоторые шрамы на его груди пульсировали, словно служа напоминанием о последних провалах. Он сидел на диване в прихожей, почти не замечая передвижений Грейнджер из одной комнаты в другую, что подтверждало её неплохую осведомленность в расположении некоторых вещей в этой заброшенной части особняка.

Казалось, она всегда знала, насколько сильно можно было надавить, чтобы это не казалось чересчур сильным давлением, но Гермиона всё равно соблюдала установленные её работой рамки. Драко не мог прийти в себя уже несколько дней, только и пытаясь заглушить странные воспоминания о том, как в тёплом свете уличных фонарей Косого переулка она смотрела на него, и он прилагал все усилия, в попытках отогнать непреодолимое желание участвовать в её жизни. Гермиона позволила ему побыть в таком состоянии ещё пару дней, но теперь, наконец, подняла этот вопрос.

Прежде чем вернуться к использованию окклюменции и вновь погрузиться в холод, он решил сосредоточиться на причинах, из-за которых они не могли быть друзьями. Обычно на ум приходила гостиная. Страшные воспоминания о её криках и пытках. Драко не мог просто забыть и проигнорировать, что его Поместье и семья были неразделимо связаны с причиной её возможной гибели. Первая и самая основная причина, по которой они не могли, не должны были быть друзьями: любая связь с ним была лишь обстоятельством, возвращавшим её к прошлым переживаниям, через которые она уже прошла.

Его дед, Абраксас, умер от Драконьей оспы. Битва, которую он вёл со своей болезнью, была не первой в его жизни. Когда-то, много лет назад, он тоже перенёс эту болезнь, но сумел выжить. Но при повторном заражении эффект магической болезни оказался иным. Болезнь протекала иначе, оказывала другой эффект, и, в конце концов, истощила его магию полностью. Это и стало причиной его погибели: влиятельный великий волшебник, побеждённый и сломленный тем, чему не мог противостоять.

Драко пролистал ещё несколько страниц с записями: ряд цифр, небольшой рабочий журнал счетов и бухгалтерский учёт, за которым он следил самостоятельно, и небольшое дело, связанное с торговлей полулегальными ингредиентами для зелий. Такой вид счёта, который ему предоставил отец, был либо удачным манёвром со стороны Люциуса, либо продуманной попыткой примирения. Драко не спрашивал. Единственный раз, когда он подумал об этом, за завтраком на следующее утро после празднования дня рождения Грейнджер, Драко быстро осознал, что и не хочет знать ответ.

Как и не хотел придавать значения и другим аспектам их натянутых отношений с Люциусом: нужно было постоянно думать о мотивах, а скрытый подтекст и намерения ещё сильнее усложняли задачу, из-за чего было невозможно принять добрый поступок отца, не оценивая вероятность обмана с его стороны. Перспектива не знать о чём-то была привлекательнее, чем возможность в очередной раз разочароваться в Люциусе из-за его наплевательского отношения ко всему или непонятных причин принятия того или иного решения.

Драко предпочёл жить в неведении, зная, что сделал трусливый выбор.

Грейнджер вышла из комнаты, к которой, он был готов поклясться, приступила всего несколько дней назад. Розовый румянец пополз вверх по её шее. Её грудь вздымалась и опускалась от учащенного дыхания, но она выглядела довольно спокойно, закрывая за собой дверь.

Грейнджер улыбнулась ему, прижавшись спиной к двери, а затем тихо хихикнула.

— Просто попался слегка сложный шкаф. Ничего такого, возможно, он просто хотел меня поглотить, — она снова хихикнула, прикрыв рот рукой, словно хотела заглушить звук. — Я в порядке. Я не думаю, что он действительно мог съесть меня, просто немного похлопал своими ящиками.

Она покачала головой и оттолкнулась от двери, выглядев при этом слишком удивленной для человека, который только что сражался с предметом мебели. Грейнджер выглядела так, словно наслаждалась происходящим.

И это была причина вторая, и третья, и все последующие, почему они и не могли быть друзьями; Грейнджер была интересной, веселой и потрясающей: она хихикала над шкафом, пытающимся съесть её, и вздыхала о клавишах пианино, кусающих её за пальцы. Она восторгалась старыми редкими книгами и была болтливой кокетливой пьяницей. Она быстро подружилась с Тео и попыталась сделать так, чтобы Драко сошёлся и с её друзьями. Она вернула ему палочку. Она починила дедушкины карманные часы. Она любила яблочно-карамельное мороженое, и у неё были веснушки, в которых он видел созвездия по всему лицу. Она была доброй. Она была великодушной. Грейнджер думала о Беллатрисе Лестрейндж в том месте, где её пытали. Ей было наплевать на шрам, вырезанный на её руке, но она всё равно прикрывала его; он знал, что она сделала это ради него. Он ничего из этого не заслужил.

И Драко даст ей шанс избавиться от шрама, потому что, чёрт возьми, он хотел быть её другом. Он хотел быть её другом и даже больше.

***

Драко больше не мог использовать окклюменцию. Он старался как мог, но голова раскалывалась, а желудок скрутило тугим узлом. Базовые болеутоляющие зелья утратили свою способность и перестали помогать, и, хотя ему было известно, что после его настигнет сожаление об этом, он продолжал попытки воспользоваться ментальной защитой, чтобы не позволять себе думать и чувствовать что-то к Грейнджер. Он ненавидел то, что ему постоянно приходилось прибегать к окклюменции. Это было похоже на движение сломанной секундной стрелки на часах, которая двигалась ровно для того, чтобы было понятно, что время имело свой ход, но она снова возвращалась к той точке, с которой начинался отсчёт.

Позже в тот же день он больше не мог наблюдать за ней из-за невозможности прекратить думать о Грейнджер, которая занимала все его мысли.

Она выглядела немного смущённой, когда Драко сказал, что оставит её одну закончить всё самостоятельно, но ничего не ответила. Он увидел, как быстро сузились её глаза, как она оценивала его поведение и искала признаки применения окклюменции, и её голова норовила вот-вот взорваться. Она выглядела разочарованной, но совсем не удивилась тому, что обнаружила, что так и было.

Он, конечно, не нёсся по коридорам Поместья, но его походку можно было назвать бодрой. Голова пульсировала, когда Драко разрушил ментальные стены, позволяя теплу распространиться по венам. Он так привык к ледяной тишине, что внезапный всплеск эмоций почти обжёг его, заряжая невидимой энергией. Ему пришлось расстегнуть несколько пуговиц на рубашке, пока он двигался в сторону сада, планируя скрыться в теплицах. Драко хотел проверить ингредиенты для своих экспериментальных зелий.

На улице его настиг мелкий дождь. Он остановился в дверях и, подняв руку, позволил влаге намочить её. Драко надеялся в глубине души услышать шипение и увидеть, как капельки начали бы испаряться, превращаться в пар, касаясь его горячей кожи.

Он наколдовал водоотталкивающее заклинание и пошёл к теплицам, окончательно избавляясь от остатков окклюменции — магии, которая когда-то подчинила его себе. Драко вошёл в оранжерею, моментально задохнувшись от влажности внутри.

Один из шрамов на его груди пульсировал. Драко вздохнул, расстегнул рубашку и осторожно прикоснулся к небольшому, бледно-красному контуру. Самый уродливый шрам пересекал рёбра на левой стороне тела, и он стал ещё больше и причинял сильную боль после попытки избавиться от него. Он ткнул пальцем, пытаясь понять, на какой стадии находилось исцеление.

Несмотря на медленный, изматывающий процесс экспериментов — испытаний и неудач, что повторялись снова и снова — Драко всё равно наблюдал прогресс, хотя и совсем крошечный. Шрам на его рёбрах выглядел уже почти нормально, ощущения тоже были в пределах допустимого болевого порога. И, когда он попытался избавиться от него с помощью ежедневного протирания раствором для удаления шрамов, это почти сработало. До тех пор, пока шрам не начал светиться красным, доказывая наличие тёмной магии, которая, кажется, восстала против него.

— Почему они так... воспалены?

Драко резко вскинул голову в сторону выхода из оранжереи, где стояла Грейнджер, наполовину приоткрыв дверь и широко раскрыв глаза, разглядывая ужасное зрелище на его груди: серебряные шрамы в красном, фиолетовом, синем или зеленом обрамлении и раскинутые между ними ожоги после неудачных этапов заживления.

Он застегнул рубашку, сжимая ткань левой рукой.

Чёрт.

Его голова казалась тяжёлой, словно он долго слушал пение крикаду, которое необходимо было вовремя заглушить. Драко всё равно попытался задействовать окклюменцию, уже запаниковав под тяжестью её оценивающего тона.

Он заморозил эмоции и отбросил их в сторону; паника осталась где-то глубоко в его подсознании. Грейнджер позволила двери захлопнуться за ней и пересекла комнату, прежде чем он успел моргнуть.

— Прекрати, — сказала она. — Не делай этого, пожалуйста. Просто перестань закрывать глаза, Боже, — её грудь вздымалась, Грейнджер глубоко вздохнула, проведя руками по своим кудряшкам: многочисленные изгибы, повороты и спирали, в которых он хотел затеряться.

Он также заморозил это чувство и избавился от него.

— Драко, прекрати. Пожалуйста, — она положила свою руку на его руку, которой он придерживал свою рубашку. Он вздрогнул; её кожа казалась огнём. Но, даже когда Драко опустил руку, она этого не сделала, и её мягкая ладонь прижалась к его обнаженной груди.

Он замер.

— Ты весь замёрз.

Он весь замёрз.

За исключением того места, где её рука коснулась его. Там он плавился от пламени: пузырился, растекался и горел.

— Пожалуйста, — сказала Грейнджер снова, и, когда создалось впечатление, что она может убрать руку, он протянул ладонь, чтобы удержать её на месте, слегка обвив пальцами тонкое запястье. Его окклюменция рухнула лавиной по её приказу, ведь он был не в силах ей отказать.

Она, должно быть, осознала, что что-то изменилось, потому что смягчилась, и её рука расслабилась на его груди. Если бы она могла оставить на нём след, он был бы не против носить его.

— Они у меня тоже есть, — сказала Грейнджер. — Больше, чем один, — она вяло подняла левую руку и указала на тонкую линию на своей шее, которую он никогда раньше не замечал. — Тот же нож.

Он моргнул. Драко задавался вопросом, как долго продлится эта пауза в реальности: её рука на его груди, его запястье, так близко, что он мог почувствовать что-то тёплое, сладкое и отчасти ванильное — аромат, исходящий от её волос и кожи. Как будто они застряли в моменте, что, возможно, являлось новой особенностью маховика времени Тео, где они могли говорить, двигаться и существовать внутри пузыря, где на мгновение последствия казались совершенно несущественными.

— У меня тоже есть один на груди. Я получила его в Отделе тайн. Это было ужасное проклятие, но... Долохов, я тогда оглушила его, так что всё могло быть намного хуже.

«Этот шрам я тоже уберу», — хотел он сказать. Драко хотел стереть все следы, каждое воспоминание, каждый шрам, из-за которого её глаза вот так слезились, от всплывающих в голове моментах прошлого, которое ей не нужно было тащить на своих плечах.

— Что с ними произошло? — спросила Грейнджер. Подушечка ее указательного пальца коснулась его кожи.

— Я экспериментировал.

Он перехватил её взгляд, пытаясь не обращать внимания на множество причин, по которым любая степень близости с Грейнджер была плохой идеей. Как это могло произойти? Когда прикосновение её рук опалило его и сожгло туман в голове? Когда она выглядела так мило, собрано и смотрела на него с надеждой в ореоле нелепых кудрей и созвездий, которое умоляло быть обнаруженным на её лице. Он хотел поцеловать её. Он хотел обнять её. Он хотел, чтобы она оказалась на горизонтальной поверхности в этой теплице, дыша и издавая звуки, которые обычно исходят от любовников в моменты страсти.

— Экспериментировал на себе? С чем? — спросила Грейнджер. Драко знал, что не мог позволить себе представить тихий, хриплый тон её голоса.

— Я пытаюсь извлечь тёмную магию из шрамов. Так, чтобы их можно было бы удалить.

Вспышка и раскат грома заглушили звук её удивления: вздохнув, он стал наслаждаться непосредственной близостью.

Его мать решила, что он имел в виду зелье для себя. Будет ли Грейнджер думать так же?

Дождь, разбивающийся о стеклянную крышу оранжереи, напомнил Драко его собственное сердцебиение, клокочущее в ушах: хаотичный и дикий стук.

Звук, казалось, был похож на ход времени, которое покидало пространство вокруг них, оставляя после себя абсолютный вакуум, в котором стрелка часов замерла, и он почти мог расслышать, как моргала Грейнджер, как шумел поток её мыслей.

Его правая рука двигалась по воле инстинктов, которые он не мог контролировать, и пальцы почти коснулись её талии. Но Грейнджер прильнула к нему, а он к ней, и, когда Драко снова посмотрел на неё, то заметил, что они почти были прижаты друг к другу, а её рука всё ещё лежала на его груди.

Драко сглотнул, ведь ему казалось, что он превратился в человека, у которого внутри осталась последняя тонкая ниточка самообладания. При глубоком вдохе или дуновении ветра его нос касался её, а губы находились так же близко. Драко использовал всю свою сдержанность без остатка.

— Мне нужно, чтобы ты сказала мне остановиться, — прошептал он, и во время произнесения этих слов их губы почти соприкоснулись. Её глаза закрылись, и нить, удерживающая его, оборвалась.

Затем Грейнджер снова открыла глаза, губы были так близки к тому, чтобы коснуться его, но она пролепетала:

— Ты обручён.

И это было похоже на то, как будто молния ударила в стеклянную крышу над ними, пропитав его ледяной дождевой водой, которая перезапустила время и отрезвила его затуманенный похотью мозг.

Драко отступил, переставляя сначала одну ногу, затем другую, чтобы создать пространство между ним и принятием плохого решения.

Блять.

Он исчез прежде, чем успел передумать.

***

Астория и Нарцисса решили расположиться на веранде для обсуждения подготовительных моментов к свадьбе. Они решили не накладывать согревающие чары, чтобы насладиться октябрьским воздухом, занимаясь организацией расстановки сидений, музыкальным сопровождением и винной картой, которая включала в себя больше наименований, чем книги в их семейной библиотеке. Нарцисса настаивала, чтобы Драко присутствовал, потому что, конечно, он должен был принимать участие во всём этом.

Потому что Гермиона была очень, очень точна в своём замечании.

Фактически он был обручён. Более того, Драко каким-то образом оказался именно там, где был много лет назад: в доме своих предков, делая то, о чём его просили его родители, даже когда он осознал, что не хочет этого. Или, в данном случае, никогда не хотел.

Из окон веранды, предназначенных для наслаждения прекрасным видом на территории вокруг Поместья, Драко мог видеть оранжереи за розарием. Если бы он повернул голову, от стеклянной крыши яркий луч света срикошетил бы прямо в глаза, и это невозможно было игнорировать. Проклятый свет издевался над ним, пока Драко лишь наполовину прислушивался к разговору о струнном ансамбле.

И такова была его жизнь: полу-проявление интереса к разговорам, на которые ему было наплевать. Следование расписанию светских мероприятий. Прекрасная жена, которую ему суждено было научиться любить. Предсказуемость. Манеры.

Драко заставил себя отвернуться от нелепой оранжереи и снова вернуться к трапезе, которую он разделял с матерью и невестой. Это было так безлико, так сюрреалистично. Каково это — сидеть и слушать, как его мать говорит ему, что Тёмный Лорд хотел бы, чтобы он получил Метку для восполнения утраченного его отцом доверия?

Астория что-то сказала о Вивальди.

Нарцисса прокомментировала каберне.

Драко фыркнул.

— Астория, — сказал он, повернувшись лицом к ней. Драко протянул руку, взяв её нежные ладони в свои. Его пальцы чуть дрожали; он мог сломать её кости. — Ты хочешь выйти за меня?

Её шокированный взгляд ожесточился, стал более острым, когда тонкие брови сошлись вместе. Она наклонила голову и издала нервный, неловкий смешок, прежде чем по-светски засмеялась, и он так ненавидел этот вид смеха. Астория быстро взяла себя в руки, почти молниеносно.

— Мы уже обручены, — сказала она с улыбкой. Астория склонила голову к нему, нависнув над разбросанными бумагами по рассадке и предложениями винных композиций. — Уж давно помолвлены.

— Нет... я имею в виду... если бы у тебя был выбор, ты бы выбрала меня?

Драко напрягся от резкого вдоха слева от него. Возмущение матери подрезало его уверенность с большей эффективностью, чем хорошо наколдованное диффиндо. Он продолжил, несмотря на разорванную в клочья решимость.

 — Выбрала бы я? Драко, я — твоя невеста...

Он крепче сжал её ладони и наклонился вперёд, пытаясь заглушить звуки неодобрения, доносящиеся с другого конца стола, где удивление его матери, вероятно, сменилось гневом. Драко поразился собственной дерзости; он мог лишь представить себе чувства матери по этому поводу. Но он уже начал, уже воспользовался этим моментом и всеми последующими, став их заложником. Драко должен был спросить. Он должен был знать. Ему необходимо было сделать что-то ещё, кроме как сидеть и соглашаться брать только то, что ему давали, как бы ему это не нравилось, при этом улыбаясь, скрывая за этой эмоцией молчаливое несогласие.

Он вздохнул.

У неё были голубые глаза, которые были схожи с глазами его матери.

— Я знаю, что мы обручены, но я не хочу быть... жестоким. Но... чёрт, думаю, я таким и буду. Прошу прощения, это был эгоистичный вопрос с моей стороны, — он поморщился оттого, что возился как дурак. Мать упрекнула его в использовании грязных словечек; Драко проигнорировал её и продолжил: — Возможно, я надеялся, что ты скажешь категоричное «нет», и тогда мне будет легче сказать, что я бы не выбрал тебя.

— Драко! — Нарцисса поднялась со своего места, гремя посудой. Её голос повысился ровно настолько, чтобы оповестить его, что она очень, смертельно зла. Но сейчас он не мог остановиться. Подобно огненной буре, наводнению, всплеску неконтролируемой магии.

— Не сейчас, мама, — сказал он, и его охватил трепет от чувства независимости. — Я пользуюсь моментом, чтобы взять на себя ответственность за свою собственную жизнь.

Астория посмотрела на Нарциссу, словно пытаясь снискать у неё ответ. Драко не вздрогнул, не двинулся с места. Он сосредоточил всё своё внимание на Астории, ожидая, пока она вернётся к их диалогу, который мог быть только между ними двумя, независимо от того, какое участие его мать предпочла бы принять. Её пальцы сжались, когда она снова посмотрела на него.

Он уже слишком глубоко закопался, чтобы не продолжить:

— Я тебя совсем не знаю. У меня нет причин пытаться узнать тебя, если бы не это соглашение. И я уверен, что ты очень милая. Судя по тому, что я видел, ты такая и есть, но...

— Я бы не выбрала тебя.

Её слова прозвучали решительно, уверенно и легко. Казалось, что между ними возникло первое настоящее понимание.

— Я хотел бы иметь возможность выбирать, — сказал он. — А ты?

Она кивнула и неглубоко, но нервно вздохнула. Драко почти почувствовал себя отвратительно; он фактически просто вторгся в её жизнь. Только по чистой случайности она согласилась с ним.

Он выпустил её ладони и откинулся назад, чтобы образовать между ними свободное пространство, но при этом чувствуя себя ближе к ней, чем когда-либо. Он повернулся к матери.

Нарцисса стояла неподвижно, контролируя дыхание, и её грудь двигалась ровно настолько, чтобы подтвердить, что она всё ещё была жива. Её губы почти исчезли, сжавшись в тонкую, напряженную линию — как и всегда, когда она злилась. Более того, её глаза искали его: замешательство и гнев плескались в них, будто Нарцисса смотрела на незнакомца, пытаясь понять, что он только что сделал, кем он только что предстал перед ней.

— Мне жаль, что я зря потратил твоё время, мама.

Он встал со своего места и наклонился, чтобы поцеловать Асторию в щёку. Драко сделал полшага к матери, чтобы сделать то же самое, но остановился, когда она подняла руку так быстро, как гадюка наносит удар, предупреждая его не приближаться. Он кивнул, соглашаясь, и оставил их на веранде, словно зажигалкой уничтожив всё, что уже было подготовлено к свадьбе.

***

Увидеть Грейнджер на следующий день после обеда, когда он почти уничтожил свою жизнь и ушёл — это был первый раз, когда Драко увидел её после того, что произошло и не произошло в теплицах, — было похоже на шаг сквозь туман, который, наконец, рассеялся.

И день прошёл ужасно.

Завтрак с родителями был болезненным и безмолвным. Ему было неудобно и неловко, потому что ни мать, ни отец с ним не разговаривали. Ни один из них не признал, что он и Астория фактически расторгли свою помолвку накануне свадьбы. Люциус сосредоточил своё внимание на «Ежедневном Пророке», глубоко и успокаивающе дыша через нос, а его губы не кривились лишь тогда, когда нужно было отпить чаю.

Драко не мог заставить себя уйти, пока родители не отпустили его, ведь он уже значительно превысил рамки их терпения. Таким образом, он не покидал столовую вплоть до пяти минут десятого, и вопрос о его уходе зашёл в тупик, ведь никто не осмеливался заговорить первым.

Нарцисса наконец смягчилась, произнеся короткое и тихое:

— Можешь идти, — глаза устремились на кусок дыни перед ней.

Он встретил Грейнджер на полпути по коридору, ведущему в крыло, в котором они работали неделю назад. Её шаги эхом разносились по пространству, свидетельствуя о раздраженной походке.

— Ты опоздал, — сказала она, но это не было дерзостью. Это больше походило на обвинение, на проклятие, которое она собиралась бросить в него.

И, вместо разумного ответа, Драко вернулся к старым, знакомым привычкам. Было так легко обойтись без окклюменции, без мыслей о помолвке, без того, чтобы пытаться удержать что-то под контролем. Она постучала ногой, наблюдая за ним, будто ожидая, что он проклянёт её. В руке Грейнджер держала палочку, костяшки пальцев побледнели, когда она сжала её сильнее. Её причёска зажила собственной жизнью.

— Твои волосы похожи на гнездо пикси.

Она закатила глаза и, разочарованно вздохнув, повернулась и зашагала прочь от него. Грейнджер бросила ответ через плечо напряженным и почти пронзительным голосом:

— Очень по-взрослому, Малфой.

По общему признанию, он не был слишком зрелым. Но, в то же время, было странно, ведь Драко будто в первый раз действительно заговорил с ней не под чьим-то контролем. Это его воодушевило.

Едва ли он мог начать с того, что: «Я разорвал помолвку, потому что понял, что не могу продолжать делать то, что мне говорили делать все вокруг. Но я также разорвал её, причём в большой степени, потому что не могу перестать думать о том, как ты практически переехала в мой дом, поселилась в моей голове, в пространстве внутри моей груди, которое я мог бы условно назвать своим грёбаным сердцем».

Вместо этого он сделал замечание её волосам и посмеялся над тем, как она зашагала прочь. Драко закатил глаза, когда она сделала что-то крайне милое. Он стоял слишком близко и внимательно слушал, как она накладывала свои заклинания и проводила диагностику, и было не важно, хотела она этого или нет. Драко позволил ей фыркнуть и поправить движения его палочки, когда он неправильно подражал ей. Он назвал её заучкой, когда она заставила его выслушать всю историю своих диагностических заклинаний, потому что, очевидно, здесь был важен контекст.

Драко позволил себе насладиться приятным ароматом ванили — шампуня? Лосьона? Духов? И он провёл целый день, полный подшучиваний, разочарований и относительно напряженных разговоров, потому что, наконец, почувствовал, что это было впервые, когда им ничего не мешало. Драко ничего не сказал о своей помолвке или её расторжении.

Он просто смог жить для самого себя впервые за долгое время.

Примечания:

Думаю, это начало отсчёта, а Вы?:)