Сочетай

Летя навстречу верной смерти,
Мы слепо верили в мечту.
Стирая грани и запреты,
Мы превратились в пустоту,
Подобно пеплу.

Rashamba, Нежнее смерти©

- Ты не забыл, что у тебя исправительные работы? – поинтересовался Шулейман.

- Они закончились, - Том посмотрел на него с искренней уверенность, что так и есть.

- Они закончатся в апреле, - напомнил Оскар. - Должны были закончиться, но ты пропустил месяц, так что поработаешь до лета.

- Ты же договорился об отмене? – проговорил Том с той же уверенностью, что он свободен перед законом, и непониманием, чего от него хотят.

- Я договорился о приостановке твоего наказания, - пояснил Шулейман. – Сейчас позвоню и сниму отработку с паузы. Отдохнул и достаточно, пора возвращаться к работе.

Том дважды моргнул, изломил черты лица в непонимающей гримасе, отказываясь принимать то, что сказал Оскар.

- Что значит «пора»? Никуда я не пойду, ты же знаешь, что меня осудили незаслуженно.

- Знаю. Но ты работал и надо бы закончить, нехорошо бросать дело в конце пути. Труд шёл тебе на пользу.

- Я не пойду, - твёрдо сказал Том, снизу, с дивана глядя на Оскара. – Я уже достаточно отработал на этой каторжной работе.

- Если не пойдёшь, за тобой придут и отведут, заодно разъяснят, в чём ты не прав.

Том развёл руками:

- Никто за мной не придёт. Все знают, что я с тобой и трогать меня нельзя, - как хорошо быть неприкасаемым, привилегированным.

- Так я позвоню, чтобы пришли.

- Что? – Том одновременно свёл брови и округлил глаза. – Ты не сделаешь этого, не сдашь меня. Ты блефуешь, - покачал головой, не сомневаясь, что прав.

Оскар умеет пугать, но Том знал его уже достаточно хорошо, чтобы не вестись на каждое слово и понимать, что он вправду способен сделать, а что использует для внушения.

- Сделаю, - кивнул Шулейман. – Ты же от безделья бесишься, надо как-то это исправлять, пока не зашло слишком далеко, - он не лукавил, не скрывал настоящую причину своего побуждения. – Я не могу заставить тебя заниматься фотографией, но вернуться к отработке – вполне. Желанием устраивать цирк с выездом представителей надзорных органов на дом я не горю, согласись добровольно вернуться к работе.

Том таращил на него глаза, не мог поверить, что Оскар так просто принуждает его заниматься унизительной и незаслуженной работой.

- Опять воспитание? – Том поднялся с дивана, в голосе претензия и вызов.

- Не воспитание – лечение, - ответил Шулейман. – Трудотерапия – известный метод борьбы со множеством проблем. Есть люди, которые могут сидеть дома и не деградировать и не сходить с ума, я могу, а ты нет.

Том сверлил его взглядом, играл желваками на челюстях, сказал:

- Нет, Оскар, нет. Я всё равно не пойду.

- Пойдёшь.

- Нет, Оскар.

- Да.

Том не хотел возвращаться к исправительным работам, не хотел работать, просыпаться рано, уставать. Это крупица в море причин, но в том числе и поэтому хотел вернуться к Оскару, попробовав, каково без него, – чтобы иметь возможность жить в своё удовольствие и никогда не работать так, как это делают люди, которым нужно беспокоиться о завтрашнем дне.

Том вскинул голову, посмотрел на Оскара взволнованно, немного преувеличенно, поскольку его переживания не только искренни, но и уловка:

- Ты хочешь, чтобы твой партнёр убирал улицы? Как это отразится на твоём имидже?

- Я тебе уже говорил, что мой имидж ничто не в силах испортить, - ответил Шулейман, легко отбив подачу.

Том зашёл с другой стороны:

- Ты хочешь, чтобы я приходил к тебе грязный и потный после целого дня работы на улице?

- Меня твой вид и запах не смущали, когда мы встречались, почему должны сейчас? – преспокойно, резонно произнёс Оскар.

По итогу часового спора Тому пришлось смириться с возвращением на ненавистную недобровольную работу. Утром первого рабочего дня, прежде чем покинуть постель, Том нехило ударил Оскара локтем в бок в отместку за несправедливость и унижение. Рань, на улице промозгло, а ему предстоит целый день там пахать, хоть в дождь, хоть в пронизывающий ветер, настроение отвратительное. Оскар даже не соизволил отвезти его на рабочее место – сам, всё сам. Промычав отказ в последней просьбе подвезти, Оскар зарылся лицом в подушку и бессовестно продолжил дрыхнуть.

Трудовая терапия не стала панацеей. Спасало, что Том целый день проводил вне дома и возвращался уставший, но двух часов после смены ему хватало, чтобы восстановить силы и завести свою шарманку. Стало хуже. Том смотрел на Терри с большей ненавистью, к которой добавилась боль, которую Шулейман был не в силах понять.

- Так значит, да?! – кричал Том. – Ему всё, а мне улицы убирать?!

В голосе отчаяние и та непостижимая боль.

- Я не понимаю смысла твоей претензии, - Шулейман покачал головой.

Не пытался насмехаться, искренне сожалел, что не может понять, что же такое гложет Тома, отражаясь надломом в глазах. Ответ на поверхности, в его словах, в его самоощущении, которое Оскар должен был бы разгадать, должен был знать, но увы.

- Смысл в том, что он как принц, у него всё есть, а что есть у меня? Что у меня было?

Том пытался улыбаться, едко скалиться, но взгляд разрушал все старания. На грани крика, надрывом, в глазах обида маленького ребёнка, не понимающего, за что такая разность отношения.

– Я тоже был ребёнком, когда попал к тебе! Да, я был значительно старше, но я был больным, я тоже нуждался в заботе и поддержке, а что я имел? – Том, не переодевшийся из рабочей униформы, судорожно тыкал себя пальцами в грудь. – Комнату, которая не понравилась собаке, и пинки от тебя. Почему он, а не я? Почему ты так по-разному ко мне и к нему относишься?

В голосе горечь, в глазах влага. Шулейман смотрел на него хмуро. Так вот оно в чём дело – Том ревнует, банально ревнует к тому, чего у него не было, и чувствует себя обделённым.

- Прошло более десяти лет, я изменился. Я больше не могу вести себя так, как вёл, просто потому, что я повзрослел. Десятилетие огромный срок в рамках жизни одного человека, на момент нашего с тобой знакомства я был молодой, отвязный и вздорный, а сейчас мне тридцать четыре, и я другой, не вчера таким стал, - сказал Оскар. – Хочешь услышать, что, попади ты сейчас ко мне в руки восемнадцатилетним пациентом, я бы относился к тебе иначе, мягче, уважительнее и ближе к правилам? Да, скорее всего. Но тогда между нами ничего бы не было, я не могу рассматривать в качестве партнёра восемнадцатилетнего мальчика, которого выхаживаю, как ребёнка. На самом деле, я не знаю, виноват ли я перед тобой, - Шулейман раскрыл ладони, чуть разводя кистями на уровне бёдер и пожимая плечами, - помог ли я тебе своим подходом или навредил. И никогда не узнаю, никто не узнает, поскольку случилось так, как случилось. Чего ты хочешь? Тоже свою комнату, игрушки? Ещё одну корону? Как у принцессы?

Последнее было неприятно, обидно, укол в то, что он не мужчина, а маленькая капризная девочка, принцесска. Том смотрел на Оскара исподлобья оленьими глазами, выпятив губы – комичная гримаска, но он совсем не притворялся.

- Я хочу, чтобы ты не относился ко мне так, словно я не заслуживаю хорошего отношения, словно я хуже всех в твоей жизни, - сказал Том без войны в голосе, с мольбой.

- А ты заслуживаешь хорошего отношения? Ты ведёшь себя как бешеное животное и трудный подросток в одном флаконе, и отношение к тебе соответствующее. Кто ты мне? Ты не имеешь права ничего у меня требовать, я тебе ничего не должен.

Зря это сказал, надо было придержать язык, не пинать Тома словом, он и так в надломе и только начал нормально говорить. Видно – ему неприятно, больно, зажался, как от удара, и приподнял тонкие плечи.

- Прости, - вздохнул Оскар, на самом деле сожалея о брошенных словах. – Я не хотел сказать, что ты мне никто и ни на что не имеешь права.

- То есть, будь он непослушным и с плохим характером, ты бы вёл себя с ним так же? – спросил Том. – Дело в том, что он хороший, а я нет?

- Нет, будь Терри ужасным ребёнком, я бы вёл себя с ним плюс-минус так, как веду сейчас, но с меньшим удовольствием от взаимодействия. Дело не в том, какой ты и какой он, а в том, что Терри – ребёнок, - отвечал Шулейман, старательно объясняя свою позицию, следя за мимикой и взглядом Тома на предмет понимания. - Взрослый по определению должен ребёнку, если взял за него ответственность, это обязательства, которые взрослый несёт вне зависимости от желания делать то или другое: обеспечивать ребёнка всем необходимым для жизни и гармоничного развития, сверх того по возможности и желанию. У меня возможность есть, но речь не об этом. Терри – ребёнок, а ты – мне не ребёнок, перед тобой у меня нет тех обязательств, которые есть перед ним, у нас с тобой совершенно другого типа отношения. Для тебя я что-то делаю исходя исключительно из своего желания. Разные отношения, понимаешь? Их некорректно сравнивать. Вас и моё к вам отношение некорректно сравнивать, если только ты не хочешь, чтобы я тебя усыновил, чего я сделать не смогу, поскольку ты совершеннолетний.

Том его выслушал. Понял ли, успокоился ли? Ни-чер-та.

То был третий рабочий день Тома, а вечером четвёртого он копьём для сбора мусора разнёс подвернувшуюся под руку декоративную вазу. Старинная вещь в несколько тысяч ценой разлетелась на осколки. Где-то заплакал один антиквар. Том перехватил копьё, встал в стойку на широко поставленных ногах, угрожая Оскару боем. С ничего, просто сходу пошёл в разнос. Шулейман не повёлся на брошенный вызов, кивнул на осколки:

- Убери за собой.

- Мне на работе уборки хватает! У тебя прислуга есть, пусть он и убирает! – запальчиво отозвался Том, сильнее сжимая копьё.

- Не грузи Грегори. Ты погром устраиваешь, тебе и убирать.

Том открыл рот, но с мысли сбило появление юнца из-за поворота. Шулейман поднял руку, не пуская домработника дальше, ближе к Тому:

- Грегори, уйди отсюда.

Совершенно не понимая, что происходит, что на этот раз на Тома нашло, парень послушался. Уходя, услышал крик Тома:

- Защищаешь его?! А как же я, меня кто защитит?!

- Ты в состоянии сам себя защитить, - серьёзностью и ровным тоном Шулейман крыл его очередную внезапную истерику. - Меня тоже, ты это уже доказал.

Шулейман уже пожалел, что заставил Тома работать, но отмотать назад не мог, дать с Томом слабину – значит утратить над ним последний контроль, чего допускать нельзя. Они и так сейчас как на сковороде с минами.

Честно – Оскар переставал хотеть Тома, потому что из очаровательного необычного парня он превратился в невыносимую истеричку и вызывал лишь раздражение и злость. Шулейман тормозил негатив. Том не виноват в том, что он такой. Никто единолично не виноват. Просто надо пережить этот период, скоро ситуация пойдёт на улучшение и станет легче. Терпение, Оскар, терпение и ещё раз терпение. Дыши и лови дзен, ты не первый день знаешь Тома.

Дзен не ловился, наоборот, с каждым днём покидал. Оскар даже испытывал вину – непривычное, тяготящее чувство. Перед Томом – за то, что из милого парня с лучащимися глазами и широкой улыбкой за короткий срок сделал его таким. Перед Терри – за то, что не уделяет ему достаточно времени, разрываясь на две стороны, что никогда не ведёт к добру. Злость на себя. Но что делать, чтобы всё исправить, не знал. Всё стало слишком сложно. Слишком стремительно. Слишком. Оставалось только ждать. Терпение, Оскар, терпение... Голова кругом.

- Я не хочу таких изменений! – кричал Том.

- Они уже произошли.

- А я не хочу! Я возвращался к тебе, а здесь всё изменилось! Я этого не хочу! Верни, как было! Убери его!

Наконец-то Оскар понял, в чём корень проблемы – Том не готов к изменениям, он хотел вернуться к тому, что было, и строить семью, а для него, Оскара, семья уже свершившийся этап. В принципе, эта же самая первопричина и разрушила их брак – Том был не готов. Оскар банально его опережал, они не совпадали, оттого столько разногласий и бед. Всё-таки разница в возрасте в шесть лет может быть значительной и проблемной, особенно с Томом, который нет-нет да всё-таки отстаёт в развитии.

Это заявление Тома стало последней каплей. Шулейман сомкнул пальцы на его запястье и потянул за собой:

- Пойдём.

Оскар не слушал, что там Том говорил по пути, довёл до выхода из квартиры, отпустил, повернулся к нему.

- Мне это надоело. Я планировал дать тебе больше времени привыкнуть, но я уже задолбался. Выбирай: либо ты прекращаешь истерики и учишься мирно сосуществовать с Терри, либо уходи.

Том моргнул, не сразу понимая весь смысл его слов, не сразу веря. Лицо вытянулось, обтекало расплывающейся растерянностью.

- Ты хочешь, чтобы я ушёл?

Шок. Остановка сердца. Обесценивание в ноль всего, что было между ними.

- Ты столько времени добивался меня, ради чего? – добавил Том с дрожью в голосе, пока ещё неслышной, прячущейся в полутонах. – Чтобы сейчас выгнать?

Забыл о борьбе, о своей непримиримости и воинственности от жёсткого противостояния до слёзной истерики и обратно. Потому что всё пропало, лопнуло мыльным пузырём. Такова цена усилий Оскара, его слов «ты нужен» - ничего... Мир в глазах рухнул, рушился в катастрофе смены магнитных полюсов. Оскар же долго, методично, массировано добивался его, заново располагал к себе, и Том верил, что эти усилия неопровержимое доказательство, гарант любви и нужды в человеке, в нём, Томе, навсегда. Что в любом случае всё будет – они вдвоём, его мечта, с какими бы препятствиями они ни сталкивались. Том верил, нет – был уверен, что чувства Оскара, его желание быть вместе обеспечивают иммунитет и всё простят. А оказалось, что нет. Нет тех чувств, которые Оскар демонстрировал, приручая его и присваивая себе.

- Я тебя не выгоняю, - сказал в ответ Шулейман. – Напротив – я хочу, чтобы ты остался. Но я не могу заставить тебя жить в условиях, которые тебя тяготят, опыт показывает, что ничего хорошего из такого хода не выйдет, ты будешь страдать и всё равно когда-нибудь сорвёшься. Поэтому я предлагаю тебе выбрать – если ты считаешь, что сможешь жить с изменениями, которые произошли в моей жизни, оставайся; если нет, уходи.

- То есть или я заткнусь и буду хорошим, или пошёл вон? – внутри начала подниматься произрастающая из обиды и боли агрессия, повышая голос. – Прекрасно, Оскар! – Том всплеснул руками, болезненно улыбаясь. – Так зачем ты меня добивался, зачем не позволил жить без тебя?

- Ты дослушай сначала, потом делай выводы, а драматизировать вообще не надо, - одёрнул его Оскар. – О расставании речи не идёт, я тебя не отпущу. Если ты решишь уйти – мы вернёмся к предыдущей стадии отношений, будем встречаться, так и у меня дома будет покой, и у тебя раздражителей перед глазами не будет, все в выигрыше. Плюс свидания, что тебе нравилось, и мы не будем проводить всё время вместе, что не даст нам друг другу надоедать и значительно снизит количество неприятных ситуаций. Квартира у тебя есть, есть куда вернуться. Если та не нравится, выбери любую другу в Ницце, я куплю.

Так прагматично, так по существу, по пунктам... Том не мог понять, как можно так говорить, когда речь идёт о чувствах, и переломе в отношениях.

- Не отпустишь? – усмехнулся Том. – Не тебе решать, останусь я с тобой или нет, я не твоя собственность. С чего ты взял, что я захочу продолжать с тобой отношения после такого? – заявил, характерностью и вызовом прикрывая потерянность и дрожь внутри.

Том скрестил руки на груди, вздёрнул брови, прямо глядя на Оскара. Дежа-вю – летом, сжигая мосты между ними, говорил Оскару эти же слова: «Я не твоя собственность». С тех дней минуло более полугода, а как будто в другой жизни было. Сейчас – как будто вчера. Вот снова – они на ножах, на острие. Он бросает Оскару гордые слова, а у самого сердце заходится, выпрыгивает. В этом разница между тогда и сейчас – тогда, летом, не блефовал, мог построить жизнь без Оскара, сейчас – его гордость игра, в первую очередь перед собой, чтобы хоть на минуты поверить, что может, и не развалиться на месте.

- Мне решать, - утвердительно кивнул Шулейман. – Я обещал, что не отпущу тебя ни при каких условиях, и впредь не отступлюсь от своего слова, мне одного раза с головой хватило. Не можешь ты решать за себя и тем более за двоих в таких вопросах. И да, ты принадлежишь мне, у нас это взаимно, поскольку мы как ни крути притягиваемся друг к другу. Судьба, злой рок или так просто сложились обстоятельства, но мы не можем расстаться с концами. Поэтому я имею право не слушать тебя в моменте и думать на перспективу. Перспектива такова – ты любишь меня и хочешь быть со мной, как и я с тобой. Конечно, я мог бы отпустить тебя полностью, но через месяц, три или год ты сам же придёшь ко мне и будешь фигурально, а может, и нет, скрестись в дверь: «Оскар, прими меня обратно». Не вижу смысла тратить время, мы его и так уже достаточно потратили, мне надоело бегать, потому совсем мы не расстанемся.

- С чего ты взял, что я люблю тебя настолько, что всё прощу? – Том не сдавался, хоть и ощущал дрожь и надвигающийся стеной цунами холодящий страх всё отчетливее. – Почему ты думаешь, что я это стерплю?

- С твоих же слов. С твоего поведения, - невозмутимо ответил Шулейман. – «Оскар, я люблю тебя и в любом случае хочу быть с тобой, я прощу тебя, что бы ты ни сделал, это не имеет значения, потому что я люблю тебя и хочу быть с тобой в любом случае, иначе я не могу и не хочу». Твои слова? Твои. Собственно, ради этого и был подготовительный этап наших отношений – чтобы я наконец-то раз и навсегда понял, как ты ко мне относишься, и знал, чего от тебя ждать, и чтобы ты тоже понял и больше не метался, мне твоя неопределённость, знаешь ли, не в радость, да и тебя она изматывает. Ты понял, я понял, можем двигаться дальше и не начинать каждый раз сначала, поскольку это не имеет смысла, так как мы оба хотим одного и того же – быть вместе. Вывод – вариант с расставанием не рассматривается.

Том задохнулся смесью удивления и негодования. Казалось бы, куда уже удивляться, столько лет знает Оскара, но он продолжал удивлять, и Том продолжал ему поражаться, чаще, но не всегда в позитивном ключе. Сейчас не в позитивном. Конечно, Оскар уже рассказывал о причинах своего умалчивания правды, о том, что это был план, но такими прямыми, наглыми словами – не говорил. Как будто все их отношения эксперимент, в который вляпался по уши, и уже настолько запутался, что не выбраться.

- Сука... - выдохнул протяжно, с шипением на согласных.

- Не ругайся, - сказал ему Оскар. – Лучше думай. Выбирай. Повторю варианты: остаёшься и начинаешь вести себя как взрослый, не умалишённый человек, или уходишь, и мы встречаемся на твоей территории или нейтральной.

- Не буду я выбирать, - Том вздёрнул подбородок, сверкая глазами. – Меня всё устраивает.

- Ни черта тебя не устраивает, иначе бы ты мне мозг не выносил.

Том открыл рот, закрыл. И заявил:

- Почему ты не рассматриваешь вариант «ребёнок уйдёт»? Это наша с тобой жизнь, он в ней лишний!

- Я тебе уже сто раз объяснил, что нахождение Терри здесь не обсуждается и почему.

- Почему же?! – Том не кричал, но был близок к тому. – Почему ты готов выгнать меня, а не его?

- Потому что ты взрослый, а он нет! – Оскар тоже повысил голос, не до крика, но до зычного, окатывающего энергией звучания. – Ты можешь прожить без меня, даже совсем без меня, ты это доказал, а Терри – нет. Ребёнку нужен взрослый. Терри и так потерял маму, его легко отдали бабушка с дедушкой, с него хватит, я его не брошу и не предам. Моя жизнь изменилась, и прежней уже не будет, по факту я отец, пойми это. По крови я Терри посторонний человек, но выполняю функции отца, и для меня это не пустой звук. До восемнадцати лет или так долго, как ему потребуется – он моя ответственность, я буду рядом и буду за него. Поэтому я не могу махнуть на сложившуюся ситуацию рукой – я не только устал, и у меня уже нервов не хватает – я переживаю, как это может отразиться на Терри. Я защищаю его, не могу не защищать по долгу и по своему желанию. Тебя я тоже защищаю, но если выбор между вами, то я встану на его сторону, поскольку у тебя куда больше шансов выдержать. Наша с тобой история намного дольше, ты верно заметил, но – Терри появился в моей жизни, когда тебя не было, и я не знал, что мы снова будем вместе. Что бы ни было в прошлом, сейчас – ты вошёл в мою с Терри семью, и ты не можешь её разрушать. Ты имеешь право принять изменения в моей жизни или отказаться их принимать и уйти.

Страстная речь, честная, серьёзная. Том смотрел на Оскара удивлённо, будто только что открыл глаза и увидел, какой он, как изменился за прошедшие годы. Как же Оскар повзрослел... Какой же Оскар взрослый. А он сам... взрослый? Недавно мог о себе так сказать, а сейчас... Наверное, нет. Том не понимал этих озвученных Оскаром понятий «ответственность», «защита», «не пустой звук», «семья» и не хотел понимать. Рано. Не дорос ещё. А Оскар дорос, для него это не просто рассуждения, а жизнь, которой он живёт. Ребёнок для Оскара не блажь, чем был Том, когда Оскар взял его к себе, а серьёзный шаг. Для Тома семья – это люди, которые должны его поддерживать, а для Оскара – те, о ком он заботится.

- Выбирай, будешь ли ты мне партнёром в моей нынешней жизни или ты не хочешь в этом участвовать и хочешь вернуться к предыдущей, не отягощённой версии отношений, - добавил Шулейман. – Важное уточнение – ориентируйся не только на то, чего ты хочешь, учитывай и то, что ты сможешь. Сейчас решай. У тебя пять минут.

Отдав команду, Оскар посмотрел на часы, отметил положение стрелок и, скрестив руки на груди, направил на Тома выжидательный взгляд. За спиной Оскара входная дверь, за спиной Тома – остальная квартира. Наглядно – туда или туда, развилка путей. Для того Шулейман и привёл Тома сюда – чтобы он видел выход и понимал серьёзность ситуации.

Том хотел возмутиться столь ограниченному времени, фактически приказу здесь и сейчас принять важное жизненное решение, от которого будет очень многое зависеть, оно определит дорогу, по которой жизнь пойдёт. Но слова не поднимались по горлу, ватой встали, поскольку сам понимал их пустую вздорность, бессмысленную ненужность. Сам понимал, что если бы Оскар дал ему неограниченное время, то прошёл день, два, три, неделя... и он бы не принял никакое решение, оставив всё, как есть. Он всегда хотел оставить всё, как есть, противился изменениям, боялся их, впадал в панику и ступор. Но как есть уже нет. Как было – уже нет. Об этом слова Оскара – изменения уже произошли, и он, Том, должен для себя решить, готов ли он их принять, быть для Оскара партнёром и в этой его новой жизни или нет.

Отсчёт идёт, неумолимо бегут секунды.

Сможет ли он?.. Том не задавался этим вопросом. Задавался другим: что будет, если он уйдёт? Они будут по разным квартирам, он в своей у моря, другую не хотел, не нуждался в более представительской, будет одинокими вечерами слушать тишину и смотреть на прибой. Одинокими вечерами... Они будут встречаться на часы в день, рестораны, развлечения, секс, без ссор, меньше серьёзных разговоров, поскольку нет совместных проблем. Потом Оскар будет уезжать, каждый раз, максимум наутро. Том будет лишь частью его жизни, одной из сторон, и Оскар от него будет возвращаться в свою жизнь. Будет возвращаться не к нему. Том не хотел частью, хотел полностью, кричать хотел от сочетания слов «не ко мне, не со мной, не я его основная жизнь». На протяжении следующих как минимум двенадцати с половиной лет, пока мальчик не станет совершеннолетним, не уйдёт во взрослую жизнь и Оскар снова станет свободным, только его. От одного представления в голове физически больно, холодно внутри, скукоживаются внутренности. Разве он может на это пойти? Разве может?.. А чего хочет Оскар? Оскар так расхваливал вариант с раздельным проживанием, словно он для него предпочтителен. Он устал. От него, Тома, устал? Нет, от его поведения. Том понял, не настолько тупой, чтобы не понять, когда вопрос ребром и лезвием к горлу. В горло. Острый кончик упирается в уязвимую впадинку между ключицами. Больно. Страшно. Пальцы холодеют, холод спрутом расползается вверх по ладоням.

Чего Оскар хочет? Чего он, Том, хочет? Быть с Оскаром навсегда. Ничего не изменилось. Бей меня, оскорбляй меня, я всё равно люблю и хочу лишь тебя и с тобой. Надо ли это, любовь, что всё простит? А выбора нет. Или смерть, или смирение. По ощущениям осталась минута данного на раздумья времени. Минута... Он принял решение.

Ничего не сказав, Том круто развернулся и быстрым шагом пошёл вглубь квартиры. Оставшись в одиночестве, Шулейман выдохнул, закрыл глаза и упёрся затылком в дверь. Дело сделано. Осталось узнать, что Том выбрал. Постояв ещё немного, Оскар направился в спальню, поскольку если Том собирает чемодан, то может делать это только там, там его одежда. К переезду Тома в спальне появился расширенный шкаф, чтобы они оба могли хранить в нём одежду текущего пользования, в случае Тома – всю, так как одежды он имел немного. Там, в спальне, висела карта, чтобы Том мог отмечать, куда ему хочется съездить. Всё Оскар предусмотрел, всё подготовил к его переезду, кроме того, что в реальности ситуация сложится так, как не мог вообразить, что Том окажется настолько непримиримым и враждебно настроенным по отношению к Терри.

Будь один Грегори камнем преткновения, было бы просто. Оскар сразу же выгнал бы его. Ладно, не сразу, сначала бы помучил Тома, ему полезно знать, что не все его прихоти исполняются по щелчку, а то наглеет, а потом уволил и нанял какую-нибудь женщину средних лет, чтобы и Том не ревновал, и работала хорошо. Но не собирался идти на поводу и лишать Терри друга, тем более Грегори и так не останется с ними на долгие годы, пусть он будет, хотя бы пока сам не решит уйти. И совершенно точно не избавится от ребёнка.

Интересно, что же Том решил. Положа руку на сердце – Оскар не хотел, чтобы Том уходил. Он всегда хотел, чтобы Том был рядом, чтобы в любой момент иметь возможность прикоснуться к нему, обнять. Чтобы чувствовать его. Но терпения не хватало, и он больше не имеет права думать лишь о себе. Больше не хочет, внутренние приоритеты сместились. Его с Томом отношения с одной стороны, с другой стороны он и Терри, если не получается объединить, надо разделить и снова сочетать в балансе, как делал во время встреч с Томом.

В спальне Том сидел на пятках около кровати, положив руки на колени, только раскрытого чемодана перед ним не хватало для полноты картины.

- Я думал, ты собираешь вещи, - поделился Шулейман частью своих мыслей.

- Нет, - тихо.

Оскар больше понял ответ по отрицательному движению головы Тома, чем услышал. Подошёл ближе.

- Почему он? – спросил Том через пару минут, обернувшись, скользнув по Оскару взглядом. – Нет, я понял, почему ты его взял. Но неужели ты вправду хочешь, чтобы он, произошедший от меня человек, был твоим единственным наследником?

- Да, - подтвердил Шулейман и присел рядом с ним, сложив ноги по-турецки. – Это и с прагматической точки зрения здравый и удачный выбор. Терри воспитанный, умный, способный. У него нет моих сердечно-сосудистых рисков. Зубы, опять же, у него хорошие, конечно, по молочным зубам нельзя делать выводы, но и у тебя, и у всех твоих родственников с улыбкой полный порядок. Зубы не главное, их исправить относительно легко, в отличие от того же сердца, но приятно, когда они изначально здоровые и ровные. Шулейманы уже которое поколение со скрипом размножаются, живут не особо долго, завидным здоровьем до меня никто не отличался, мой прадедушка так вообще до сорока не дожил, тоже сердце. Не надо насиловать природу, она давно намекает, что мы нежизнеспособны, хоть умны и зарабатывать умеем, нам пора вымереть. Терри отличный выбор в качестве наследника. Я и раньше об этом подумывал: использовать твой материал, чтобы ребёнок был здоровее. Генетика у тебя шикарная.

- Воспитание, здоровье, зубы, ты что, лошадь выбираешь? – Том мотнул головой, нахмурился на Оскара.

- Ответственные люди всегда озабочиваются здоровьем потомства, проходят обследования, правят образ жизни, исследуют свою генетику, - отвечал Шулейман. – Я не выбирал Терри по соответствию критериям, но почему не признать и не порадоваться, что в нём всё это есть.

- Физически он, может, и здоровый, но у него моя генетика. Оскар, у меня серьёзное психическое расстройство, Кристина тоже психически больна, - Том смотрел Оскару в глаза, не понимая, как он может этого не понимать. – У него генетика не шикарная, а аховая. Лучше уж больное сердце, чем голова.

- Твоё расстройство приобретённое, - легко и уверенно парировал Оскар. – ДРИ не входит в список наследственных заболеваний, оно формируется исключительно прижизненно. По наследству могут передаваться некоторые психические качества, которые способствуют включению именно диссоциации как механизма защиты, она же не у всех проявляется даже в схожих обстоятельствах. Но чтобы на основе этих качеств сформировалось диссоциативное расстройство идентичности, нужны провокаторы, мощные травмирующие ситуации, от них я Терри уберегу, и я могу утверждать, что Терри по складу психики не похож на тебя, не знаю, как будет дальше, когда он будет взрослеть, но пока что так. Насколько я могу судить по имеющимся сведениям, психическим складом Терри больше пошёл в Кристину, она была спокойная, взвешенная, когда дело не касалось Джерри, немного протестная. Психическая болезнь Кристины тоже не генетически обусловленная, она приобрела её при жизни. Когда собирался забрать Терри, я изучил генеалогическое древо Кристины до пятого колена, никто в её роду не имел психических заболеваний, только у её бабушки была послеродовая депрессия с первым ребёнком, которую она при помощи специалистов успешно преодолела. Твою семью я и так знаю, неординарных личностей в твоём семейном древе достаточно, больных нет.

Том отвёл взгляд, промолчал о том, что сам недавно, в декабре, узнал. Не захотел говорить, поскольку фокус внимания полностью сместился бы на ребёнка. Сейчас они говорят о нём, но речь – о них, они себя выясняют.

- Что? – спросил Шулейман, заметив, что он отвернулся.

- Меня поражает твоя уверенность, - беззвучно вздохнув, прикрыв глаза, ответил Том. Не солгал, об этом он тоже думал. – Я так не умею... На твоём месте я бы побоялся.

- Я вообще не склонен бояться, - усмехнулся Оскар, подсел ближе, обнимая рукой за талию. – Не побоялся же взять к себе домой психически больного человека, на котором три доказанных убийства, - заглянул Тому в глаза с лукавыми смешинками во взгляде. – А тут всего лишь ребёнок, хороший ребёнок.

Том ответил ему усталой улыбкой, чувствуя потепление между ними, которого так не хватало. Которое так нужно... Страшно, что они в любой момент могут сорваться в вечный лёд, всё пока ещё так шатко. Шулейман пальцами взял его за щёки, приподнял лицо, коснулся губ лёгким, коротким поцелуем. Спросил:

- Ты сможешь?

- Я постараюсь, - на вздохе, с выдохом ответил Том.

- Нет, Том, - Оскар добавил в голос не грубой требовательности, но твёрдости. – Ты либо сможешь, либо нет. Подумай сейчас.

- Я постараюсь...

Том с новым, прерывистым вздохом прикрыл глаза и потянулся к Оскару, обнял, уткнулся кончиком носа ему в шею. До дрожи страшно, что не справится, что Оскар его прогонит... Не надо, прошу, что угодно, только не лишай меня тебя... Под опущенными веками расплываются слёзы, в груди волнуется всхлип. Шулейман слышал его предвосхищающее плач неровное дыхание, чувствовал мелкую дрожь в груди. Маленький, слабенький... родной мой, необходимый. Обнять бы его крепче и удержать, от слабости и страданий и рядом с собой.

На сколько его хватит? Том будет стараться, Оскар в этом не сомневался. Но проблема никуда не исчезнет, уйдёт глубже до поры до времени, Том просто будет терпеть, бороться с собой. Оскар никак не сможет избавить его от раздражителя. Значит, неминуемо последует новый взрыв. Вопрос лишь – когда? Но этот вопрос неважен абсолютно. Важно то, что они в тупике, и развитие событий в нём предугадывается легко. Оскар слишком хорошо знал Тома, слишком хорошо помнил то, его самое свежее «пытался принять, но не смог», которым был их брак. А до того другие примеры. Правда в том, что Том очень сильный, очень, но когда он пытается насиловать себя, то старания его обречены на провал и крах всего.

Как долго он сможет улыбаться Терри? Делать вид, что принял его, не приняв на самом деле? Как долго он сможет быть нормальным в условиях, которые его корёжат? Том уже всё и не единожды сказал – я так не могу, говорил он, эта ситуация меня убивает. Сейчас Том напуган, он постарается, но потом...

В отношениях и браке Оскар мутил стратегии, чтобы Тому было лучше, и чтобы удержать его, и капитально облажался. Понял свою ошибку, изменился, откатился назад, к более рабочей и приятной для себя модели отношений, но летом – опять намутил гениальный план «как будет лучше» и опять облажался. И что он делает сейчас? Снова мутит хитрую стратегию, как обойти проблему и оставить Тома при себе.

Оскар не мог назвать себя никудышным стратегом, ему дано строить выигрышные планы, принимать верные, удачные решения. Но с Томом что-то идёт не так, с ним ошибается раз за разом. Когда-то и с ним мог легко и играючи, первые пять лет знакомства. Потом в игру вступили чувства, и начал сдавать. Любовь делает тебя сильнее, но одновременно и подрывает силу. Чувства дают предвзятость, ожидание определённого результата, страх потерять. Это уже не сухой холодный расчёт, не игра на интерес. Уже не плевать, каким будет итог.

Как однажды, когда они ещё были детьми, сказал отец Эванеса, вальяжно раскуривая сигару: «Привязанность – это уязвимость». Он никогда никого не любил, ни первую жену, подарившую ему наследника, ни последующих двух жён и бесконечных любовниц. Разве что Эванеса любил, и то не факт, он же не стал мстить за смерть единственного сына, боясь потерять то, что ему оставили, хотя точно знал, чьих это рук дело. Не отомстил до сих пор, ни одного слова не передал, он жил и здравствовал, свершал дела, в треть силы, опасаясь развернуться, дабы не привлекать внимания. Оскар ему не мешал, этот человек не сделал ему ничего плохого, он и так отнял у него самое дорогое – ребёнка, поскольку Эванес пытался отнять самое дорогое у него – жизнь и Тома.

Если посмотреть глубже, подумать, то становится ясно, что для Тома не было выбора. Он слишком сильно хотел вернуться, слишком сильно не хотел уходить. Можно ли засчитывать его решение, принятое под тяжестью страха? Можно ли понадеяться, что этот план сработает? Хочется, но... Но это уже собственная предвзятость, ожидание определённого результата.

Шулейман отпустил Тома, отстранился, оставив ладонь на его плече. Не нужно считать до трёх и тем более до десяти, по-особенному дышать, готовясь, подводить к знаковой фразе. Отрывать пластырь, вгонять иглу, рубить голову нужно резко. Просто сделай это в тот момент, когда принял решение.

Уже во время разговора у входной двери в глубине души он понимал, как правильно поступить, но торговался с Томом, с судьбой. До этого тоже понимал, но малодушно уповал на время, которое всё наладит. Хватит. Кто-то из них должен быть сильным. Пусть в этот раз будет он.

- Уходи, - сказал Оскар.

Том отреагировал не сразу, не мог осмыслить смысл услышанного, не мог поверить. Сознание крутило буквы в поисках того, что бы они могли означать, что-то другое, безобидное.

- Что? – Том изломил брови. – Я не уйду. Я буду стараться, я же сказал. Нет, я не постараюсь – я смогу! – рука на сердце, в широко раскрытых глазах паника.

- Том, - Шулейман покачал головой. – Не надо насиловать себя и меня заодно, когда ты сорвёшься, ничего хорошего из этого не выйдет. Уходи. Так будет лучше. Мы не расстанемся, а останемся в отношениях и будем регулярно встречаться, но жить будем порознь.

Всем так будет лучше. Почти всем. Будет лучше Тому, Терри, даже Грегори. А ему, Оскару, нет. Ему физически больно отрывать от себя Тома, пускай не полностью, а всего лишь разъездом. Том ему нужен. Но он сплоховал и должен ответить и исправить.

- Нет, так не будет лучше, - Том мотнул головой, уходя в глухое, судорожное отрицание. – Я не уйду.

- Уйдёшь. Ты не можешь принять это решение, я понимаю почему. Его принял я.

- Нет, Оскар, нет! Я не уйду!

Том вскинул руки к голове, но не зажал уши. Уставился на Оскара больным, отчаянным, ошалелым взглядом.

- Я не уйду, - Том мотал, дёргал головой. – Я не уйду...

- Не заставляй меня выставлять тебя силой, я этого не хочу, - поднявшись на ноги, сказал Шулейман. - Собирай вещи.

Что, что это значит? Уже не отбиться от единственного смысла слов. Оскар не шутит. Не пугает. Оскар не шутит... Не шутит...

Шум в голове, треск стекла. Воздушные замки обрушились. Откуда грохот? Они же невесомые... Воздушные замки обратились тёмным, мрачным, тяжёлым камнем, оттуда шум, их падение в руины подняло волну промозглого холода сырой земли, в которой живёт смерть, и споры токсичной плесени. Очередной его розовый замок... В глазах боль, непонимание, неверие, ужас.

- Уходи, Том. Мы можем встретиться уже сегодня вечером, никакой трагедии.

- Нет, я не уйду... Не уйду... Я не уйду... - всё твердил Том, дёргая головой, в глазах стояли слёзы.

- Если я пожалею тебя сейчас, то пожалею потом, - Шулейман смягчил голос, коснулся его волос на макушке в успокаивающем, поддерживающем жесте, но и твёрдость принятого решения из его голоса никуда не исчезла.

- Я не уйду... Не уйду...

- Том, - строго, с намёком, что хватит.

- Оскар, прошу, не прогоняй меня! – Том перекатился вперёд, буквально встал перед Оскаром на колени, вцепившись ледяными пальцами в его джинсы. – Мне некуда пойти! Здесь мой дом, моя жизнь! Не гони меня!

Куда же он без Оскара? Как же? Там, за дверью этой квартиры, ничего нет, нет жизни. Там царство пустоты, темнота, холод, одиночество. Вакуум чёрной дыры, в которой погибнет. Сердце заходится, захлёбывается.

Так... Слова Тома насторожили Шулеймана, напрягли. Если он так сказал для большей драмы, то всё нормально, ему свойственно сгущать краски и на словах умирать сотни раз. Если же нет... Чутьё подсказывало, что нет, что Оскару совсем не нравилось.

- У тебя есть квартира, - напомнил Шулейман, взывая к разуму Тома. – Ты не останешься на улице, тебе есть, куда идти.

Том не слышал. За грохотом внутреннего обрушения не расслышать слова.

- Оскар, умоляю, не прогоняй меня!

Пальцы сорвались. Том упал вперёд, едва не лицом в пол, сломано скорчившись в три погибели, и расплакался. Оскар присел рядом, выпрямил его, держа за плечи, пытаясь перехватить взгляд.

- Ты всего лишь вернёшься в свою квартиру, мы не расстаёмся. Я тебя не прогоняю.

Том дёргался в его руках, бился, вился, заливаясь слезами. Шулейман случайно, вскользь коснулся его руки. Вот чёрт. У Тома руки ледяные, причём не только кисти, а выше локтя уже распространился холод. Наверняка и ноги такие же. Быстро тронув босую ступню Тома, Оскар убедился в верности своего предположения. Спазм пошёл, сильный. Очень плохо.

- Том? Том, ты слышишь меня? – Шулейман взял его лицо в ладони, силясь достучаться.

Взгляд у Тома мокрый, стеклянный, нездешний. Он всё повторял: «Не прогоняй меня, не уйду», твердил о том, что пропадёт. Не драматизирует, Оскар уже понял. У него самая настоящая истерика, даже, похоже, больше. Нервный срыв. Контакт с реальностью потерян.

Дело труба. Разговор, обращения, попытки переключить ни к чему не привели. Чертыхаясь мысленно и немного вслух, Шулейман расписался в бессилии и вызвал бригаду из психиатрической клиники. Одной рукой держа Тома, прижимая к себе, второй он набрал Грегори сообщение: «СРОЧНО иди к Терри! Не выпускай его из комнаты!». Терри не должен это видеть.

С приездом медиков Том окончательно сорвался. Кричал, вырывался, пытался убегать. В его голове ожил тот, прошлый, не случившийся раз, когда семья сдала его в клинику. В его голове это случилось, происходило сейчас. Два времени одновременно. Прошлое наслоилось на настоящее, смешалось. Мама, Оскар, доктора, белые халаты... Он не справился, он не смог, от него избавляются... Он плохой, он опасный, его нужно изолировать... Нет, он не опасный, это не он... Не надо, не отдавайте... Отчаянный крик из горла, рвущий лёгкие и голосовые связки.

Больно смотреть. Оскару хотелось зажмурить глаза, заткнуть уши. Выйти из комнаты, чтобы не видеть, устраниться от невыносимой сцены. Но не позволил себе слабину – это его ошибка, его ответственность, его Том – помог скрутить Тома. Ему на месте вкатили ударное успокоительное, погрузили в машину. Шулейман с ним не поехал, нет смысла ехать. После препарата, которым укололи Тома, Оскар его хорошо знал, Том нескоро придёт в себя. Никакой опасности, насколько вообще может быть безопасным мощный психиатрический препарат, последнее поколение. Выключает он быстро и качественно, сам видел, Том на глазах обмяк. Да и сам когда-то уже колол его Тому, но более лёгкую версию, производную. Так гуманнее, чем оставить человека с выключенными эмоциями, но при способности мыслить, раз за прокручивать в голове произошедшее. Человек просыпается, и всяко проще, с ядерной ситуацией уже разделяет промежуток времени, и во время сна препарат также способствует восстановлению психики.

Шулейман проводил взглядом удаляющуюся медицинскую карету. Поднялся обратно в квартиру и, сев на первую подходящую поверхность, склонился, закрыл ладонями лицо. Браво, Оскар, браво, гениальный план, гениальное исполнение. Поаплодируй себе и никогда, никогда впредь не мути с Томом теневые схемы. Лучше перенаправь потенциал в бизнес, там хотя бы, если что пойдёт не так, только деньги потеряешь, их у тебя много. А Том один. Том на целом свете один. Другого нет.

Том решит, что Оскар его предал, к гадалке не ходи. Том может добровольно сдаться лечиться. Может попросить отвезти его в клинику. Но – его нельзя сдавать на лечение. Это аксиома. Но разве мог поступить иначе? Мог. Мог как всегда не отдать Тома другим, не делить полномочия и лечить его самостоятельно, устраняя лишь симптомы. Мог обнять его, расцеловать, приговаривая: «Родной мой, любимый», и сделать всё, как он хочет – пожалеть, чтобы потом пожалеть. Много чего мог. Но поступил единственно правильным образом. Наконец-то.

Что ж, не в первый раз начинать сначала, приручать дикого зверька к своим рукам, чтобы поверил и доверился. Переживёт, выдюжит. А что в груди болит – не сердце, глубже – это ничего. Это пройдёт.

Правильные, улучшенные отношения, говорил он и, главное, верил. Самому не смешно? А каков у них итог? Себя довёл до состояния перманентного стресса и страха. А Том отъехал в клинику. Если бы не уехал он, следующим этапом он, Оскар, сам отправился бы в клинику.

Самому ни капли не смешно.

Хочется плакать. Тупо заплакать. Потому что это адов пиздец. Их состав сошёл с рельсов и на бешеной скорости несётся в ад, и его уже не остановить. Хотя почему не остановить – уже остановился, слетел в пропасть, а на дне её потушенный ад. Потушенный, поскольку отъезд Тома в психиатрическую клинику не самый худший из раскладов. Хочется плакать, но глаза сухие, только под закрытыми веками жжёт.

Блять. Глухое, сухое, царапающее. В горле. Не вслух. Оскар обтёр ладонью лицо и поднял голову, нащупал в кармане сигареты. Щёлкнул зажигалкой, затянулся, глядя перед собой через лёгкий прищур и разводы дыма.

В кармане коротко завибрировал телефон, извещая о входящем сообщение. Оскар открыл – от Грегори: «Терри просит тебя». Текстовые сообщения всего лишь сухие символы, они не передают интонаций, но прямо-таки слышал растерянное волнение в голосе домработника.

Докурив одну, Шулейман затушил окурок об пол и поднялся на ноги. Полно страдать. Том не единственная его ответственность. Оскар пошёл в детскую. Едва он вошёл, Терри вскинул глаза – большие, с дрожью переживаний во внимательном взгляде. Детская интуиция сродни животной – дети всё чувствуют, даже на расстоянии, как выяснилось. Терри почувствовал беду, грозу в домашней атмосфере, потому и не удержался, забеспокоился, начал просить увидеть Оскара.

- Терри, ты чего-то хотел? – мягко спросил Шулейман, улыбнувшись мальчику.

Прожив первую эмоцию, Терри потупился, отягощённый чувством вины, что повёл себя так, внимания потребовал. И объяснить не может, и так нужно было.

- Прости... - выговорил тоненьким голосом.

Оскар подошёл ближе, опустился перед ним на корточки, взял за плечи, тронул за подбородок, побуждая поднять глаза.

- Мне не за что тебя прощать, - искренне, убедительно сказал Шулейман и шире улыбнулся Терри. – Малыш, ты чего?

Мальчик поднял к нему дрожащий, неуверенный взгляд:

- Прости, что я... Всё ведь хорошо?

Перескочил, распахнул глаза, смотрел внимательно, озёрами бескрайней надежды.

- Всё хорошо, - заверил Оскар. – Даже больше, - он заговорщически улыбнулся. – У меня к тебе предложение – пойдём гулять?

С переездом Тома они с Терри практически перестали выбираться на улицу, не получалось, за что Шулейман был собой недоволен. Ребёнку нужен свежий воздух и движение. Квартира, конечно, огромная, хоть обегайся, и крыша есть, чтобы воздухом дышать, но это не то.

Терри засветился, подскочил в радостной взбудораженности, начал готовить всё необходимое к прогулке. Но остановился, вернулся к Оскару с серьёзным выражением на личике:

- Надо голову помыть. Несвежие, - указал пальцем на волосы.

- Прямо сейчас? – удивлённо усмехнулся Оскар и затем кивнул. – Ладно, ты иди, наводи чистоту, а я подожду тебя здесь.

С уходом Терри улыбка сошла с лица Шулеймана, он сел на низкую кровать, вздохнул, измученно опустил голову, поставив локти на широко расставленные колени. Грегори наблюдал за начальником и подошёл ближе, спросил серьёзно и участливо:

- Что случилось?

Ни он, ни Терри ничего не видели и не слышали, но кричащее, восклицательное сообщение с капсом говорило о беде. Оскар посмотрел на домработника и, отвернувшись обратно, сцепив пальцы, ответил:

- Том в больнице, я его отправил.

- В...?

- В, - подтвердил Шулейман.

- Расскажешь? – Грегори присел рядом.

- Нет.

- Почему? Я не психолог, но у меня есть уши и язык, я тоже могу выслушать, - Грегори положил ладонь Оскару на плечо.

Шулейман снял его руку и убрал от себя:

- Грегори, я очень хорошо к тебе отношусь, но мы не друзья, - интонационно выделил последнюю часть, внушительно посмотрев в глаза парню. – Я мог бы поделиться с тобой своими случайными потрахушками, но я не стану обсуждать с тобой наши с Томом отношения. Понятно?

- Понятно, - Грегори опустил взгляд. – Прощу прощения, я только хотел помочь.

- Ты уже помог – побыл с Терри. Не нужно делать больше, чем от тебя требуется, я не оценю.

Терри вернулся через десять минут, потряхивая уже высушенными блестящими кудрями. Подошёл к комоду, чтобы переодеться для улицы. Грегори уже покинул детскую, Шулейман тоже встал, чтобы выйти из комнаты, пока мальчик переодевается. Терри обернулся:

- Останься. Мы же оба мальчики.

Разницу между мальчиками и девочками Терри понимал ещё не в полной мере, но уже уяснил, что оголяться перед девочками неприлично. А перед мальчиками-мужчинами можно не стесняться. Если это близкий тебе человек, это важно. Перед чужими нельзя.

- Точно, оба мальчики, - усмехнулся Оскар и сел обратно на кровать.

Перед выходом он поправил куртку Терри, застегнул верхнюю пуговицу на воротнике и, забрав ключи, открыл дверь. Отъехали подальше от центра, чтобы спокойно погулять. Шулейман отстегнул ремни детского кресла и выпустил мальчика из машины, на свободу, сопровождая. Терри разглядывал каждую птицу, которая попадалась ему на глаза, бегал по дорожкам и по земле – ребёнок же маленький ещё, хоть и очень разумный.

Насладившись парком, Терри подошёл к Оскару:

- А мы можем поехать к морю?

- К которому? – Шулейман улыбнулся ему. – К далёкому или тому, которое здесь?

- Которое здесь.

- Конечно. Пойдём, - Оскар тронул мальчика за лопатки, задавая направление к припаркованному красно-оранжевому автомобилю.

Море спокойное, практически полный штиль и людей на пляже всего-ничего, не та пора года, когда народ стягивается к воде. Сунув руки в карманы джинсов, Оскар брёл за Терри, который вертел головой, осторожно, чтобы не сильно запачкаться, копал мыском ботинка песок, вглядывался в горизонт и в другую сторону, в ближние к пляжу дома. Шулейман тоже повернулся к зданиям, прищурив правый глаз. В том доме позади жил Том, точно, там его квартира. Случайно привёз их именно на этот пляж. На пляж, где увидел, как Том без трусов встаёт с какого-то левого парня...

Присев на корточки, Терри подобрал ракушку, бережно очистил от песка и понёс Оскару показывать. Следующим, что он нашёл, был осколок зелёного стекла. Убедившись, что края не острые, обточенные водой, Терри взял осколок в руку и посмотрел через него на разгорающиеся огни переходящего к вечеру города.

- Изумрудный город... А Ницца лазурный город, - Терри улыбнулся, обернулся к Оскару.

- Верно. Ницца стоит на Лазурном берегу и является его жемчужиной.

Домой вернулись к семи, как раз к ужину. Игры, обсуждение того, что Терри сегодня узнал – у него ни дня не проходило без открытий и обогащения знаниями – совместный просмотр кино. Семейный фильм ужасов – странный жанр. Но Терри питал интерес к пугающим фильмам, а Оскар выдвинул условие – только со мной можно смотреть, и тщательно отбирал, что мальчику посмотреть можно, а что во избежание проблем не следует.

Терри задал закономерный вопрос:

- А где Том?

Правильно, не мог не заметить отсутствия Тома за ужином. Что ответить? Том дома, но поужинал раньше/будет ужинать позже? Размеры и запутанность квартиры таковы, что при отсутствии желания или стечении обстоятельств можно и полгода, и дольше не встречаться. Том ушёл? Ушёл и скоро вернётся? Ушёл и не вернётся? Самому бы знать...

Дети не заслуживают того, чтобы им лгали, считал Оскар. Исключение – если правда гарантированно причинит боль и вред. Это не тот случай.

- Том уехал, - честно ответил Шулейман, не вдаваясь в подробности.

- Почему?

Снова дилемма, скоротечная.

- Из-за тебя, - сказал Оскар.

Брови Терри поднялись, в глазах удивление и наливающаяся грусть понимания.

- Но это «из-за тебя» - не твоя вина, - внушением добавил Шулейман, пристально глядя мальчику в глаза. – Дело в Томе, он не любит детей, так бывает, и он не готов к тому, что мы с ним теперь не только вдвоём. Возможно, дело в возрасте. Том младше меня, в двадцать восемь лет я тоже был не готов к детям и совершал бы больше ошибок.

- А если бы меня не было? – вкрадчиво проговорил Терри.

- Не будь тебя, мне было бы хуже. Я рад, что ты у меня есть, - Оскар улыбнулся ему, приподняв уголки губ, погладил по волосам.

Слукавил, если бы Терри не появился в его жизни, хуже ему не было бы, было бы по-другому, невозможно знать, что тебе чего-то не хватает, если ты этого никогда не имел. Но это хорошее приукрашивание, поддерживающее.

- Терри, ты не виноват, - Шулейман не был уверен, что не посеял в мальчике зерно сомнения, и повторил главные слова, объяснял полнее. – Это мои с Томом проблемы, наши с ним разборки. Дети никогда не виноваты в том, что происходит между взрослыми, даже если каким-то образом послужили причиной разногласий. Понимаешь? Терри, пожалуйста, не вздумай винить себя за то, что сделал что-то не так, ты ничего не сделал, и тем более не вини за то, что ты есть.

В глазах Терри понимание, он покивал, соглашаясь со всем, что сказал Оскар. Подсел ближе, обвил руками руку Оскара, прижавшись боком, и прислонил голову к его плечу.

- Так-то лучше, - Шулейман широко улыбнулся и, высвободив руку из плена, обнял Терри, взяв под крыло. – У тебя больше нет вопросов? Или есть?

- Есть. Что это такое, - мальчик указал пальцем в телевизор, - я пропустил.

Посмеявшись с детской непосредственности, которая прекрасна, Оскар взялся объяснять, что происходит на экране. Потому и только вместе фильмы ужасов – чтобы иметь возможность объяснять и служить работающей на опережение защитой от появления возможных страхов. И чтобы Терри чувствовал, что не один и нет причин бояться всяких там пугающих вещей, в одиночестве всегда страшнее.

Не дождавшись окончания фильма, Терри заснул уютным калачиком, лёжа головой у Оскара на бедре. Потеряв интерес к кино, Шулейман смотрел на спящего мальчика, невесомо, едва касаясь, кончиками пальцев гладил по шелковистым кудрям. Выработавшийся с Томом рефлекс, волосы такие же вьющиеся, гладкие, мягкие, приятно ласкающие осязающие нервные окончания, только цвета редкого скандинавского. Только уже не Том, не любовник и любимый, а маленький ребёнок, мальчик, очень похожий на того, кого так гладил много-много раз. Из двоих у него остался один – мальчик с глазами самого любимого человека. Мальчик, нужный не потому, что настолько похож, а потому что. Это не объяснить. Это лишь чувствовать. Впрочем, как и ту, другую любовь, к Тому. Только эта любовь ещё глубже, её вообще никак и ничем не измерить, поскольку ребёнок ничего не даёт, слишком маленький для взаимного обмена. Он просто есть, и ты его просто любишь, и это, похоже, навсегда, это в самом твоём существе.

В груди смешение тоски и горечи с щемящими теплом и нежностью. Уже скучал по Тому, его не хватало. Оскар не хотел его потерять, не хотел, чтобы так вышло, но что уж теперь. Остаётся ждать, когда поедет к Тому, поймёт, на каком они свете и с какого места придётся начинать. Как бы там ни было, нельзя расклеиваться, он должен думать о Терри. Когда ты берёшь ответственность за ребёнка, неважно, своего ли привёл в мир или взял чужого, ты больше не имеешь права выпадать из жизни по любой из причин, не имеешь права взять тайм-аут на пострадашки. Потому что жизнь маленького человека не ставится на паузу, ты ему нужен всегда, а не только когда ты в ресурсе и хорошем настроении. Соберись, найди силы и делай. Иначе никак.

Ты можешь разваливаться, выть от каких-то своих личных проблем, но ты обязан оставаться для ребёнка опорой и поддержкой. И это навсегда. Ему может быть уже тридцать, сорок лет, но ты всё равно останешься для него более взрослым, тем, кто вырастил и к кому он обратится за помощью. Ребёнок может в любой момент показать и рассказать что угодно, а ты – нет. Ты не можешь спиваться у него на глазах, потому что уже не вывозишь, и тайком тоже. Не можешь жаловаться ребёнку на проблемы в отношениях со своим партнёром, поскольку здорово, правильно, когда вы друзья, но друзья – иного толка. Ребёнок не должен слушать то, что ему по возрасту не полагается; не должен оказываться вынужденным быть взрослым, поскольку по-настоящему взрослый не исполняет свою роль, и утешать, спасать. Либо ты можешь, либо ты очень зря взял на себя ответственность за целую человеческую жизнь, всецело от тебя зависящую. Быть родителем – это самая сложная и ответственная работа, которая никогда не заканчивается.

Семья – это навсегда. Непонятно, откуда взял эти основополагающие понятия, которые не только в сознании, стоят на правилах здорово функционирующей семьи, а глубже, у самого-то такой семьи не было. Сам маме был не нужен, а для папы всегда был недостаточно хорош, разочарование, получающее соответствующие комментарии и ноль понимания. Именно оттуда понятия, убеждения и устремления – что у самого этого не было, не было чувства, что он в мире не один и может на кого-то кроме себя положиться. Не компенсация собственных травм, Оскар сознавал, что такое поведение тоже нездорово и может нанести вред, чего ему не хватало, может не подойти Терри, и тщательно следил, чтобы не съезжать в перенос. Да и не мог сказать, чего ему не хватало, помня и понимая всё, что натворили его родители, он всё-таки считал, что детство его было нормальным, не идеальным, но и не несчастным, и не хотел бы ничего изменить.

Оскар не ждал, что всё сложится безукоризненно счастливо, как в рекламе, он не мечтатель, а реалист. Но в глубине души очень хотел семью, дружную, любящую, счастливую. С Томом и Терри, раз уж звёзды сложились так, что взял себе этого мальчика, а Том к нему вернулся. Самая лучшая семья, более родная, чем та, которую планировал строить в браке, с ребёнком, которого нужно завести. Но эта семья, похоже, несбыточна, красивая утопичная фантазия, которую хранит на дне сердца.

На коленях спало счастье, отчего и тепло на сердце, и горестно, поскольку сейчас остался только он, мальчик, для которого вместо папы и мамы. Которому обязан отдать предпочтение и не может не предпочесть, если встанет выбор между ним и Томом. Между двумя половинками собственного сердца, страдающего от нехватки и того, что не получилось. Дальше будет опять сложно, а сегодня... Сегодня надо не думать о том, что будет завтра.

Прошли титры, начался следующий фильм. Шулейман легонько потряс Терри за плечо:

- Пойдём спать, - сказал, когда мальчик приоткрыл сонные глазки, - спать лучше в кровати.

Аккуратно подняв Терри с себя, посадив, Оскар встал и предложил:

- Отнести тебя?

Знал, что Терри сам не попросит, не хочет утруждать. А сам – сам хотел отнести. Медля с ответом – не проснулся полностью, Терри потёр кулачком глаз, зевнул. Условность соблюдена – спросил, дал Терри возможность отказаться, чего он не сделал, потому Шулейман исполнил своё желание, поднял мальчика на руки, бережно прижав к себе, отнёс в ванную комнату, которая прилегает к детской, и поставил на пол у раковины. Терри встал на табуретку и намочил зубную щётку, выдавил на неё пасту, потом умыл лицо.

В спальне мальчик переоделся в пижаму, лёг в кровать, укрылся по рёбра, положив руки на одеяло. Шулейман сел на стул около кровати и достал телефон, открыл в приложении последнюю историю, которую читал Терри на ночь, и включил «режим чтения», приглушивший экран в мягкие жёлтые тона, чтобы глаза меньше уставали в полумраке.

- Оскар, а можно вместо чтения ты расскажешь? – спросил Терри, взбодрившийся после водных процедур.

- Что тебе рассказать? – подняв взгляд от экрана, Шулейман улыбнулся ему.

- А как вы с Томом познакомились?

В больших, внимательных детских глазах чистое, ничем не обременённое любопытство. Оскар приглушённо усмехнулся и ответил:

- О, это случилось давно, десять с половиной лет назад.

- Десять с половиной? – мальчик удивлённо округлил глаза. – Ого, вправду много.

- Да, мне тогда было двадцать четыре года, а Тому семнадцать, вскоре восемнадцать исполнилось. Мы познакомились в больнице.

- Чем ты болел? – глаза ещё больше, выгнутые брови выше.

- Ничем. Я лечил. Я же говорил, что по образованию психиатр, и в моей жизни был недолгий период, когда я работал по специальности, как раз тот период. Я был доктором, а Том моим пациентом, первым и единственным. Потом, когда пришло время его выписки, оказалось, что идти Тому некуда, у него не было ни дома, ни денег, ни работы и возможности работать. Я предложил ему обмен – жить у меня на полном обеспечении, а взамен работать домработником. Том согласился, так мы начали жить вместе, это был первый этап наших отношений, в конце которого мы расстались почти на год, а снова встретились, когда Том позвонил мне из Финляндии и попросил его забрать. Я забрал, послал за ним самолёт, больше Том на меня не работал, но мы снова жили вместе, вдвоём полетели на отдых...

Шулейман вкратце изложил их с Томом историю. Терри внимательно слушал и в конце задал вопрос:

- Грегори ты тоже любишь? Или полюбишь? Он тоже твой домработник.

- Нет, - Оскар покачал головой, - Грегори я не люблю и не полюблю, я к нему хорошо отношусь.

От разговоров перешли к чтению, когда у Терри иссякли вопросы. Но в историю он погрузился не полностью, держало на поверхности то, что волновало его с того момента, когда увидел Тома в первый раз, о чём молчал, думая, что не прав. Терри лежал серьёзный и наконец решился озвучить то, что никак не мог понять:

- Оскар, я был знаком с Томом раньше. Он один раз приходил, когда я жил с мамой, но он меня не узнал, и имя другое... - Терри опустил глаза, свёл брови. – Наверное, я ошибся. Но я помню, - поднял к Оскару взгляд, растерянный и одновременно твёрдый в своей ни в чём не уверенной уверенности. - Том был такой же, только волосы белые, почти как у меня, но немного другого оттенка, и он сказал, что его зовут Джерри, поэтому я сначала поздоровался этим именем, я точно запомнил, потому что тогда меня тоже так звали. Но он Том и брюнет... но такой же. Я много думаю об этом... - мальчик опускал, ронял и снова поднимал взгляд к лицу Оскара. - Я не понимаю, то был Том, или они два разных, очень похожих человека?

Терри, малыш Терри, чего же ты молчал о том, что тебя тревожит? Весь в папу. Такая ситуация и для взрослого тяжела, это же практически готовый сюжет для триллера – ты знакомишься с человеком, а спустя время снова встречаешь его, но он тебя не помнит и зовётся другим именем, и ты не понимаешь, что происходит, где правда, где ложь, и сходишь с ума в сомнениях в собственном разуме.

Как развеять непонимание Терри? Использовать старую добрую версию с близнецами? Подтвердить, что Том и Джерри разные, не знакомые друг с другом, но очень похожие люди, так же реально бывает, сколько в мире живёт двойников, не связанных кровью. Сослаться на странное чувство юмора Тома, мол, Джерри – это был он? Ни к чему придумывать ухищрения. Будет Том жить с ними или нет, но он останется в жизни Оскара, самое время Терри узнать о нём правду.

- То был Том, - сказал Шулейман, - но не совсем.

- Как это? – удивился Терри.

- Помнишь, я рассказывал, что есть болезни, когда страдает не тело, а разум, психика? У Тома такая болезнь. У него диссоциативное расстройство идентичности, раздвоение личности.

Терри хлопал ресницами.

Разумеется. Тут взрослые, не связанные с медициной, не разумеют, что есть диссоциативное расстройство идентичности, мыслят мифами, которыми окутано каждое психиатрическое заболевание, а он выдал термин и ждёт понимания от пятилетнего ребёнка. Оскар задумчиво почесал висок и объяснил проще, на примерах:

- Смотри, каждый человек – это личность. Я Оскар – это моя личность. Ты ещё маленький, твоя личность формируется, но уже сейчас есть то, что отличает тебя от других. Ты – это твоя личность. В норме у человека одна личность, в ней могут присутствовать разные идентичности, но они интегрированы в одну... - кажется, слишком сложно.

- Это как с одними людьми быть милым, а с другими строгим и деловым? – вставил слово Терри, показывая понимание.

- Да, верно, - кивнув, подтвердил Шулейман. – Так, как я сказал, в норме. Но бывает, что в одном человеке живут несколько личностей – истинная и альтернативные, психика переключается между ними, и они по очереди контролируют тело.

- Я не совсем понимаю... - проговорил Терри.

Оскар быстро сориентировался, нашёл способ объяснить понятнее:

- Помнишь, мы смотрели фильм, в котором мужчине поставили диагноз диссоциативное расстройство идентичности, а потом оказалось, что он не болен, а в него вселилось древнее зло?

Терри кивнул.

- Так и в реальности, - продолжил Оскар, - но без мистики, чистая психиатрия. Это и есть диссоциативное расстройство идентичности.

- А, кажется, я понимаю. Человек как бы перещёлкивается, сейчас он, например, Эштон, а потом Жозефина. Или так не бывает?

- Бывает. Альтер-личности могут быть разного возраста, национальности, пола, способностей и даже физических показателей. Ты уловил суть, молодец, это сложная тема, - похвалил Шулейман.

- А вторая личность Тома... Джерри?

- Да. Они ровесники, до четырнадцати лет у них общие воспоминания, в отличие от большинства задокументированных случаев диссоциативного расстройства личности Том и Джерри различаются лишь личностными качествами, но кардинально, и стиль у них очень разный. Джерри и был тем «Томом-блондином», с которым ты сначала познакомился.

- Мама говорила, что они с Джерри одноклассники.

Этот факт не вписывался в новую психиатрическую картину. Как можно учиться с тем, кого нет или кто есть ненадолго?

- Так и было, - ответил Шулейман. – Джерри учился в одной школе и одном классе с твоей мамой, но недолго, меньше полугода. Тогда ещё никто не знал, что он не истинная личность, а где-то там внутри спит Том.

- А Том тоже знает маму?

- Поверхностно, лично Том видел Кристину всего два раза в жизни.

Терри немного перелёг, подложил руку под голову и любознательно спросил:

- Том и Джерри друзья?

- Можно сказать и так. Они как братья, Джерри старший, Том младший. Джерри защищает Тома, помогает ему, когда он не справляется с чем-то в жизни.

- Звучит классно, - Терри улыбнулся. – Наверное, здорово иметь друга, который всегда с тобой.

- Нет, Терри, не классно и не здорово, - серьёзно сказал Оскар. – С диссоциативным расстройством идентичности можно благополучно жить, но это всё равно болезнь и желать её не нужно. Том прошёл долгий, полный страданий путь, прежде чем принять своё расстройство и научиться с ним жить. Альтер-личность помогает, может устраивать жизнь носителя, но плата за это – потерянное время, больной теряет целые периоды жизни, которые могут длиться от нескольких часов до нескольких лет. Представь, что ты лёг спать, а проснулся через год, и всё это время твоё тело жило, что-то делало, что, возможно, тебе не по нраву, а ты не помнишь этого промежутка и от других узнаёшь, что происходило. У Тома не было юности, поскольку с четырнадцати до почти восемнадцати лет жил Джерри. Том потерял три года с девятнадцати до двадцати двух лет, за это время Джерри построил карьеру, стал знаменитым. Весь мир его знал, а Тома – нет, о Томе не знал никто, и получилось, что он жил в мире, в котором его место заняла его же альтер-личность, и ему пришлось вписываться в жизнь Джерри, которая Тому не нравилась и не подходила.

Важно чётко объяснить, чтобы у Терри не осталось иллюзий. Поскольку действительно присутствует вероятность, что у него имеется наследственная предрасположенность к диссоционированию, и при желании Терри сможет легче других вычленить из себя альтер. Или не альтер-личность, а создать тульпу, модную нынче дрянь, которая приводила Шулеймана в непонимание и ужас от людской тупости.

Терри пристыженно потупил взгляд, свёл брови в неприятной озадаченности, переосмыслении.

- Да, это не здорово. Я бы не хотел, чтобы кто-то жил вместо меня, - он посмотрел на Оскара. – Я сам хочу играть, учиться и быть с тобой и другими людьми.

- Ты и будешь сам, - Шулейман улыбнулся мальчику и погладил по волосам. – Ты всё-всё сможешь сам, а я буду тебе помогать.

Терри тоже улыбнулся, склонил голову немного набок, светясь с подушки нежным солнечным зайчиком в окружении солнечных брызг, которыми выглядели размётанные светлые локоны.

- Я видел фильм «Сплит», он об этом, о дисати...

- Диссоциативном расстройстве идентичности, - подсказал Оскар.

- Да, - Терри кивнул. – Надо будет посмотреть, чтобы я смог понять Тома.

- Разбираться в расстройстве лучше не по художественным произведениям, а по специализированной литературе, - Шулейман вновь, только губами улыбнулся. – Но она очень сложная, адаптированных для детей психиатрических трудов нет.

- А я читал, - с нотой гордости сообщил Терри, - книги пока нет, но всякие психиатрические статьи.

- Терри, ты не перестаёшь меня поражать, - под впечатлением отозвался Шулейман.

- После того, как ты рассказал, что мама болеет головой, я начал читать. Но там много длинных слов, с ними у меня сложности, не могу с первого раза прочесть...

- Давай будем вместе читать? – предложил Оскар. – Ты найди, что тебе интересно, а я всё объясню.

- Здорово, - Терри просиял. – Ты же учился и работал, ты всё-всё знаешь и научишь меня.

За разговорами пролетело время, мальчик снова почувствовал сонливость, глазки слипались. Подведя итог, что пора ложиться, Оскар пожелал ему спокойной ночи, поправил одеяло и направился к двери. Терри подскочил, отодвинув одеяло, и взволнованно, с непонятной интонацией позвал:

- Оскар? Ты ведь не уйдёшь? – добавил, когда взрослый остановился и обернулся.

Шулейман усмехнулся:

- Сейчас я уйду. Я сплю в другой спальне, ты же знаешь.

Терри ничего не говорил, но не укладывался обратно, смотрел как-то муторно, болезненно, перебирая пальчиками край одеяла. Вздохнув, Оскар вернулся к кровати, сел на край и накрыл ладонью маленькие мальчишеские руки:

- Терри, что тебя беспокоит?

Мальчик опустил глаза, негромко ответил:

- Я боюсь, что однажды ты исчезнешь. Как мама... Ты не бросишь меня?

Терри вскинул взгляд – полный слёз, ломкий в отблесках прикроватного ночника.

Это самый страшный, стылый, сковывающий тело страх – потерять дорогого человека, который и за папу, и за маму, и целый мир в себе вмещает. Страх, что он уйдёт, ничего не сказав, и больше никогда не вернётся, а ты будешь ждать, ждать, ждать, всё больше забывая черты его лица, голос, любовь прикосновений заботливых рук. Это и обезьяны, они очень страшные.

- Я не брошу тебя, - сказал Оскар, - не исчезну и не уйду.

- Обещаешь? – Терри вскинул, изломил брови.

- Клянусь, - серьёзно ответил Шулейман и затем хитро улыбнулся, прищурив глаза. – Ты ещё будешь хотеть, чтобы я отстал, а я никуда не уйду, лет в семнадцать будешь говорить: «Оскар, у меня своя жизнь!», а я всё равно буду рядом.

Терри улыбнулся, отпуская навалившуюся неподъёмным грузом тревогу, стёр пролившуюся слезинку и переполз ближе к Оскару, встал на колени, обнял его крепко, тычась носом под ухо.

- Я никогда не захочу, чтобы тебя не было рядом, - выдохнул искреннее.

Шулейман не стал его переубеждать, успеется ещё, придёт время сепарации. Обнял Терри в ответ, легко поглаживая по лопаткам.

- Пожалуйста, никогда не уходи, - добавил Терри. – Я тебя люблю.

Оскар знал, что Терри его любит, но вслух он это сказал впервые. Такая откровенность, сжимающие сердце чувства, которые не познать при других обстоятельствах, нежность на грани боли. Кто бы мог подумать, что он, Оскар Шулейман, мажор и раздолбай, любящий коньяк и никого, гроза Франции и всея Европы, станет ответственным, заботливым отцом, что будет нуждаться в том, чтобы им быть... Но он такой – каким никогда себя не считал и каким его до сих пор никто не знает, мир мыслит старыми образами. Отец – в биении сердца, меняя всё. Непонятно в какой момент начал отожествлять себя с данным понятием, мысленно называть себя отцом, а не просто опекуном. Возможно, на днях. И это личностно важная роль – быть отцом, полноту чего не познать, не объять, пока им не станешь, пока не узнаешь, каково держать в руках маленького уязвимого человечка, вести его по жизни и помогать расти. Когда качал Терри на руках, играл с ним, читал на ночь, сердце и сжималось, и пело, становилось намного больше, росло, чтобы дать всю любовь.

Шулейман сильнее, обеими руками обнял мальчика и сказал:

- Я тоже тебя люблю, и я никуда не уйду. Единственный вариант, при котором я могу тебя отдать – если твоя мама полностью поправится, и ты захочешь жить с ней.

Терри немного отстранился, заглянул ему в глаза:

- А если мама поправится, мы можем жить вместе, ты, мама и я? Не обязательно же любить друг друга, чтобы вместе жить?

- Я тоже об этом думал, - Оскар слегка кивнул. – Пожалуй, если Кристина не будет против, так и поступим: будем жить втроём. Или вчетвером.

Вот Том обрадуется... Но об этом пока очень рано думать, нет никаких намёков на возвращение Кристины из «астрала».

Удостоверившись, что Терри успокоился, а значит, готов к ночному отдыху, Шулейман во второй раз собрался на выход и, прежде чем приглушить до минимума ночник – полностью его Терри сам выключал – и повторить пожелание доброй ночи, напомнил:

- Ты знаешь, что делать, если станет не по себе?

Терри уверенно кивнул:

- Позвонить тебе.

Такое условие, что Терри, если испугается или почувствует себя неуютно среди ночи, должен не приходить, а позвонить, и он сам придёт, Оскар придумал и внедрил, чтобы мальчик ненароком не вошёл не вовремя и не увидел то, что детским глазам и психике не полагается. О том же условие – всегда стучать и спрашивать разрешения войти, которое и Шулейман и со своей стороны выполнял, но по другим причинам.

Раздеваясь в своей спальне, Оскар вспомнил, что забыл почистить зубы, вздохнул и пошёл в ванную. У кровати его встретил печальной пушистой кучей Малыш.

- Иди отсюда, - сев на кровати, Шулейман пытался ногой спихнуть пса в сторону двери. – Твоего хозяина здесь нет, когда вернётся, неизвестно. Со мной ты спать не будешь.

Хоть бы хны ему, печальная животина не сдвинулась ни на сантиметр и головы не подняла. Не добившись результата ни внушением, ни физическим воздействием, Оскар раздражённо выдохнул, встал и, подняв пса, потащил прочь из комнаты.

- Твою ж мать, кем бы она ни была! – выругался вслух от того, что спина загибалась.

Сам весил больше и мог поднять больший вес, но одно дело тягать железо, специально под то заточенное, и совершенно другое – живой вес, ничуть не помогающий, висящий в руках мёртвым грузом.

- Надо тебя меньше кормить, разожрался, чудовище пушистое.

Пришлось сгрузить пса в коридоре недалеко от спальни. Оказавшись на полу, он поднялся и посеменил обратно, Оскар застал его на том же месте в виде коврика.

Пораздумав, что делать с внезапной проблемой и как будет спать в холодной постели, в которой очень быстро снова привык быть не один, Шулейман смилостивился:

- Ладно, спи со мной в порядке исключения.

Как по команде Малыш поднялся и запрыгнул на кровать, занял свободную половину. И кто сказал, что эта псина тупая? Всё он понимает.

- Предупреждаю, - говорил Шулейман, устраиваясь ко сну, - если ты обмочишься, будешь пускать слюни или газы, я тебя живодёрам отдам, слово даю.

За ночь пушистое чудовище сжевало подушку. Но то была подушка Тома, так что ладно, пусть живёт.