Глава 3
Виктория
Я всё-таки вошла.
Неуверенность отступила ровно настолько, чтобы я смогла нажать на холодную ручку и переступить порог — не как обвиняемая, не как подчинённая, а как женщина, у которой есть свои цели и свои причины быть здесь. Я пыталась убедить себя, что это решение — моё. Что я сама выбрала момент, сама выбрала человека, которому готова довериться. Или, по крайней мере, сделать вид, что готова.
Кабинет встретил меня почти пугающим порядком. Ни пылинки. Ни намёка на живую жизнь.
Все документы — выровнены, словно по лезвию ножа. Папки — одного цвета, аккуратно подогнанные под формат полок. Даже шторы на окне были оттянуты на одинаковое расстояние, как будто их дёрнули не руками, а измерили линейкой.
Я прошлась взглядом по столу. Идеально вычищенная поверхность без следов пальцев, без кружек с запекшимся кофе, без обычного хаоса, который я привыкла видеть даже в собственном кабинете. Ни клочка бумаги, ни откинутого кресла — всё словно замерло в ожидании. Или в обороне.
Я невольно замедлила шаг.
— У вас так... стерильно, — вырвалось у меня прежде, чем я успела сдержаться. Сказала почти шёпотом, как будто боялась нарушить хрупкое равновесие этого идеального микромира. — Честно, мне даже как-то неловко. Словно я сейчас оставлю след каблука, и вы вызовете дезинфекцию.
Леон чуть заметно усмехнулся, но усмешка не дошла до глаз.
— Я люблю порядок, — ответил, не торопясь. — В хаосе слишком много мест, где можно спрятаться. А в чистоте... сразу видно, кто и где рылся в моих документах.
Он не пошёл ко мне навстречу. Остался стоять у окна, положив руки в карманы, словно старался казаться непринуждённым. Но я-то видела — пальцы сжаты, взгляд уходит куда-то вбок, словно боится пересечься с моим. Неуверенность? Смущение? Нет, он явно не был тем элегантным, уверенным в себе мужчиной, каким выглядел всего несколько минут назад. Будто маска сдвинулась, а под ней — человек, зажатый, растерянный... или играющий в эту роль слишком убедительно.
— Что с вами? — Я не собиралась вежливо обходить углы. У нас у обоих на лбу не написано «время есть». Да и не тот я человек, чтобы играть в любезности, когда передо мной рушится маска.
Он не ответил сразу. В лице что-то дрогнуло — не морщина, не жест, а состояние. Будто внутри что-то ослабло, сдалось, сделало шаг назад. Ещё минуту назад — собранный, сухой, будто из бронзы вылитый. А теперь, вблизи, я разглядела то, что обычно прячут в папках с грифом «конфиденциально»: утомлённое выражение человека, слишком долго державшего себя в руках.
Мужчины, который устал быть сильным.
— Извините, что вторгаюсь в ваше личное пространство, — добавила я чуть тише, но всё ещё с нажимом. — Просто вы сейчас совсем не похожи на того, кто стоял в коридоре две минуты назад. И я это вижу.
Он горько усмехнулся. Не от раздражения — от бессилия. Резко провёл ладонями по лицу, как будто пытался стереть с себя остатки чего-то тяжёлого — чужих слов, ночных мыслей, усталости, накопившейся слоями. Его пальцы на мгновение замерли на висках, а затем скользнули вниз по щеке — жест машинальный, отчаянный. Как будто он действительно верил, что так можно избавиться от внутреннего перегруза.
— Присядьте, пожалуйста, — сказал Леон наконец, голосом более хриплым, чем раньше. Почти без бархата. Только правда и необходимость. — Мне... есть чем с вами поделиться.
Я медленно опустилась в кресло, не сводя взгляда.
Поза собранная, спина прямая, пальцы сжаты на подлокотниках, будто это — последнее, что ещё держит изнутри. Всё в нём выдавало усилие сохранять холодную маску, но маска трескалась. Не громко — тонкой линией, которая шла по щеке, затаённой морщиной, резким дыханием.
Он молчал. Но не потому, что не знал, что сказать. Потому что каждое слово для него — как шаг с крыши. Без страховки. Без права на ошибку.
Это молчание мне было знакомо. Я слышала его в кабинетах прокуроров, у свидетелей, наедине с зеркалом в ночь перед допросами. Это не тишина — это крик, зажатый в горле. И сейчас он смотрел на меня, как на последнюю возможность его высказать.
Мне не нужно было его жалеть. Я просто... ждала.
— Дело о клубе. Его официально закрыли. Но не потому что там нечего искать.
Сдержанность — моя главная защита. Я не позволила себе показать ни малейшего интереса, но внутри что-то ёкнуло.
— Продолжайте.
Он замолчал на секунду, будто переваривая собственные слова, потом открыл тайный шкафчик, спрятанный за панелью в стене, которая скрывала его от посторонних глаз. Это было всё так... не по правилам. Но я не собиралась вмешиваться в его игру. Он сам выбирал этот путь.
— Я давно не видел такого человека, который шел вперед ради справедливости, а не ради кучи денег, — произнес он, вытаскивая из шкафчика несколько документов. Его движения были осторожными, почти как у человека, который боится, что его действия будут раскрыты.
Он словно хотел сказать больше, но не мог. И всё же доверие в его глазах было. Или это просто моя игра воображения? Я не могла точно сказать.
Я продолжала смотреть, перемещая взгляд то на его руки, которые аккуратно извлекали бумаги, то на его лицо, где напряжение просматривалось в каждом жесте. Он явно колебался. Думает ли он, что я могу его подвезти? Что он только что доверил мне? Не похоже, чтобы этот мужчина доверял кому-то.
— Недостаток улик — это красивая отговорка, — его голос стал тише, как будто он решил не тратить силы на лишние слова. — Но за кулисами всё не так. Некоторые ниточки вели слишком высоко. Те, за которые не тянут. Если хотят жить долго.
Я наклонилась чуть ближе, почувствовав, как воздух в комнате стал тяжелым от этого откровения.
Что он пытается мне сказать?
Его глаза, на секунду встретив мои, выдавали больше, чем слова. Он знал, что документы, которые он мне отдает, это не просто бумаги. Это дорога, от которой нет возврата.
— И вы решили делиться ими... со мной? Почему? — я произнесла эти слова с таким оттенком, что они звучали не просто как вопрос, а как оценка его поступка. Никакого волнения в голосе, лишь недоумение. Я не привыкла доверять людям, особенно тем, кто так легко открывает карты.
Он замедлил дыхание, будто собирался с мыслями, но эта пауза не была игрой. Она не требовала внимания — она стоила усилий. Как человек, который медленно дышит, чтобы не задохнуться от собственной правды.
— Потому что вы — единственная, кто не боится копать, даже если оттуда тянет гнилью. — Его голос был низким, с каким-то оттенком усталости, с которой я не привыкла встречаться. — И потому что я устал. Устал делать вид, что не замечаю, как тонем.
Его слова повисли в воздухе, а я сидела, не зная, что ответить.
— Вы слишком доверяете мне, — произнесла я спокойно, и мой взгляд стал ещё более холодным. — Это ошибка.
Не думала, что Леон, сдержанный до костей, способный молчать годами, вдруг окажется настолько близко к краю. Почти обнажённым. Но я не спешила сближаться. Ни сочувствием, ни доверием. Пусть не путает моё молчание с поддержкой.
— Я знаю, — сказал он, и в его голосе не было уверенности, но было что-то ещё, что заставляло меня в какой-то момент задуматься. — Но я больше не могу молчать.
Он говорил с напряжением. Пальцы его нервно сжали край стола, а лицо было затянуто в какой-то момент затаённой тревогой, как будто он сам не был уверен, что делает. Но когда Леон передал мне папку, его выражение сменилось. Лицо стало более спокойным, почти бесстрастным — тот момент, когда человек уже принял решение и пытается скрыть своё волнение.
Я медленно открыла папку. Шелест бумаги напомнил мне звук змеи, скользящей по траве — тихий, но напряжённый. Это было знакомое ощущение: момент, когда ты понимаешь, что дальше будет что-то страшное, но ты уже не можешь остановиться.
Первая страница — список имён. На некоторых лицах я узнавала тех, кто когда-то был в центре внимания. Истории этих людей распроданы как сенсация, а потом забыты, как ненужный мусор. Но что меня больше всего взбесило, так это то, что другие — тени, которых, возможно, никогда и не было. Их не было в новостях, не было в отчетах. Просто исчезли. И никто не поднял шум, никто не задал вопросов. Всё это наглое, бессмысленное уничтожение — как будто никакой цены не было ни у жизней, ни у правды. Я не могла не злиться.
Вторая страница — лица девушек. На этой странице не было ни радости, ни надежды. Только мёртвые глаза и безжизненные тела. И когда я взглянула на каждое фото, в груди возникло тяжёлое, едва заметное чувство, как будто кто-то сдавил лёгкие. Девушки, которые когда-то сидели здесь, в Милане, учились, строили планы, жили... Теперь их лица смотрели на меня, наполняя моё сознание мутными тенями, почти забытыми образами. Но что меня по-настоящему ошеломило — все эти фото были подписаны не как пропавшие, а как другие дела. Каждое имя было связано с каким-то совершенно другим событием. Смерти под другим углом, делали всё, чтобы скрыть истинную причину.
Мои пальцы слегка дрогнули, когда я наткнулась на одно фото. Молодая девушка, её глаза были закрыты. Из её губ уже не вырвалась ни единого слова. Плотно сжаты, изуродованные тем, что её жизнь не имела значения для тех, кто был на другой стороне баррикад. Я знала этот взгляд. Это был взгляд человека, который понимал, что его судьба давно решена, ещё до того, как он оказался в этом кошмаре. И это было не просто убийство — это было нечто большее. Что-то, что до сих пор скрывали.
Я перевела взгляд на подпись под фото: «Несчастный случай».
— Несчастный случай? — выдохнула я, ощущая, как в голосе скользит не просто злость, а ярость, почти нечеловеческая. Я не могла позволить себе паниковать, но всё внутри кричало. Они закрывают глаза на правду. И что, в самом деле, я должна поверить, что эти девушки просто случайно исчезли?
Не сдерживаясь, я отпихнула папку, чувствуя, как ненависть заполняет грудную клетку. Этот дешевый фарс не мог меня обмануть. «Несчастный случай»... Это их словесный мусор, который они кидают в лицо, чтобы все молчали. Но молчать я не буду.
Леон провёл рукой по лицу, словно пытался стереть с себя чью-то вину.
— Я не спас ни одну из них. — Голос всё ещё был ровным, но под этой ровностью — трещины. — Не потому, что не хотел. А потому что не дали. Потому что не должен был...
Он впервые взглянул прямо. И в этом взгляде не было просьбы. Ни защиты. Только — передача. Он просто... передавал мне груз, который уже не мог нести.
— Я прихожу на работу и вижу — ничего не меняется. Люди исчезают, улицы покрываются ложью, а мы... Мы всё так же составляем рапорты. Я бы сдох с этим в одиночку, но вы...
Он смотрел прямо. Как взгляд человека, которого разъедает изнутри то, что он слишком долго терпел.
— Вы вошли сюда, будто держите за собой войну. Не ради славы. Не за деньги. А потому что не можете иначе. И я...
Он осёкся, замолчал. А потом — просто позволил глазам сказать то, что рот уже не мог выговорить. Всё сказанное было не просьбой. Не признанием. Это был срыв. Молчаливый обвал человека, который слишком долго держался на одном дыхании.
Я не сказала ничего. Иначе бы он снова собрался. Снова заперся.
А мне нужно было это видеть. Именно это.
Потому что теперь я знала: в этом городе остался ещё один, кто не продался.
Я чувствовала, как пальцы сжимаются на папке до боли, словно хватка могла выдавить из неё правду.
Лица девушек — мозаика чужой грязной игры. Их вычеркнули не случайно. Их убрали. А кто-то рядом, слишком близко, держал в руках фотоаппарат. Слишком спокойно, слишком хладнокровно.
Это не просто преступление. Это спектакль. Кто-то выстроил его построчно, кадр за кадром, и клуб — лишь ширма. Настоящий режиссёр прячется в тени. Умный. Осторожный. Один из тех, кто умеет подчищать кровь так, что на месте остаётся только официальная версия: "несчастный случай".
Меня тошнило. Не от фотографий. От чужой уверенности, что мы все проглотим это молча.
Грудная клетка будто сжалась в тиски. Без крика, без срыва. Просто тугая, давящая боль, как если бы под кожей натянули проволоку — тонкую, стальную, готовую оборваться от малейшего движения. Никакой жалости. Это чувство было ниже, глубже, горче. Оно разъедало изнутри, как кислота.
Я не дрогнула. Не позволила себе ни тени слабости. Но внутри всё уже пылало. Не страданием — нет. Презрением. К тем, кто позволил этому случиться. К тем, кто смотрел, знал и молчал. Ярость росла, медленно, методично. Как пожар в закрытом помещении: без кислорода, но неудержимо.
— Это копии? — я не подняла глаз. Мой голос звучал ровно, словно я читала отчёт, а не то, что переворачивало всё внутри.
— Да. — Он кивнул. — Оригиналы исчезли. Даже из внутреннего архива. Кто-то хорошо чистит следы.
Я медленно подняла на него взгляд, как будто только сейчас осознавая, что всё это может привести к последствиям, о которых ещё недавно я бы даже не подумала.
— Знаете, что этим рискуете? — спросила я, не пытаясь скрыть в голосе того холодного отчуждения, которое всегда было со мной.
Он не сразу ответил. Вместо этого, как всегда, сделал паузу, будто размышляя о том, стоит ли продолжать этот разговор. Наконец, его глаза встретились с моими, и я почувствовала, как по комнате прошла лёгкая дрожь.
— Рискую меньше, чем те, кто молчит. — Его слова были твёрдыми, как камень, но чуть усталыми, как будто за ними скрывалась история, которую он не готов был рассказывать.
Он взял чашку с кофе, сделал глоток и поморщился. Без лишних слов поставил её на стол.
— Кстати, он уже остыл. Как и моя вера в систему. – Прозвучало это как неуклюжая попытка пошутить. Словно хотел разрядить воздух — но вместо искры получился пепел. Слова повисли между нами, тяжёлые, как будто сам не ожидал, что скажет их вслух.
Поправил осанку, отвёл взгляд — но я уже видела. Неудачная ирония обнажила больше, чем любая исповедь. На секунду в его лице проскользнуло что-то слишком знакомое: усталость. Разочарование, выжженное до дна. Такое не прячут, даже если всю жизнь учились это делать.
Я не улыбнулась. Но что-то внутри меня дернулось. Это не было теплотой. Нет. Это было просто странное ощущение, будто я смотрю на себя — только через десятилетие.
— Допустим, я верю вам. Что дальше? — спросила я, не меняя интонации, хотя в голосе уже звучал приговор.
Он не сразу ответил. Потянулся к внутреннему карману, извлёк флешку — чёрную, с металлическим блеском, как крохотный гроб, хранящий слишком много. Осторожно положил её на стол, будто оставлял что-то большее, чем просто данные.
Пальцы задержались на холодной поверхности — короткое, почти машинальное движение, но в нём чувствовалось нечто окончательное.
— Здесь всё, что у меня осталось. Видео, допросы, архивные записи. То, чего нет в системе. Если решите пойти до конца — вам будет нечего терять. А мне — нечего спасать. — Он говорил спокойно, но в его голосе была тяжесть, которая не могла скрыться за словами. И в этом мне было что-то знакомое.
Я взяла флешку. Она была холодной. Прямой. Как пуля. Как обещание, которое я не могла отвергнуть.
— Я выросла среди лжи, — сказала я, спокойно, с тем жёстким, бессердечным тоном, который всегда использовала, когда говорила о себе. — Меня учили отличать правду по глазам. По жестам. По паузам между словами.
Я сделала паузу, и он молча ждал. Знаю, что он не ждал ничего хорошего от меня, но и не ожидал, что я буду такой беспристрастной.
— Я не верю людям. Но верю инстинктам. И они подсказывают мне: вы действительно боитесь.
Его взгляд встретился с моим, и теперь в нем не было привычной защищенности. В этот момент он стал не просто начальником — он стал человеком, скрывающим неуверенность. Это было что-то человеческое, лишённое силы.
— Значит, ещё не всё потеряно, — сказал он, но не с надеждой, а с какой-то тяжёлой, туманной уверенностью.
Что-то в его словах заставило меня понять, что я стою на опасной грани. Это был не просто разговор о флешке. Всё шло гораздо глубже. Я знала, что вскоре кто-то выяснит, кто дал мне этот материал. Его заменят. Но я не хотела думать об этом. Трудно было осознать, что его могут просто убрать.
— Возможно. — Я встала, чувствуя, как мой каблук едва слышно щёлкнул по плитке, как приговор.
— Но если это ловушка, Леон, — я повернулась к нему, и мои слова взрывались в тишине, — помните: я играю только на поражение. Ваше.
Он выдержал мой взгляд, и в этот момент я увидела, как в его глазах что-то меняется. Мгновенное понимание, что я не просто играю, а играю по своим правилам. И только тогда, когда это понимание, возможно, наконец дошло до него, он впервые по-настоящему улыбнулся. Без фальши. Без того напряжения, которое всегда было на его лице.
— Тогда хотя бы допейте кофе. А то я два тащил, чувствовал себя идиотом. — Его улыбка была искренней, но в её тени оставалась тяжесть.
— Только если без сахара.
— Без сахара, — повторил он.
Я взяла стакан с остывшим кофе. Тот самый, который я приняла, не задавая лишних вопросов. Он остыл, но горечь в нём была правильной — как по заказу. Ирония, наверное, в том, что всё, что казалось мне таким неуместным и болезненным, теперь вдруг казалось естественным. Жизнь, к которой я привыкла.
— Спасибо за кофе и за... — я сделала паузу, осознавая, что слова звучат отстранённо, но не могу и не хочу говорить иначе. Мой взгляд задержался на его фигуре — он был в этом кабинете, как всегда, уверенный, но это была последняя картина, которую я видела. Он больше не был тем человеком, с которым можно строить план или рассчитывать на помощь. Я продолжила, пытаясь придать речи хоть какую-то теплоту. — ...за разговор. Но то, что на флешке, рано или поздно потребуется. Будем честными, мы оба это понимаем.
— Не волнуйся, меня к этому времени уже не будет здесь. — Он сказал это ровно, но я ощутила в его голосе что-то неизбежное.
Я замерла у двери, не поворачиваясь. Слишком много сказано взглядом, чтобы я могла что-то добавить. Мой ум хранил тишину, но сердце болело. И я не могла позволить себе отвернуться, не задать этот вопрос, который я уже знала.
— Вы переезжаете в другой город? — Голос был тихим, даже слишком для той ситуации. Я смотрела на свои каблуки, не в силах поднять взгляд. Казалось, я теряла каждую частицу уверенности, ища в ответах что-то большее, чем просто слова.
— Можно и так сказать. — Он допил кофе, а стакан пустым эхом отозвался в комнате. В этом звуке было нечто окончательное. Завершающее. — Спасибо за вашу работу, Виктория Орлова. Берегите себя.
Я уже открывала дверь, когда, не оборачиваясь, отбросила ему напоследок:
— И вы себя, ведь никто не знает, что будет завтра. Новый день или смерть.
Выходя из кабинета, я мельком посмотрела на настенные часы, что висели напротив других кабинетов. Время было на моей стороне, я успевала на встречу, но перед этим решила заглянуть в архив — иногда мелочи могут многое изменить.
Жалость? Это чувство давно вычеркнуто из моего личного кодекса. Скорее, холодное удовлетворение от того, что еще одна маска сорвана. Что будет дальше с ним – его выбор. Мой путь лежит в другом направлении.
Дверь архива скрипнула, пропуская меня в затхлый полумрак. Воздух здесь был тяжелым, осязаемым, словно кто-то давно и мучительно умер между этими бесконечными полками, оставив после себя лишь этот тошнотворный запах. Пыль веков, въевшаяся в пожелтевшую бумагу, смешивалась с сырой затхлостью, образуя отвратительный коктейль гниющей тайны. Атмосфера склепа. Только вместо мертвых тел – картонные коробки, набитые делами, от которых отмахнулись все, кому когда-то следовало их прочитать. И в этом могильном спокойствии хранилось то, что мне нужно. Ключ к следующему шагу. К следующей двери в этот чертов лабиринт.
Этот хаос был омерзителен. Не просто беспорядок – могильник правды. В такой пыли и неразберихе тонут улики, исчезают ответы, и ложь расцветает буйным цветом. Стерильность Леона вызывала подозрение, но эта запущенность... это было откровенное презрение к истине.
Мои каблуки глухо стучали по старому, неровному полу, каждый шаг отзывался в тишине, как предупредительный выстрел. Звук не уверенности — решимости. Я шла вдоль стеллажей, пахнущих вековой пылью и безнадежностью, пока взгляд скользил по пожелтевшим ярлыкам.
3476...
3477...
3479...
Я резко остановилась. Что-то в животе сжалось в тугой узел. Я сделала шаг назад. Пустое пространство зияло между двумя переполненными папками, как выбитый зуб из гнилого рта. Не просто пустота — пробел, кричащий о чём-то нарочно стертом. Будто кто-то целенаправленно выдрал гвоздь из крышки давно заколоченного гроба, чтобы потом сделать вид, что ничего не было.
— Вы издеваетесь, — прошептала сквозь зубы, но голос всё равно отозвался в помещении, как плевок в лицо системе.
Я повернулась к архивариусу.
Он сидел за своим убогим столом, окружённый облезлыми шкафами и воняющей затхлостью жизнью. Старик выглядел так, будто его душу здесь случайно забыли лет тридцать назад, и с тех пор никто не пришёл забрать. Глаза стеклянные, мутные, как в окнах старого троллейбуса. Он смотрел сквозь меня — не как человек, а как тень, которую давно ничто не удивляет.
— Где дело? — спросила я уже громче, придавая голосу ту самую нотку, которую он должен был узнать: я не уйду просто так.
Старик вздохнул. Медленно. Будто вытаскивал воздух из самого подвала своих лёгких. Пальцы дрогнули, когда он положил их на край стола. Не от страха — от хронического равнодушия.
— Забрали. Начальство.
— Кто именно?
— Я имён не спрашиваю. — Пожал плечами. — Они приходят — забирают. Ваше дело — не первое.
Он не лгал. Но и не говорил правду. Это была та самая серость, в которой умирают вопросы. Я не стала давить — он уже всё сказал. Только другими словами. "Не твоё дело, девочка. Живи, пока молчишь."
— Ясно. — Мой голос отозвался холодом. Спрашивать дальше не было смысла. Он знал, что не скажет. А я — что не поверю.
Я резко развернулась, спиной чувствуя его взгляд, словно ледяные иглы. Больше здесь делать нечего. Представление окончено. Направляясь к выходу, машинально достала из внутреннего кармана пальто маленькую металлическую флешку. Она холодила ладонь. Та самая. Леон прохрипел, передавая её, что это всё, что у него осталось. А может, и всё, что осталось вообще в этом проклятом мире.
Я сжала её в кулаке так сильно, что побелели костяшки. Маленький, ничем не примечательный кусок металла и пластика.
Ловушка или шанс?
Какая, к черту, разница? Это ключ. Единственный, что у меня есть. А дверь, которую он откроет, явно ведет не в светлое будущее, не в безопасное место. Скорее уж прямиком в преисподнюю.
Холодный воздух улицы ударил в лицо, как внезапная пощёчина, возвращая меня в реальность. Вокруг продолжалась эта бессмысленная суета. Люди, поглощенные своими мелкими заботами, неслись мимо с картонными стаканчиками, словно жизнь – это бесконечный забег за растворимым кофе. Машины ревели, отравляя и без того мерзкий воздух выхлопами. Чьи-то раздраженные голоса сливались в обычный городской гул. В этом муравейнике, в этой иллюзии нормальности, смерть выглядела бы чем-то совершенно обыденным, затерявшимся в общем шуме.
Никто бы и не заметил, как чья-то жизнь оборвется.
— И моя – тоже. — Эта мысль промелькнула холодной змеей, но я тут же отбросила её. Не сейчас. Не здесь. У меня есть ключ. И я открою эту чертову дверь, чего бы мне это ни стоило. Даже если за ней – ад.
Телефон в кармане зажужжал, словно назойливая муха. Неизвестный номер. Какое трогательное внимание к моей скромной персоне.
Неизвестный: "Не проверяйте флешку на своём компьютере."
— Приятно, когда за тобой следят. — Значит, моя скромная деятельность вызывает живой интерес в определенных кругах. Похоже, у меня появились поклонники. Может, пора завести официальную страницу в социальных сетях и делиться своими успехами в борьбе с мировым злом? Или, скорее, открыть фан-клуб для тех, кому не терпится узнать, чем закончится эта увлекательная история.
Я медленно опустила руку с телефоном, усмехнувшись про себя. Чьё-то анонимное послание – это не просто банальное "осторожно". Это дорожный указатель.
Значит, я на верном пути. Или, как вариант, меня ведут прямиком в тщательно подготовленную западню. Впрочем, какая разница? И то, и другое обещает быть весьма познавательным.
Окинула взглядом улицу. Милые миланские пейзажи: вечно спешащие машины, тусклый свет фонарей, чьи-то случайные шаги, слепящие фары. Идиллия. Но что-то в этом привычном антураже казалось фальшивым. Словно декорации вот-вот рухнут. И я чувствовала этот взгляд. Тягучий, как патока. Настойчивый. Будто кто-то сверлит дыру прямо в моем затылке.
Всё. Хватит мелодрамы. Пора возвращаться к суровой реальности. Флешка снова скользнула в карман пальто, сумка сжалась в моей руке, как верный трофей. И я направилась к машине.
Казалось бы – обычное начало раннего утречка. Всего лишь еще один день, где приходится играть по чужим правилам. Но в этом городе даже воздух пропитан ложью. Он предпочитает молчать, чтобы не выдать чьи-то грязные секреты. Что ж, тем интереснее будет заставить его заговорить.