Ушедшие

Стражи, осмотрев тело, дом, и допросив меня, ушли. Конечно же, никто всерьёз не будет это расследовать, ведь пьяная драка — вполне обычное явление, тем более, в этом чудесном доме, который все в деревне называли не иначе, как «притон». Карисса Шали, моя мать, была известна всем местным жителям и жителям соседних поселений как вздорная, легкомысленная и доступная женщина, давно подозреваемая в лишенности ума. Как человек, давно ее знающий, не могу с этим не согласиться. Сколько себя помню, была в ее взгляде какая-то отчаянная безуминка. Стремление заглушить некую внутреннюю боль... Конечно же, я ее ни разу не оправдываю, но все же наблюдательность при мне всегда. И я вижу, когда человеку плохо. Ей было плохо, насколько я помню, всегда. Но одна старушка, которая умерла пару лет назад, как-то взялась рассказывать маленькой мне, что не всегда моя мать была такой. Тихая, скромная девушка, радетели которой слишком рано покинули этот мир, оставив ее совсем одну, молодую, беспомощную, не знающую этого мира. Она пугливо жила в этом самом доме, лишь изредка выходя закупиться продуктами. Никто не был ей нужен, да и на неё особо внимания не обращали, хоть девушка она и была красивая, парни заглядывались. Но отсутствие приданого и пугливый характер быстро охлаждали пыл ухажеров. Так она и жила: собирала потихоньку травы на продажу, выходила закупиться недостающей провизией, и все сидела в старом доме своих почивших родителей. «Чудачка» — говорили о ней тогда. Но она никому не мешала и, соответственно, никто не мешал ей.
А потом она забеременела. И все жители пришли в недоумение: как же так? Сидит же безвылазно. Должно быть, кто из молодчиков пробрался тайком и надругался над беспомощной девкой. Даже что-то вроде местного расследования устроили. Результата оно не дало: никто не сознался да и подозрения ни на кого не пали. Так и осталась эта тайна для местных нераскрытой. В этот период уже начали люди замечать странности в поведении женщины, а после родов и вовсе уверились: Карисса Шали помешалась умом. Начала разгульно себя вести, устроила в своём доме притон... Откуда только деньги взялись, ведь травы она забросила.
И даже младенец ей не был помехой. Все же какое-то представление о происходящем она имела, ведь за ребёнком, поначалу, худо-бедно ухаживала. Хоть та же бабка рассказывала, что иногда находила на неё злоба, и в эти моменты она меня чуть ли не убивала. Кто-то говорил, что видел, как она меня об землю кинула. Вот только я осталась цела, как ни странно. Ну, что только не бывает в детстве с магически одаренным ребёнком, верно? Магия у меня хоть хиленькая, но все же была, она меня и спасала, наверно.

Я осталась наедине с мертвенно бледным телом с проломленной головой, из которой уже не капала навсегда застывшая кровь. Смерть это страшно. Даже если этот человек не был тебе близок, когда ты стоишь и смотришь в его застывшие глаза, становится не по себе. Вот она была, и вот ее нет. Какая-никакая, но это была жизнь, которую ещё можно было повернуть куда угодно. Может, она могла бы исправится, начать жизнь с нуля...
Но это все, конечно, глупые детские фантазии. Никакого «исправится» для Кариссы не существовало. Была только ее сломленная чем-то жизнь, боль от которой она старалась заглушить, как могла.
«Возможно, так лучше» — мелькнула в моей голове поразившая бы практически любого своей жестокостью мысль. Но иногда смерть для человека и правда лучше жизни, особенно, когда последняя невыносима, когда ты способна причинить лишь боль единственному существу, которое любило тебя, и могло бы ещё вернуть это чувство — своей дочери.
Смотря на то, что ещё недавно было живым человеком, я предавалась невеселым мыслям. Пока что мне удавалось держать эмоции в узде, или же, что вероятнее, это был шок. Но, так или иначе, холодная голова мне была очень нужна, ведь погребением больше некому было заниматься. Меня передернуло от этой мысли. Смерть, жизнь... Вся эта «поэзия» напрочь выбила у меня из головы насущные вопросы. Я одна. А если бы я не совладала с эмоциями? Если бы я любила ее той всепоглощающей дочерней любовью, которая и была положена нам «по сценарию»? Я бы не смогла думать о таких житейских вопросах, как соблюдение ритуалов, решение о том, что же пока делать с телом и куда его деть. «Они оставили меня совсем одну. Мне же всего 18, боги!» — паника подкралась незаметно. «Так, Женевьева, дыши, пожалуйста, дыши, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...»
Мысленные уговоры меня немного отвлекли, и я смогла обуздать нахлынувшую волну панического страха и неуверенности. «Ты сильная девочка, ты справишься...» — повторяла я себе каждую минуту. «Ты не будешь плакать... Не будешь, я сказала!..» — мысленный голос обрёл стальные нотки, но из глаз уже потекли первые капли «дочернего горя». На самом деле, это было горе растерянного котёнка, который едва открыл глаза, а уже очутился на той стороне жизни, с которой люди терпеть не могут сталкиваться. С проблемной стороной, проблемной даже не эмоционально, а обыденно. Как сварить мясо, как подать в суд, что делать с трупом родственника в вашем доме... И ещё много примеров.
От этих размышлений у меня вырвался истеричный смешок. «Нет, Ева, ты не можешь позволить себе истерику, только не сейчас, дорогая, нет-нет!» Фух, вроде помогло.
Что ж, будем размышлять здраво. Я у себя одна, с жителями особо не контактирую, кроме семейства моей подруги. Значит, всем будет все равно на соблюдение мной ритуала провода мертвой. Деревенским на нас давно плевать, а «друзьям» ее — тем более. Поди, попрятались по норам из страха быть обвинёнными в убийстве. Вот только и стражам плевать на этот случай, так что эти... опустившиеся люди могут расслабиться. А позже — подыскать себе новый «притон», потому что я их сюда приглашать не намерена!.. Хотя, о чем это я?.. Это люди с пониженной социальной ответственностью, их много, стражам плевать... Это что, я теперь... снова ничего не решаю? «А, так я же никогда и не решала, точно.» — подумала я со злостью, приправленной каплей сарказма. В любом случае, разборки с ними сейчас не самое главное.
Я перевела взгляд на труп. Какой у нас основной момент ритуала? Тело сжигают. Под молитвы и прочую мишуру, но не это главное. Тем более, вряд ли кто будет проверять.
Я поняла, что не хотела бы видеть ее лицо и горящие кости, так что нечто вроде ритуального мешка надо все же соорудить. Решила, что старые простыни для этого вполне подойдут и отправилась в соседнюю комнату за ними. Найдя наиболее подходящее полотно, расстелила его на полу комнаты, в которой она лежала. Край чуть измазался в луже крови, к которой я так и не решила прикоснуться. В голову пришла мысль все же как-то вымыть и ее саму и пол, но рвотный позыв заставил меня эту мысль отбросить. Сначала сожгу ее без всяких ненужных сантиментов (это уже просто тело, в самом-то деле), а затем подумаю, что делать с полом.
Поборов ещё один приступ тошноты, взяла ее за ноги и начала тянуть к простыне.
***
Я стояла и смотрела на ревущее пламя. «Вот и все. Самое неприятное закончилось...»
Как ни странно, эти мысли не принесли с собой облегчения. Я снова была в ступоре, с запечатанными эмоциями. Кажется, пора уже дать себе волю, сейчас можно, но нет, глаза оставались сухи, а рассудок — ясен.
Я не знала, сколько я вот так стояла, любуясь огнём, но солнце начало уже опускаться, создавая удивительный фон для «костра смерти». Странно, что в такую минуту я решила полюбоваться природой, но я была не в ответе за себя тогда. Мной властвовали полное моральное и физическое истощение и апатия.

— Ева!.. — вдруг услышала я будто издалека. — Ева, милая... — голос прозвучал ближе и в нем появились растерянно-сочувствующие нотки.
Я чуть повернула голову. Да, как я и думала, единственная подруга решила поддержать в трудную минуту. Маленькая кудрявая блондинка встала рядом и осторожно положила руку мне на плечо, всматриваясь в мое отстраненное лицо. Я же смотрела поверх головы Меданы, ведь ее сочувствующий взгляд вполне мог бы послужить спусковым крючком для начала истерики, а я не могла позволить, чтобы меня, по-настоящему уязвимую, мог кто-то видеть. На одном упрямстве и по привычке сохраняла спокойствие.
— Ты ведь знаешь, что можешь на меня рассчитывать, правда?.. — вдруг вновь раздался тихий голос. Я, отвернувшись к костру, молча кивнула. Знала, что, если попробую что-то сказать, меня прорвёт.
— Посмотри на меня. — раздался практически приказ, чего сложно ожидать от такий хрупкой девушки, но точно не тем, кто хорошо знает эту канью. Его я тоже проигнорировала, на что она резко схватила меня за плечи и развернула к себе. — Посмотри на меня. — повторила сдавленно, но все так же твёрдо.
И я решилась. Взглянула ей прямо глаза, своими выражая все те эмоции, которые вернулись ко мне с новой силой. И, конечно же, меня прорвало. Я рыдала так, как не рыдала никогда, мысленно проживая события последнего дня. Свой страх, неуверенность, боль, сожаление, обиду — все это вырвалось из меня огромным потоком, а она стискивала меня в объятиях, делясь теплом своей большой и светлой души.
***
Опустилась ночь. Меда выразила желание остаться со мной, чему я была бесконечно рада. Не хотелось мне остаться одной в доме, где... В общем, это очевидно. Первая тихая ночь за очень большой промежуток времени. И при таких обстоятельствах. Как ни странно, но в тишине мне спалось хуже, отвыкла я от неё. По ночам у нас было шумно столько, сколько я себя помню, а вот теперь испытываю новые ощущения. Сон в тишине.
Увы, тишина была наполнена невеселыми мыслями о прошлом, настоящем и, в особенности, будущем.
— Меда. — позвала я шепотом подругу, которая устроилась на соседней половине двуспальной кровати и, кажется, уже планировала уплыть в мир сновидений.
— М-м-м?.. — отозвалась она сонным шёпотом.
— Я хочу уйти отсюда. — твёрдо сказала я. Сон с неё сразу слетел. Она приподнялась и вопросительно посмотрела на меня:
— Сейчас, из дома?
— Нет, — я чуть помедлила, — вообще уйти. Из дома, из деревни, из провинции. В столицу.
Взгляд Меды из вопросительного стал непонимающим:
— Но как? Разве у тебя достаточно денег? И что ты будешь делать в чужом городе? — Кажется, она была не сильно вдохновлена моей сумасбродной идеей и сейчас насупила брови, поглядывая на меня с недоверием.
Повернув к ней голову, я впервые за последнее время смогла чуть улыбнуться:
— Что делать? — моя улыбка проявилась отчетливее, — Учиться.