Сочетай

Но на землю опустится ночь

И укроет под одним пледом.

Мы мечтали воспитывать дочь,

Но ты забыла об этом.

Sidorov, Доктор©

Том уже две минуты крутил в руках белый пластиковый флакончик с лекарством, разглядывая этикетку, где всё написано мелким шрифтом, кроме названия. Чтобы дать ему лекарство, Шулейман постарался, потратил не один час – дозвонился до ведущего психиатра страны и устроил видеоконференцию, затем, для большей уверенности в правильности рекомендаций, поговорил с другим специалистом, за пределами Франции. Оба доктора были едины во мнении, что для подбора медикаментозного лечения нужна личная встреча с больным и проведение диагностики, иначе есть риск ошибки, но что поделать. Оскар подробно рассказал о состоянии Тома, не умолчав и о его диагнозе, который мог иметь значение в подборе терапии, и озвучил последние имеющиеся у него результаты анализов Тома, которые желательно учитывать как минимум из-за вероятности несовместимости с препаратом и индивидуального вреда. В конечном итоге выбрали лекарство, которое удовлетворило всех троих участников процесса, включая Оскара, и дело осталось за малым – организовать его доставку на дом, с чем Шулейман тоже успешно справился. Заказав лекарство, которое обещали привезти в течении часа, он заодно, раз уж ждёт, связался с клиникой, где содержалась Кристина, спросил о её состоянии – без изменений, с сожалением ответил ему доктор. Уже два года без изменений. Проблески случались, но настолько незначительные и не поддающиеся развитию, что общей картины они не меняли. Кристина «в астрале». Нужно будет навестить её, подумал Шулейман, вдруг что-то увидит, да и просто – Кристина мама Терри, надо её не бросать. Даже понимая, что, скорее всего, Терри вернётся к Кристине, если она поправится, Оскар хотел бы этого, поскольку Терри очень любил маму и продолжал скучать по ней, и Кристина действительно отличная мать, такую только в пример ставить как идеал умения воспитывать. А в жизни мальчика он всё равно останется, будет навещать и, разумеется, помогать финансово, если, конечно, Терри не скажет, что больше не хочет его в своей жизни. Выбор Терри он уважит.

- Я не хочу принимать лекарство, - наконец сказал Том и поставил флакончик.

- Что значит «не хочешь»?

Шулейман напрягся, таких слов, такого выверта он не ожидал. Том же сам попросил лекарство, а сейчас что, передумал. Это, блин, шутка? Несмешная и дебильная.

- Я не хочу, - Том покачал головой, нахмурился, как часто делал в попытках объяснить что-то о себе. – В моей жизни было много лекарств, я больше не хочу жить на таблетках. Пойми меня.

- Ты вообще ни в чём не можешь определиться, - раздражённо высказался Шулейман и забрал с тумбочки таблетки. – «Оскар, я хочу пить лекарства» - я принёс тебе лекарства, а ты – «Оскар, я не хочу принимать лекарства». Сутки не прошли, а ты уже передумал. Ты хоть в чём-то уверен, чего хочешь? Чего тебе надо?

- Оскар, я же объяснил, почему передумал... - попытался сказать Том, не понимая, почему Оскар разозлился.

Он же имеет право решать, принимать или нет воздействующее на психику лекарства, даже если изменил первоначальное решение.

- Передумал-передумал, - перекривлял Оскар, он психанул, и его несло. – Это ещё одно проявление безответственности в огромном списке, ты же элементарно не понимаешь, что за свои слова и действия надо отвечать, что слова не пустой звук, что нельзя жить по повелению ветра в твоей голове, куда он подует, туда тебя и поворачивает. По-хорошему тебя надо сдать на лечение, прям сразу после того, как ты на Грегори напал, надо было. Потому что твоё поведение – социально опасное, а тех, кто несёт опасность для окружающих, исправляют или в тюрьме, или в клинике. В твоём случае только клиника. Ты же хуже шизофреника! У шизофреника мышление отдельно, память отдельно, восприятие отдельно, а у тебя в одном мышлении полный хаос, которым ты меня заражаешь. Ты взрываешь мне мозг! Я уже ничего не понимаю, чего тебе надо и что с тобой делать!

Эмоционируя, Шулейман резко жестикулировал, давил взглядом. Том хлопал глазами. Редко видел Оскара по-настоящему взбешённым – и впервые слышал, чтобы Оскар разом так проезжался по нему неприглядной правдой, говорил, что о нём думает.

- Чего там добивался Джерри, разведя нас и бросив тебя выживать? Чтобы ты научился самостоятельности? Поздравляю, он облажался. За время разлуки ты окончательно испортился. Ты понимаешь самостоятельность как способность выжить в одиночестве и обеспечить себя, забывая про всё остальное или не понимая, у меня уже складывается впечатление, что ты реально тупо не понимаешь, что значит принимать решения, отвечать за них, быть взрослым, в конце концов, тебя уносит во вседозволенность. Ты бьёшь себя в грудь, что имеешь право, но не знаешь, что с этим правом делать. У тебя в голове как был, так и остался пустой лист, заляпанный всякой всячиной, оттого ли или потому, что ты сам по себе такой, у тебя мышление нелинейное. Ты утверждал, что изменился, но нет, ты научился лишь вредности и жестокости.

Том сжимался под напором его слов, его энергии, но не мог отвести взгляда, не мог сказать: «Замолчи, не выговаривай мне».

- Прости... - Шулейман накрыл ладонью его руку.

Том вздрогнул от столь резкой смены тона, посмотрел растерянно, непонимающе, почти затравленно. А Оскар продолжал:

- Я не должен был отвечать отказом, когда ты попросил меня принести извинения. Да, я пожалел о своём поступке, я раскаялся, о чём сказал тебе, и пообещал впредь так не поступать, но тебе этого было мало, ты сказал, что тебе важно услышать извинение, а я упёрся, закозлился. Я был неправ, это моя ошибка, что я к тебе не прислушался. Я не привык просить прощения, я этого никогда не делаю, но это то, о чём я и говорил тебе – о расстановке приоритетов, если для одного что-то принципиально, более важно, то второй, для которого это не принципиально, должен уступить и принять условие. Говорил, но сам не выполнил. Нехорошо так. Я прошу прощения за обман и розыгрыш, - Шулейман посмотрел на Тома, в глаза, убеждаясь, что Том понимает, о чём он говорит. – У меня были поводы поступить так, а не иначе, но они не отменяют твоего права чувствовать себя плохо из-за моего поведения. Извини меня, доверительные отношения вправду так не строятся.

Том смотрел на него большими, изумлёнными глазами, а после последних слов Оскара у него вовсе некрасиво приоткрылся рот, буквально челюсть отвисла. В голове шок, в глазах тоже – напополам с неверием. Где это видано, чтобы Оскар просил прощения, чтобы так много говорил о том, что он не прав? Оскар что, после этого его бросит, типа прощается и закрывает все разногласия перед концом? Эти параноидные домыслы блуждали на крайней периферии сознания, осознанно мыслить Том сейчас был не в состоянии.

- Ты принимаешь мои извинения? – уточнил Шулейман для завершения момента.

Том открыл рот, который едва успел закрыть, издал несколько невнятных булькающих звуков, подавившись то ли языком, то ли воздухом. И, с трудом собрав буквы в кучу, мотнул головой:

- К... Конечно. Я принимаю, я на тебя не в обиде.

Опустив голову, Том окончательно собрался с мыслями, прочувствовал ощущения и, несмело глядя на Оскара исподлобья, проговорил:

- Оскар, пожалуйста, больше не извиняйся передо мной. Не надо, не меняйся под меня, ты мне нравишься таким, какой ты есть, в этом весь смысл. Меня пугает, когда ты ведёшь себя так, как только что.

Шулейман открыл рот и закрыл, даже ему сходу не хватило слов, задохнулся эмоциями. Усмехнувшись, он закрыл рукой глаза, потёр переносицу, глухо, бархатно посмеиваясь в основание ладони.

- Какой ты, блять, сложный, - сказал, отчаиваясь что-то понять, чувствовал себя как тот псих, который был нормальным, но не выдержал в окружении ненормальных и стал таким же. – Чего тебе надо? – Оскар посмотрел на Тома. – Ты хоть сам знаешь? Ты хоть что-то знаешь? Ты попросил извинений, я с опозданием, но извинился, а ты что? Это как понимать? У меня от тебя мозг спекается, я так долго не выдержу. Реально, ты никогда не был нормальным, но это перебор.

- Хорошо, извиняйся, - Том тут же пошёл на попятную, испугавшись слов Оскара «я так долго не выдержу» и вернувшегося в его взгляд и голос раздражения.

- Зачем мне извиняться, если тебе это не надо? Или надо? – Шулейман поднял брови, прожигая Тома взглядом в глаза. – Чего тебе надо? Я это пытаюсь понять.

Оскар поджал губы, резко, раздражённо выдохнул носом:

- Гиблое дело добиваться определённости от того, кто сам себя не понимает.

Разговор снова зашёл не туда, совсем не туда. Том не хотел ругаться, не хотел, чтобы Оскар переживал, и в очередной раз остро ощутил, как сильно боится его потерять, боится, что Оскар скажет: «С меня хватит». Том перебрался по кровати, сел перед ним на пятки, опёршись руками на колени Оскара, предложил:

- Оскар, давай займёмся сексом?

- Ты серьёзно? – Шулейман его идею не оценил. – Предлагаешь каждый раз решать проблемы посредством ухода от них в койку? Давай тогда вообще не разговаривать и только для секса пересекаться, квартира большая, можем себе позволить.

- Нет, но... по-моему, это хороший вариант, - Том считал, что это лучший вариант и не понимал негативизма Оскара. – Мне будет приятно, тебе будет приятно, - потупил взгляд, пожал плечом, - и мы не поругаемся.

- Мы и не ругаемся, я от тебя охуеваю. Нет, - чётко сказал Шулейман и убрал с себя его руки, - не буду я сейчас с тобой заниматься сексом. Нельзя, понимаешь, нельзя всё сводить к сексу. Я доносил до тебя эту мысль, ты вроде бы понял, но вот опять – я с тобой разговариваю, а ты пугаешься и предлагаешь потрахаться.

Как точно Оскар понял, что он испугался, Том испытал замешательство и стыд от обличения своей слабости и трусости. Но как не трусить в такой ситуации? Как не хотеть исправить, сгладить? Том так и не понял смысла претензии Оскара, почему нельзя заняться сексом в нервной ситуации? После секса и настроение улучшается, и многое утрачивает значение, что до того тревожило. Он же не всё сводит к сексу, понял уже, что отношения – это намного больше.

- Ты теперь думаешь, что я тебя больше не хочу, раз отказался? – усмехнулся Шулейман. – О чём ты думаешь?

Тон его голоса едкий, обидный, с претензией к его, Тома, скудоумию и истеричности с ничего. Том опустил голову под грузом неприятного осадка, но ответил честно:

- Я не понимаю, почему ты против, почему ты сказал так, будто моё предложение – это что-то плохое. Я пониманию, что отношения не сводятся к сексу, я не откатился обратно к непониманию, я не настолько тупой и с короткой памятью.

- Что ты понимаешь? – спросил Оскар, пытливо, выжидающе глядя на него.

- Что отношения включают много составляющих – взаимодействие не только в постели, общение, интерес, желание проводить друг с другом время, - как смог перечислил Том, не поднимая головы.

- Видишь, ты понимаешь, что нужно разговаривать, если, конечно, ты действительно понимаешь, а не сказал так только потому, что я упорно вдалбливал тебе в голову эту мысль. Поэтому я и отказался – сначала я хочу разобраться с проблемой, хотя бы понять, в какую сторону думать, а не забываться на время сексом, после чего проблема никуда не исчезнет. Когда я захочу, чтобы ты заткнулся и снял трусы, я так и скажу.

- Да, я тебя понял, - Том кивнул.

Хорошо, что они сказали это друг другу, объяснили. Оскар понял, что он не настолько тупой, не нужно его заново учить тому, что такое отношения. А Том понял, почему Оскар отказался.

Том его понял... Только не понял, в чём проблема, о которой говорит Оскар. Как этот разговор стал проблемой?

- Жаль, я не могу понять тебя так же легко. Для этого нужно, чтобы ты не менял мнение со сводящей с ума частотой.

Том только воспрянул духом, почувствовал, что они вышли во взаимопонимание, отчего внутри посветлело – и Оскар вновь уколол. Шулейман помолчал, отвернувшись, закурил.

- Это моя вина, - неожиданно сказал он серьёзно, выдохнув вторую затяжку. – Я давно должен был организовать тебе лечение. Не со мной. С настоящим специалистом, не состоящим с тобой в личных отношениях. Твои проблемы никуда не исчезли и не исчезнут сами собой, они временно уходят с поверхности и там, на дне, приобретают новые и новые формы. Тебе нужна помощь, которую я годами пытался тебе оказывать, но я не могу её тебе оказать. Во-первых, я мало что смыслю в психологии, а далеко не все твои проблемы лежат в плоскости психиатрии; во-вторых, с тобой я предвзят.

Забыв про мелкую обиду за разнос, Том смотрел на него удивлённо, с подспудным, засевшим глубоко-глубоко в груди страхом, что Оскар сдался, что сдаст его на лечение. Шулейман докурил, взял вторую сигарету и задумчиво постучал фильтром по бедру. «Это моя вина» - эхом в голове Тома. Нет, не надо, прошу, Оскар, не сдавайся, не отдавай меня... Если ты сдашься, мы пропадём, ты же нас тащишь...

- Хочешь секрет?

Том напрягся. После недавних событий и невозможных новостей он боялся слов «тайна», «секрет», боялся сокрытой от него правды. Том не хотел никакого секрета, иногда лучше не знать, неведение – блаженство. Но он не успел отказаться, а Оскар и не спрашивал, несмотря на вопросительную форму фразы.

- Я не хочу, чтобы ты лечился, поэтому я до сих пор ничего для этого не сделал. Поэтому даже после твоего агрессивного припадка не отправил тебя лечиться принудительно, хотя должен был. Я не хочу, чтобы ты изменился, что неминуемо произойдёт в результате лечения, не гасящего симптомы, а полноценного, с психотерапией, поведенческой терапией, перепрошивкой когнитивных установок, социальной адаптацией, - Шулейман говорил будто сам себе, не глядя на Тома. – Помнишь, когда-то я сказал, что мне без разницы, как ты меняешься, я буду любить тебя любым, поскольку это всё равно будешь ты. Так и есть, но всё-таки я немного слукавил. Ты мне нравишься таким, какой ты есть, каким я тебя узнал, все изменения в рамках этой твоей личности я воспринимаю хорошо, они естественны, ты, как и все, взрослеешь, меняешься, развиваешься. Но я не хочу кардинальных изменений, которые уничтожат тебя в известном ныне варианте. Мне нравится, что ты ненормальный, особенный, пусть иногда я жалею о своём выборе.

Оскар выдержал паузу, прикурил, не сделав ни одной затяжки.

- Ты мне нравишься такой, какой есть, но при этом я хочу, чтобы ты был мне удобен. Поэтому я постоянно дрессирую тебя, воспитываю, учу, - он продолжил исповедь. – Хреновенькая такая мораль у меня вырисовывается, я и не отрицаю, я в принципе не хороший человек, мои благие поступки не отменяют и не перекрывают плохих. Но по отношению к тебе я уже слишком несправедлив, я требую от тебя здравого понимания, адекватности, но сам же отнял у тебя возможность таковым стать. Пора что-то менять, я не должен распоряжаться твоей жизнью, как бы мне того ни хотелось и как бы я к тому ни привык. Ты мне не ребёнок, чтобы я решал, как тебе будет лучше, и ты не недееспособный, чтобы не мочь принимать самостоятельные решения. Если ты хочешь лечиться и изменить свою жизнь, я не буду препятствовать и помогу тебе найти специалистов или клинику, может, тебе больше подойдёт стационар.

Оскар не задавал вопроса, но Том услышал его между слов. Глубоко, всерьёз задумался, хмуря брови в сосредоточенности. Измениться и стать... нормальным? Заманчиво? По правде говоря – ничуть. Как ни прислушивался к себе, не смог нащупать ничего, кроме пустоты в ответ на попытки вообразить долгое лечение и его ошеломляющие результаты, главный из которых – он выйдет из клиники/из кабинета после всех сессий другим человеком. Человеком, который больше не «не такой, как все».

Том поднял взгляд к лицу Оскара и накрыл ладонью его руку:

- Я не хочу лечиться. Не единожды я начинал сначала, когда всё то, что я знал о себе, оказывалось неправдой. Я больше не хочу. Пусть лучше я не буду нормальным, но буду знать, что я – это я, тот, кем знал себя всю жизнь. Это не трусость от страха перед неизвестностью, я просто не хочу.

Это взвешенное решение, по голосу слышно, по глазам видно. Может быть, причины у него и не очень здравые, но Том точно знал, чего хочет – не хочет узнавать и искать себя заново.

- Оскар, ты несправедлив к себе. Может быть, ты и отнял у меня что-то, но ты дал мне намного больше, ты дал мне жизнь, которой у меня никогда бы не было, и чувства, которые бы я никогда не испытал. Кем бы я был без тебя? Обычным парнем, которому очень не повезло, а потом он научился жить как все. Я рад, что именно ты был моим доктором и на протяжении всех этих лет продолжаешь выполнять эту роль. Легко сдать человека на лечение, особенно когда имеешь все возможности, но надо обладать незаурядной силой и смелостью, чтобы самостоятельно тащить «тяжёлого» человека и помогать так, как считаешь нужным, а не как правильно по протоколу.

Шулейман приподнял уголок рта в благодарной улыбке, но не удержался и осведомился:

- Ты что-нибудь слышал о Стокгольмском синдроме?

- Если ты сейчас поставишь мне этот диагноз, я тебя ударю, - угрожающе предупредил Том. – Нет у меня никакого синдрома, не переоценивай себя, на маньяка или террориста ты не тянешь, так – доктор-самодур.

- А по жопе?

- С удовольствием, - Том игриво улыбнулся, глаза зажглись огоньками.

- О как.

Том подсел ближе к Оскару, добавил к предыдущей теме:

- Это здорово, что мы любим друг друга такими, какие мы есть, пускай другим кажемся плохими, - Том тонко, мягко улыбнулся и переплёл их пальцы.

- Эй, не обобщай, - Шулейман перешёл к веселью, позёрству. – Меня все любят.

Тома всегда покоряло то, как легко Оскар переключался на позитив. Покорило и сейчас. Том улыбнулся шире и затем ответил в его духе, с жирным подкалывающе-шутливым намёком:

- А если бы у тебя не было многомиллиардного состояния?

- Всё равно. Я же мистер-обаяние.

- Такое обаяние, что у окружающих нередко дёргается глаз.

Как Том кайфовал от таких несерьёзных пикировок, взаимных уколов не с целью обидеть. Душа расправлялась и трепетала крыльями бабочки.

- Так всем известно, что смотреть на Солнце вредно для глаз, - ответил Шулейман.

Перебор. Не успев попытаться сдержаться, Том взорвался смехом, уткнулся лбом Оскару в плечо. Сравнить себя с Солнцем – надо же такое сказать, такое самомнение иметь... Так ведь и есть, Том сам мысленно называл Оскара Солнцем своей галактики.

Подняв голову, Том упёрся подбородком в плечо Оскара, лучился улыбкой и глазами. И, вспомнив, что они не закрыли один вопрос, вернул себя в частичную серьёзность, огляделся и скользнул пальцами Оскару в карман, вынул флакончик таблеток, чуть рассмотрел.

- Если ты хочешь, я буду принимать лекарство, - сказал Том, теперь зная, что сделает это, если Оскар скажет.

- Не перекидывай на меня ответственность, - Шулейман крутанул головой и впился испытывающим взглядом. – Чего ты хочешь?

Том снова задумался. Чего он хочет? Знать бы наверняка, чтобы не усомниться, не передумать, не пожалеть. Муки выбора. Том поднял взгляд, изломил брови. Показалось ли, что в его глазах мелькнуло... Нет, не может быть. Не смешно. Вернее, как раз очень смешно.

- Ты хочешь, чтобы я сказал, что тебе делать? – предположил Оскар.

Этого Том и хотел, подтвердил кивком, смущённо закусив губы. Уже устал от ответственности. Свобода выбора, которой жаждал, оказалась отнюдь не так сладка, как виделось, когда был её лишён. То, чем не обладаешь, всегда кажется прекраснее и манит. На деле же это сложно и тяжело – делать важные выборы, направляющие жизнь в то или иное русло, принимать решения, нести ответственность за то, что происходит в твоей жизни. Том больше не хотел быть тем взрослым, кто только сам за себя в ответе, устал, не справлялся, изматывался каждым выбором и так и не мог окончательно определиться. Пусть Оскар скажет, а он исполнит. Так проще, проще, когда не надо много думать и терзаться вопросами: а что, если я ошибусь, если лучше по-другому?..

Интересная, однако, ситуация. Дилемма. С одной стороны, Том дал понять, чего хочет. С другой стороны, Том хотел сам решать, он, Оскар, давал ему такую возможность, и что, сейчас просто отменить все старания и результаты? Поразмыслив немного, Шулейман нашёл хитрый выход. Открутив крышку, он вытряхнул из флакончика таблетку и раскрыл перед Томом обе ладони, одну пустую, другую с лекарством:

- Говорю - выбирай.

Что ты возьмёшь, когда Морфиус выбрать предложит таблетку?..

Вроде как и сказал, что Тому делать, и сохранил за ним право выбора. Том понял его идею, улыбнулся губами и скользнул пальцами по пустой раскрытой ладони Оскара, накрыл своей ладонью, а второй рукой забрал таблетку и закинул в рот, проглотил. Сделал выбор, отказавшись выбирать одну из двух альтернатив: он заручится помощью медикамента, но с поддержкой Оскара, с опорой его руки, плеча, воли, чувств. Вместе.

Том сглотнул, приподняв голову, проталкивая таблетку вниз по горлу. Оскар подал ему стакан воды, который сразу прихватил к лекарству.

- Том, то, что ты пьёшь стабилизирующий препарат, не делает тебя ненормальным, - Шулейман считал, что это нужно сказать, смотрел Тому в глаза, держа его внимание. – Прибегать к помощи не стыдно, она не делает тебя слабым и больным. Даже полностью здоровым людям иногда нужна поддержка медикаментозная или психотерапевтическая, а ты к таковым всё-таки не относишься. Не справляться нормально, это со всеми случается, забудь, при каких обстоятельствах ты раньше принимал лекарства, это всего лишь опыт, а не единственный шаблон.

- Даже тебе? – тихо спросил Том. – Нужна помощь?

- Да. Например, мне требовалась помощь после развода. Но мне не хватило смелости быть слабым, я выбрал путь саморазрушения и ненависти, хотя это бо́льшая слабость.

Оскар говорил: «Смотрите, я не идеален» и всё равно оставался уверенным в себе, лучшим, самым сильным. Для Тома это непостижимо, что-то столь же завораживающее и недосягаемое, как звезда на небе. Оскар невероятный человек, образец того, каким каждый хотел бы быть, и невероятно, что его, несовершенного и проблемного, любит такой человек. Ему повезло, ослепительная комета, которая никому не светит, легла в его руки и не сожгла, а согревает теплом и освещает весь мир вокруг. Том любил Оскара ещё больше в такие моменты – моменты благодарности ему и судьбе. За то, что мальчик из пригорода без надежды на светлое будущее, перемолотый в мясорубке жестокости, оказался самым счастливым.

- Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать? – уточнил Шулейман.

- Да, я не больной – я всего лишь лечусь, я не слабый – просто мне может потребоваться помощь, - пересказал Том суть его речи. - И я не должен держаться до последнего, пока не взорвусь, а всегда могу обратиться к тебе, поэтому мы вместе – чтобы вдвоём, - добавил от себя, надеясь, что верно понял посыл Оскара.

- Молодец, - одобрил Шулейман. – Не зря много лет назад я сказал, что мы сработаемся. Нередко со скрипом, но у нас получается, хотя мы оба сложно сходимся с людьми. Таблетка выпита, - ухмыльнулся, сощурился, - разговоры обговорены, всё, чего я хотел выполнено, теперь можно перейти к сексу.

И повалил Тома, загребая в объятия, ладонями под острые лопатки, как птичке на крылья, чтобы не упорхнула. Том и не думал вырываться, улыбнулся за секунду до того, как занять рот поцелуем. Руки на пояснице – широкие, сильные, - прижимая ближе. Сплетение теснящихся друг к другу тел, нога на бедре. Танец губ. В одежде быстро жарко, кожа алчет голого контакта. Стук в дверь.

- Да? – спросил Шулейман, оторвавшись от губ Тома.

- Можно войти? – детский голос из-за двери.

Отрываться от Тома не хотелось категорически, но сейчас Шулейман отдал приоритет ребёнку. Отодвинувшись, он поправил член, чтобы ширинка не топорщилась столь вызывающе, и дал разрешение. Сначала на лице Тома отразилось непонимание, затем он обиженно надулся, все преобразования произошли на считанные мгновения. Дверь открылась, Терри переступил порог:

- Оскар, можно тебя? – спросил, держась за дверную ручку.

Наполовину успешно скрывал взбудораженное воодушевление. Терри не всегда бежал к Оскару, но когда делал что-то особенное-особенное, то очень-очень хотел поделиться этим, получить оценку от самого важного после мамы взрослого.

- Беги, я сейчас подойду, - сказал Оскар.

Кивнув, Терри быстренько исчез в коридоре. Поднявшись с кровати, Шулейман просунул ладонь под ремень, укладывая в джинсах не желающую столь легко спадать эрекцию. Самому было неловко находиться рядом с ребёнком со стояком. Оправив одежду, он пошёл за мальчиком. Том остался на кровати один, возбуждённый, покинутый и стремительно накручивающий обороты обиды.

Терри склеил самолёт – действительно красивый, вручную расписанный красными, фиолетовыми и синими цветами, и получил искреннюю похвалу. Впрочем, лукавить с похвалой Шулейману ещё ни разу не приходилось, всё, за что ни брался, Терри выполнял талантливо. А он готов был лукавить, хвалить за то, что среднего качества, а критиковал исключительно мягко – не критиковал, а указывал на ошибку и объяснял, что без неё будет лучше. Как, например, в случае с куском яичной скорлупы в омлете – первой пробе мальчика его накормить, сделав всё почти самостоятельно, Грегори лишь подсказывал и наблюдал – и проглядел скорлупу, отвернулся в тот момент, когда она упала в сковороду. Тогда, вынув изо рта несъедобный кусок, Оскар посмеялся и сказал, что вкусно, но лучше без скорлупы, она в омлете определённо лишняя.

Самооценку нужно укреплять смолоду. Уверенный в себе человек с лёгкостью покорит любые высоты и будет счастливым. Потому Оскар похвалой и поддержкой старался заложить в Терри веру в себя. Он даст Терри всё, что у него есть, и, главное, то, чего у него не было. Это просто ощущалось чем-то очень важным – сделать всё, чтобы этот мальчик вырос счастливым. Но без перегибов, во вседозволенность Шулейман не ударялся и поддерживал дисциплину, что давалось легко, у Терри не возникало никаких проблем с пониманием правил и послушанием. То ли ещё будет, возможно, но будет потом, когда Терри войдёт в пубертат.

- Продолжаем, - сообщил вернувшийся в скором времени Шулейман, по постели подбираясь к Тому с горящим предвкушением взглядом.

Лёжа со скрещенными на груди руками, Том вздёрнул подбородок и показательно отвернулся:

- Я уже не хочу.

- Дай мне минуту, - Оскар широко ухмыльнулся и дёрнул Тома, стягивая немного ниже.

Сразу, не давая времени опомниться, коротко поцеловал Тома в губы, в уголок губ, покрыл поцелуями его лицо, спускаясь к шее. Сместился ниже и, задрав на Томе футболку, начал неспешно, чувственно, влажно целовать в живот. Том протестующе крутился и морщился в пику приязненным разрядам, разбегающимся по телу от прикосновений Оскара. Продолжая обцеловывать его живот, Шулейман положил ладонь на пах Тома, сжал, мял через ткань снова крепнущий член и мошонку.

- Так нечестно! – возмутился Том, чувствуя, что теряет силы.

- Ты не уточнил, что мне нельзя этого делать.

Шулейман вновь широко, лукаво ухмыльнулся и провёл кончиком языка от пояса штанов вверх, к пупку.

- Пошёл прочь! – Том грозно свёл брови, изображая стерву-недотрогу.

Абсолютно неубедительно. Том попытался отодвинуть Оскара ногой, но слишком медленно. Шулейман легко перехватил его ногу за тонкую щиколотку, отвёл в сторону, немного согнул, приподнял и поцеловал в выпирающую косточку, сверкнув адресным взглядом в глаза – на поражение.

- Ничего не будет.

- Поздно, я уже настроился, - Шулейман одним движением сдёрнул с Тома штаны с трусами и резко поднялся к его лицу, вжался бёдрами в его бёдра. – Ты тоже.

Том зажмурил глаза, вынужденно стиснул зубы, чтобы не выпустить подкативший к горлу звук.

- А если он вернётся? – открыв глаза, спросил Том уже без яркой борьбы.

- Скажу, что зайду к нему позже. Я умею расставлять приоритеты – Терри я уже уделил внимание, а сейчас хочу побыть с тобой, - ответил Оскар, ухмыльнулся.

- Хочешь, чтобы я заткнулся и снял трусы? – оскалившись улыбкой, Том едко вернул Оскару его слова.

- Не надо затыкаться, - Шулейман наклонился ближе к его лицу. - Меня вставляет от твоей громкости.

Том под ним дёрнулся, упёрся ладонями в его плечи, возмущаясь:

- Мы что, семейная пара с ребёнком, которые должны ждать, когда он отвлечётся? Я на такую семью не подписывался!

- Так случается, когда связываешься с мужчиной с ребёнком, - усмехнулся Оскар.

Том не догнал: кто из них мужчина с ребёнком? Ни одному данное определение в полной мере не подходит: у Оскара своих детей нет, а он, Том, от этого ребёнка всеми конечностями открещивается. Не ожидая, когда Том продумается, Шулейман взял его в оборот, впился поцелуем, стискивая в объятиях. Руками по телу, горячими, ухватистыми ладонями, языком по губам и внутрь, вылизывая.

Головой и глазами Том говорил: «Нет», но тело уже сдалось, ноги раздвинулись, согнулись, давая доступ. Шулейман провёл ладонью вверх по его бедру, задрал ногу выше, вжимаясь Тому в промежность красноречиво топорщащейся ширинкой. Без слов говоря: «Я тебя возьму. Ты согласен». Да, согласен...

Том поднял руки, выгнулся, помогая Оскару снять с него майку. Шулейман через голову стянул рубашку, не тратя время на то, чтобы расстегнуть все пуговицы, спустил джинсы с бельём. Кожа горела, словно её вовсе содрали, и касались оголёнными нервными окончаниями.

- Полностью... сними полностью...

Том сбивчиво просил, пытаясь ступнями скатать с Оскара джинсы, оставленные ниже колена. Хотел чувствовать его всем телом, забыв о своём: «Не дам», которое всполохами ещё поднималось на поверхность сознания, побуждая вырываться, но слабело всё больше. Вырываться и в следующее мгновение прижиматься, то сам, то насильно.

- Ты такой хороший... Хоть и отбитый на голову, - Шулейман целовал Тома в шею и растягивал двумя пальцами, выглаживая изнутри. – Такой вкусный...

Тома вело от того, что Оскар буквально дышал им, втягивая воздух с кожи, говорил о вкусе, пробуя его на вкус губами, языком, до ямочки за ухом. Глаза закатывались, тело дрожью, дыхание дробью, взор закручивался в воронку. Какое тут сопротивление? Они единое существо, задыхающееся болью взаимопроникновения до сердцевины, в сердцевину, в каждую клетку и счастьем от земли до небес и обратно, искрами в нервах, пузырьками шампанского в сосудах мозга. Том обнимал Оскара, цеплялся пальцами за его лопатки.

Протолкнув пальцы максимально глубоко в Тома, Оскар вылизывал изгиб его шеи, впадинку между шеей и плечом, где натянутые жилы струнами и бухающий пульс. Том поводил тазом, сгорая от накала желания, плавясь подтекающей горячей влагой. Вытащив из него пальцы, Шулейман провёл ладонями вверх по торсу Тома, цепляя соски. Растёр соски по кругу, прижимая, сдавил между пальцами, пощипывал. Том выгибался, жмурил глаза, то мыча, то поскуливая. Да, ему это очень, очень нравилось... Оскар наклонился и лизнул его левый сосок, продолжая пальцами терзать правый. Поиграл кончиком языка с верхушкой, втянул в рот. Том схватился за его голову, но ладонь соскользнула по коротко стриженному затылку, не зацепиться. Сместил руку выше, запустил пальцы Оскару в волосы, сжимая, прижимая его ближе к себе.

Блестящие капли на животе – накапало с головки – тянущаяся с верхушки члена вязкая нить смазки. Шулейман провёл по низу живота Тома, вдавливая ладонь в тело, размазывая капли. Собрал с головки текущую секреторику и облизал пальцы, посмотрев Тому в глаза. Вытянувшись вперёд, Оскар глубоко поцеловал Тома, делясь вкусом. Том схватил его руку за запястье, потянул себе между раздвинутых ног, прося продолжения стимуляции.

- Э нет, - усмехнулся Шулейман, качнув головой, - дрочкой ты у меня не отделаешься.

Том приподнялся на локтях и с готовностью раздвинул согнутые ноги шире, в ожидании глядя на Оскара. Взгляд у него пьяный, плывущий. В тёмных глазах космос. «Нет» в голове застыло на паузе, полностью утратив силу воздействия. Нет, нет, нет, нет... Потом скажет, после. Сейчас – двести процентов настроенность на Оскара и желание соединиться.

Ожидание в его глазах, вид призывно блестящей от смазки промежности пробивают, сносят крышу. Ощущения мощнее, чем от самого жёсткого в жизни Оскара прихода. Хотелось бы помучить его ещё, заставить умолять, но на то уже не хватало выдержки.

- Хочешь, чтобы я тебе вставил? – издеваясь на последних крупицах силы, спросил Шулейман. – Сейчас всё будет.

Приподнявшись над Томом, он посмотрел вниз и направил в него член. Дальше не глядя – мазнул головкой между ягодиц, приставил к припухшему после волнующей подготовки анусу, надавил, раздвигая податливые мышцы. Том схватился за спину Оскара, чувствуя наполнение глубоко внутри, его давление на стенки по всей длине члена, поднял ноги выше. Толчок – в голове микровзрыв.

Шулейман немного сменил позу, выпрямил спину, сев на пятки между разведённых бёдер Тома, подтянул его ягодицами себе на колени. Том круто выгнулся, со стуком резко упёрся рукой в изголовье кровати. Оскар скользнул ладонями ему под поясницу, придерживал, помогая держать положение и плавно двигаясь в нём. Для начала плавно, чтобы ещё больше разогреть обоих. В таком положении происходила стимуляция простаты при каждом движении. Том мычал сквозь зубы, стонал. Не чувствовал скоротечного приближения оргазма, но истекал предэякулятом.

Набрав темп, Оскар неожиданно вышел из Тома, развернул его, ставя на четвереньки. Том одной рукой схватился за спинку кровати, дышал ртом, не соображая ничего, кроме того, что должно последовать продолжение. Должно... Но Шулейман тянул, играл. Водил головкой по промежности Тома и между ягодиц, притирался всей длиной, имитируя слабые фрикции. Тома дёргало от этих прикосновений, он изнывал, вихлял задом, прижимался ягодицами, но всякий раз контакт ускользал. Членом по сфинктеру, чувствительному, сокращающемуся, потом пальцами, дразняще разминая мышцы. Шулейман всей ладонью гладил Тома от крестца вниз, до гениталий. Поглаживал мошонку, перебирал яички, обхватил в кулак и осторожно, с точно выверенной силой оттянул назад. Том завыл, замотал головой, прогнулся глубже, выпячивая задницу, позой крича: «Давай! Ты же видишь, что и куда, чего я хочу!».

Ещё бы Оскар не видел и не понимал. В такие моменты, когда Том горячечно хотел член в задницу и больше ничего, Шулейману казалось, что дальше жизнь не продолжится, поскольку ничего круче уже не будет. Наигравшись, он резко ворвался в Тома, без предупреждения и до упора. Том закричал, запрокинув голову, и отпустил себя, бездумно настраиваясь, что вот-вот взорвётся.

Не тут-то было. Спустя десяток мощных движений Оскар вновь остановился:

- Двигайся тоже.

Том оглянулся через плечо, непонимающе, с трудом фокусируя взгляд.

- Двигайся вместе со мной. Вот так.

Шулейман положил ладонь на живот Тома и подал его на себя. Том понял, повторил движение, постепенно смелея. Незаметно, с подачи Оскара, направление движений изменилось с встречного, на единое. Получилось, что член внутри не двигался, Том слито двигался вместе с Оскаром. Затапливали новые ощущения, недостаточные, потому что хотелось, чтобы Оскар долбил, и чрезмерные, необычные, выводящие чувственность и чувства на очередной новый уровень.

В какой-то момент Оскар остановился, а Том по инерции двинулся назад, насаживаясь на его член. Охнул от вспышки ощущений, округлил рот, хватая воздух.

- Продолжай, - сказал ему Шулейман. – Давай, сделай это.

И Том сделал, сначала осторожно, затем всё разнузданнее подавался всем телом вперёд и назад, нанизываясь на крепкий член. Оскар говорил ему одобрительные слова, ободряюще гладил по спине, бокам и бёдрам, пощипывал, не оставляя следов. В таком положении Том прежде не пробовал быть активным, ощущения перекрывали, пошлые шлепки тела об тело стегали по нервам.

- Ближе... Мне надо держаться... Не могу... - с трудом выговорил Том, оглянувшись к Оскару.

Придвинулись ближе к спинке кровати, Том взялся за её верх обеими руками, практически повис на пальцах и двигался, двигался назад, навстречу, сильнее, сжимая в себе член, упираясь лбом в тыльную сторону своей ладони. Дыхание хриплое, словно лёгкие отказывают, тело объято жаром, в голове алый пыл. Вдоволь насладившись его активностью, Шулейман перехватил ведущую роль, обхватил Тома за бёдра и спустил тормоза, беря сокрушительную скорость. Том закричал, пальцы ослабли. Упал лицом вниз, в подушку. Поднялся, изогнулся, тянясь к губам Оскара. Шулейман помог, поцеловал, перехватив рукой поперёк груди.

Пружина внутри сорвалась, выстрелила тремя порциями спермы. Бесценно наблюдать, как в момент оргазма у Тома закатываются глаза, прежде чем закрыться совсем, как меняется его лицо. Шулейману потребовалось ещё с полтора десятка движений, и он с рыком тоже кончил, сжимая Тома в руках. Рефлекторно продолжил рвано вжиматься в него.

Протяжно выдохнув на сходе оргазма, Оскар отпустил Тома, уложил, а сам потянулся за сигаретами и упал рядом. Приведя в порядок дыхание и выкурив одну, он повернулся на бок лицом к Тому, подпёр кулаком висок:

- У меня остался один вопрос. Я так и не понял: что с извинениями?

- Что с извинениями? – Том непонимающе изломил брови.

- Мне нужно перед тобой извиняться или нет? – пояснил Шулейман. – Я уже настроился учиться, но после твоих слов запутался, надо ли.

Том задумался, потупив взгляд, прикусив губу. И поднял глаза обратно к Оскару:

- Не надо, не учись. Мне нравится, какой ты, весь смысл в том, что ты такой, и когда ты специально менялся, чтобы мне было лучше, получилось плохо. Не надо. Будь собой.

Подумав ещё чуть, Том добавил:

- Не извиняйся, если тебе это несвойственно, только если я попрошу, как в тот раз, хорошо? Можешь не чувствовать, просто скажи.

Шулейман кивнул:

- Договорились.

***

Почему он не мог стать выкидышем? Почему не мог родиться мёртвым или умереть вскоре после рождения? Открылось бы кровотечение – и нет проблемы. Недоношенные же дети рождаются слабыми, их выхаживать надо, чтобы выжили. Он наверняка родился синим, хилым, может, вообще не дышал и сразу отправился в реанимацию для новорожденных. Сколько желанных, любимых родителями детей, появившихся на свет раньше срока, умирают, остаются глубоко больными и не живут долго, а этот, никому не нужный, выжил, выкарабкался и вон, живёт, растёт и ничем от обычных детей не отличается. Где справедливость? Если есть какие-то высшие силы, то куда они смотрели, оставляя жизнь, которая будет проблемой, и отнимая другие, выстраданные?

Нет никаких высших сил, всё в жизни до отвратительного случайно, такие ситуации в этом убеждают.

Почему он не может заболеть и скоропостижно скончаться? Или погибнуть случайно в несчастном случае. Или просто внезапно умереть. Дети же умирают по причине и без, есть даже такой феномен – синдром внезапной смерти, когда у ребёнка вдруг останавливается сердце, и всё, никто не виноват, необъяснимая случайность, в борьбе с которой бьётся медицина. Мальчики же до определённого возраста умирают чаще девочек, Том где-то видел соответствующую статистику. Почему он не может так, по собственной мальчишеской глупости, погибнуть? Сорвался с дерева головой об камень – труп. Но для этого нужно дерево. Может же он заболеть и не выжить? Может, у детей иммунитет слабый, любая зараза может убить. Подхватил кишечную инфекцию, не поставили вовремя капельницу – умер от обезвоживания. Или заболел банальным гриппом, а он осложнение на сердце дал – сердце остановилось, ничего не поделать. Кошмар, сколько всего может убить, сколько детей каждый день умирают в мире, а этот живёт и здравствует.

Внешне Том держал себя в руках, не делал и не говорил Терри ничего плохого, но редкие тяжёлые взгляды, ускользающие от внимания Оскара, выдавали ненависть и непримиримость с нахождением мальчика здесь, с самим фактом его существования, потому что от живого него не избавиться. Том не собирался причинять Терри вред, но затаённо желал ему смерти, которая всё исправит. Оскар погорюет, он, Том, будет рядом, утешит его, и они заведут нормального, общего ребёнка. Не жизнь – сказка. Только одно маленькое «но» должно сойти в землю, чтобы она сбылась.

Лучше бы Оскар усыновил какого угодно другого ребёнка. Лучше бы своего ребёнка завёл – он же как раз в это время собирался, а Тома ждал бы маленький зеленоглазый сюрприз. Том нахмурился своим мыслям. Нет, не надо какого-то другого, не родного Оскару ребёнка, вдруг Оскар любил бы его, а он, Том, не смог полюбить и принять, и было бы примерно то же самое? И родного тоже не надо, Том не хотел быть в стороне от изменений в жизни Оскара, хотел участвовать от начала и до конца, иначе не мог в полной мере почувствовать себя её частью. Присутствовал риск, что и родного Оскару ребёнка, о котором не знал до рождения и которого не знал с первого дня жизни, тоже не смог бы легко принять и полюбить. Надо вместе принять решение завести ребёнка, да хоть бы прямо сейчас, вести его от дня, когда доктор подтвердит наличие беременности, и до конца. Но в жизни сложилось иначе. Ребёнок уже есть – худший из всех вариантов, Оскар его любит, а Том бессилен что-то с этим сделать. Может только втайне надеяться, что судьба смилостивится и заберёт жизнь лишнего мальчика.

Том обвинял Джерри, крыл матом, кричал мысленно, а пару раз и вслух, размахивая руками и возводя глаза к потолку. Не злился за то, что Джерри сделал ребёнка, он не специально и сам был в шоке, когда спустя четыре года узнал, что Кристина ушла от него не одна. Джерри совершил другую непростительную ошибку, ошибку, которая всё изменила и перекорёжила. Том истово, до пылкой ненависти злился на Джерри за то, что тот скрыл от него информацию о ребёнка. Что распорядился его жизнью для его блага. Это было не во благо, Том просто знал и не сомневался. Джерри совершил ошибку, решив «украсть» его память. Узнай Том правду тогда, в первое пробуждение после того, как узнал Джерри, всё было бы иначе. Ребёнка не было бы здесь, Оскар не взял бы мальчика себе без его, Тома, ведома. Даже развода не было бы. Узнай Том, что у него есть сын, он бы забыл о своих глупых брачных страданиях и полностью переключился на эту куда более важную проблему. Те страдания перестали бы иметь значение и существовать, они с Оскаром вместе переживали новость о ребёнке, думали, как жить дальше, эта ситуация сплотила бы их, победила кризис в отношениях, и они остались бы вместе. Не было бы взятой Оскаром опеки, поскольку не случился бы развод и разлука. А тогда, в браке, Оскар бы не взял мальчика к ним против его, Тома, воли. Они бы не потеряли то, что имели, и шестнадцать месяцев в придачу.

Говорят, рассуждения в сослагательном наклонении есть пустая демагогия, поскольку невозможно с уверенностью утверждать, как повёл бы себя в тех или иных обстоятельствах. Но Том знал. Должен же он что-то знать. Не реши Джерри сокрыть информацию, не было развода, потерянных без малого полутора лет и нынешней ситуации. Джерри допустил огромную ошибку.

И зачем такой Защитник, если он не спас, а сделал намного хуже? Когда-то Том действительно нуждался в Джерри, Джерри его спасал, без него Том не смог бы выжить. Но эта ситуация всё перечеркнула, показала, что Джерри тоже может ошибиться, а значит, больше не годится на роль самого умного спасителя. В топку такого спасителя. Заварил кашу, которую непонятно, как расхлёбывать, и отсиживается в темноте дальнего угла психики. Где ж ты, Джерри, почему не выходишь? Боишься? Сам не знает, как разбираться со спровоцированным им закрученным пиздецом, потому не показывает носа.

Том твёрдо решил, что больше не нуждается в Джерри. Смысл его пропал после того, как опыт показал, что он не всегда знает, как лучше. Чем такой помощник, лучше самому решать свои проблемы. Том давно уже мог сам. Он не несмышлёный ребёнок, который непременно убьётся, если не держать за руку. С него хватит. Оскар не узнал ответ на интересующий его вопрос, может ли Джерри ошибиться, что лучше для Тома, поскольку Том не озвучил эти свои мысли.

Мечта сбылась, Том её добился, приложив все мыслимые и немыслимые силы, но радости победы не ощущал. Потому что всё совсем не так, как ему хотелось. Как в том фильме ужасов, где злой джин исполнял людские желания так, что они оборачивались кошмаром. Так и у него случилось – он с Оскаром, в его жизни и его квартире, казалось бы, мечта сбылась, цель достигнута и можно выдохнуть и просто быть счастливым, но в реальности мечта исказилась в уродливый вид пародии на семью, которой Том не хотел. Мечта застыла в воздухе несбывшимся идеалом, цель не достигнута и не факт, что будет.

Каждый раз, когда видел этого ребёнка, Тома неумолимо поднимающейся волной захлёстывало раздражением и отторжением до оторопи. Каждый раз, когда Оскар произносил его имя, Тома накрывало ощущением, что он опоздал. Просто безнадёжно опоздал. Каждый раз, когда видел, как Оскар ведёт себя с ребёнком, как разговаривает с ним и каким взглядом на него смотрит – совсем не так, как с ним, Томом, - Тома охватывало гиблое, отдающее тленом чувство, что он здесь лишний, он никогда не вернёт себе своё место во главе внимания Оскара, и он никогда не мог заслужить такое отношение Оскара. Хотелось развернуться и тихо уйти, потому что нет смысла оставаться, как раньше уже не будет, и никто не заметит его отсутствия. Потом хотелось бороться, грызться до крови за своё счастье. Снова уйти, снова остаться. Уйти, остаться, бороться, уйти... Нет, он не уйдёт, это его мечта, его жизнь.

Остаться и быть хорошим... Остаться и воевать за то, что принадлежит ему по праву, а мальчику этому – нет, не принадлежит. Это его, Тома, дом, его Оскар, а ребёнок должен уйти, его в планах не было, когда их с Оскаром история уже насчитывала пять лет. Его вообще в планах не было.

Том старался, но внутреннюю чеку срывало раз за разом. Нервы штормило нехилым психозом от «всё хорошо, я могу так жить» до противоположной крайности. Том не выкладывал Оскару все свои мысли на счёт Терри, это было бы слишком, но бился, бился в стену, прося понимания. Разве это так сложно, услышать его и пойти навстречу? Он же не может так, он кончается...

Ожидал ли Шулейман, что станет лучше? Да – наивный глупец. Трижды ха. Три нервных «ха». Том продержался ровно сутки, а после всё по новой, по кругу. То ли его действительно надо было проверить, прежде чем выписывать таблетки, мало ли у него банальный биохимический дисбаланс, оттого ему крышу рвёт, то ли современная фармакология не в силах справиться с мощью его неадекватности. Ответ на вопрос куда прозаичнее – после первого дня Том не принимал таблетки. Благополучно забыл, что раз в день должен проглатывать таблетку и что вообще у него где-то лежит флакончик с лекарством. Оскар не контролировал приём лекарства, поверил на слово и в ответственность Тома – Том же сам выбрал принимать лекарство, потому не знал, что он этого не делает. Дурак, что поверил.

Жизнь стала днём сурка, тем, первым, днём, когда Том узнал правду. Разве что спать с ним Том больше не отказывался, это единственное отличие. Вернее, отказывался, хлопал дверью, показательно уходил, но максимум через два часа возвращался, забирался в постель, гневно сопя, хлеща взглядом. Жизнь стала смесью траха на износ и нытья и истерик Тома. Каждый день «Оскар, он меня раздражает, Оскар, я так не могу, Оскар, убери его...». Оскар, Оскар, Оскар... Шулейман раз за разом терпеливо объяснял, почему Терри останется. Уже зубы и скулы сводило от повторов.

Призывать Тома к пониманию то же самое, что пытаться научить барана играть на фортепиано. Играть-то он не научится, но будет упорно таранить инструмент. Том отказывался от ответственности, хотел, чтобы за него решали и о нём заботились, но при этом уважали его мнение и считались с ним. Должно быть по моему, иначе я обижусь, а в остальном у меня лапки – позиция Тома. Хорошо устроился, ничего не скажешь. Таких наглых котов мир ещё не видел.

День за днём. Каждый день. Оскар, Оскар, Оскар – молоточком по голове, водой на темечко. Оскар, Оскар, Оскар... Только постель и спасала, во время секса Том затыкался и забывался, пусть не всегда сразу. И после был зазор времени, когда у него хорошее настроение. Хоть запри его в комнате, чтобы он Терри не видел, и трахай как можно чаще, чтобы у него сил не хватало сходить с ума, чтобы он жил в своём обособленном мирке, раз реальность его не устраивает.