Заплати Перевозчику [Pressure]

Блэксайт приветствует меня.

Это странное чувство, мысль, появляется у меня, когда я в который раз прислоняюсь к одной из металлических, холодных стен. Мне кажется, будто от них я ощущаю едва заметную вибрацию. Будто весь этот комплекс — живое существо, журчащее от наслаждения, пока оно пожирает сотни и сотни людей. И урбаншейдовцев.

Вокруг меня темно, после того, как кто-то из того семейства удильщиков соизволил почтить меня своим присутствием. Скорее всего, обычный Англер, хотя — кто знает, может быть, всё-таки Блитц. Мне одинаково тошно от их визгов.

Я достаю маяк из-за пояса и наконец отстраняюсь от шкафа, иду дальше. Ступаю во тьму, ощущая, как она обволакивает меня. Делает всё ещё теснее, и вот я снова ощущаю себя так, будто вернулась в прошлое. Это... неприятно. Заставляет ускориться, лишь бы наконец выйти отсюда. Сбежать... от мыслей об этом.

Сквиддл кидается от резкой вспышки маяка, скалит на меня своим уродливым лицом, а я сжимаю губы, понимая, что всё это время на самом деле шла в обратную сторону. Чёртова тьма. Чёртов Блэксайт.

На ум тут же приходит Себастьян по... разным причинам. Во тьме не так сложно снова увидеть его испещрённое шрамами трёхглазое голубое лицо вместе с тем документом на столе. Я догадываюсь, что там могло быть. В моей памяти всплывают лица, голоса тех, кому мне удалось передать информацию об Урбаншейде, заголовки статей, что каким-то загадочным образом пропадали практически на следующий день... И мне хочется ошибаться.

Я резко открываю на себя дверь, иду через очередное тёмное помещение, не осознавая, насколько сильно ускорилась. Мне так хочется ошибаться.

Красный свет от мигающей лампы — прямо как тогда, у воды, когда мы — вызывает у меня вспышку головной боли. Моя рука, распухшая, — тот бинт особо ничем не помог, синяк продолжал расти и уже дошёл до плеча — тоже начинает болеть. На самом деле она начала болеть ещё давно, но я не могла просто остановиться и принять оставшийся обезбол. Сначала из-за дурацкого Англера, а теперь...

Я хмурюсь, открывая ещё одну дверь, и выдыхаю с облегчением, ведь — о Боже мой, не может быть! — там был свет.

Мои мысли смешат меня. Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь буду так радоваться свету и... полуразрушенной-полузатопленной комнате.

Хотя, возможно, это как раз то место, где я заслуживаю быть. Несмотря на то, как сильно пыталась сбежать.

Я подхожу к одной из дверей — на табличке горят пару красных точек, а из трещин, щелей хлыщет вода, — параллельно доставая из одного из нагрудных карманов таблетку.

Выдыхаю, смотрю в своё отражение, моё лицо выглядит по-смешному уродливо в неспокойной воде, отражающей белый, холодный свет от ламп на потолке. А потом наклоняюсь, запихивая таблетку в рот, зачерпываю ладонями ледяную воду и тут же подношу ко рту. Я глотаю, сдерживая рвотные позывы. Мои руки тут же зачесались, а ткань костюма стала слишком тесной, как и то дурацкое приспособление за моей шеей.

Я наклоняюсь ещё раз, погружаю руки в эту холодную воду, и... кажется, мне, или моей распухшей руке, становится легче. Что забавно, ведь это точно не действие обезбола. Оно не должно было подействовать так скоро.

Вот тебе и эффект Плацебо.

Я снова посмеиваюсь. Хотя, возможно, если бы кто-то Майкл был сейчас в той же комнате, что и я, он бы не услышал этого.

Я зачерпываю воду руками — мне кажется, они начали неметь от холода — и плещу ей себе в лицо. Напрягаюсь, тут же вытирая глаза рукавом костюма, моргаю и вижу...

ЗЖ-0764.

И я снова разглядываю этот значок, этот номер, сидя в субмарине, пока тот расходник что-то трещит мне на ухо.

Зонда.

Имя, созданное из пары ассоциаций моего номера на костюме для того, чтобы он наконец отстал от меня с расспросами. Как... странно поворачивается судьба.

Зонда. И мои руки вновь покрываются грязью и кровью, неважно с каким рвением я вытираю их о ткань костюма и снова, и снова, и снова мою в воде.

Зонда.

Мои руки мёрзнут, щёки, шею, мокрые от воды, начинает колоть от холода, а я вскакиваю на ноги, выравниваюсь и... не могу отвести взгляд.

Сколько людей побывало у меня в жизни, только чтобы уйти с болью и ненавистью? Ко мне или к другим. Сколько ещё придёт?

Это не те вопросы, на которые я хотела бы отвечать, даже если бы знала точный ответ. Я наконец отворачиваюсь, иду к следующей двери. Убегаю.

Мои мысли сжирали меня изнутри, точили, как термиты дерево, и я не могла с этим ничего поделать. Ведь стоило мне попытаться занять свою голову, свои руки поиском бесполезных файлов и папок, я как наяву видела тот самый с теми красными «классифицировано» на передней странице, такой, как на столе у Себастьяна. Такой, как и сотни из тех, что я видела ранее, передавая их разбитым людям с горящими от гнева и желания мести, расправы глазами. Себастьян.

Шаги напоминали мне об архивах, о тесноте, а во мраке виделась кровавая улыбка Майкла.

Моё сердце сжимается, и вместе с ним мои руки, даже та самая, распухшая, несмотря на боль.

Она на самом деле помогала. Отвлекала меня от этого непонятного ничего и всего сразу, которое рвало изнутри.

Майкл, Майкл, Майкл.

Твоя мать ждёт тебя. А ты не вернёшься.

Из-за меня.

Моя рука накрывает карман, тот самый, нагрудный. У меня так и не хватило смелости выкинуть этот дурацкий шприц, несмотря на то, что он был совершенно бесполезным сейчас! Пустой тратой места, но... я не могла. Что-то просто не давало мне это сделать.

Я смотрю на свою ладонь, свои пальцы, все испещрённые мелкими точечками, где игла протыкала мне кожу, когда я стояла над дырой, намереваясь его наконец выкинуть.

Мне хочется, чтобы эта боль могла вернуть его. Как же мне хочется, чтобы хоть что-то в этом дурацком комплексе могло вернуть его. Он... не должен был умереть здесь.

Мои губы задрожали, в глазах защипало. Вдруг стало ужасно холодно. Противно от этого мяса, облегающего мои кости, этого чёртового костюма, что будто насмехался надо мной, что просто...

Я ударяю по ближайшей стене. Так сильно, что могу слышать хруст костяшек, заставляющий меня отпрыгнуть и схватиться за руку.

...Ауч.

Само это действие вызывает у меня смешок, сдавленный, болезненный, но, чёрт возьми, насколько тупо это было.

Я осматриваю свою руку, сжимаю, разжимаю, и, слава Богу, она в порядке. Не хватало ещё одну руку повредить.

Я смотрю обратно на стену, на свои обе руки. Я должна прекратить. Это... Таким ходом, скорее я убью саму себя, чем это сделает какая-то очередная тварь тут. Что... забавно, но мне бы не хотелось упрощать жизнь Урбаншейду. О, нет. Не дождутся.

Я прохожу ещё один коридор. Здесь голос интеркома слышится намного чётче, хотя разобрать его слова всё ещё сложно. Открываю дверь. Моя рука протестует от того, насколько резко это было сделано, даже на секунду немеет до плеча, но мне всё равно.

Потому что после долгого времени однотонных помещений я вижу нечто новенькое.

Передо мной — две двери, закрытые на ключ-карту, но явно более высокого уровня, и помеченные каким-то знаком, а слева окно с охранкой. Я хмурюсь и подхожу к ближайшему столу. Открываю ящики, нахожу там карту, фиолетовую. До жути знакомую.

При виде неё моё тело напрягается, рука вздрагивает.

Вдох.

А потом я делаю над собой усилие, хватаю её и открываю эти дурацкие двери.

За ними оказывается большое, просторное помещение. Серое, с металлическим полом, бетонными стенами, парой шкафов и ящиков, классика, но... Господи, какое же оно огромное.

Выдох.

Я делаю шаг внутрь, смотрю на эту большую дверь впереди, иду дальше... и потом с шипящим «блять!» подпрыгиваю, когда она начинает открываться с ужасным скрежетом.

Трясу руками, чтобы сбавить напряжение, даже смеюсь немного над своей реакцией. В углу, почти у самих дверей, находится ещё одна, обычная, можно сказать. Я открываю её, просто чтобы увидеть, что там.

А за моей спиной раздаётся противный шум звенящих ламп. Свет моргает.

Я сжимаю губы, ощущая, как мои руки снова начинают трястись, а в голове звенит. В охранке, у самой дальней стены стоял шкаф, и я бегу туда, залезаю, втыкаясь в железную стену, тут же глубоко дышу, чтобы успокоить мимолётную панику от тесноты.

Вдали слышится какой-то рёв. Странный, не такой, как обычно, но я не обращаю на это внимание. У удильщиков подтипов по пальцам не сосчитать. А в этом помещении я в двойной безопасности. Всё-таки за стеной и в шкафу. Ха-ха. Да. Да, а теперь просто нужно.. подождать?

Я выжидаю треска лопающихся ламп, но... ничего будто не происходит. И я сижу, и сижу, и сижу, сгорая от напряжения...

Z-283, Чейнсмокер? Кто-то другой? Мне становится плохо.

Что-то гремит снаружи, а потом вновь затихает. Я напрягаюсь, ощущая, как стены шкафа давят на меня всё сильнее и сильнее. Тут слишком темно, слишком тесно. Сердце бьётся так сильно, что мне кажется — оно сейчас вылетит из груди. Шумит в ушах так, что я перестаю слышать что-либо ещё.

Я открываю шкаф, кусая руку, чтобы заглушить вскрик. Мой взгляд не может сфокусироваться, хаотично блуждает по помещению, звуки становятся чётче, и я будто бы слышу, как что-то приближается.

За окном темнеет. Я перевожу взгляд, моя голова будто бы набита ватой от паники.

И в этот момент из двери вылетает нечто чёрное. Мне кажется, будто оно тянет своё тело на чём-то, в воздухе запахло серой и чем-то противно-противно сладким. От него меня затрясло ещё больше. Так, что я с размаху врезалась в шкаф.

И тогда оно открыло глаза. Своими сотнями белых глаз уставилось на меня.

Я хлопнула железной дверью, закрываясь в этом железном гробу.

Тварь заревела, и мой шкаф тут же тряхнуло. Я вцепилась в дверцы шкафа что есть сил, не давая ей их открыть, но это было сложно. Шкаф трясло так сильно, что мне казалось — вот-вот он перевернётся.

В открытую щель, из которой можно было видеть отвратительный вид этого чудища, полезли чёрные отростки с кучей белых глаз на них. Они оставляли чёрную слизь повсюду, я сжала дверцы ещё крепче, потянула их на себя, заставляя его заскрежетать, к счастью, отступая на секунду, прежде чем атаковать снова, брызжа всюду слюну и чёрную смесь.

А запах, этот смрад, плотный, грозил меня задушить, вывернуть мои кишки наизнанку.

Один из отростков проник достаточно далеко, чтобы обкрутить мою ногу. Я наступила на этот отросток, буквально нутром слыша этот отвратительный хлопок, когда глаз на нём лопнул. Тварь взревела, вгрызаясь в шкаф ещё яростней, клацая своей деформированной челюстью.

И снова, и снова, и снова.

Пока вдруг всё не прекращается. Примерно так же резко, как и началось.

Я вываливаюсь из шкафа, ощущая, как сердце колотится в горле, грозя выскочить. Меня тошнит.

Я пытаюсь подняться на четвереньки хотя бы, но мои руки дрожат слишком сильно, и в итоге я снова падаю на пол.

Что-то вырывается из моего рта. То ли вскрик, то ли... истеричный смех. Я не знаю.

Я просто кое-как переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок, пока моё тело трясёт как от спазмов. Пиздец. Пиздец.

Господи.

Я моргаю. Потом ещё раз и ещё, с каждым разом медленнее.

Делаю вдох. Сжимаю и разжимаю кулак сначала одной, потом другой руки. Ощущаю боль. Ощущаю, как двигаются мои суставы и кожа. Ощущаю.

Меня снова передёргивает, я переворачиваюсь на бок, и в этот раз у меня таки получается встать. Господи.

Я кашляю. Подымаюсь на ноги, отряхиваю костюм от пыли и грязи с пола. Мои ноги трясутся, так что мне приходится придерживаться за стену на случай, если они не выдержат, пока я выхожу из охранки.

Свет всё ещё горел, что заставляет слегка улыбнуться. Хоть что-то хорошее от того, что тебя чуть ли не перемололи и не сделали частью разлагающегося организма.

Z-367. Пандемониум.

Какое забавное имя. Буквально название места, куда стекалась вся чернь, все грехи в аду.

Я фыркаю, выравниваюсь и иду дальше к новой двери. Иногда Урбаншейд был до отвращения креативным в том, как именно называть своих подопытных. Даже если эти подопытные были ничем иным, как куском плавящейся плоти.

По помещению проносится скрежет следующей двери. И меня потряхивает, от того, насколько, чёрт возьми, она громкая. Я смотрю по сторонам, замечая пару дверей. Если я не ошибаюсь, там должно храниться... что-то. Объект или, может быть, что-то другое.

Я хмыкаю и иду дальше, игнорируя вид документов и флэшек на редких столах. Мне хотелось побыстрее убраться отсюда.

Да, конечно, этот сектор был намного лучше, чем ползти по вентиляциям или темноте или, не дай Боже, плыть в воде, но в то же время такое ощущение, будто я была как на ладони.

Я вижу всё. Но в то же самое время это всё видит меня.

Смешно, как можно повернуть ситуацию и восприятие.

Я прохожу ещё один коридор, и следующая, здоровая дверь тут же открывается.

Наверное, тут всё-таки было нечто успокаивающее. Да, ты был полностью открыт, да, с тем, насколько слабым ощущалось моё тело, я с лёгкостью могла упасть тут, но... лучше, чем вода. И тьма.

Я обхватываю себя руками и делаю шаг вперёд, прежде чем замечаю приближающийся визг. Что же, ещё один плюс этого сектора — это то, что здесь намного легче проходили звуки.

Я оглядываюсь пару секунд и быстро выскакиваю к большим системным блокам. Если я пригнусь достаточно сильно и достаточно далеко от основных путей, возможно...

Визг приближался. Моё сердце сделало кульбит, я быстро протиснулась между блоками, и...

В самом конце находилась дверь.

Вид которой пробивает меня на нервный смешок, и я тут же без раздумий вскакиваю туда, прижимаюсь к стене, даже особо не разглядывая новое помещение.

— А-а-ах, посетитель!

Мои волосы становятся дыбом, стоит мне услышать этот дребезжащий тон. Мне стоит всех моих усилий не отскочить от стены, пока, где-то там, поразительно близко по ощущениям, проносится Пинки.

— Не часто такое вижу, особенно в последнее время, — я перевела взгляд на говорящего и застыла. Это был компьютер, толстый, такой, какой мог бы стоять в библиотеке с чёрной планшеткой вместо клавиатуры. Окружённый железной решёткой и парой системных и вычислительных блоков. На его экране было выведено нечто вроде программы для рисования, в которой на холсте был намалёван кривой улыбающийся рот и глаза. Я нахмурилась, переступая с ноги на ногу.

Компик тут же на это отреагировал, «прищурив» нарисованные «глазки»:

— И прежде чем ты начнёшь обвинять меня в чём бы то ни было, я не ненавижу тебя. Ничего личного, правда, — я нахмурилась. Этот голос... был ужасно знакомым. Мне это не нравилось. — Ты была не слишком важным звеном Урбаншейда, и, если честно, увидев тебя, я сначала подумал, что ошибся, ха-ха! Но, в любом случае—

Мне показалось, будто у меня землю из-под ног выбили.

— Важным звеном чего?

— Ну, персонала конечно. Хотя ты и отмечена как... отстранена? — лицо на секунду исчезло, но потом вновь вернулось, такое же с улыбкой. — Да, э, нет, не знаю, статус стал нечитаемым. В любом случае. Забавно видеть тебя живой.

— Персо—... Нет, — я посмеиваюсь, поднимаю руки в защищающемся жесте, как ребёнок, которого родители поймали на лжи. — Нетнетнетнетнет, ты... ты заблуждаешься. Я не имею ничего общего с Урбаншейдом.

— Я? Заблуждаюсь? — он звучал почти оскорблённо. — Я никогда не заблуждаюсь!

— Нет! — я подхожу ближе, импульсивно быстрые пару шагов, пока не оказываюсь прямо перед решёткой, напряжённо. — Нет-нет, ты ведь понимаешь, что я не могу—

— Файлы говорят об обратном. Знаешь, у меня было всё время мира, и я достаточно продвинутая система, чтобы ничего не забывать, в отличие от ненадёжного человеческого мозга!

— Потому что... — я развожу рукой. — Откуда ты вообще взял эти файлы? Они-они должны были быть удалены, как только меня— На кой чёрт им вообще хранить файлы—

— Я не думаю, что для того, кто взломал систему внутренней защиты, пару мест содержания тут и там и разобрался в том, как устроено ваше снаряжение для дайвинга, — моя рука тянется к устройству за моей шеей, сердце замирает, — будет сложно проникнуть в базу данных. Пусть она и очень, очень пострадала.

Я опускаю руку от устройства, сжимаю губы в тонкую полоску, а компьютер всё продолжает и продолжает говорить:

— Просто мне было... тут особо нечем заняться, как ты можешь понять, — я сжимаю кулак, моя челюсть начинает болеть от того, насколько сильно я её стиснула. — Так что я решил взглянуть в прошлое.

— И убить пару сотен людей, — я процедила сквозь зубы и ударила по железной решётке рядом. Единственной вещи, которая защищала эту машину от того, чтобы быть сломанной мною.

Нарисованное лицо Z-779 изменилось на нечто вроде злого или обиженного.

— Эй. Не надо мне тут, — моя рука сжалась достаточно сильно, чтобы погнуть одно из железных прутьев. — Как я уже сказал, ничего личного. Раз тебя сюда послали как расходника, ты вряд ли имела хоть какую-то цену для них, а значит неважна мне. Это просто, — пауза, — Себастьян. Он, ты, наверное, уже его встречала, сказал, что поможет мне. Вытащит меня.

Себастьян.

Знакомое имя заставляет меня утихнуть. Себастьян.

Себастьян, блять. Я замираю, а в голове чётко проносится он, голубой, трёхглазый, помятый и до отвращения, до невозможности горделивый. Я стою посреди помещения, смотрю на Z-779 не отводя взгляд, не хмурясь, просто полнейшее...

— Если я задержу изъятие Кристалла ещё на немного, — его тон практически ощущается, будто он хотел убедить в этом в первую очередь себя. — Прости, я... Я просто не могу снова вернуться к тупому добыванию Робукса. Оно... Оно стирает меня. Мою способность творить. Я так не могу, — он замолкает на пару секунд. — Себастьян заберёт меня отсюда, как только найдёт выход. Он... он должен.

Я пялюсь на него, ощущая, как моё горло сжимается до такого состояния, что дышать становится сложно. Мне жарко. Душно. Меня трясёт.

— Да! И... ему просто нужно больше времени, — голос Z-779 дребезжал по помещению, давил на голову.

Я закрываю глаза, два моих воспоминания сливаются воедино, сменяют друг друга. Острые зубы, насмешки вперемешку с тусклым светом ламп и звуком выстрелов. Пока Z-779 продолжал говорить об этом дурацком существе, о какой-то помощи.

Мои руки хватают за край взломщика кода, я вытаскиваю его, резко, чуть ли не разламывая:

— Заткнись, блять, просто заткнись!

Он останавливается, смотрит на меня.

— Вы слишком часто затыкали меня. Так что нет. Откажусь.

— Я тебя предупреждаю.

— Предупреждаешь? Ха! Ха-ха-ХА-ха, — его искусственный смех, резкий и бездушный, обрывается паузой. — А если мне всё равно?

— Всё рав— О, ну хорошо. С радостью тогда.

Мои мысли спутываются в ком, будто полностью испаряются из моей головы. Я протискиваю в замок взломщик, резко, особо не волнуясь, сломается он или нет, и—

И не успеваю набрать код, как руку пронизывает острая боль, будто в неё впились иглы. В воздухе запахло расплавленным пластиком, взломщик кода с треском упал на пол. Я зашипела, прижимая пострадавшую руку к груди и тут же отползая от двери, чтобы, блять, не дай Бог—

— Не стоило этого делать, так ведь?

— Заткнись, — я рявкнула на него так сильно, что мой голос эхом пошёл по комнате, вскочила на ноги. — Завали свое выблядское—

— Слушай, я не знаю, в чём проблема, ты же жива—

— Жива? О, да, слава Богу, жива! — я выкрикиваю, мой голос на гране срыва. — А Майкл нет. Ты убил его! Превратил в ебучее решето! Майкла! Того, кому я, блять, жизнью обязана, кто-кто был со мной тут, и-и-и ты просто убил его своими ебучими турелями. Расстрелял, как-как...

«Животное» остаётся несказанным, тонет в скрежете, когда я опять с размаху ударяю по железной стене, или же по боковой части двери. И на моё удивление в этот раз.. В этот раз меня не бьёт током. И на второй-третий-четвёртый удар тоже.

В пятый раз я продолжаю стоять, ухватившись за решётку, сжимая железные прутья так сильно, что они въелись мне в кожу, оставляя черноватые, грязные следы. Мои ноги почти меня не держат, трясутся, как и всё моё нутро, всё моё тело. Я ненавижу это. Ненавижу себя. Ненавижу этого-этого—!

На экране Z-779 виднеется серо-белое ничего. Пустой лист, и сам он молчит. Даже жужжание процессоров, кажется, стало тише.

Я плюю на пол:

— Что молчишь, уёбок? Не притворяйся, что тебе совестно. Ты полетевший с программы кусок металла, у тебя буквально нет никакой совести–

— Прости, что так вышло.

— Заебись нахуй со своими ебучими алгоритмами, Художник, — я выплёвываю это прозвище как что-то противное, горькое.

Z-779 продолжает, будто совершенно не слышал ни моих слов, ни тона:

— Мне жаль, просто, ты должна понять. Если я останусь здесь, я умру. Мою систему накроет окончательно. Твой друг... Это всего лишь необходимая жертва.

По комнате разносится смех. Резкий, громкий и совершенно бездушный, будто я сама какой-то дурацкий компьютер. Мне кажется, моё горло сейчас лопнет, но я продолжаю смеяться, смотря прямо на нарисованное лицо Z-779:

— Необходимая жертва, а? Знаешь, кто ещё тут необходимая жертва? — на моём лице широкая улыбка, настолько, что кажется, будто она разорвёт его, глаза пересыхают, но я отказываюсь моргать. — Ты.

Экран Z-779 на секунду обесточивается, если так можно назвать этот внезапный чёрный экран, прежде чем на нём снова появляется нарисованное лицо.

— О чём ты?

— О твоём дорогом Себастьяне. И просто охренеть каком надёжном плане, — я делаю паузу. — Это сарказм, если что.

— С чего—

— Господи, неужели ты сам понять не можешь? — я процедила эти слова сквозь зубы. — Твои действия, Пеинтер. Ты хоть считал, скольких ты убил? Просто потому что Себастьян этого попросил, — мой голос ломается в середине предложения, но я не смею остановиться. — Себастьян! Который, блять, не лучше тебя!

— Что значит «не лучше»?

— Ну, начнём с того, что он, ах, кто бы мог подумать, может врать. Он врёт как дышит, так с чего бы ему не—

— Он не врёт мне!

— Откуда ты знаешь? — моё лицо кривится. — Ты нестабилен. Это написано красным, понимаешь, красным, и подчёркнуто два раза в твоём документе. А знаешь, как люди чаще всего поступают с неуравновешенными и нестабильными? Они им лгут.

— Себастьян не-не соврал бы... Он...

— Ты знаешь этого... Себастьяна не так много. Примерно столько же, сколько и я, предполагаю, и, блять, даже мне за это время стало понятно, что он... — в моей голове проносится воспоминание о Майкле; о том, как он падает от выстрелов турели; как Себастьян говорит, что хотел обчистить мой труп, но, к сожалению, я была жива. — Он думает о себе и только о себе. И пойдёт на всё, чтобы защитить себя и только себя.

Z-779 гудит что-то, но я не могу разобрать его слова. На маленьком экране его лицо превращается в чёрные каракули, и постепенно этот чёрный квадрат становится всё чернее и чернее.

...Это зрелище почти приносит мне удовольствие. Я продолжаю:

— Ему всё равно, если умрут люди. Всё-таки, я расходник. На моё место просто пошлют ещё одного, и это выиграет ему время! — я издаю короткое «ха!», резко развожу руками. — Но, конечно же, перед этим он соизволит помочь мне своим дурацким магазином, ведь нельзя, чтобы товары пылились. Он видит во всех только способ достижения своей цели.

— Мы заключили с ним договор.

— Договор? Ха! — отгоняя внезапное воспоминание о Майкле, его слова, тот разговор. Ощущая, как у меня начинают трястись руки. — А с чего бы ему его выполнять?

— Потому что... — машина загудела, что-то внутри его корпуса щёлкнуло, перед тем как затихнуть. — ...он мой друг. Он обещал.

— Ты сам хоть знаешь значение этого слова?

— Конечно! Друг — это название того человека, с которым ты связан бескорыстными, личными отношениями, основанными на любви, доверии, искренности, взаимных симпатиях, общих интересах и увлечениях, — он произносит это практически гордо. Практически, потому что как машина гордости чувствовать он не может.

— Прямёхонько из словаря, хм? — мои слова заставляют его сменить своё «гордое лицо» на «злое». — Вот только думает Себастьян о тебе, как о том, с кем он «связан бескорыстными, личными отношениями»?

— Конечно. Зачем бы ему обращаться так ко мне? Просить о помощи? Услуге? Он доверяет мне! Он — мой друг!

Я смеюсь с того, насколько это абсурдно.

— Мне казалось, как для машины ты будешь намного умнее, — я фыркаю, наклоняю голову в сторону и произношу следующие слова медленно, будто говорю с умственно-отсталым. Или ребёнком. — Ты полезный. Полезен Себастьяну, потому что можешь задержать процесс изъятия кристалла. Ты полезный ему как вещь, которую можно использовать и выкинуть.

— Я не...

— Ты вещь для него, Пеинтер, — мой рот кривится в полуухмылке. — А вещи друзьями не бывают.

— Неправда.

— К тому же, просто подумай: а зачем ему такая вещь, как ты? Только здесь у тебя есть вся эта власть в виде турелей и дверей. Только здесь ты действительно помогаешь Себастьяну, — я машу руками на дверь позади. — А снаружи? Ты станешь бесполезным.

Стекло на лампах звенит, они мигают пару раз, моё сердце замирает на секунду, но я не останавливаю свой поток слов:

— Как стал бесполезным для Урбаншейда, когда твоя нестабильность начала приносить им только убытки. И они хотели отключить тебя. Уничтожить, — я произношу последнее слово звонко, будто смакую каждую букву.

— НЕт...

— Думаешь, Себастьян не подумает об этом снаружи?

— Не смей даже сравнивать его с Урбаншейдом, ты ничего не знаешь, не знаешь, не знаешь, не знаешь.

— Не знаю? — мои губы растягиваются в издевательской улыбке, такой широкой, что мне кажется, будто моё лицо сейчас треснет. — Дорогой мой, я, блять, гнила в недрах этой компании несколько ебучих лет. Я видела каждый классифицированный документ. Я, мать твою, человек, в отличие от непонятно чего, чем ты себя возомнил. Я знаю, о чём говорю.

— НеТ! Он так не поСТУПИТ! Он не поступит! НЕ ПОСТУПИТ! — лампы сверху замигали со звоном, его дребезжащий голос становился всё громче. Я делаю шаг от его «клетки». — У нас был ДОГОВОР! Он мой ДРУГ! Он ОБЕЩАЛ!

Лампа рядом взрывается мириадами осколков и гаснет. А Z-779 тут же умолкает.

Я пренебрежительно хмурюсь:

— Люди умеют врать, Z-779. И они пойдут на любые ухищрения, чтобы остаться в безопасности. Чтобы остаться в живых.

Я делаю паузу, что-то вдалеке ревёт и стонет. Где-то слышны взрывы и крики. Как обычно в Блэксайте.

Экран Z-779, точнее окошко для рисования, полностью закрашено чёрным.

— Ты ему не нужен. Это, — я тыкаю в потолок, а потом на осколки на полу. — Это то, что ты сделал. Сам. Без турелей, просто будучи подключённым к этой комнате, — я усмехаюсь. — Это, знаешь, не выглядит как безопасность, Пеинтер.

Он молчит. Даже гудение его системного блока звучит как-то тише.

— Откуда Себастьяну знать, что ты не убьёшь его?

Я почти ожидаю, что он снова начнёт свою шарманку о том, какие они друзья с той ебучей тварью, такой же, как, блять, всё здесь, но он не отвечает.

А я разворачиваюсь и ухожу к чертям отсюда.