Сочетай

Вьется светлым локоном моя злость,

Шелковой нитью ненависть.

Скажи мне, как тебе удалось

Разбудить моих демонов?

Тяжелое молчание — хрупкий лед,

Боюсь, но так хочу быть ближе.

Кажется, я знаю наперед,

Кто из нас двоих выживет.

Mary Gu, Магнолия©

Том проснулся от странных ощущений. По мере того, как мозг выбирался из дремотного ватного оглушения, понял, что ощущения влажные и... приятные. Подняв одеяло, Том удивлённым взглядом столкнулся с искристым, игриво-насмешливым взглядом Оскара, который в этот момент поднял голову.

- Доброе утро, - сказал Шулейман с широкой лукавой ухмылкой, держа в правой руке возбуждённый член Тома.

- Что ты делаешь? – вымолвил Том.

- По-моему, мои действия очевидны. Приятно тебе делаю. Что-то к тебе не приходит утренняя эрекция, надо хоть так исправлять, - ответил Шулейман лукавее прежнего и, не отрывая взгляда от глаз Тома, обхватил губами головку, проводя кончиком языка по уздечке.

Том открыл рот, чтобы отказаться от нежданной ласки, но слова не слетели с губ, по ним гуляло лишь разгорячённое дыхание. Решив принять подарок, он закрыл глаза и откинулся на подушку, комкая в пальцах одеяло. Уже слабо выгибался под ласками Оскара, перегревающими и туманящими едва пробудившуюся голову.

Одеяло Шулейман всё-таки откинул, жарко под ним. С толком, с чувством скользил губами вверх-вниз, обводил языком ствол и гладкую, набухшую, пряную от выделяющегося секрета головку. Держал ствол у основания в кольце пальцев, не обделяя вниманием те сантиметры, что не помещались во рту, периодически позволял головке упереться в упруго сжимающееся горло и перемещал пальцы ниже, перебирал поджавшиеся яички, гладил напряжённую промежность. Том сам разводил ноги шире, елозил пятками по простыням, выдыхая стоны.

Оскар сжал член особенно крепко, взял глубоко, и рука Тома как-то сама собой, против осмысления, опустилась на его голову. Испугавшись, что перешёл черту, делает то, что ему не положено, Том убрал руку. Не отрываясь от процесса, Шулейман взял его руку и положил обратно себе на голову, остановился, поднял глаза, предугадывая, что Том тоже посмотрит. Том поднял тяжёлую, мутную голову, шевелил губами, не выговаривая ни одного внятного звука, взгляд поплывший, пьяный без капли внутрь. Оскар ухмыльнулся уголками губ, не выпуская член изо рта, и как ни в чём не бывало продолжил сосать, взрывая Тому мозг. Тут он готов позволить Тому доминировать.

Получив это, наверное, разрешение, иначе сложно истолковать, Том оставил ладонь на затылке Оскара, перебирал его волосы, гладил, бездумно непривычным для себя способом поощряя за удовольствие. Пальцы сжимались. По позвоночнику простреливало, выгибало. Том сам не понял, как рука надавила, побуждая взять глубже, дать больше. Второй рукой тоже он схватился за Оскара, за его плечо. Немело всё, что далеко от паха, ноги ниже колен, пальцы рук.

Шулейман сунул в рот два пальца, другой рукой надрачивая Тому, чтобы не прерывать стимуляцию. Погладил скользкими от слюны пальцами сфинктер Тома и ввёл в него средний палец, одновременно снова беря член в рот.

- Нет, нет, нет, нет, - хрипло затвердил Том, мечась по подушке, упёршись рукой в плечо Оскара.

Не хотел сейчас такой стимуляции, хотел полностью по-мужски закончить, без проникновения.

- Тебе приятнее будет, - усмехнулся Шулейман, объясняя дурашке, что он себя же обделяет.

Том пробормотал ещё что-то и сдался, смирился, крепко зажмуривая глаза. Вернувшись к минету, Оскар просунул в него второй палец, размеренно совершая кистью поступательные движения. Согнул пальцы, давя костяшками на плотную выпуклость простаты. Тома вытянуло как в сплошной судороге, он выл, мотал головой, цеплялся пальцами Оскару за плечо. Шулейман дотянулся до тумбочки и добавил смазки, от которой промежность Тома скоро заблестела, не поскупился.

Само по себе делать минет не вызывало в Оскаре отвращения или отторжения, но и удовольствия не доставляло. Грубо говоря – никак ему это, можно и сделать, почему нет. Но ему доставлял удовольствие Том. Его наслаждение, его чувственность, дрожь и извивания его тела, вздохи, стоны, вскрики. Предельная отзывчивость и откровенность. Всё это возбуждало, потому вопреки отсутствию каких-либо особых ощущений от члена во рту собственный член стоял крепко и жаждал плоти. Той плоти – горячей, тугой, пульсирующей вокруг его пальцев. Между раскинутых в стороны стройных ног.

Шулейман провёл пальцами по ступне Тома, проверяя, растопырены ли у него пальцы – верный признак, что ему хорошо. И так понятно, что хорошо, но любопытно же. Том дёрнул ногой от щекотки, потерявшейся на полпути к мозгу под натиском более сильных ощущений.

Разрядка подступала постепенно, разворачивалась, затапливая всё тело волной стоградусного жара. Том не смог понять, в каком месте родился оргазм, кажется, в обоих сразу. Оттого ощущения сокрушительной, скручивающей силы. Том зашёлся пронзительным, надтреснутым криком, вцепившись Оскару в волосы. Обождав, пока Том, хныча в отходе чрезмерного экстаза, дёрнется в последний раз, Шулейман поднялся и прижался губами к его пересохшим губам.

- Моя очередь, - хитро ухмыльнулся Оскар, держась над Томом на руках.

- Мне тоже...? – спросил Том, потянувшись рукой ему вниз.

Оскар ответил просто:

- Ноги вверх.

Том мягко, немного рассеянно улыбнулся ему и поднял разведённые, согнутые ноги коленями к подмышкам. Шулейман подогнул руку, опираясь на один локоть, и поцеловал Тома. И, не теряя времени даром, направил в него член, вправил легко в подготовленное, расслабленное и его пальцами, и оргазмом тело. Том застонал ему в рот и почувствовал, как бёдра Оскара касаются его бёдер. Полностью в нём.

- Сейчас будет быстро и жёстко, - предупредил Шулейман.

На медленный, изысканный секс не хватало моральных сил. Ему бы по-животному вдалбливаться в горячее нутро и скорей достигнуть оргазма. Том понимающе, одобрительно улыбнулся, а затем, поняв, что это значит и чем ему грозит, испуганно распахнул глаза, вжался плечами в матрас. Потому что если быстро и жёстко, его точно снова разорвёт ощущениями такой силы, что удовольствие сольётся с болью.

Вопреки озвученному предупреждению начал Шулейман не с четвёртой скорости, чтобы немного раскачать Тома, но выдержки не хватило и на минуту. Том влёт вылетел в потерю контроля, извивался под ним, скулил, вскрикивал, сжимал бёдрами, цеплялся пальцами за плечи, спину, руки Оскара. Зато потом лежал растрёпанный, как мышь, с глупой, счастливой улыбкой на губах.

- Без пятнадцати двенадцать, - сказал Оскар, взглянув на часы. – В душ успею.

Том остался в постели, лежал в ворохе одеяла, отходя от пережитых ощущений. Вернулся Шулейман через десять минут, пахнущий свежестью и глубоким парфюмом, подошёл к шкафу и открыл дверцы. Том сел и наблюдал за тем, как он выверено, не сомневаясь, выбирает одежду. Как одевается отточенными движениями. Точность и чёткость его действий завораживает. А визуальный ряд заводит: длинные сильные пальцы, застёгивающие пуговицы снизу вверх; контраст загорелой, всегда горячей кожи с мягким светлым хлопком рубашки; сосредоточенное выражение лица. Словно мало того, что было ночью и только что. Мало, всегда мало. В нём всё до боли, до крика знакомо. И всегда, всегда, всегда мало. Одновременно кружит голову, щемит в груди и тянет в паху.

Том поёрзал и прижал рукой не к месту оживившийся член. Сейчас Оскару надо поработать, надо ему не мешать. И надо подумать, что не так у него с желанием, что три оргазма за девять часов его не утолили. Ответ уже известен – Оскар рядом. Оскар для него как стимуляция электрическим током тех самых зон мозга, которые отвечают за сексуальное желание. Застегнув белую, в тонкую светло-небесную полоску рубашку до двух верхних пуговиц, Шулейман дёрнул воротничок, подвернул рукава.

- Ты надолго? – спросил Том.

- Думаю, минут на сорок, - Шулейман взглянул на него, застёгивая на запястье часы. – Если хочешь, начинай завтракать без меня.

Том качнул головой:

- Нет, я тебя дождусь.

С уходом Оскара Том остался в спальне, сидел на кровати, слушая расслабленную тишину, которая на самом деле вовсе не утренняя, полдень уже. Так хорошо, покойно. Всё хорошо, словно там, за дверями спальни, нет проблемы, которая всё меняет.

На кухне Грегори готовил завтрак, рядом на своей табуретке стоял Терри и любопытно наблюдал за процессом, хрустя стеблем сельдерея. Это ещё одна уникальная, поражающая черта мальчика – подавляющее число детей нужно заставлять есть овощи и не факт, что получится, а Терри овощи очень любил и потреблял в больших количествах и в любом виде. В двух из трёх его приёмах пищи обязательно присутствовали овощи, а часто и во всех трёх. А между основными приёмами пищи он тоже перекусывал овощами, спокойно брал морковку или что угодно и подкреплялся. Даже сырую брокколи он ел. Шулейман когда впервые увидел, как Терри её грызёт, глубоко удивился.

В целом в вопросе питания Терри был тоже абсолютно беспроблемным и неприхотливым ребёнком. Что дашь, то и будет есть и не покривится, что вызывало уважение к нему и к воспитанию Кристины, как и многое другое. Но и предпочтения Терри имел, если позволить ему выбирать, что Оскар и делал. Помимо овощей мальчик питал большую приязнь к молочным продуктам, особенно к йогуртам без наполнителей, куда по желанию можно добавить ягоды или кусочки фруктов, а главной его любовью в данной категории являлись сыры. Причём особо любил Терри сыры с голубой/зелёной плесенью, что нехарактерно для детей, которых чаще всего отталкивает резкий вкус и своеобразный запах. Шулейман даже спросил у Терри, ел ли он Рокфор или подобные сыры раньше, поскольку если ел ещё при маме, понятно, почему ему нравится, привык. Терри ответил, что нет, никогда не ел, впервые пробует, и отправил в рот ещё один кубик благородного сыра. Со всех сторон удивительный мальчик. Даже Булет д'Авен, имеющий катастрофически неприятный запах, пришёлся ему по вкусу.

Также Терри любил супы-пюре – сырный, тыквенный, из той же брокколи или стручковой фасоли и вообще из чего угодно. Кроме традиционного во Франции лукового супа, его Терри не очень любил, куда больше ему нравился чесночный вариант. К чесноку Терри вообще питал особую страсть, доходящую до абсурда в понимании окружающих. Так, незадолго до отъезда на рождественские каникулы, Грегори приготовил яблочные дольки в карамели – старую добрую сладость, известную всем. Терри попробовал и спросил, можно ли приготовить так что-то другое? Грегори ответил утвердительно и предложил мальчику выбрать, что заключить в карамельный глянец, а Терри покопался в шкафчиках и протянул ему головку чеснока. Как ни скептически отнёсся Грегори к его идее, решил не объяснять, что это будет невкусно, а приготовить, пусть Терри сам попробует и поймёт. Но Терри понравилось, очень понравилось, чеснок, потерявший часть жгучести из-за тепловой обработки, в сочетании с карамельной коркой привёл его в восторг. Пришлось Грегори вздохнуть, унять изумление и готовить по желанию мальчика вопиюще неординарный десерт-не-десерт. Шулейман когда в первый раз увидел, как Терри ест нанизанные на деревянную шпажку зубчики чеснока в карамели, в осадок выпал. Ладно бы хоть карамель была солёной, такой вкус ещё можно понять, но нет же, сладкая карамель, с солёной Терри попробовал, оценил невысоко и вернулся к оригинальному варианту. Но что поделать, не запрещать же ребёнку есть, что ему нравится и вреда не несёт, пришлось принять его нестандартное вкусовое пристрастие.

Одна беда – Терри не хотел есть мясо. Не то чтобы не любил его, но не испытывал в нём потребности и потому не употреблял, если не проконтролировать. Тут Шулейман вмешался, поскольку придерживался убеждения, что мясо растущему организму необходимо, и пришлось договариваться. Уговорились на индейку на постоянной основе – единственную птицу, которую Терри почему-то не жалел и потому не отказывался употреблять в пищу, и на телятину раз в неделю. Иногда индейку заменяли крольчатиной, чего Терри не замечал; кроликов – милых пушистых зверьков с дрожащими носиками – Терри тоже жалел и есть не хотел. Конечно, все «мясные вопросы» можно было решить проще, сказать в приказной форме: «Ешь, надо», и Терри бы ел, но Оскар не хотел использовать с ним такие методы, посему выбирал обсуждения, переговоры и немного хитрости.

Зато паштет из утиной печени, тот самый, известный на весь мир, Терри ел с удовольствием всегда, когда давали. Даже интуитивно угадал, как правильно его употреблять, чуть-чуть лишь ошибся, что исправил проведённый Оскаром инструктаж. Сам Шулейман данный деликатес не любил, но с некоторых пор регулярно велел его покупать. Но не слишком часто. Поскольку ежедневное употребление фуа-гра может негативно сказаться на печени самого Терри, слишком жирный продукт. Также проблем не возникало с рыбой, её Терри ел без торга и с удовольствием, и чем жирнее вид рыбы, тем больше она ему нравилась.

Проанализировав однажды пищевые пристрастия мальчика, Шулейман усмехнулся собственному заключению, что они созданы друг для друга. Потому что жизнь в обычной семье не смогла бы раскрыть и удовлетворить его изысканный и дорогой вкус. Разве что его вкус на рыбу подкачал – между, к примеру, сёмгой и демократичной треской Терри отдавал предпочтение последней. Доля северной крови в нём говорила, не иначе.

Терри часто присутствовал при приготовлении пищи, проявлял интерес, и Грегори с удовольствием рассказывал-показывал ему всё, понемногу приобщая к искусству кулинарии.

- Можно я тебе помогу? – спросил мальчик, заглядывая в лицо старшего друга.

- Конечно, - ответил Грегори и, подумав чуть, выдал поручение: - Достань, пожалуйста, муку, приготовлю по-быстрому десерт, - улыбнулся мальчику.

Зажав сельдерей в одной ручке, Терри спрыгнул с табуретки, открыл шкафчик, достал пакет с мукой и, проделав обратный путь, водрузил его на кухонную тумбу.

- Это было очень легко, - сказал Терри. – Что-нибудь ещё сделать? – спросил с надеждой.

- Да. Насыпь сюда, - Грегори поставил перед ним большую пиалу, вишнёвую снаружи и белую внутри, - двести граммов муки.

- А как понять, что граммов двести?

- Правильно, лучше воспользоваться мерной чашкой, - Грегори снова искренне улыбнулся мальчику и подал ему указанный предмет. – Умение определять на глаз приходит с опытом.

Догрызя остатки сельдерея, Терри снова спрыгнул на пол, отошёл к раковине и вытянулся к крану всем телом, чтобы справиться без помощи табуретки. Вымыв руки, он вернулся на исходную позицию и поднял упаковку муки. Сосредоточенно, по маленькой щепотке, чуть встряхивая пакет и глядя на разметку на боку чашки, отсыпал двести граммов и посмотрел на Грегори в ожидании дальнейших инструкций.

- Теперь нужно растопить сливочное масло на водяной бане. Вот, - Грегори поставил на жарочную панель кастрюльку с водой и включил нагрев, отрегулировав градусы, - сейчас вскипятим воду, а ты пока отрежь кусочек масла, примерно столько, - он пальцами показал ширину.

С пяти лет Грегори начал давать Терри в руки нож, разумеется, только под своим наблюдением. Взяв маленький нож и приняв из рук парня брикет сливочного масла, до которого сам бы не дотянулся, оно в холодильнике высоко хранилось, Терри развернул упаковку, аккуратно тяня за края, чтобы не порвать, занёс над маслом нож. И вновь посмотрел на Грегори, попросил:

- Покажи ещё раз.

- Столько, - Грегори повторил жест.

Терри прищурил правый глаз и немного наклонил голову набок, что-то просчитывая в голове, и сказал:

- Три сантиметра.

- Да, думаю, это примерно три сантиметра.

Кусок масла шириной три сантиметра отделился от брикета и отправился в глубокую тарелку, которой Грегори накрыл кастрюльку с кипящей водой. Не отходя, Терри наблюдал, как масло подтапливается, растекается золотой лужицей, в которой плавал тающий айсберг сливочного кусочка.

А что, если сейчас пойти к Оскару, думал Том. Прийти в кабинет, проскользнуть по полу на четвереньках, чтобы не попасть в кадр, забраться под стол, расстегнуть его ремень и джинсы и... Устроить сюрприз-испытание, испытание выдержки, чтобы Оскар продолжал переговоры, не показывая, что одновременно получает удовольствие. Оскар же любит его проверять, испытывать. Почему не отплатить тем же, если это заводно и обоюдно приятно. Ух, как заводно! От одних мыслей под кожей щекочут пузырьки шампанского.

Том игриво улыбался в потолок, прикусил палец, складывая будоражащую фантазию. Может, не сейчас, но как-нибудь он обязательно это сделает. И будет из-под стола смотреть прямым взглядом, облизывая его член, наблюдая, как Оскар старается держать лицо перед деловыми партнёрами. Том провёл ладонью по бедру под одеялом. Отчего кожа такая горячая, такая чувствительная? Оскара нет рядом – и всё равно мало, мало, мало, ещё хочется. Потому что Оскар в его мыслях. Том опустил руку ниже, скользнул между ног, огибая пах. Не прикоснулся к влажному, растянутому входу, пальцы застыли в опасной близости, так близко, что кожа ловила исходящий от промежности жар.

Или можно сделать по-другому. Прийти в кабинет голышом, притворить за собой дверь и опереться руками об её полотно, прогнуться спиной к столу, крутя бёдрами, и поиграть с собой сзади. Оскар точно увидит это персонализированное представление в маленьком окошке, отображающем его сторону видеосвязи. О нет, нет, нет! Увидит эротическое шоу не только Оскар, но и все, с кем у него будут переговоры. Нет, отбросить вариант, такого раскрепощения и последующего стыда Том не хотел.

А что, если сейчас позвонить Оскару и сказать всего два слова: «Хочу тебя»? Чтобы Оскар знал, что будет дальше, когда он вернётся в спальню, где его ждут, и продолжал переговоры в горячечном ожидании. Рука между ног сама собой пришла в движение под аккомпанемент непристойных мыслей, подушечка указательного пальца коснулась колечка мышц, надавила. Мышцы раскрылись, пропуская, первая преграда преодолена, после которой уже так приятно и ноюще-сладко принимать в себя. Неглубоко, всего на две фаланги. С губ прерывистый выдох. Как же... Скручивает внизу живота, сладко, томительно тянет в глубине. Мышцы бёдер напряглись до лёгкой дрожи в согнутых ногах.

В голове ожили воспоминания, как на камеру, в прямом эфире ласкал себя для него. Надо будет повторить. Зачем, если они и так вместе и в любой момент доступны друг другу? Нет смысла. Но как же это было горячо... обжигающе... Том прикусил изнутри губу, выгнул спину. Желание удовлетворить себя разгоралось всё сильнее. Палец немного глубже, скольжение по стенкам сокращающегося внутреннего сфинктера. Да...

Нет, не надо. Лучше дождаться Оскара. Лучше при нём поиграть, если так хочется, чтобы Оскар в какой-то момент отбросил его руку и занял место пальцев собой. Том вынул палец и убрал руку, перевернулся на живот. Извивался гулящей кошкой, поднимая зад. Безумие. Сплошное непотребное безумие, зовущееся истовыми, до излома чувствами к человеку. Пьяняще-окрыляющее чувство влюблённости, покинувшее в сложный начальный период сожительства, вернулось с новой силой, двойной, тройной, в десятой степени. До боли и лихорадки от нехватки, когда его нет рядом всего двадцать минут.

Том перевернулся обратно на спину, открыл глаза. Хватит. Не так уж часто и не так уж много Оскар уделяет времени рабочим делам. Сейчас надо пойти на кухню, приготовить завтрак. И потом отдастся Оскару на столе. Да, так и поступит. Составив план действий, Том наконец-то покинул постель, перемялся с ноги на ногу в раздумьях, как успокоить плоть. Неосознанно по очереди подгибал ноги к паху. Нет, невыносимо, не выдержит он этого времени.

Бросившись обратно на кровать, Том написал Оскару сообщение: «Ты мне нужен. Срочно». Отправил. Телефон всегда при Оскаре, должен увидеть. Увидел. Пришёл Шулейман скоро.

Том встретил его стоя в центре комнаты, голый, кричаще возбуждённый, с огромными зрачками, чёрными глазами.

- Охуеть, - выдал Шулейман, обведя Тома взглядом с головы до ног. – Ты чем тут без меня занимался?

- Хочу тебя, - вместо ответа хрипло сказал Том и подошёл ближе.

Шулейман вопросительно выгнул брови, но удивление на его лице быстро сменилось довольством, интересом и предвкушением. В сощурившихся глазах блеснули искры. Взяв Тома за руку, Оскар подвёл его к кровати, приобнял и поцеловал, коротко, снимая пробу с открывшихся ему в готовности губ и дразня обещанием большего. И, оставив ладонь на пояснице Тома, заглянул ему в глаза:

- Подожди меня десять минут. Я думал, вдруг, случилось с тобой что, плохо стало, поэтому пришёл. Закончу переговоры и вернусь.

- Нет, сейчас, - Том тряхнул головой и потянулся к Оскару всем телом.

- Мне надо. Я их и так уже дважды опрокидывал, - рука крепче оплела Тома за поясницу. Шулейман приблизился к его лицу, говоря с соблазнительной улыбкой-ухмылкой: - Подожди. Ожидание только усиливает удовольствие.

- Не могу... Мне больно, - заныл Том, едва не хныча.

Больно в немеющем, гудящем от перевозбуждения паху и внутри, где остро не хватает быть заполненным. Том поцеловал Оскара, отрывистыми, дрожащими, не всегда попадающими в цель поцелуями цеплял его губы и покрывал кожу вокруг рта. Судорожно скользнул ладонями по крепкой груди Оскара, взялся за верхнюю застёгнутую пуговицу. Как ему отказать? Как себе отказать? С гортанным рычанием Шулейман прижал Тома к себе, схватил за ягодицы, вминая пальцы в тело. Больно. При столкновении нежная, обнажённая головка проехалась по металлическому краю пряжки ремня Оскара. Плевать. Том даже не замычал от болезненных ощущений, отчаянно целуясь с Оскаром, вылизывая его рот, задевая зубами. Отвлечь и остудить они были не в силах.

Шулейман немного повернулся, освобождая пространство, и обхватил ладонью член Тома. Надо по-быстрому дать ему разрядку, раз терпеть не может никак, а потом, закончив с переговорами, вернётся и сам получит удовольствие. Потом. Обязательно. Да... хищным хриплым стоном внутри головы.

- Нет! – Том схватил Оскара за запястье, выкручиваясь из его хвата.

Не хотел так, по-быстрому и неполноценно. Так только больнее. Шулейман серьёзно, не к моменту строго заглянул ему в глаза, у самого взгляд уже начинал плыть. Контакты медленно, но верно перемыкало, выбрасывая искры в темнеющую голову. Оскар буквально пихнул Тома, отталкивая к подоконнику, и впился в его рот жёстким поцелуем. Том лихорадочно, хаотично то расстегивал его рубашку, вырывая пуговицы, то хватался за ремень.

- Не рви мне рубашку, - грубо одёрнул его Шулейман, забывая пять секунд спустя о бесполезном требовании, которого Том не слышал или слышал, но не понимал.

Надо уйти. Нельзя давать слабину... Стучало в голове остатками разумности.

- Давай... Давай... Быстрее...

Том взялся за пряжку ремня Оскара, но дрожащие пальцы не справились с простой задачей. Его всего колотило, взгляд дикий, непроглядный, затягивающий – воплощение похоти, голых инстинктов.

- Да блять, - выдохнул Шулейман, сдаваясь самому себе.

Да что это с Томом? Что Том с ним делает? Безумие... Его обожаемое безумие. Том его слабость. Снова. До сих пор. Всегда. Рывком развернув Тома спиной, Оскар нагнул его на подоконник, придавил за затылок и рванул свой ремень и затем пуговицу на джинсах, высвобождая из трусов член, каменно отвердевший при виде ждущей его задницы.

Том сразу и до конца кричал, хватаясь за ребро подоконника, оставляя на оконном стекле отпечатки ладоней. Получилось быстро, грубо, в полубеспамятстве. Стену под подоконником оросили жемчужные капли. Том вздрагивал под последними движениями Оскара, бередящими обострённо-чувствительное нутро. Остановившись, Шулейман наклонился и поцеловал Тома между лопаток, щекоча сорванным дыханием. Да блять... Кроме этого нецензурного сочетания пока что в голове ничего не формулировалось. У Тома по бёдрам вязко потянулась вытекающая сперма, когда Оскар вынул из него член.

Заправившись и не обращая пока внимания на раскуроченную рубашку, на которой не хватало одной пуговицы, а три болтались на нитках, Шулейман развернулся к окну спиной, прислонился к подоконнику бёдрами и закурил, глубоко втягивая в лёгкие никотин и выдыхая рассеивающейся струёй. Повернул к Тому голову и, прищурившись, обвёл его взглядом:

- Не знаю, что это было, но если подобное будет повторяться часто, у меня точно сердце не выдержит. Буду самым счастливым пациентом кардиологии, - Оскар усмехнулся, поведя подбородком.

Том лишь улыбался ему, стоя рядом в той же позе, только обнажённый и без сигареты в руке. И дал простой и честный ответ:

- Я соскучился.

- Меня полчаса не было. Что ж с тобой будет, когда я на несколько дней уеду? – Шулейман вновь усмехнулся.

- Куда это ты собрался без меня? – Том недоумённо свёл брови.

Вопрос Шулейман проигнорировал, рано пока.

- Пожалей меня, ладно? – сказал он, заглядывая Тому в глаза. – Подождём со следующим разом до ночи.

Едва вернувшееся на лицо Тома расслабленное благодушие растаяло, сменилось напряжением.

- Тебе это в тягость?

- Нет. Но мне уже не семнадцать, - отвечал Оскар. – Мочь-то физически я могу, но надо ж давать себе отдых.

- Тебе нужен отдых? – Том не догонял.

- Объяснить тебе, как работает мужская физиология? – Шулейман встал ближе к нему. Посмотрел на часы. – Позже объясню. Мне пора возвращаться, надо уже закрыть эту сделку. Только сначала сменю рубашку, - он коснулся Тома, прежде чем отойти. – Потом наконец-то пойдём завтракать.

Вновь оставшись в одиночестве, Том всё-таки оделся и, прихватив чистое бельё, направился в ванную комнату, где за пять минут принял душ и попутно почистил зубы, после чего двинулся дальше, на кухню. Заниматься сексом на столе больше не хотелось, по крайней мере, пока. Но идея приготовления завтрака для них двоих оставалась актуальной.

С того дня, когда Тому открылась правда, что у него не рецидив, а настоящий ребёнок, Грегори не специально, но очень удачно не попадался ему на глаза. Но удача ему отказала. Дойдя на кухни, Том увидел двоих, Грегори и мальчика, у плиты и услышал обрывок диалога.

- Почему нельзя растопить масло в микроволновой печи? – спрашивал Терри, глядя на Грегори большими любознательными глазами.

- Можно, - отвечал парень, одновременно одной рукой замешивая основу будущего десерта и следя за доходящим завтраком на жарочной панели. – Но не для всех блюд и продуктов подходит такой способ растопки. Например, шоколад в этом плане очень капризен, если растапливать его в микроволновке, нужно тщательно следить за температурным режимом и временем, потому что чуть больше перегреется – и всё, испортится, начнёт гореть. Микроволновку нельзя использовать для приготовления швейцарской меренги, блюд китайской кухни... Мой папа вообще не признаёт использование микроволновой печи в кулинарии и говорит – это способ для слабаков и лентяев, не различающих тонкостей вкуса, - Грегори посмеялся, взглянул на мальчика.

- Кем работает твой папа?

- Мой папа повар.

- Как ты? – Терри удивлённо и радостно вскинул брови, отчего карие глаза стали ещё больше на кукольном, по-детски округлом личике.

- Я просто неплохо умею готовить, - Грегори снова коротко посмеялся, улыбнулся ему. – А мой папа настоящий шеф-повар, у него рестораны, своё шоу, книги и всемирное признание.

- Каждый может стать поваром? – задумчиво спросил Терри, любопытно глядя на друга.

- В принципе, да. Есть люди с кулинарным талантом, но не бывает людей с врождённым неумением готовить, с которым ничего невозможно сделать. Каждый может учиться, практиковаться и стать поваром, не обязательно знаменитым, но тем, кто вкусно и классно готовит точно.

- Когда я вырасту, стану поваром, - сказал мальчик, облокотившись одной рукой на тумбочку и подперев подбородок ладошкой. – Повар же может готовить с птицей на плече? Как пират?

- Не думаю, что готовить с птицей на плече хорошая идея, - аккуратно сказал Грегори, - в пищу могут попасть перья и не только, и птица может обжечься. Но в остальное время повар спокойно может иметь птицу в качестве домашнего питомца.

- Когда я вырасту, обязательно заведу птицу, - уверенно проговорил Терри. – Наверное, попугая. Попугаев же заводят дома, - добавил менее уверенно, почти вопросительно.

- Совсем не обязательно. Завести дома можно любую птицу, если условия позволяют. Кроме разве что орла и грифа. Орёл слишком большой, ему много простора для полётов надо, а гриф создаст дома очень неприятный запах.

- Орёл не самая большая птица, самая крупная летающая птица – это альбатрос, - поделился знаниями Терри. – Размах крыльев альбатроса достигает трёх с половиной метров, а у самого крупного представителя рода орлов, беркута, всего два метра и сорок сантиметров.

Том стоял на пороге, его присутствия не заметила увлечённая делом и разговором парочка «молодняка».

- Я забыл снять планшет с зарядки, - Терри встрепенулся, распахнув глаза. – Нужно отключить.

Спрыгнув с табуретки, он поспешил на исправление упущения и едва не столкнулся с Томом.

- Ой, - обронил Терри и задрал голову, снизу глядя на всё ещё нового, едва знакомого и загадочного для него мужчину. – Привет, Том, доброе утро, - улыбнулся доброжелательно.

В противовес Тому, который с момента, когда увидел их, болтливого юнца-домработника и свою персональную жизненную катастрофу, стремительно мрачнел грозовой тучей, наливался тяжестью негативного настроения, вытеснившего без остатка радость от нового дня.

Не дождавшись ответа на своё приветствие, Терри медленно перестал улыбаться, опустил голову, спрятав глаза за пушистыми, тёмными в противовес цвету волос ресницами. Растерянно переступив с ноги на ногу, он снова посмотрел на Тома, попросил:

- Том, можно я пройду?

Сохраняя гробовое, гнетущее молчание, Том посторонился, выпуская мальчика из комнаты, и беззвучно закрыл за ним дверь. Взгляд упёрся в Грегори, припаялся, стекленея немигающим свинцом.

- Ты... - протяжно выцедил Том.

Грегори обернулся. Ни тон голоса, ни чёрный, страшный взгляд его ни о чём не предупредили. Не видел он плохого в жизни, чтобы научиться быть подозрительным и боязливым.

- Да? – отозвался Грегори. – Том, ты что-то хотел? Насчёт завтрака?

- Ты... - повторил Том, растягивая губы в широком оскале. – Ты всё знал. Ты знал...

- Том, я не понимаю, о чём ты.

- О розыгрыше. Ты знал правду, - Том медленно двинулся вперёд, к парню. – Знал и подыгрывал Оскару. Как он тебя заставил? Запугал? О нет, не думаю... - покачал головой. – Ты добровольно согласился. Из страха? Из любви к Оскару? Почему?

- Оскар сказал, что хочет разыграть тебя и что я должен делать. Я так и не понял смысла этого розыгрыша, но я хорошо отношусь к Оскару, у нас хорошие отношения, поэтому я согласился, - бесхитростно ответил парень правду.

Том и не нуждался в его ответах. Но кошки играют со своими жертвами, прежде чем нанести смертельные раны.

- Хорошо относишься, у вас хорошие отношения... - елейно растягивая звуки, Том повторил за домработником. – Как мило. Может, виды на него имеешь, сука?

- Нет-нет, - Грегори помотал головой и поднял ладони. – У меня и в мыслях никогда не было. Оскар мужчина, мой начальник, и он... намного старше, - говорил миролюбиво, словно не услышал оскорбление.

- Ты знал, - снова повторил Том, скалясь улыбкой Чеширского кота из хоррор-версии сказки. – Спелись за моей спиной? – вздёрнул брови, под которыми широко раскрытые, дикие, нездорово весёлые глаза. – Я перед тобой извинялся, обнимал тебя, душу тебе излил, а ты подыгрывал и за спиной смеялся надо мной, - он хищником подбирался ближе.

- Том, я над тобой не смеялся, - Грегори покачал головой.

Умом не боялся, не мог понять угрозу, но машинально сделал шаг назад.

- Ты знал, - как приговор, которого Грегори не понял. – Как думаешь, кексы с кровью будут вкусными? – продолжая страшно, сейчас только губами улыбаться, Том кивнул на противень с формочками, который домработник не успел поставить в духовку.

- Это не кексы, - глупо, машинально поправил его Грегори.

Запоздало на пару секунд обдумал смысл слов Тома, но не сумел их понять. Если это была шутка, он её не понял, если игра слов – тоже.

- Том, я тебя не понимаю, - честно сказал Грегори, надеясь на проясняющий диалог.

- Я тоже не понимал, а потом как понял. Когда-нибудь и ты поймёшь.

Замешательство Грегори разрасталось в геометрической прогрессии, ржавые шестерёнки непонимания скрипели в голове.

- Ты знал! – от игр к обвинению и действию.

Резко оказавшись рядом, Том пихнул Грегори в грудь. Парень отступил по инерции и неловким движением в попытке сохранить равновесие задел стоящую на плите сковороду. Она опрокинулась на пол, вывернув содержимое. Отвлёкшись от накаляющейся ситуации, Грегори разочарованно, грустно посмотрел на завтрак, который теперь только в ведро.

- Том, что ты наделал, – не удержался от раздосадованного упрёка.

Не жалко, что готовил, старался, а труд насмарку. Настроение у Грегори испортилось из-за того, что Оскар будет недоволен, когда придет завтракать, а есть нечего. И нехорошо заставлять голодного человека ждать, Грегори как человек, воспитанный влюблённым в пищу отцом, относился к этому очень серьёзно.

Том подобрал сковороду, покрутил за ручку:

- Раскалённая.

Вскинув взгляд, Том замахнулся. Лишь чудом Грегори сумел отклониться и избежать удара тяжёлым, раскаленным металлом по лицу. Не удержавшись на ногах из-за резкого прогиба назад, он с четверенек рванул прочь, прижался к стене, ошалело глядя на Тома. Сковороду Том бросил, не глядя переступил испорченный завтрак, приближаясь к парню.

- Неосмотрительно жаться к стене, ты сам себя в угол загнал, - говорил Том. – Когда-то я тоже постоянно совершал эту ошибку.

- Том, ты меня пугаешь. Пожалуйста, хватит, - Грегори поднял перед грудью ладони в инстинктивном защитном жесте. – Я не понимаю, что тебя так сильно разозлило, но я прошу прощения. Я не хотел тебя обидеть, я не думал, что этот глупый розыгрыш так сильно тебя заденет. Я поверил Оскару...

Отключив планшет от зарядного устройства, Терри разблокировал экран. Браузер, из которого не вышел, предложил видео полёта альбатроса, той самой огромной птицы, о которой упоминал в разговоре с Грегори. Целых тринадцать минут полёта величественной птицы над подёрнутой барашками пены синевой океана. Терри не удержался от соблазна включить ролик и посмотреть хоть три минутки, присев на край кровати.

- Глупый розыгрыш, - повторил за домработником Том.

Слишком резко. Том схватил Грегори за горло, больно притискивая, приблизился к лицу ошалевшего, испуганно распахнувшего глаза парня:

- Помнишь, я спрашивал тебя о Терри? Знаешь ли ты такого? Помнишь, что ты мне ответил?

Драться Грегори не умел, не умел даже давать сдачи, защищаться. Потому стоял – холодеющие руки по швам.

- Ты солгал, - озвучил Том. – Солгал, сука!

Отпустив шею несчастного побледневшего парня, Том замахнулся. Драться Грегори не умел совершенно, но реакция у него работала отлично – всё-таки с двумя братьями рос. Грегори ушёл от удара, бросившись по стене вбок, и, больше не тормозя, кинулся наутёк. Том сорвался с места следом, огибая стол. Грегори почти достиг цели – двери. Почти... Не собираясь давать ему выскочить в коридор, Том схватил стул и обрушил его парню на спину. Ножка ударила по затылку. Стул не разломился на части, но послышался деревянный треск.

Грегори упал на колени, схватился за голову, загудевшую вышкой электропередачи. Не мог продолжать бегство, не успевал соображать, сгорбился в попытке защититься, закрыться.

Шулейман застыл в дверном проёме, охреневши глядя на открывшуюся его взору сцену. Как раз вовремя заглянул, чтобы стать свидетелем эпичного момента удара стулом, что настолько шокировало своей невозможностью, что опешил и не сразу смог отреагировать. В голове отщёлкали три длинные секунды, в которые не мог поверить глазам, не мог сдвинуться с места, и щёлкнуло, проясняя мысли.

- Ты сдурел?! Отойди от него! – рявкнул Оскар Тому и обратился к Грегори, к которому наклонился, осторожно приподнимая его и пытаясь заглянуть в лицо. – Эй, ты как? Живой?

Эй, ты как? Эти простые слова из уст Оскара закоротили Тому нервы. Прижгли калёным железом. Оскар всегда к нему так обращался, когда что-то случалось. Прежде – только к нему, не показывая затаённой тревоги, но участием демонстрируя заботу. А теперь не к нему этими сакральными словами. Теперь он не единственный, а один из. Всего лишь первый, но не единственный, о ком Оскар проявляет заботу.

- Как можно додуматься бить человека мебелью?! – Шулейман снова обратил внимание на Тома. – Ты боевиков девяностых годов пересмотрел?!

- А что, я должен был проглотить, что он с тобой заодно надо мной потешался?! – также ором ответил Том. – Нет! Я больше никому не позволю меня безнаказанно обижать, - выпрямил спину, вздёрнул подбородок, глядя Оскару в глаза победным, отдающим маниакальностью взглядом. – Я больше не слабый, всего боящийся мальчик, который не мог за себя постоять.

- Что ты несёшь?! Ты больной?! Края-то видь!

Что там ещё хотел сказать Оскар, Том не стал слушать, подался вперёд, запальчиво выкрикнул:

- Да, я больной! Ты это прекрасно знаешь! Меня судить нельзя! Так что не удивляйся!

И пнул Грегори ногой, удар пришёлся в бедро. Парень лишь заскулил, зажмурился, снова зажимаясь, втянул голову в плечи. Шулейман оттолкнул вконец слетевшего с катушек Тома, но он тут же вновь бросился вперёд. Трижды Оскар отпихивал Тома, не подпуская его к Грегори, и трижды Том возвращался грёбанным попрыгунчиком-бумерангом, кажется, его это только больше распаляло. Подняв Грегори на ноги, Шулейман одной рукой придерживал его за плечи, а второй держал на расстоянии Тома, рвущегося достать до несчастного парня. Оскар сам не запоминал, что говорил-выкрикивал, чего Том не слышал и слышать не хотел.

Испугавшись новой атаки, Грегори прижался к Шулейману и спрятал лицо у него на груди, постыдно ища защиты. В глазах Тома полыхнуло алым цветом, переходя в клубящуюся темноту. Оскар не позволил ему ударить, Том дотянулся до Грегори, но ничего не смог сделать, Шулейман зажал его, развёл обоих по бокам от себя.

- Утихомирься! Немедленно! Заткнись и сядь, иначе я тебя положу.

Оскар не пугал, а предупреждал. Том понял это по тону голоса, по твёрдому, давящему взгляду в глаза, но боролся с его силой своим жёстким, непримиримым взглядом, играя желваками на челюстях. Лишь благодаря метнувшемуся в сторону взгляду Тома Шулейман обернулся – и увидел Терри, что стоял у него за спиной. Сердце ухнуло вниз, глухо там стуча. Слишком много всего, слишком сложно, дайте перерыв. Перерыв никто не даст.

- Терри, ты давно тут стоишь? – поинтересовался Шулейман, отлично совладав с норовящим дрогнуть голосом.

- Только что пришёл, - ответил Терри. – Что вы делаете? Обнимаетесь? – спросил, переводя взгляд между мужчинами.

Грегори приятно удивил, собрался быстро и ответил. Быстрее Шулеймана ответил, который замешкался в сложном выборе между ложью, правдой и такой версией правды, которую можно выдать маленькому ребёнку без негативных последствий.

- Да, обнимаемся. Миримся.

- Миритесь? – на лице Терри удивлённо вздрогнули брови. – Вы поссорились?

- Немного. Я... упал и ударился, - Грегори невольно бросил взгляд на Тома.

- Из-за Тома, - добавил конкретики Оскар.

- Да, - подтвердил Грегори. – Том... он переставил стул, а я не видел, не заметил, запнулся об него и упал.

Пока домработник говорил, Шулейман прошил всё ещё злющего Тома припечатывающим к месту взглядом: вякнешь – прибью. И затем сказал для Терри:

- Сейчас я отвезу Грегори в больницу.

- В больницу?

Терри изломил брови, в глазах его расплескались удивление и страх – боязнь за дорогого ему человеку.

- С Грегори всё в порядке, - поспешил убедительно успокоить его Оскар. – Но с головой не шутят, поэтому лучше перестраховаться и показаться доктору.

Отпустив Тома, Шулейман повернул к двери, уводя с собой Грегори, которого всё ещё держал за плечи, и Терри, не отстающего от них взволнованным хвостиком. На пороге он обернулся и сказал Тому:

- С тобой я позже поговорю.

- Оскар, не ругай Тома, - попросил Терри по пути коридорами. – Он же не специально это сделал.

- Я не буду его ругать, а только поговорю об осторожности, - пообещал Шулейман.

Будь правда такой, как думает Терри, он бы так и поступил. А в реальности... Потом об этом подумает, пока необходимо доставить Грегори в больницу. Чёрт, как это сделать? Собирался лично отвезти Грегори в клинику, но после того, что Том устроил, его нельзя оставлять наедине с Терри. Забрать и Терри с собой и оставить Тома одного тоже нельзя, потом не соберёт осколки. Всем вместе поехать? Ага, чтобы цирк за гранью разумного в машине продолжился; чтобы псих этот на людей кидался и до аварии довёл.

Как на беду, как в отвратительном кино, в котором героя решили добить обстоятельствами, тело Грегори ослабло, он начал оседать. «Да блять!» - в голове, но не вслух. Похоже, это цитата дня. Упасть парню Шулейман не дал, перехватил крепче, судорожно соображая, что делать со всем этим дерьмом, что вдруг начало валиться на него, как из рога изобилия. С одним Грегори разобраться было бы просто. Но есть ещё и Терри. Терри перепугался за старшего друга:

- Грегори, что с тобой?!

- Шутка, - парень поднял голову и улыбнулся. – Неудачная шутка, - сам себя упрекнул.

В отличие от Терри, который, хоть и не по годам смышленый, всё-таки маленький ребёнок, Шулейман видел – не шутка. У Грегори взгляд плыл, а улыбка явно давалась ему тяжёло, как и слова. Переведя взгляд от мальчика, Грегори потянулся к уху Шулеймана, но повело, и он случайно уткнулся губами, выговаривая шёпотом, в котором крик о помощи:

- Меня сейчас вырвет...

Не хотел, Грегори тоже больше всего не хотел, чтобы Терри, его любимый мальчик Терри, младший братик, о котором всегда мечтал, видел то, что может его ранить. Не хотел, чтобы он волновался, чтобы ему было больно. Потому предупредил, между слов просил Оскара что-то сделать, не в силах справиться самостоятельно.

Да блять!

- Терри, сбегай-ка в мою спальню и принеси мой мобильник, - спокойно, почти весело сказал Шулейман, ничем не показывая, в каком он сейчас напряжении.

Отослав мальчика, Оскар обратился к Грегори:

- В ванную я тебя не потащу, блюй здесь, - отступил, чтобы на него не попало, продолжая поддерживать парня ладонью за лопатки.

- Всё равно же мне убирать, - Грегори вновь улыбнулся, в этот раз по-настоящему.

- Поменьше разговоров.

Посмотрев, что вопреки предупреждению блевать домработник не торопится – отпустило, - Шулейман приставил его к стене, спросил чётко:

- Сколько меня видишь?

- Одного...

- Хороший знак, - удовлетворённо кивнул Оскар и аккуратно, но настойчиво потянул парня за плечо, отлепляя от стены. – Пойдём.

Хотя бы Терри рядом нет, одной головной болью меньше, не нужно беспокоиться разом за двоих и лавировать между помощью пострадавшему и сбережением детской психики. Оставалось доставить Грегори в больницу и немного выдохнуть. Быстро Терри не вернётся, он мальчик исполнительный и не сдастся быстро, а найти телефон он не сможет никак, телефон у Оскара в кармане, как и всегда. Чёрт, Терри же в поисках телефона наверняка залезет в прикроватную тумбочку и найдёт там много интересных вещей. Ладно, как раз и сексуальное просвещение Оскар ему проведёт после закономерных детских вопросов. Потом, всё потом. Задачи надо решать поочерёдно, иначе мозг к чертям перегорит. И так пиздец по всем фронтам.

В клинику Шулейман отправил Грегори с одним из охранников. Дальше – Терри. Они встретились по пути навстречу друг к другу, недалеко от того места, где разошлись.

- Я не нашёл телефон, - виноватым голосом проговорил Терри и вскинул к Оскару большие глаза. – А где Грегори?

- Он поехал в больницу.

- Один? – глаза мальчика стали ещё больше, круглее.

- Нет, Грегори повёз Хаво, помнишь его? – вкрадчиво спросил Шулейман, заглядывая малышу в глаза.

Терри покивал, показывая, что помнит, и затем посмотрел на Оскара растерянно, доверчиво, с надеждой:

- Грегори поправится? С ним всё будет хорошо?

- Грегори и не болеет, - Шулейман усмехнулся и поднял мальчика на руки, чуть подбросил, не выпуская из рук, ободряя. – Ты же видел, Грегори сам шёл, разговаривал. Когда с человеком всё плохо, он не ходит, не говорит связно и не шутит плохие шутки, - Оскар ему улыбнулся. Визит к врачу простая формальность – и урок правильного поведения, - подчеркнул поучительно. – Запомни, Терри, если ты получил травму или если тебя что-то беспокоит, например, боль в животе, нужно обратиться к врачу, пусть специалист скажет, что с тобой и что с этим делать. Даже порез на пальце не мелочь, а нуждается в обработке, идти с маленькой ранкой к врачу, конечно, не надо, если только она не от чего-то заведомо очень грязного вроде ржавого гвоздя, но надо обработать антисептиком.

Терри кивнул:

- Я знаю, что раны нужно обрабатывать.

- Умница, - похвалил его Шулейман и чмокнул в лоб. – Мне тебя и учить нечему, что ни скажу – ты всё знаешь. А теперь мне надо провести беседу с Томом.

Ещё раз чмокнув мальчика, Оскар поставил его на пол. Терри не сказал, что очень хочет есть. Просыпался он довольно рано, завтракал в девять, за раз съедал немного и сейчас, к часу дня, уже был голодный. Время обеда, но обеда нет, и все взрослые заняты важными делами.

На кухне Тома уже не оказалось, только не случившийся завтрак кучей лежал на полу, валялась сковородка и стул, напоминая о том, что произошло. Но Оскар знал – Том не ушёл, каким-то внутренним зрением видел – Том где-то в глубине квартиры, в подробностях видел, будто глазами. Чувствовал тянущимися от сердца нитями, которыми с ним связан.

Сейчас, когда в мигающих в голове задачах осталась лишь одна цель, можно подумать. Оскар не ожидал, что Том может так поступить, привык, что он много кричит, много пылит в ударе негатива, но до дела никогда не доходило. Когда Том так изменился? Верно, за время разлуки. Оказалось, Оскар совсем его не знает. Всё судил по былому, что хи-хи и ха-ха – Том хоть и припадочный, но слабый и безобидный. Забавный. Нет. Большими чёрными буквами припечатанное слово НЕТ. То, что сегодня случилось, ни черта не забавно. Это страшно и непонятно. Шок – Том уже отнюдь не слабый невинный котёнок. Он опасный дикий зверь.

Оскар знал, что Том может убить, своими глазами видел. Но есть большая разница между убийством ради защиты и нападением на заведомо слабого. Заведомо?.. Знал ли Том, что Грегори не даст отпор? Оскар не знал, не думал, что Грегори настолько сам и беспомощен, и ничему его не научило то, что Том в первую встречу уже угрожал ему ножом. Сам виноват. Не Грегори, а он, Оскар, что не предупредил парня и не предупредил эту кошмарно вопиющую ситуацию. А как бы он предупредил? Как? Если сам не знал, не ожидал от Тома подобной жестокости.

Жестокость... Какое странное, непривычное слово в отношении Тома. Надо привыкать, нельзя продолжать думать, что он мальчик-одуванчик с неиспользуемыми бойцовскими навыками, иначе сегодняшняя ситуация непременно повторится, возможно, в более страшном, непоправимом варианте. Что Том может сделать дальше? Воткнёт Грегори в горло нож? Кинется на Терри? Утопит Терри в ванной? Страшно об этом думать, внутренности скручивает отрицанием, но Оскар вынужден признать суровую правду – Том может. Раскается потом, зная его, раскается, но что его запоздалое сожаление изменит? Ничего. Оно не вернёт отнятую жизнь, не исправит трагедию убитой детской психики.

Том проявил себя как чудовище. Чудовище – буквы эхом в голове. Но и таким, ужасным, жестоким, Оскар продолжал его любить и хотел сохранить отношения. Вот только... имеет ли он право рисковать? Оскар никогда не боялся за себя, непонятно как с самого начала знал, что ему Том вреда не причинит. И сейчас, будь он один на один с Томом, Оскар не задумывался бы о том, чтобы что-то изменить. Но он не один. Он хозяин в доме, где есть два уязвимых человека, а значит, отвечает за них и не вправе пускать ситуацию на самотёк. Так просто, нашлось то, что его ограничивает, что изнутри говорит ему, как должен поступать. Взрослая жизнь – это не только развлечения, но и большая ответственность. За десять лет многое изменилось, Оскар больше не мог позволить себе вести себя безрассудно и наплевательски и не хотел позволять. Только не дома, только не в том, что касается или может коснуться Терри.

Внутреннее видение не обмануло. Том обнаружился за дверью спальни, сидел на кровати, опустив голову и положив ладони на колени. Вскинул голову, услышав, что кто-то пришёл, поднялся на ноги – готов к новому раунду боя. Оскар зашёл в комнату, закрыл дверь – взгляд строгий, вид собранный.

- Какого хрена ты творишь?!

Шулейман сходу заорал на Тома, разрушая свой выдержанный образ, который сейчас был лишь фикцией. У него внутри тоже клокотали нервы. Он тоже, блять, не железный, он тоже человек, которого всё это дерьмо вывело из себя, но до определённого момента силой воли пришлось держаться, решать проблемы, а сейчас – можно.

- Я тебе уже ответил! Повторить?! – Том подхватил крик, влёт распалился.

Воинственно вытягивался вперёд, непроизвольно сжимал кулаки.

- Ты границы видь! - пуще прежнего рявкнул Шулейман. – Ты ему череп проломить мог, он мог инвалидом остаться! Я тебе уже сказал – если у тебя ко мне претензии, на мне и отрывайся!

- Ты здесь причём?! Ты его не заставлял тебе помогать, он сам! Вот и получил по справедливости! Мало получил! – выкрикнул Том с намёком, что это не конец.

- Ладно, допустим, в твоих глазах Грегори виноват! Допустим! Со своей позиции ты имел права врезать ему – дать по морде, а не стулом его бить со спины! Имел, но после того, что ты сделал, не имеешь. Это что за сумасшествие?! Ты дебил?! Сам виноват, - Оскар рубанул рукой воздух. – Должен был понять по твоему взведённому состоянию, что ты не мог, как трахаться хотел, что ты – не в норме!

- Не приплетай сюда моё поведение с тобой! И я что-то не заметил, чтобы ты был недоволен!

- Видь разницу! Неуёмно хотеть заняться сексом со своим партнёром не то же самое, что избивать людей!

- А ты мне объясни разницу, чтобы я не ошибался!

Казалось бы, очередной яростный крик, но в нём, в самой сердцевине жгучего энергетического сгустка, настоящее непонимание и просьба дать ориентиры. Шулейман замолчал на несколько секунд, глядя на Тома. Показалось ли, что он просит помощи. Не прямо, почти завуалировано, что не понять, но – в глазах под слоём непримиримой пылкости то самое детское непонимание: «Папа-папа, расскажи, что такое хорошо и что такое плохо...». Папа, блять, от дурацкого сравнения захотелось немедленно закурить. Обзавёлся на свою голову двумя детьми, одним настоящим ребёнком и одним неисправимым.

- Я тебе объясню, раз ты тупее, чем я когда-либо думал, - заговорил Оскар всё ещё в раже злой энергии, но уже не криком. – На пальцах объясняю. Если тебя дёрнет запрыгнуть на меня посреди ночи, забыв разбудить – это нормально. Если тебе взбредёт в голову со всей силы сомкнуть челюсти на моём члене – это плохо, нельзя. Если тебя обидели, можно в ответ ударить – это не очень адекватная реакция, но в целом обычная, вписывающаяся в норму, если не реагировать так на каждое неугодное тебе слово. Если ты попал в массовую драку, где идёт в ход всё, что под рукой, ты можешь драться мебелью – в такой ситуации это нормально. Если ты один на один с безоружным, беззащитным человеком, который не проявляет к тебе никакой агрессии – нельзя бить его мебелью, это неадекватное поведение. Улавливаешь разницу? Начинает проклёвываться понимание?

- Я всё равно не считаю себя виноватым, - также перестав кричать, Том скрестил руки на груди.

Шулейман и не рассчитывал на обратный результат. Это было бы слишком просто, слишком не в духе Тома. Если Том сразу сказал, что всё понял, значит – он не понял ничего.

- Зачем просил объяснить, - Оскар хмыкнул и также сложил руки на груди. – Типичный ты – помоги мне разобраться и больше не ошибаться; я всё равно буду поступать так, как поступал. Тупик какой-то, я не знаю, как вести с тобой диалог.

Оскар развёл кистями рук, раскрыв ладони, выражая телом озвученную растерянную слабость. И затем в сердцах усмехнулся:

– Грёбанный розыгрыш, вот сейчас я о нём жалею, потому что после него всё пошло по пизде, надо бы сразу сказать правду, когда ты увидел Терри, а не разводить тебя и Грегори с Терри по разные стороны баррикады моей потехи. А так... - Шулейман не договорил, поскольку им обоим всё известно, вздохнул. – Знаешь, признаться честно, сейчас я больше всего хочу попросить тебя уйти. Я не делаю этого только из-за самонадеянного желания попробовать ещё.

Яростный запал Тома разом иссяк пшиком затушенного фитиля, разжались кулаки. Непримиримый бой в глазах сменился потерянностью и страхом.

- Ты хочешь, чтобы я ушёл? – голос упал до полушёпота.

Всё-таки можно на Тома повлиять даже в его новом, непредсказуемом и отвратительном состоянии, достаточно его напугать. Но вопрос – надолго ли?

- Нет, - ответил Шулейман. – Но я не вижу другого стопроцентно безопасного варианта. Я не уверен, что справлюсь, я не вижу у тебя движения навстречу и не уверен, что сумею совладать с ситуацией в одиночку, ставки слишком высоки. Я боюсь за Терри, - громкое, оглушительно громкое в своей честности и посыле признание. – Я в ответе за него и за Грегори, пока он в моём доме, и если за смерть Грегори мне будет очень совестливо, но я смогу это пережить, то за трагедию с Терри я себя никогда не прощу.

Иногда слабость сильнее силы. Искренность может ударить сильнее громких слов, крика, угроз. Но Оскар использовал её не в качестве оружия. Впервые в жизни он не мог самонадеянно броситься в омут, поскольку не мог махнуть рукой на возможные последствия, и испытывал растерянность. Нести ответственность за себя легко, легко и привычно отвечать за себя и за Тома, но не справлялся с ответственностью за четверых. Боялся не справиться. Слабина, ошибка могут очень дорого стоить.

Том смотрел на него большими глазами, как будто только сейчас узнал, что Оскар человек, а не непробиваемый полубог пофигизма, которому всё по плечу легко и с усмешкой. Что у Оскара есть чувства, такие человеческие чувства и характеристики как слабость, растерянность, страх. Невыносимо слышать от него слова сомнений в себе и во всём. Кто, если не Оскар всегда сражает уверенностью? Кто, если не Оскар справится? Если он не будет за них бороться, то...

Страшно, что уже поздно. Одним ударом можно всё разрушить. Буквально одним ударом. Разрушить ли или ещё не всё потеряно? Они не у черты, но на краю. На краю всего, что было и было возможно. Дышать больно и страшно, чтобы не обрушился тонкий лёд.

- Я больше не буду так делать, - Том покачал головой, выглядел раскаивающимся.

- Могу ли я тебе верить? – резонно спросил в ответ Шулейман. – Сможешь ли ты сдержать слово? Кстати, ты уже нарушил данное мне обещание, одним из моих условий было – не трогать Грегори. Что ты сделал? – посмотрел строго, пытливо.

Том разомкнул губы, но Оскар сказал вместо него:

- Это другое? – предположил, что хотел сказать Том, зная, что если не по формулировке, то по смыслу попал в точку. Ответа не ждал. – Нет, дорогой, это не другое, а показывает цену твоего слова, - в голос Шулеймана вернулась сила, хлёсткость. – Знаешь, что ещё меня задело? – прямой взгляд. – Что ты там кричал на кухне? Что ты больной, и я это знаю? Никогда, слышишь, никогда не смей прикрываться своей болезнью.

Том съёжился под напором его взгляда, его речи, а Оскар продолжал:

- У тебя не тот диагноз, который делает сумасшедшим, ты это сам прекрасно знаешь. Не ты ли столько раз обижался, кричал, что ты не больной и не надо тебя таковым считать? Ты. Что, ты больной, только когда тебе выгодно? Нет, нельзя быть здоровым, когда удобно, и больным, когда удобно. Ты либо адекватный, несёшь ответственность за свои действия и стараешься себя контролировать. Либо ты неадекватный и, как престало психу, будешь сидеть на лекарствах для коррекции поведения. Я лично буду тебе инъекции колоть – инъекции, потому что таблетку можно выплюнуть/выблевать, а с уколом ничего не поделаешь.

Сказал – как отрезал. Как врезал пощёчину, хорошую такую оплеуху, выбившую остатки спеси.

- Зачем ты всё это говоришь? Мне неприятно от твоих слов, - проговорил истончившимся голосом Том, изламывая брови. – Зачем ты меня оскорбляешь? Зачем ты всё время это делаешь?

- Я тебя не оскорбляю. Это ты своим поведением себя унижаешь, - сказал Шулейман, пришибая словами. – Ты кто, маргинал из подворотни? Клинический имбецил, который не в состоянии себя контролировать? Кто ты? – мощно, глядя в глаза. – Ты ребёнок или всё-таки взрослый? Ты требовал, чтобы я относился к тебе как к взрослому, равному мне человеку, партнёру, но как мне это делать, если ты не ведёшь себя соответственно взрослому возрасту? Быть взрослым – это прежде всего нести ответственность за себя и за всё, что есть в твоей жизни, не периодами, когда прижмёт, а всегда, у тебя же с этим большие проблемы. Так кем ты в итоге хочешь быть: ребёнком или взрослым? Окей, я не против нести за тебя ответственность, как за ребёнка, но для этого нужно, чтобы ты мне – не мешал, а сейчас ты мне очень мешаешь. Ты не ведёшь себя как ребёнок, поскольку дети так не поступают, но и как взрослый тоже не ведёшь. Ты где-то между, не то и не сё – вечный не-подросток в бунте. Кончай. Если ты ребёнок, я накажу тебя соразмерно проступку; если взрослый – будем говорить по-взрослому. Определяйся. Сейчас с тобой не так и не так не получается: я начинаю с тобой как с взрослым – ты ведёшь себя как дитя дурное и капризное, я обхожусь как с ребёнком – ты обижаешься и требуешь уважение и иже с ним. Нет, Том, не прокатит, нельзя иметь привилегии взрослого человека без сопутствующих обязательств.

Том. Собственное имя выстрелом в голову. Ударом в лоб и по лбу, как газетой нашкодившему щенку. Потому что со смутных времён брака, Оскар не звал его по имени просто так, только в исключительных обстоятельствах, подчёркивая момент. Сейчас – то, что он, Оскар, на грани, его терпение выходит. Том втягивал голову в плечи. Не черта, но край, и если они опрокинутся вниз, то ничего уже не будет как прежде.

- Я уже не могу обращаться с тобой исключительно с позиции силы, ты противишься. Но и диалог с тобой вести невозможно, потому что ты не отвечаешь за себя и не держишь слово, ты не выполняешь свою сторону договорённостей. Конечно, я мог бы тебя побить и выкинуть из квартиры, чтобы ты подумал о своём поведении, это бы точно помогло, но я почему-то не хочу.

- Оскар? – тихо позвал Том и поднял к нему печальные глаза с надреснутостью на дне зрачков. – Попроси у меня прощения за обман и за розыгрыш.

Вправду нуждался в том, чтобы услышать слова извинений, пускай сами по себе они ничего не значат. Чтобы закрыть эту ситуацию и двигаться дальше, спасти их союз.

- Я не буду извиняться, - серьёзно ответил Шулейман. – Знаешь почему? Потому что извинения ничего не значат, то, за что просят прощения, всегда в прошлом и изменить этого нельзя, человек либо не раскаивается, либо понимает свою ошибку и впредь её не повторяет.

Том хотел сказать, что для него это важно, что ему это поможет, но Оскар продолжил говорить, уничтожая былые мысли в его голове.

- Ты множество раз фигурально и буквально на коленях молил меня о прощении, а потом шёл и опять делал то, за что умолял тебя простить. В свою очередь я не нарушил ни одного данного тебе слова. Если всё-таки есть что-то, что я забыл или чего не заметил – скажи мне.

Том зажмурился на две секунды, настолько больно били слова, настолько они правдивы. Цепляли крюком за душу, выворачивали наружу и окунули лицом во всю дрянь, что есть внутри и в прошлом.

- Если есть что-то, что тебе во мне не нравится – скажи мне, - пылко сказал Оскар, требуя диалога.

Подождал минуту, в которую Том на тридцатой секунде опустил глаза в пол, и произнёс:

- Молчишь? Окей, скажу я. Впредь я обещаю не устраивать подобных розыгрышей, я могу подшутить над тобой, но не больше, я понял, что играть на твоём психическом здоровье было жестоким перебором. Я обещаю не обманывать тебя, не скрывать от тебя ничего ради твоего благополучия. После нашего неудачного брака я понял, что такая тактика делает только хуже, но меня опять занесло, меня тянет всё контролировать. Буду себя тормозить, я тебе не родитель, чтобы ограждать от «вредной» информации. И ещё – я больше не буду заставлять тебя ревновать. Мне нравится, когда ты ревнуешь, но ты всё воспринимаешь слишком серьёзно, а психика у тебя и так нестабильная, ни к чему лишний раз создавать тебе стресс. Если же ты припишешь мне интерес к кому-то на пустом месте, как не раз было, это уже твои проблемы, проблема в тебе, но я постараюсь сразу пресекать ситуацию и объяснить тебе, что никаких причин для ревности нет. Что-нибудь хочешь добавить?

- Не надо, не меняйся... - едва слышно, дрожащим голосом проговорил Том.

Шулейман подскочил к нему в пару шагов, закричал в лицо:

- Так чего ты хочешь?! Ты выдвинул требование, чтобы я тебя не обманывал, а сейчас, когда я сказал, что не буду обманывать и делать всё остальное, что тебя задевает, ты просишь, чтобы я не менялся! Чего ты хочешь? – уже не криком, но чётко, резко выдохнув, сказал Оскар, прижигая тяжёлым взглядом. – Определись уже, кто ты, кем хочешь быть и как к тебе относиться, и важно, чтобы эти элементы не противоречили друг другу. Тебе двадцать восемь лет, пора уже определиться.

Лучше бы Оскар от начала до конца этого разговора продолжал на него орать, лучше бы Оскар ударил его, чем выговаривал, заставляя посмотреть на себя со стороны и увидеть, каким дерьмом является и не заслуживает нормального отношения и нормальных отношений. Чудо, что Оскар всё ещё с ним разговаривает, а не выставил за дверь своей жизни как безнадёжно бракованного. Чудо, что Оскар всё ещё пытается что-то исправить, а не махнул рукой и решил избавиться от обузы, пусть даже любимой. Чудо, что чувства Оскара всё это выносят. У Тома дрогнули губы, раз, второй, глаза наполнились слезами.

- Не плачь, - чётко одёрнул его Шулейман. – Сейчас – не плачь, я не стану тебя утешать. Скажи уже что-нибудь внятное. Скажи – как мне себя с тобой вести. Я запутался. Я перестал тебя понимать, у меня чувство, что я тебя не знаю, и оно мне не нравится. Определяйся и говори. Начни с самого насущного вопроса: что тебе ближе, самостоятельно за себя отвечать и себя контролировать, или принимать корректирующую медикаментозную терапию, или, может, вообще хочешь от меня уйти? – последние слова с особым нажимом, напором энергии.

- Я не уйду, я не уйду... - Том потряс головой, повторив дважды, словно в полубреду.

Это самый страшный страх – что Оскар опустит руки и укажет ему на дверь. Устанет. Том не думал, что будет для него хорошим, правильным, самым лучшим, он хотел просто быть. С ним. Здесь.

- Отлично, - кивнул Шулейман, - осталось два варианта. Повторить их? – получив от Тома реакцию в виде отрицательного качания головой, он сказал: - Прекрасно. Значит, определяйся. Сейчас решай, - приказывающее указание. – Я мог бы оставить тебя одного и дать время подумать, но тогда ты не выберешь ничего, это мы уже проходили.

Том молчал. Стоял – взгляд какой-то одновременно стеклянный и дрожащий, направленный Оскару в грудь, сквозь него, плечи напряжённые, приподнятые. Шулейман взял его за подбородок, поднял лицо, устанавливая зрительный контакт:

- Ты здесь?

Том кивнул.

- Если тебе плохо – скажи, - произнёс Шулейман тоже чётко, но с мягкостью в голосе.

В глазах – и в голове, и в груди – мелькнула тревога: вдруг пережал? Том же сильный, сильный там, где невозможно выдержать, но хрупкий во всём остальном. Том отрицательно покачал головой.

- Вслух, - напомнил Оскар о старом, как их история, правиле.

Том снова покачал головой, собираясь с мыслями и словами, вдохнул, выдохнул и дал ответ:

- Нет, мне не плохо. Я... - вновь вдохнул-выдохнул, успокаивая внезапное сердцебиение, что так не к месту, отвлекает, волнует обратной связью. – Я буду себя контролировать, честно, я буду стараться. Я никогда больше так не поступлю, я же знаю, каково быть слабым и беззащитным, которого обижает более сильный. Сейчас я сам в ужасе от того, что сделал, это недопустимо. Я извинюсь перед Грегори.

- Не надо извиняться, - сказал Шулейман и кивнул. – Хорошо, я тебе верю. Но – я даю тебе только один шанс, - подчеркнул, строго посмотрев Тому в глаза. – Если что-то подобное повторится, альтернативы не будет, будешь на лекарствах.

Том тоже кивнул, соглашаясь на такое условие.

- Ладно, пока достаточно, продолжим позже. Пойдём завтракать, я голодный.

Том удивлённо вскинул взгляд и брови. Нет, он до сих пор не мог привыкнуть к тому, как легко Оскар переключается, не перескакивает, распыляя внимание, как с ним, Томом, часто бывает, а закрывает тему и движется дальше. Тем временем Шулейман, направившийся уже к двери, обернулся, добавил:

- Нет, не так – пойдёшь со мной? – спросил с нажимом на вопросительной интонации. – Предупреждаю – со мной будет Терри.

- Ты предлагаешь мне выбрать? – Том почти пробормотал, впав в замешательство неопределённого эмоционального окраса, сместил фокус внимания со смысла обращения на побочный вопрос.

- Ты только сейчас заметил? – Шулейман выгнул бровь. – С некоторых пор я предоставляю тебе право выбрать всегда, когда могу. Так что, пойдёшь, нет? Я хочу наконец-то позавтракать.

Том решился довольно быстро, сделал шаг вперёд:

- Пойду.

- Окей, - ответил Оскар, вытягивая из кармана телефон. - Побудь пока здесь, посиди, подыши, успокойся, а я закажу доставку из ресторана.

Покинув Тома, Шулейман зашёл к Терри, спросил его о пожеланиях по обеду, а дальше направился на кухню, в бой с кофе-машиной, которой давно не пользовался самостоятельно, попутно разговаривая с рестораном. С утра даже кофе выпить не успел, может, ещё и потому нервы взяли.

На кухне что-то изменилось. Повременив с запуском варящей бодрящий напиток техники, Шулейман огляделся. От перевёрнутого на пол завтрака не осталось и следа, сковородка тоже исчезла с пола, стул стоял на своём месте у стола, аккуратно задвинутый. Оскар повёл бровью, мысленно складывая вопрос: неужто Том решил хоть как-то исправить учинённый беспредел и навёл порядок? Эта версия согласовывается с вбитым в голову Тома правилом, что он должен убрать, если нагадил. И время на уборку у Тома было, немного, но мог управиться. Иной вариант и не придумывался: Грегори нет, он, Оскар, не убирал и не притронулся бы к беспорядку, стало быть, это дело рук Тома.

Решив для проформы спросить Тома, когда он придёт, Шулейман включил кофе-машину, заправил. Для порядка, конечно, надо было Тома заставить сварить ему кофе, но ладно уже, пусть отдыхает. Аппарат бесшумно делал свою работу, а Оскар прислонился бёдрами к тумбе и закурил, не озаботившись тем, чтобы сразу взять пепельницу.

На кухню пришёл Терри, одной рукой прижимая к груди мягкую игрушку – непонятную зверушку из отряда грызунов, которую Оскар окрестил для себя хомяком. Скорее же, это был лемминг. Терри вообще выбирал нетипичные мягкие игрушки – этого грызуна, весьма достоверного вида здоровую розовую креветку и, конечно, птиц, чайку и голубя, у которого расправлялись крылья. Из привычных игрушек у него были лишь те, что остались от жизни с мамой – изношенный кремовый заяц, длинноухий и длиннолапый, и отвратительного вида утконос, который уместно смотрелся бы только на крышке помойного бака. С утконосом, как и с табуреткой, Шулейману пришлось смириться. А с осени у Терри появилась одна-единственная любимая игрушка, странно даже, что не с ней пришёл.

Сигарету Оскар не затушил, посчитав, что глупо дёргаться и ограждать ребёнка от созерцания курения, но окно открыл и постарался, чтобы дым уходил на улицу.

- Том навёл порядок, - между делом отметил он, стряхивая пепел в пепельницу, которую с приходом мальчика поставил под руку.

- Это я убрал, - сказал Терри, не рассчитывая на похвалу, не прося её ни тоном, ни взглядом.

В этом доме Терри не имел никаких обязанностей по поддержанию чистоты, даже когда он попросился помочь Грегори с уборкой, Оскар мягко не разрешил, объяснил, что ему не нужно этим заниматься, это работа Грегори. Но он умел, мог и подмести, и пол помыть, и тем более расставить предметы по своим местам. Терри видел, как мама наводит порядок, думал, что она и так устаёт, она же работает, и хотел помочь, чтобы она отдохнула. Кристина не эксплуатировала его, но поощряла благородное начинание, выдавая малышу ровно столько работы, чтобы он сделал хорошее дело, почувствовал гордость за себя – это ведь очень важно, чтобы ребёнок мог реализовать свой порыв помощи – и не перетрудился. Так и научился.

- Ты и пол помыл? – не без удивления спросил Шулейман.

- Да, - просто ответил Терри, не видя ничего особенного в своём поступке. – Там жир был, пятно бы осталось, можно поскользнуться.

Затушив сигарету, Оскар подтолкнул пепельницу к окну, чтобы в него воняла, подошёл к мальчику и присел перед ним на корточки, положил ладони на маленькие, хрупкие детские плечи:

- Терри, ты мог этого не делать. Я бы вызвал кого-то для уборки.

- Если есть беспорядок, кому-то нужно его убрать. Грегори нужно будет отдохнуть, когда он вернётся, а мне не сложно, - Терри чуть пожал плечами.

Шулейман легко погладил его по плечам. Странное чувство – гордиться другим человеком, маленьким совсем человеком. Странное чувство – гордиться тем, к чему ты не имеешь отношения, ведь не он воспитал Терри таким. Но он его не испортил, что повод для гордости за себя тоже.

- Ты молодец, - произнёс Оскар, улыбнувшись Терри уголками губ – и сердечно глазами.

Привезли доставку. Усадив Терри на стул и сообщив о том, что собирается делать, Шулейман пошёл за Томом. Том сидел на кровати – точь-в-точь, как часом ранее, - поднял взгляд, как только Оскар зашёл. Выглядел Том, бесспорно, лучше, в его глазах не осталось ни единой искры воинственности, но осталась лёгкая потерянность. В глазах больших, внимательных, шоколадного цвета. Терри тоже так смотрел – внимательно, с предельным доверием в идентичных карих глазах. Оскар раз за разом спотыкался об ощущение и мысль, насколько же поразительно они похожи. Если быстро перейти от одного к другому, можно подумать, что перескочил во времени.

Сердце щемило теплом и чем-то немного муторным, неопределимым от этой феноменальной схожести. От того, что Том так по-детски преданно на него смотрел и что точно так же на него, Оскара, смотрел его сын. Его невероятное пятилетнее продолжение. У Оскара не было никаких шансов не полюбить Терри всей душой.

- Привезли, пойдём, - сказал Шулейман, не выдавая пережитого внутри сентиментального момента.

Том с готовностью встал, подошёл к нему, но взял за руку, останавливая:

- Подожди. Мне нужно тебе кое-что сказать, - по тону Том не ставил в известность, а просил.

- Давай, - согласился Шулейман, - но быстро, нехорошо заставлять ребёнка сидеть голодным. Себя тоже.

Том кивнул, закусил губы. И сказал:

- Оскар, ты обратился к Грегори моими словами.

- Что? – Оскар непонимающе нахмурился.

- Ты сказал ему слова, которые всегда говорил мне, когда со мной что-то случалось. Ты заботишься о нём. Ты относишься к нему так, как относился ко мне, когда я был на его месте? Теперь он на моём месте?

Том не предъявлял претензию, лишь перечислял. В его глазах грусть, непонимание и налёт влаги. Шулейман усмехнулся с него, встал прямо перед Томом и ответил:

- Я позаботился о Грегори, поскольку в тот момент он в этом нуждался, он пострадал. Да, я забочусь о Грегори, как заботился о тебе, тебя я тоже защищал от тех, кто хотел причинить тебе вред, надеюсь, ты это помнишь. Я так поступаю, потому что если человек на меня работает, если он в моём доме, я за него отвечаю. Раньше, во времена твоей работы, я объяснял это иначе – моё никому больше нельзя трогать. Смысл один. Внимание, сейчас будет самая важная информация – я защищал тебя и защищаю Грегори, но – на этом ваше сходство заканчивается. Грегори мой домработник, которого я ценю за то, что, во-первых, он не лебезит передо мной, во-вторых, он подружился с Терри, второй пункт, пожалуй, должен быть первым, он более важный. Можно сказать, что у меня к Грегори особое отношение, так и есть, но только по тем причинам, которые я озвучил, когда-то он уволится, и на том будет всё. А ты стал моим партнёром и им останешься.

- Но я вначале тоже был твоей прислугой... - жалостным голосом проговорил Том, глядя на Оскара дрожащим, мечущимся взглядом.

- Ты начинал как моя прислуга, да, я так и сказал, - кивнул Шулейман, - но твоя роль изменилась, а роль Грегори останется без изменений. Меня не тянет на прислугу, не тянет на какой-то определённый тип, к которому вы якобы оба принадлежите, просто у нас с тобой так получилось, что ты начал свою роль в моей жизни с домработника, ещё раньше с пациента, а теперь он мой домработник. Не ищи параллелей там, где их нет. Я и без тебя полтора года прожил под одной крышей с Грегори, и ни разу у меня на него не падал взгляд с желанием: «О, хочу его трахнуть!». В отличие от тебя, кстати.

- Ты же говорил вначале нашего знакомства, что я тебя совершенно не возбуждаю? – Том нахмурился, зацепившись за несущественный в текущем обсуждении момент.

- Говорил, я так и считал, - согласился Оскар. – Но как минимум дважды было такое, что я смотрел на тебя и хотел тебя попробовать. Вернее, не совсем так, - он сам себя поправил, - я был не прочь тебя попробовать. Просто ты был такой милый, диковинный, с вечно вытаращенными глазами и маленькой задницей в этих твоих ужасных спортивных штанах, - Шулейман усмехнулся, едва не сюсюкая от умиления воспоминаниями.

Том вопросительно выгнул бровь. Вот так новости. Так Оскар его всё-таки хотел? Чертовски странно слышать из уст Оскара своеобразную оду его внешности, особенно впечатлил оборот, упоминающий пятую точку.

- Если бы ты тогда сказал, что смотришь на мою попу... - Том покачал головой, забывая, что его тревожило.

- Ты бы ещё раз врезал мне половой тряпкой по лицу, а потом разрыдался, знаю, - Шулейман дополнил его мысль. – Так, что-то мы отошли от темы. Пойдём, - он сделал шаг к порогу и тронул Тома за руку, побуждая тоже начать движение, - по пути на кухню договорим, успеем.

Вышли в коридор, Оскар повернул голову к Тому:

- О чём я говорил? – спросил, но в ответе не нуждался, продолжил с места, на котором остановился, прежде чем уйти в фантазии о восемнадцатилетнем Томе. – К тому же я не гей, даже не бисексуал, меня не привлекают никакие другие мужчины, кроме тебя. Я пробовал с другими, в том числе твоего типажа – не то, не моё. И хочу напомнить тебе о возрасте Грегори и моём бзике на разнице в возрасте, для меня Грегори недалеко ушёл от ребёнка, он малолетка.

- А будь он старше...? – Том исподволь косился на него.

- Было бы то же самое. Пойми уже – не привлекают меня другие мужчины от слова совсем, только ты. Женщины меня тоже не привлекают, когда есть ты. Да и в принципе женщины меня не очень интересуют, но без тебя провожу время с ними, нечего делать, надо ж куда-то стравливать напряжение. Плохо прозвучит, но женщина для меня – это вагина и только, сиськи и прочие части тела, на которые мужчины и некоторые женщины облизываются, не вызывают во мне особого волнения...

Том невольно вспомнил, как сам реагирует на пышную, светящую из декольте женскую грудь и устыдился, что из них двоих он тот, кому в голову бьют инстинкты, вызывая обильное слюноотделение.

- Получить удовольствие, разрядку, тупо трах, удовлетворение потребности, как поесть, - продолжал на ходу рассуждать Оскар. – Что-то меня опять унесло в сторону, - усмехнулся, глянул на Тома. – К чему я веду – у тебя нет никаких причин для ревности, ни к Грегори, ни к кому-либо другому. Грегори я ценю за определённые характеристики, а тебя люблю во всей совокупности твоих качеств и вопреки тому, что может оттолкнуть. Понимаешь разницу?

Притормозив, Шулейман пытливо, выжидающе заглянул Тому в глаза. Том кивнул: понимаю. Внутри испытывал стыд, что никак не может заткнуться со своей ревностью. Не может. Никак. Хоть убей. Знал, что Оскар его любит, заставлял его снова и снова повторять, почему другие его не интересуют, понимал, что он говорит, понимал беспочвенность своих опасений, но проходило время, и понимание и уверенность куда-то исчезали. Какой-то маниакальный психоз – найди потенциальную любовницу или любовника Оскара и сойди с ума.

«Ничего ты не понимаешь», - Шулейман мысленно покачал головой.

- Я исчерпал твой интерес к вопросу о моём отношении к Грегори? – спросил он, вновь заглядывая Тому в глаза.

Том снова кивнул и, спохватившись, ответил вслух:

- Да. Он слишком молодой и мужского пола.

- И он не ты, - добавил к его словам Оскар самую главную деталь.

Том невольно улыбнулся ему и склонил голову в кивке:

- Да, он не я.

Шулейман тоже кивнул, завершая тему:

- История имеет свойство повторяться, но не с конкретным человеком. В моей жизни уже был домработник, который стал для меня кем-то намного большим. Второго не будет.

Так хорошо внутри, так светло, словно не было пережитого стресса, скандала на грани и собственного дурного поведения. Идти бы так долго-долго, но, увы, квартира хоть и огромная, но не бесконечная, кухня всё ближе.

- И, Том, - Оскар остановился, повернулся к нему, - то, что я сказал тебе выбирать между самоконтролем и лекарствами, то, что ты выбрал контроль, не означает, что ты будешь с собой один на один, это касается только агрессии. Ты всегда можешь рассказать мне, что тебе плохо, что тебе не нравится, и я тебе помогу. Исключение – ситуации, касающихся третьих лиц. Как пример – ты не можешь требовать, чтобы я уволил Грегори или чтобы я избавился от Терри. Но если твоё недовольство будет касаться моего поведения в отношении третьего лица, ты можешь попросить меня так и так не делать, потому что тебя это задевает. Ты можешь попросить меня исключить какого-то человека из моей жизни – я могу отказать; ты можешь поставить мне ультиматум – я могу принять его или ответить отказом, и тебе решать, как реагировать, принимать мой выбор или нет. То же работает и в обратную сторону – от меня к тебе. Понимаешь? Это и есть «решать вопросы вместе».

«Ты не один, я с тобой, ты не никто» - вот, что услышал Том. Это и есть смысл всего высказывания Оскара. У Тома затрепетали крылья носа, дрогнули губы, а в глазах благодарность и влага. Вместо многих слов Том шагнул к Оскару, обнял, уткнувшись носом, и произнёс ему в шею:

- Спасибо, - негромко, но преисполнено чувством. – Спасибо за то, что ты это сказал.

- Было бы крайне глупо столько времени добиваться, чтобы ты говорил, - Шулейман усмехнулся, обняв Тома в ответ, сцепил руки у него на пояснице, - и похерить все результаты из-за того, что ты меня неправильно понял.

Том вновь улыбнулся, трогательно, до боли открыто – как разрезом к самому сердцу, - а на ресницах блеснула солёная роса. Оскар приложил ладонь к его щеке и провёл подушечкой большого пальца по линии нижнего века, стирая слёзы, отчего сердце Тома сжалось и взорвалось одновременно. Разве можно любить сильнее, разве можно сильнее, пронзительней чувствовать, чем сейчас... Можно. У них есть целая жизнь на то, чтобы открывать в себе и в другом новые высоты и грани.

Том накрыл ладонь Оскара своей ладонью, приласкался к ней щекой, прикрыв глаза. И удержал его за руку, когда Оскар отстранился, желая продолжить путь к кухне, где они будут не вдвоём и не смогут так разговаривать. Продлить бы этот миг до бесконечности, миг, в котором они вдвоём. В котором они заодно, друг для друга и ради общей цели. Невероятно прекрасно, что, несмотря на острые углы и столкновения, цель у них всё равно общая – быть вместе и быть счастливыми.

- Оскар, я хочу тебя попросить, - сказал Том. – Пожалуйста, не обращайся к Грегори моими словами. Для меня это триггер, от этого я перестаю чувствовать, что особенный для тебя.

- Я так и не понял, о каких словах ты говоришь.

- «Эй, ты живой?».

Шулейман от души усмехнулся и ответил:

- Это стандартные слова. Я бы сказал их любому в ситуации, где они к месту.

Том жалобно изломил брови, просительно смотрел в глаза. Точно так и Терри изламывал брови, но не в попытках разжалобить, а когда удивлялся и чего-то не понимал. Чёрт, как перестать ловить толчки сердца не в такт от их зеркальной схожести даже в том, что по наследству не передаётся?

- Ладно, скажу ему что-нибудь другое, если придётся, - смягчившись от вида и взгляда Тома, согласился Шулейман. – Хотя нет, - сощурился хитро, - если ты опять совершишь атаку на Грегори, я буду говорить с ним исключительно твоими, как ты выразился, словами, все фразы припомню. Если нет, то нет. Договорились?

Приподняв брови, Оскар протянул Тому ладонь для закрепления словесной сделки. Улыбнувшись, Том принял рукопожатие и смешной, но справедливый, на его взгляд, уговор. На том разговор и закончили и наконец-то дошли до кухни, где Терри смирно сидел в ожидании, покачивая ножками под столом.

Завтрак проходил мирно. Том и взгляда на Терри не поднимал, но не игнорировал его демонстративно, непримиримо сжимая губы, а просто не смотрел, был тих и занимался своим завтраком, в отличие от мальчика, который раз от раза любопытно на него поглядывал. Но в конце концов Том зацепился вниманием за игрушечного грызуна, которого тоже счёл хомяком. Хомяк, хомяк... Том помимо воли начал вспоминать свои игрушки. Помнил солдатиков и машинки, а мягкие игрушки... были ли они у него? Были. Но такого хомяка не было.

Заметив интерес Тома, Терри без слов взял свою игрушку и протянул ему. Том потянулся к игрушке, но пальцы дрогнули, и рука зависла в воздухе. Неловкая ситуация. Шулейман перевёл взгляд с одного на другого. Глупо было бы ожидать, что Том после одной беседы будет готов пойти на контакт, ему нужно время. Не впадает в истерику – и то победа и радость.

- Терри, что я говорил насчёт игрушек на столе? – посмотрев на мальчика, мягко, но назидательно произнёс Оскар.

- Прости, - Терри потупил взгляд и снял со стола игрушечного грызуна, посадил себе на колени.

- Мягкие игрушки стираются не настолько часто, чтобы считаться достаточно чистыми для нахождения рядом с пищей, - добавил Шулейман для закрепления эффекта.

Том посмотрел на него, не понимая в полной мере, что Оскар за него вступился, что Оскар и его тоже защищает, а не только ребёнка. Остаток завтрака-обеда прошёл спокойно.

После четырёх часов дня охранник Хаво привёз Грегори обратно. Обошлось, парень отделался испугом, а вело и тошнило его от стресса, но недельный отдых ему на всякий случай прописали. Услышав объяснение доктора, Грегори испытал жгучий стыд за себя. Надо же – перепугался как чихуахуа, на Оскара вешался, не в том смысле, но всё же – повис на нём, в ухо едва не поцеловал. Стыдоба. Стресс не оправдание нелепому поведению. Но... хотелось бы узнать, чем было обусловлено поведение Тома – чем заслужил столь яркую агрессию, разве же непонятный розыгрыш достаточно весомый повод? – и что дальше.

Терри выбежал навстречу Грегори, обнял, обхватив за бёдра. Переживал за него и был до слёз рад видеть живым и здоровым. Терри, однажды уже потерявший самого дорогого человека, боялся потерять ещё кого-то. Грегори положил ладонь на вихрастый затылок, в ответ нежно прижимая к себе мальчика, потом, когда Терри поднял лицо, сказал:

- Не плачь, всё хорошо.

- Это я от радости, - ответил мальчик, кулаком растирая соль по щекам, и распахнул на друга глаза. – Ты в порядке, честно-честно?

- Честно-честно, - Грегори улыбнулся, присел перед ним на корточки. – Видишь, костылей нет, голова не забинтована, улыбаюсь.

Шулейман тоже вышел его встречать и, привалившись плечом к стене, скрестив руки на груди, наблюдал. Ревновал ли? Есть такое самую малость. У Грегори с Терри сложились особенные отношения, действительно дружеские, верно, за счёт их более близкого друг к другу возраста и того, что Грегори по характеру сам ещё мальчишка. Быть одновременно и родителем, и другом – сложное дело, тонкое, но Шулейман к тому стремился и, похоже, получалось. Но всё-таки с ним и с Грегори у Терри были различные отношения, с Грегори Терри делал то, что не мог делать с ним, с Оскаром, то, чего Оскар не хотел делать. Например, Грегори учил Терри готовить, что мальчика очень интересовало и захватывало, а Оскар держался от этого дела в стороне. Но всё остальное он делал, даже в игрушки с Терри играл, причём не через силу – когда делаешь что-то для важного тебе человека, чтобы его порадовать, невозможно не втянуться и не получить удовольствие. Тем более в своё время Оскар не особо-то наигрался. Разумеется, в его детстве были игрушки, но уделялось им немного времени, наследнику империи престало учиться и совершенствоваться, а не носиться с машинками как какой-то обычный мальчик. А потом, когда отец отослал его в Швейцарию, игрушки закончились. Первый гувернёр, на попечение которого папа его оставил [бросил], был зверь – человек без эмоций, с выправкой надзирателя тюрьмы строгого режима, ставил на первое место учёбу и хорошее поведение, как попросил старший Шулейман, а играм и развлечениям места не осталось. Хорошо Оскар себя не вёл, и потому, что уже тогда, в восемь лет, имел характер, и в пику, но распоряжаться деньгами в то время не мог, потому в остальном приходилось подчиняться, смиряться, что вечерами уроки и тишина, как по таймеру ежедневное напоминание, что пора ложиться спать, бесчувственное: «Добрых снов» из уст гувернёра и до утра закрытая дверь, не на замок, но в полном одиночестве. Оскар, конечно, и протестовали, и сбегал, но его возвращали, и ничего не менялось. Следующая игрушка у него появилась только спустя несколько нет, это была игровая приставка. Обычными игрушками он больше не интересовался до тех пор, пока не стал взрослым рядом с ребёнком. Однажды попробовав поиграть с Терри, чтобы он не всё время играл в одиночестве, Шулейман открыл для себя, что это прикольно.

Отпустив Грегори, Терри подошёл к Оскару, встал рядом, задрал голову, заглядывая в лицо. Шулейман приподнял уголок рта в едва заметной удовлетворённой ухмылке. К нему Терри шёл, за него цеплялся в неуверенных ситуациях, с ним одним делился тревогами и страхами. Это показатель. Гордыня довольна и успокоена.

Позже Шулейман нашёл Грегори на кухне – где ещё? В воздухе витало напряжение напополам с замешательством.

- Наверное, я должен кое-что рассказать тебе о Томе, - сказал Шулейман.

- Наверное, - согласился Грегори, не глядя на Оскара.

Шулейман закурил – и начал рассказ. Рассказал всё – и о диагнозе Тома, и о Джерри, и даже об убийствах, совершённых Джерри, Томом и Джерри вместе и отдельно Томом. Грегори слушал, становясь всё более серьёзным.

- Если после этого ты захочешь уйти, я пойму. Мне бы этого не хотелось, ты мне нравишься, и Терри к тебе привязался, но держать не стану.

Грегори подумал несколько секунд и, приняв решение, покачал головой:

- Я не уйду.

- Хорошо, - Шулейман принял его выбор без лишних слов.

Грегори прикусил губу и повернулся к нему с растерянностью в глазах:

- Оскар, а... как мне вести себя с Томом?

- Как хочешь, - Шулейман пожал плечами. – Том не принадлежит к тем больным, которых можно спровоцировать на агрессию, например, яркой одеждой, диссоциативное расстройство идентичности вообще о другом, если ты об этом. У Тома проблемы в эмоциональной сфере – его эмоции часто аффективной силы, потому не он ими управляет, а они им, в волевой сфере, похоже, тоже проблемы, отсюда большинство бед. Я поговорил с ним, но я не могу и потому не буду гарантировать, что в будущем Том не проявит к тебе агрессию. Что могу сказать точно – Том жутко, маниакально ревнив, его неприязнь к тебе началась именно с ревности.

- С ревности? – изумлённо переспросил Грегори.

- Не удивляйся. Тому не нужен повод для ревности. Но если ты дашь ему повод, не уверен, что смогу тебя защитить. Том только с виду безобидный.

- Да, я уже понял.

- Осторожнее, - Оскар одёрнул парня. – Только я могу так о нём говорить, ты нет.

Грегори опустил глаза, сконфуженный чётким указанием на субординацию.

- Хорошо, я понял, чего нельзя делать. Но я же никогда этого и не делал, я никогда не проявлял к тебе романтического интереса. Или...

Его глаза округлились под натиском ужасающе шокирующего предположения, что это Оскар заинтересовался им, потому Том взбесился. Прочтя всё по его глазам, Шулейман посмеялся:

- Нет, я тебя не хочу, расслабься. Ты для меня недалеко ушёл от детсадовского возраста, меня такие не интересуют. Я же сказал – Тому не нужен повод, я здесь, ты здесь и симпатично выглядишь, ему достаточно. Потому мой тебе совет – унеси в могилу тайну, что ты на мне вис и губами прижимался.

- Хорошо, - кивнул Грегори, не понимая, что за монстр Том и что за странные у них с Оскаром отношения.

Неосмотрительно решился спросить, вопрос сам слетел с губ:

- Как ты любишь этого психа?

- Видимо, я тоже псих, раз мне такое нравится, - усмехнулся Оскар и затем посмотрел на Грегори потяжелевшим, строгим взглядом. – Теперь серьёзно. Грегори, я ценю тебя как работника, ты нравишься мне как человек, но – не преступай границы. Если я увижу, что ты не уважаешь Тома, что ты относишься к нему с предубеждением, я перестану быть добрым.

- Да, я понял, - Грегори пристыжено опустил взгляд. – Прости, я забылся.

В принципе, позиция Оскара логична и обоснована, Том его партнёр и любимый человек, а он, Грегори, всего лишь прислуга. Но всё равно неприятно. Грегори считал, что они с Оскаром друзья, не совсем настоящие, но всё-таки, у них хорошие, больше приятельские, нежели сугубо рабочие отношения. Так и было, но, как оказалось, только до той поры, пока не появился Том и не стал камнем преткновения. Да, Том совсем не та дива, которой считал его по фотографиям. Но он всё-таки дива.

- Не обижайся, - сказал Оскар. – У меня нет цели тебя обидеть, я только хочу избежать неприятных ситуаций. Я защитил тебя, когда Том на тебя напал, но и его я тоже защищаю. И у меня для тебя подарок – если Том снова наедет на тебя, когда меня не будет рядом, скажи ему, что всё о нём знаешь. Том не любит, когда узнают о его болезни, скорее всего, он растеряется, и ты сможешь уйти от острого конфликта.

Грегори удивился столь щедрой рекомендации, но принял её с благодарностью.

Ближе ко времени сна Том подсел к Оскару:

- Может быть, мне всё-таки пить лекарства? – проговорил нетвёрдым тоном.

- Хочешь изменить свой выбор? – Шулейман внимательно, пытливо взглянул на него.

- Нет, - Том качнул головой, - но я думаю, может, надо, вдруг я сам не справлюсь? – вопрос, на который никто не имел ответа, прежде всего он сам. - Меня вправду иногда перекрывает эмоциями, и мне самому от этого тяжело.

Непростое признание. Признание в том, что, возможно, больной, не тот, у кого диагноз, а тот, кто не в силах себя контролировать. Просто не в силах, потому что психика против. Оттого неуверенность в голосе, решимость вперемешку с сомнениями.

- Окей, будет тебе лекарство. Завтра.

Том коротко покивал болванчиком, прикусил губу. Сомнения, сомнения... Не должно быть места сомнениям там, где есть сомнения в себе.

- То, что ты решил воспользоваться медикаментозной терапией, не означает отказ от ответственности за себя, я тебя правильно понял? – уточнил Шулейман.

- Да, - Том вновь коротко дважды кивнул. Посмотрел на Оскара исподлобья, но не хмуро. – Оскар, а... я не стану овощем?

Готов был и на это пойти, стать ни на что не реагирующим полутрупом. Если есть – ради чего, то можно на всё пойти. Но, конечно, не хотелось бы, если есть иной вариант.

- Подберём препарат, чтобы не стал, - со спокойной уверенностью ответил ему Шулейман.

- Ты сам будешь...?

- Нет, проконсультируюсь с более опытным в практике специалистом.