Сочетай

Я чувствую, что Ты оберегаешь мою жизнь,

Ты - моё спасение!

Касаюсь Тебя, вкушаю Тебя, чувствую - Ты рядом,

О да...

Я чувствую, что Ты оберегаешь мою жизнь,

Ты - моё спасение!

Обними меня, исцели меня, не отпускай от себя,

О да...

Skillet, Salvation©

Новый день. Завтрак. Джерри пришёл на кухню, где они завтракали. Для Тома время исчезло, текло для всех, а его обтекало; кусок, которого нет, застрял в горле. Джерри подошёл к Грегори, который продолжал крутиться у плиты, хотя уже подал завтрак на стол, наверное, себе готовил, он постоянно что-то готовил. Потом подошёл к Оскару, около него и остался, направил взор на Тома. Оскар продолжал есть, ничего не замечая, он и не мог ничего заметить, эта мысль обдавала Тома холодом. Пока Оскар не накрыл ладонью его руку, сказав:

- Не надо. Ты всё равно не сможешь ничего ему сделать.

Выйдя из оцепенения благодаря прикосновению и обращению, Том опустил взгляд к своей руке и с удивлением обнаружил, что сжимает в кулаке столовый нож. Теперь понятно, к чему слова Оскара – он просил не делать глупостей. Глупость же – бросаться с ножом на того, кого физически не существует. Это в прошлом Том от растерянности, ужаса и отчаяния пытался защититься от Джерри ножом, ха – ножом угрожал тому, кто ножом убивал. Сейчас же понимал, что такие действия бессмысленны и будут выглядеть, как драка с воздухом. Джерри даже мог бы истекать кровью и изобразить, что умер, он очень хорошо подстраивался под реальность и подыгрывал, но через минуту вернулся бы живой, невредимый и без единого красного пятнышка на безукоризненной одежде.

А сжимал нож в руке потому... Потому что сжимал, не думая и не осознавая того. Сдавленно кивнув, Том заставил себя разжать пальцы, что оказалось непросто, они как судорогой сведены от приложенных к металлу усилий. Том положил нож на стол и отодвинул от себя, может и без него доесть.

Том смотрел на мальчика-Джерри, что стоял по левую руку от Оскара. Молчал, он постоянно молчал, что тоже нагнетало, как и сам факт его присутствия. В прошлом Том был один и успел привыкнуть к Джерри, прежде чем Оскар стал регулярно присутствовать в его жизни. А теперь был не один, но единственный, кто видел. Среди людей, но один. Особенный, отличающийся, ненормальный. Том ощущал странным, что видит то, чего не видят другие, при всём желании не могут увидеть. Словно опыт обнулился, и заново привыкал к Джерри. Пока не получалось. Но в этот раз хотя бы не закричал.

Неприятное, заунывно скребущее в груди чувство – видеть то, что другие, не чужие тебе люди увидеть не в силах. Всё равно выходило наедине. Это и есть одиночество в толпе? Такой вариант трактовки известного выражения, на взгляд Тома, ещё печальнее, чем общепринятый. Потому что то, что видишь лишь ты, не объяснить другим так, чтобы они поняли в полной мере, чтобы твоими глазами увидели твою треснувшую реальность, в которую проникла сущность из глубины психики. Даже Оскар, который знает всё и обладает специальными познаниями, не может его понять, не может увидеть то, что он видит.

Выключив плиту, Грегори удалился, забрав с собой тарелку, куда переложил то, что готовил отдельно. Его уход Том заметил фоном и не обратил осознанного внимания.

- Где он? – спросил Шулейман и любопытно завертел головой, будто мог увидеть.

Том едва не сказал в ответ: «Ты не видишь?», так натурально Оскар искал взглядом Джерри. Будто он на самом деле мог.

- Рядом с тобой, - Том указал рукой место около Оскара.

Шулейман повернул туда голову, оглядел воздух.

- Должно быть, тебе смешно наблюдать, как я не вижу того, что видишь ты, - усмехнулся он и перевёл взгляд к Тому.

Мальчик-Джерри издал звук, похожий на приглушённый смешок. Смешок? Смешок?! Том изумлённо уставился на своё видение и затем ошеломлённо сказал:

- Оскар, Джерри над тобой посмеялся, что ты его не видишь.

- Это очень в стиле Джерри, - хмыкнул Шулейман и повернулся к Джерри. – Отрывайся. Можешь даже говорить про меня гадости, я всё равно не услышу.

Мальчик-Джерри посмеялся, сдержанно, тихо, почти как лисы фыркают. И улыбнулся. Теперь точно – не причудилось, не неверно истолковал звук – Джерри смеялся, смеялся и улыбался, почему-то глядя на Оскара. Том переваривал это открытие и ситуацию с одним неизвестным – для Оскара неизвестным был Джерри, поскольку не мог его ни видеть, ни слышать, ни осязать, а для Джерри Оскар, поскольку не мог с ним взаимодействовать напрямую. Словно они по разные стороны зеркала, разные стороны реальности, а он, Том, проводник.

- Кстати, - тем временем Шулейман вернулся к Тому, - может, будешь мне говорить, где Джерри, что он делает и говорит, если будет говорить?

- Зачем? – глупо удивился и не понял Том.

Очевидно же, если подумать. Но подумать он не успел, Оскар пояснил:

- Чтобы я был погружён в ситуацию и мог разделять её с тобой. Будешь моим «сверхзрением».

- Ты серьёзно?

Для Тома предложение Оскара было чем-то глубинно-личным, важным, показывающим его желание проникнуть в него и не оставлять одного, помочь. Почему-то. Не мог поверить сходу, что Оскар этого хочет.

- Да, почему нет? – ответил Шулейман. – Так и тебе будет лучше, если ты не будешь один.

Том сразу ничего не сказал, но смотрел на Оскара тронуто и благодарно, что точнее любых слов выражало его чувства. Потом взял Оскара за руку, произнёс тихо:

- Спасибо. Я не знаю, как повёл бы себя с тем, кто ненормален психически, но то, как ты поступаешь, как ты к этому относишься...

Не договорил, покачал головой, не в силах подобрать верные слова, они все пародия на чувства. Джерри любопытно наклонил голову к плечу, глядя на него, чего Том, сконцентрированный на Оскаре и своих внутренних ощущениях, не заметил. Шулейман мимолётно сжал пальцы Тома и отпустил его руку.

От всех эмоций аппетит пропал. Пока Том пытался возродить его в себе и справиться с завтраком, мальчик-видение ещё покрутился на кухне и ушёл; прежде чем скрыться, посмотрел снова на Оскара и на Тома. Отчего-то уход Джерри не дал Тому чувство облегчения, а вверг в подавленное состояние. Потому что снова гадать – когда увидишь его в следующий раз? Снова мучиться основополагающим вопросом – почему Джерри явился и почему ребёнком? Вопросы без ответов. Неопределённость и неизвестность всегда пугают, давят. Заезженный круг.

Том не запомнил, как доедал и доел ли, вкусовые зоны языка отказали во вкусе. Подавленно-серый мир стирал все действия, не относящиеся к муке разума и души. Том поставил в посудомоечную машинку последнюю тарелку, закрыл дверцу, нажал кнопку запуска. На автомате, забыв, что не его задача убирать со стола и мыть посуду. Прислонился к низко вибрирующей технике, с отсутствующим взглядом.

Его вид «я не здесь, и рок мой трагичен и неотвратим» Шулейману не нравился. Том варился в своих страданиях и, возможно, с удовольствием. Иначе как объяснить, что он сам съехал в глухое отсутствие и сам же не пытался оттуда выбраться. Без повода. Оскар встал из-за стола, подошёл к нему вплотную и смотрел в глаза, пока Том вынужденно не отреагировал, не поднял взгляд и не сфокусировался на нём.

Посмотрев на Оскара, Том обвёл взглядом кухню за его спиной. Джерри всё ещё – или пока ещё – не вернулся. Но это временно. Всё в его жизни невыносимо временно, особенно спокойствие и счастье, возможность жить нормальную жизнь без оглядки на свою «особенность». Особенность... как вычурно и неуместно. Особенностью можно назвать талант, а не болезнь, с который ты в мире далеко не единственный пациент. Живут ли другие больные ДРИ так, как он, под присмотром, с оглядкой, без беспрекословного права на себя? Том всё глубже уходил в себя. Такими темпами его апатия перейдёт в кому разума, из которой, как из болота, не выплывет без помощи команды специалистов и канатов – ударной медикаментозной терапии.

- Мне тебя ущипнуть, чтобы отмер, или сам вернёшься в реальность? – наклонившись близко-близко к его лицу, поинтересовался Оскар.

Том на секунду ожил, в глазах загорелось сознание, покачал головой. Но затем с лица снова стекло яркое выражение, во взгляде рассеялся живой фокус. Шулейман взял его под руку и отвёл в спальню, усадил на кровать. Том подчинялся безвольной куклой, сидел с опущенными плечами, глубоко-грустным лицом. Выглядел так, будто не только его жизнь, а весь мир кончается. Оборвётся скоро история тысячелетий, и останется глобальное ничего.

Шулейман развернул его, обхватил ладонями щёки, заставляя смотреть на себя и слушать:

- Эй, жизнь продолжается.

- Надолго ли? – с глухой трагичностью произнёс в ответ Том.

- Надеюсь, что проживёшь ты долго, - ответил Оскар с усмешкой на устах и коснулся губами губ Тома, одновременно забираясь рукой под его футболку, ладонью по голой чувствительной спине.

Том вывернулся, обратился к нему уже не безэмоционально:

- Оскар, тебе не кажется, что сейчас неподходящее время для секса?

- Я хочу секса, у нас его, между прочим, второй день нет, тебе нужно расслабиться, а секс один из лучших релаксантов, плюс серотонин, гормон хорошего настроения, который в больших дозах выделяется при оргазме, он тебе тоже не будет лишним, - рассудил Шулейман.

Том хмуро взирал на него, выражая скепсис к данной затее, но не отказал. Не сопротивлялся, когда Оскар притянул его к себе, снова запустил руки под одежду и поцеловал в шею. Опалило жаром ладоней, обжигающе горячих на голой коже поясницы. Скольжением сильных пальцев вверх, вдоль позвоночника, по выступам лопаток. Том думал, что не сможет захотеть в таком подавленном состоянии, когда мысли где-то далеко и одновременно здесь, направлены фокусом внимания в себя, кружат вихрем, отделяющим от всего внешнего, вокруг проблемы и того, кого сейчас здесь нет, но он всегда есть, внутри. Но тепло распространялось по телу, стекаясь к низу живота желанием. Это независящий от собственной воли условный рефлекс – реагировать на желание Оскара. Прикосновения необязательны, достаточно его взгляда, любым способом ему дать знать, что хочет – и тело настраивается на него, отзывается учащённым дыханием и ритмом сердца, тянущей горячей тяжестью в паху.

Том вздохом с губ признался в возбуждении. И уточнил словесно, посчитав это необходимым и честным:

- Я сейчас ни на что не способен...

Он фарфоровая кукла, неспособная к движению. Шулейман усмехнулся:

- Ты девяносто девять процентов нашего секса ни на что не способен. Не удивил.

Оскар снял с него футболку и уложил на спину, что только укрепило в Томе ассоциацию себя с фарфоровой куклой. Бесполезной, сломанной, старательно починяемой и снова ломающейся. Прочь из головы эти мысли. Их прогнала не воля Тома, а прикосновения. Оскар, тоже сняв рубашку, лёг рядом с ним на бок, водил пальцами по животу и груди, прочерчивал впалые линии между решёткой рёбер. Том смотрел на него и за его движениями из-под опущенных ресниц, положив руки по швам. Недвижимая бледная кукла. Даже губы бледные. Надо исправлять.

Шулейман перекатился, навис над Томом, поцеловал в ключицу, губами по груди, завладел левым соском, поиграл, вырвав из его груди новый громкий, прерывистый вздох. Дыша чаще, Том облизнул губы, и Оскар тотчас поднялся, поцеловал в них, напористо и беспрепятственно проникая языком в рот. Отрывался, покусывал губы Тома и снова глубоко проникал в него. Теперь его губы припухшие, яркие. Отлично. Особенно яркие на фоне белой кожи и контрастных тёмных волос и глаз. Да Том настоящая Белоснежка. Какая нелепая мысль. Разумеется, нужно её озвучить.

- Ты как Белоснежка, - сказал Шулейман.

- Чего?

Том открыл глаза, уставился на Оскара в смеси недоумения и раздражения. Какая из него к чёрту Белоснежка?! Какая из него к чёрту принцесса, ещё и диснеевская?! Как минимум по полу он не подходит!

- Кожа белая, как снег, - Оскар начал цитировать сказку, коснувшись щеки Тома, затем пряди волос у виска. – Волосы тёмные, как тёмное дерево, а губы красные, как кровь, - пальцы закончили путь на губах Тома. - Описание Белоснежки. Ты под него идеально подходишь. Буду теперь звать тебя Белоснежкой.

Лукаво ухмыльнувшись, Шулейман наклонился к Тому за поцелуем. Том отвернул лицо, мягко упёршись ладонями в его плечи, и высказал недовольство:

- Лучше уж Золушкой зови. Это хотя бы нарицательный образ, и моя с тобой история действительно как история Золушки.

- Нет, Белоснежка, - нагло, озорно и хитро отозвался Шулейман и навалился на Тома, сгрёб в объятия, заглянул в лицо. – Сколько ж у тебя прозвищ? Котомыш, Золушка, Сказочный единорог, Белоснежка.

- У меня и имя есть, - напомнил Том из его чувственного, слегка удушающего захвата.

Оскар взял его за подбородок, принуждая посмотреть в глаза, и неожиданно серьёзно сказал:

- Да. Тебя зовут Том.

Как будто открыл истину, которую Том сам не знал. Как будто сотнями штопоров под кожу, в естество, напоминая, кто он есть, открывая глаза на самую простую, но часто забываемую истину. Под анестезией, без капли боли. Том широко раскрыл глаза, в которых застыло живое, переливающееся тонами удивление и никаких мыслей и собственной воли, кроме зацепленности за крючок зелёных глаз напротив, всего его.

По оцепеневшему телу электрические мурашки. Дыхание замерло, но лёгким не больно и не нужно воздуха, взгляда не отвести, настроенность на питающую теплом точку соприкосновения и его голос тысяча процентов. Намного больше, чем гипноз. Ничто не может быть важно, когда Оскар прикасается к нему и так смотрит. Какой Джерри, необъяснимый рецидив, чувство апатии и неизвестности? Всё это потом, а сейчас не существует, существует лишь Оскар, лишь они вдвоём, сплетённые общими чувствами в двухглавое существо, стремящееся слиться воедино. Будь за окнами и дверью огненный Армагеддон, Том бы всё равно отдался Оскару. И сам этого хотел. И Конец света не существовал бы, пока они вдвоём.

Том провёл ладонью по щеке Оскара. Колючий, родной, самый-самый. Шулейман продублировал его прикосновение и повёл ладонью ниже, по шее, торсу, взялся за пояс домашних штанов:

- Давай-ка их снимем.

Том послушно приподнял бёдра, помогая себя раздеть. Следом Шулейман скинул свои джинсы, провёл вверх по ногам Тома, взял за щиколотку и, согнув, поднял левую, поцеловал сбоку у колена. Пальцами под коленом, по нежной, тонкой коже, выше, по внутренней стороне бедра. Том испытал дрожь. Оскар потянул с него трусы, помял пальцами член, парой движений добиваясь полной твёрдости, ослабшей за время отвлечённого разговора о выдуманных принцессах.

Тоже избавившись от последней детали одежды, Оскар лёг на Тома, кожа к коже, бёдрами к бёдрам. Плавным и уверенно-сильным волнообразным движением вжался пахом в его пах. Целовал Тома в губы, целовал лицо, шею и тонкие плечи, покрывая кожу жаркими незримыми следами горячих губ. Невесомо водя пальцами по его рукам, бокам, отчего у Тома по телу извечные волны дрожи, неотвратимые, как морской прибой, и внутри сворачивается узел. От нежности. От того, что Оскар, сильный и жёсткий, умеет быть таким нежным. Только с ним. Если бы Том мог подумать о чём-то другом, кроме него и его прикосновений, он бы расплакался от переполняющих грудь чувств.

Оскар снова опустился к груди Тома, потёрся колкой щекой, замер на долгий миг, прижавшись ухом, подслушивая его сердце. Коснулся губами над солнечным сплетением. И взял оба их члена в руку, прижимая стволы друг к другу, провёл ладонью в направлении головок. Том всхлипнул и зажмурил глаза, запрокинув голову, скомкал в кулаках покрывало.

- Посмотри.

Не требование – просьба низким голосом, но Том истолковал её не иначе, как приказ. Открыл глаза, поднял голову, глядя вниз, на их собранное вместе мужское начало. Даже не получалось сравнить не в свою пользу и засмущаться, рассудок парализовал чёрный туман. Чёрный – цвет желания.

Сорвав ещё один его поцелуй, Шулейман сказал:

- Перевернись на живот.

Том перевернулся.

- Раздвинь ноги и приподними зад. Немного выше.

Посчитав, что Тому будет неудобно долго держать такой изгиб своими силами, Оскар подсунул ему под бёдра подушку. Шире раздвинул ноги Тома и сел между ними, мял, разводя, его ягодицы. Том догадывался, что будет дальше, и кусал губы, обнимая вторую подушку. Угадал. Ри... римминг, так Оскар говорил? Это слово не давалось Тому, норовило ускользнуть из головы. Но, главное, он хорошо понимал суть понятия.

О чистоте Том не беспокоился. С его переездом в ванную вернулся встроенный анальный душ, и, хотя с утра не имел настроя на секс, Том им воспользовался. Доведённая в прошлом до автоматизма привычка активизировалась, получив привычные условия.

Язык на входе. Упругий и одновременно мягкий, горячий, мокрый, идеально гибкий. Что ещё может подарить столь нежные, точные, умопомрачительные прикосновения? Постанывания перешли в полноправные стоны. Том впивался пальцами в подушку, судорожно сжатую в объятиях, и прогибался навстречу, раскрывался Оскару ещё больше. Чувствовал, как анус расслабляется, раскрывается и начинает нетерпеливо гореть и пульсировать в ожидании большего. Соблазнительная мысль – ласками, губами, языком и пальцами, довести Тома до того бешеного забытья, в котором он начнёт прямым текстом, криком требовать и умолять: «Вставь мне, выдери меня», как уже было однажды. Но не сейчас. Сейчас тон их близости не тот, и собственный член жаждет плоти, немеет уже от перевозбуждения. Смотреть на Тома, касаться его, видеть, слышать и чувствовать, как ему приятно – что может быть более возбуждающим? В жизни Оскара – ничего. Иногда самого коробило, насколько же подсел на Тома. Но стоит ли бороться с зависимостью, если не готов от неё отказаться? Ответ совершенно точно нет. Так лечение не проводится.

Шулейман выдавил на руку смазки и вкручивающим движением ввёл в Тома сразу два пальца. Размякшие мышцы пропустили без сопротивления. Какой он горячий внутри. Член дёрнулся в нетерпении. Разработав Тома, на что не потребовалось много времени, Оскар встал на колени по бокам от его бёдер и направил в него член. Приставил головку, проник внутрь, проскальзывая по упругим подвижным стенкам.

- Сдвинь ноги, - сказал Оскар.

И, когда Том исполнил, выпрямил спину, садясь на его бёдрах ниже попы, и совершил первое движение. Том прервал его молящим требованием:

- Нет. Ляг на меня. Я хочу больше тебя чувствовать.

- Моего члена у тебя внутри тебе, значит, недостаточно? – усмехнулся Шулейман.

Но послушался, опустился на спину Тома. И толкнулся у него внутри. Том нашёл его руку недалеко от своего лица и накрыл своей, впился пальцами. Чувствовал каждое движение Оскара – всем телом – всем своим телом. От глубокой точки в районе таза, где они соединены, до темечка, куда докатывались волны посылаемой энергии. До дыхания через раз и не закрывающегося рта, истекающего звуками наслаждения. Хорошо больше, чем на телесном уровне. Намного больше. На всех уровнях существования.

Кто бы сказал ему и поверил бы он, не думавший не гадавший об однополых отношениях, а позже панически страшащийся их, что будет под другим мужчиной получать удовольствие несравнимо большее, чем то, что можно вообразить в самых смелых фантазиях? Что будет отчаянно хотеть быть под другим мужчиной, нуждаться в том, чтобы впустить его в своё нутро. Во всех смыслах под. Под волей Оскара, у его руки, за его спиной. Первый только после него, подчиняющийся и подчинённый, Том нашёл в этом себя. И хотел кричать от плавящей концентрации эмоций и ощущений. И кричал, забыв, что кто-то там по имени Грегори может услышать. И не замолчал, пока последняя выкручивающая судорога не выжала последнюю каплю спермы на оставшуюся под бёдрами подушку.

Шулейман не остановился, на что воспалённое нутро отреагировало агонией нервных окончаний. Том начал вырываться, но Оскар придавил его за загривок и затем повернул его голову вбок, лицом к себе.

- Потерпи, - говорил Шулейман, между словами касаясь губ Тома отрывистыми поцелуями. – Тебе же приятно, просто ты этого не понимаешь.

На лице Тома отразилось жалобное выражение, но сменилось пониманием и согласием, он подчинился.

Потом упали на смятую кровать, разгорячённые, запыхавшиеся. Оскар курил, выпуская дым в потолок.

- Оскар, помнишь, ты говорил, что хотел бы заглянуть Джерри в голову? – заговорил Том, повернув к нему голову. – Я могу тебе помочь. Я давно хотел это сделать, но всё не подбирался момент, забывал.

Шулейман заинтересованно и заинтригованно выслушивал его, также повернув голову. Том выбрался из постели, вскочил в трусы и быстро ушёл куда-то. Вернулся со своим ноутбуком, включая его на ходу, и продолжил говорить с места, на котором прервался, как будто и не выходил:

- Во время нашей разлуки я обнаружил, что Джерри отредактировал и дописал мои мемуары, первую часть, где про него, и начал вторую часть, до моего пробуждения в центре. Получилось даже правильнее, это же была его жизнь, и он написал так, как происходило. Может, это поможет тебе «заглянуть» ему в голову и лучше его понять.

Том сел на кровати рядом с Оскаром, сложив ноги по-турецки, и протянул ему раскрытый ноутбук:

- Вот. Я хочу, чтобы ты узнал это, пока я ещё я. Может быть, это поможет тебе глубже разобраться в личности Джерри, в его логике и вытянуть меня, если что-то случится.

- Думаешь, Джерри может включиться? – спросил Шулейман, не проявляя пока внимания к ноутбуку, который Том поставил ему на колени.

- Я не знаю, - Том покачал головой, опустил взгляд, прикусил губу. – Наверное, он может включиться, если я не пойму, чего он хочет, или пойму, но не исправлю.

- Окей, я почитаю, думаю, я в любом случае найду что-то интересное. Это же уникальная возможность заглянуть в голову Джерри. Интересно, думал ли он, когда писал, что ты сольёшь мне информацию? – Шулейман весело усмехнулся, глянул на Тома с прищуром.

Том ответил ему тонкой и мягкой, немного растерянной улыбкой. И придвинулся ближе, смущённо поделился:

- Я тоже немного написал, написал о времени в центре и начале нашего знакомства, до момента, когда ты предложил мне поехать с тобой. Вроде бы ты это тоже хотел прочесть.

- Конечно! – оживился Шулейман. – Я прямо сейчас это прочту. Где? – спросил нетерпеливо.

Том показал ярлык, по которому Оскар кликнул и, прокрутив текст до нужного места, на пять минут погрузился в чтение.

- Ах вот, что ты обо мне думал?! – оторвавшись от чтения, несерьёзно возмутился Шулейман.

- Я мягко написал, тогда я ещё не умел думать грубо, - ответил Том в кокетливом смущении.

Резким выпадом Оскар повалил его, ничуть не заботясь о сохранности съехавшего на постель ноутбука. Шуточно повалял Тома по кровати, помял и завершил «разборку» глубоким, крепким поцелуем.

- Скинь файлы мне на почту, - отпустив Тома, сказал Оскар. Скептически оглядел развороченную постель со следами бурного секса, особенно на подушке. – Надо сказать Грегори, чтобы поменял постельное бельё.

Том оделся и остался в спальне, Шулейман же отправился дать домработнику указание и затем не вернулся в комнату. Надо было бы встать, чтобы не мешать Грегори менять постельное бельё, но с его приходом Том продолжил сидеть на краю кровати, подогнув под себя ногу, думал о своём, в основном ни о чём. После секса не хватало психической энергии на тяжёлые направленные размышления. Грегори не просил его встать, пока это не будет необходимым, занимался своей работой: собрал в кучу одеяло, подтянул ближе подушку, начал снимать наволочку. И остановился, почувствовав что-то на коже, поднёс руку к лицу, глядя на узнаваемые вязко-белёсые разводы на пальцах. Узнаваемые, но до него не сразу дошло, в чём испачкался, как-то не мог об этом подумать, хотя должен был, прекрасно же понимал, чем Оскар с Томом занимаются наедине и какая наиболее вероятная причина того, почему Оскар сказал сменить бельё сейчас.

Том уже повернул к нему голову, поняв, во что домработник вляпался.

- Это...? – произнёс Грегори, переведя взгляд от своей ладони к Тому.

- Моя! – восклицательно отозвался Том, напыжившись в смеси стыда и негодования от того, что Грегори спровоцировал столь дико неловкую ситуацию. – Ты почему перчатки не надеваешь, когда убираешь?!

- Я надеваю, когда работаю с бытовой химией или чем-то грязным, а постель же чистая, - оправдался парень. – Я не думал, что...

Грегори замолчал на середине предложения, сочтя, что говорит что-то не то, что делает только хуже. Улыбнулся широко и неловко, извинительно и, обронив смешок и слово «прости» от всплеска волнения, закрыл ладонями лицо. Запоздало сообразил, что зря схватился за лицо, поскольку теперь и его испачкал.

- Ой... - вымолвил Грегори, отняв руки от лица.

Том закатил глаза, всплёскивая руками:

- О Господи! Рядом с тобой я чувствую тебя старым, потому что в твоём возрасте был таким же!

Подскочил с кровати, подошёл к Грегори, перестав говорить на повышенных тонах:

- И умным себя чувствую, что тебе в плюс, - закончил Том, взглянув на Грегори, ему в глаза.

Вытянув из упаковки влажную салфетку, Том вернулся к парню и, на секунду застыв с поднятой рукой, стёр с его лица, с кожи у правого глаза, развод своей спермы. Поджал губы. Грегори смотрел на него признательно и смятённо, пошёл смущённым румянцем на щеках.

- Знаешь, - опустив руку, сказал Том, - я впервые сталкиваюсь с тем, что считаю чьё-то поведение нелепым, обычно это моя прерогатива.

И улыбнулся парню, что с этим румянцем выглядел ещё более юным, почти ребёнком, что на удивление не вызывало раздражение, а лишь заложило в душе тонкую ноту, протяжную струну грусти осознания, какая между ними разница, десять лет без малого. Один взрослый на границе зрелости, с огромным сложным и часто страшным опытом за спиной, второй ещё тинейджер.

- Спасибо, - поблагодарил Грегори и коснулся кончиками пальцев лица, откуда Том стёр свой след. – Прости, с моей стороны это действительно было нелепое поведение.

- Пожалуйста. – Том выдержал паузу, обводя парня взглядом. – Что ж, теперь у меня нет шансов относиться к тебе не хорошо, ты же так интимно ко мне прикоснулся.

Развёл рукой в сторону подушки в влажных пятнах и засмеялся. Легко расположиться к человеку, когда не ты, а он ведёт себя, как идиот. Грегори тоже посмеялся, всё ещё смущённо, но заразившись эмоцией веселья, взглянул на Тома исподволь с искорками в глазах и затем к нему обратился:

- Том, можно тебя спросить? Ты говорил, что негативно реагировать на меня тебя заставляли комплексы. Но – какие у тебя могут быть комплексы? – спросил в искреннем серьёзном непонимании. – Ты же дива.

- Дива? – переспросил Том.

- Я видел твои фотографии с модельного времени и более поздние, где ты сам себе и модель, и фотограф. Ты выглядишь именно так, - пояснил Грегори без капли лукавства. – В жизни тоже – ты красивый, сильный, талантливый, неординарный. Ты совсем не похож на человека, который может страдать от неуверенности в себе.

Том вздохнул и сел на край кровати, показав парню, чтобы присоединился. Грегори присел рядом, сложив на коленях испачканную наволочку и повернувшись к Тому корпусом вполоборота.

- Любая фотография – это иллюзия жизни, - раскрыл секрет Том. - Я могу изобразить что и кого угодно. Могу изобразить примерного семьянина с двумя детьми и женой, беременной третьим, но это не значит, что это я, это мне совсем не подходит. Модельный мир – он про продажи. Фотографии или дефиле обязательно что-то продают, а никто не захочет покупать то, что демонстрирует неуверенный в себе человек. Поэтому я был дивой. Я создал тот образ, потому что он продавался и продавал и был актуален в то время.

Отчасти не солгал. Лишь переложил на себя то, что сделал Джерри. Джерри углядел, каким его видят, и довёл образ изуродованного ангела до совершенства. Дива туда же, люди любят стерв, а ему шло быть стервой, которая может мило улыбаться, сексуальной энергией склоняя к своим ногам, а может так огреть словом, что долго с разбитыми мыслями не соберёшься.

- Что ты продаёшь сейчас? – спросил Грегори, продолжая тихо и с интересом недоумевать, но уже по-другому поводу.

Ничего ведь, ничего Том не продаёт ныне. Том ответил:

- Я продаю себя. Свои услуги фотографа, а для того, чтобы их продать, нужно показать, что я умею. Сейчас я с Оскаром и не нуждаюсь в деньгах, но чтобы вернуться к нему, мне пришлось постараться.

Наверное, не стоило говорить, что пришлось поработать, чтобы вернуться к Оскару. Как это объяснить? Том не пожалел о сказанном, спокойно отнёсся к тому, что придётся выкручиваться, а Грегори не спросил. Сидел, обдумывая слова Тома, и повернул к нему голову, сталкиваясь взглядом.

- Том, сколько тебе лет? – через паузу поинтересовался Грегори.

- Двадцать восемь.

- Ого.

- Что значит «ого»? – напрягшись, Том с нажимом выговорил каждое слово.

- Нет-нет, я не хотел сказать, что ты старый, - замахав руками, поспешил объясниться испугавшийся Грегори. – Понятно, что тебе не двадцать лет, потому что вы с Оскаром знакомы десять лет, а вы явно не могли познакомиться, когда тебе было десять, тебе должно было быть восемнадцать, минимум семнадцать. Но ты не выглядишь на двадцать восемь лет, поэтому я удивился. То есть... Логично, что если тебе на момент знакомства было восемнадцать, то сейчас тебе как раз двадцать восемь.

Что он говорит? Зачем так много – и всё не то?

Тот факт, что Грегори знает, как долго они с Оскаром знакомы, что означает, что Оскар говорил с ним об этом, что приятно, смягчил и умаслил Тома. Потому он не нападал и ждал, когда парень справится с эмоциями. А Грегори на секунду зажмурил глаза, на секунду же поднял ладони к лицу, закрываясь, и обратился к Тому:

- Том, можно я закончу здесь и пойду, пока не сделал или не сказал ещё что-нибудь не то? – он поднялся на ноги, глядя на Тома. – Похоже, у меня сегодня день несобранности.

- Хорошо, делай, что надо, и иди, - согласился Том и тоже встал. – Я пойду к Оскару. Ты не знаешь, где он?

- Оскар... пошёл работать, - немного замешкавшись, ответил Грегори.

- Жаль.

Том огорчённо вздохнул и всё равно пошёл к двери, чтобы не мешать домработнику наводить порядок и найти себе какое-нибудь дело на время занятости Оскара. Проводив его взглядом, Грегори занялся заменой постельного белья, а думал о прошедших минутах. Почему он так нелепо себя вёл с Томом, да и не в первый раз уже, но до этого неразумность не проявлялась настолько ярко. Оскар объективно более сложный и страшный человек как минимум из-за его положения и окутывающих его личность легенд, но с ним Грегори нашёл общий язык и даже попал в его симпатию, к чему не стремился, но само как-то сложилось. А с Томом всё время что-то шло не так, рядом с ним происходило что-то не то. Как мог не промолчать тактично, а спросить о принадлежности жидкости на наволочке да вдобавок размазать её по лицу? Непрофессионализм и идиотизм в кубе. Грегори не был склонен к самобичеванию, да и не совершал по жизни больших ошибок. Но очень обидно успешно проработать полтора года и внезапно скатиться в чужих и собственных глазах, забыв, что являешься человеком разумным, которому не чуждо социальное взаимодействие. Грегори со всеми находил общий язык, даже в средней и старшей школе, во языцех окутанной ореолом нетерпимости и насилия, у него не было ни врагов, ни столкновений с другими учениками. А с Томом затуп. С ним говорил и делал глупости, плохо излагал мысли. Грегори не понимал своего внезапного идиотизма и за это на себя злился.

Нужно будет сделать для Тома что-то приятное, чтобы сгладить эту ситуацию. Например, испечь торт, все же их любят. Или спросить, чего бы он хотел? Нет, если спросить, не будет сюрприза. Грегори остановился на торте или каком-нибудь другом десерте, нужно будет выбрать что-то изысканное, не каждодневное. Застелив кровать, Грегори отнёс грязное бельё в стирку. Нужно будет позвонить папе и братьям и проконсультироваться.

***

Тому потребовался ещё один день на осознание. Страшное, безысходное озарение, расставившее всё по своим местам, ответившее на вопросы без ответов и объединившее их в стройную до ужаса логическую цепочку. Джерри хочет, чтобы он, Том, порвал с Оскаром. Потому Джерри указывал на Оскара – подходил к нему; оттого необъяснимые страхи – они предчувствие. Оттого и апатия с чувством, что мир кончается – заранее их испытал, потому что бессознательное уже в тот момент знало, оно всё знало, до чего сознание не могло продраться через заслоны-отрицания очевидного. Очевидно же, что хотел сказать Джерри, раз за разом оказываясь рядом с Оскаром. И почему он молчал всё время, теперь тоже очевидно – Джерри хотел, чтобы он сам понял, своим умом дошёл до осознания, поскольку оно же элементарно.

Джерри не понравился его выбор. Не понравилось, что вместо себя и развития Том выбрал вернуться к Оскару и быть при нём всегда вторым. Том собственной мыслью внёс последнюю каплю в чашу терпения Джерри, после которой уже не остановить процесс. Том подумал два дня назад, что не справится один, без Оскара. Что спусковой крючок для Джерри, который уже был очень недоволен. Джерри же затеял весь этот план с разводом, чтобы он – научился жить сам, своими силами. И Том научился, выполнил все условия испытания, но оказался дисквалифицирован после победы. Из-за одной собственной мысли, перечеркнувшей все достижения. Джерри говорил: «Я приду, если ты не справишься», и Том отчаянно, в любых обстоятельствах справлялся, но расслабился ныне и, от страха и растерянности забывшись, сказал себе: «Я не справлюсь без него». Фиаско, заслуживающего отдельного романа. Роковая глупость, опрометчиво обронившая зерно слабости, которое не имел права сажать.

Теперь всё сначала, должен уйти и стать настолько сильным, чтобы больше никогда не думать, что без кого-то не сможет. Должен не быть с Оскаром, потому что он – его слабость. Тот, с кем Том всегда будет слабым и будет добровольно выбирать слабость. Потому что с ним не страшно и не стыдно, но Джерри иного мнения.

Тома затопил стылый ужас, в сравнении с которым все предшествующие страхи померкли, они были лишь увертюрой, разминкой, протаптывали тропку. Остыла кровь, замерло сердце, взгляд остекленел в мгновения осознания. По телу леденящий иней – и ничего, кожа утратила чувствительность. Глобальное ничего тёмного будущего, знаменованного безысходностью рушащихся на землю небес, которое уже шагнуло в настоящее. Тяжёлой беззвучной поступью, убивая цветы и краски. Убивая жизнь, которая у него была. Которая могла бы быть, но уже не будет.

Том хотел кричать, да сдавило горло, паралич ужаса не пропустил звук. Том искусал пальцы до крови под ногтями, отчаянно, судорожно, агонично ища выход, которого нет. Как у замурованного в бетонном коробе один выход – смириться и принять конец себя, уповая на то, что страдания будут недолгими, так и у него, он замурован в том, что они с Джерри – одно, что Джерри внутри. Страшнее всего то, что исход предопределён. Джерри добьётся того, ради чего пришёл, он всегда добивается. Борись не борись. Обречённость предопределённости на смену неизвестности, что показалась раем, да слишком поздно. Он обречён подчиниться, поскольку не может бороться против того, что внутри. Они с Оскаром обречены. Их уже можно сказать, что нет, остался лишь вопрос времени.

За что, за что?! Том же хотел быть с Оскаром сильнее, чем в принципе жить, Том счастлив с ним безоговорочно и понял себя, как завещал Джерри. За что, почему, Джерри, ты всё разрушаешь, отнимаешь?! За то, что не справился, уже думаный беспощадный ответ. За то, что мог быть сильным, но выбрал слабость, отыскав в ней личное счастье.

Джерри, ты же видишь, что я счастлив, не отнимай этого у меня... Поздно.

На голову обрушились небеса всей тяжестью Вселенной, под ногами обрушилась почва. Рушится, чёрными монолитами опадая в бесконечную бездну. Нет, у бездны есть дно. Со дна начнёт строиться его новая жизнь. Когда проиграет борьбу, что может быть не скоро, но неизбежно, как заход солнца в конце дня. Джерри сильнее, Джерри правит и может управлять его волей. Может захватить его тело и увести далеко. Проще сдаться без боя, ведь в итоге всё равно будет повержен и подчинён, лишь больше боли испытает в бессмысленном пути противостояния.

Том пришёл к Оскару бледнее смерти, без капли жизни в глазах. Рассказал ему, что понял. В тихой истерике, которая не пролилась слезами, их тоже парализовало-заморозило. В груди раскрылась чёрная дыра, из которой веет вечным холодом безвременья бессмысленной жизни без. Без него, без Оскара. Можно быть счастливым без него, но так, как с ним, никогда. Чёрная дыра раскручивалась, пускала под кожей щупальца.

- И что ты будешь делать? – спросил Шулейман, вглядываясь в его лицо.

Том покачал головой:

- Я не уйду от тебя. Хочет Джерри или не хочет, но я не откажусь от тебя добровольно. Я обещал, что больше никогда тебя не брошу, и, чёрт побери, это не будет насмешкой судьбы, что я обещал, а вскоре снова ушёл. Я знаю, чего хочу – это ты.

Том повернулся корпусом к Оскару, глядя на него с такой пронзительно-ломкой гаммой чувств в глазах, словно уже прощался. Подспудно понимал, что однажды в относительно скором будущем придётся попрощаться. Повезёт, если не навсегда, а до ещё одной новой встречи. Том этого не хотел, всем естеством отчаянно не хотел терять ещё один год, а то и больше лет, которые мог провести с Оскаром. Довольно! Они уже достаточно взрослые, чтобы жить спокойно и до конца.

Джерри, отступись, прими его право быть слабым и всё равно быть. Джерри не отступится. Он всегда знает, как Тому лучше, и пускай в этот раз их мнения категорически не совпадают, Джерри это не остановит. Том неправильно счастлив, может лучше.

- Оскар, наверное, мне надо лечь в больницу? – голос Тома звучал нетвёрдо, но в нём сквозила нить уверенности в том, что хочет бороться, будет пытаться сделать всё, что от него зависит. – Я готов. Я должен как-то бороться с тем, что со мной происходит. Может быть, мне смогут помочь, остановить рецидив. Ты только навещай меня, хорошо? – в глазах всё-таки блеснули слёзы, а голос дрогнул, поскольку ничего не хотел больше в том будущем, о котором говорил, чем знать, что Оскар с ним, что по-прежнему ему нужен. Ради этого можно сдаться в ненавистные больничные стены и свернуть себе крышу в обратную, здоровую сторону. – Приходи, пожалуйста.

- Не думаю, что в этом есть смысл, - здраво заметил Шулейман. – Лечение в стационаре ещё ни разу тебе не помогло.

- Тогда что делать? – в глазах Тома растерянность – и следом снова почти больная, дрожащая уверенность, что нужно и будет бороться. – Может быть, мне пить какие-нибудь таблетки? Есть же препараты против психоза...

- У тебя не психоз, - услышав достаточно, прервал его Оскар. – Но можно попробовать препараты против галлюцинаций. По сути Джерри в том виде, в котором он есть сейчас – это галлюцинация.

Договорились на медикаментозную терапию. Шулейман позвонил кому надо, чтобы привезли необходимый препарат, и вернулся к Тому. Сказал:

- В твоей версии одно не сходится. Если Джерри включился, чтобы разлучить нас, почему он в образе ребёнка?

Том пожал плечами и затем невесело, продолжением творящейся внутри тихой истерики усмехнулся:

- Я мечтал воспитывать мальчика с твоими глазами, мечтал, что однажды у нас появится ребёнок, твой ребёнок, который для меня тоже будет самым родным, потому что он твоё продолжение. А разлучит нас ребёнок с моими глазами. Типа злая ирония.

- Красиво, изощрённо, можно сломать мозг, в духе Джерри, - заключил Шулейман.

Помолчал некоторое время, глядя на Тома внимательным взглядом, и спросил:

- Как считаешь, Джерри может от тебя что-то скрывать?

- Ты уже спрашивал.

- Спрашиваю ещё раз, - буднично ответил Оскар.

Том помолчал чуть, честно заглядывая в себя, и повторил иными словами, с дополнением то, что ответил в прошлый раз:

- Я не чувствую, что во мне чего-то не хватает. Но если окажется, что я ошибаюсь, и Джерри опять что-то скрыл, я разочаруюсь в нём и наших с ним отношениях. Я достаточно взрослый и достаточно сильный, чтобы самостоятельно справляться со своей жизнью и тем, что мне в ней не нравится, если Джерри думает иначе, то никакие мы не друзья.

Шулейман не прокомментировал его высказывание и через паузу, данную себе и Тому на обдумывание предшествующего вопроса, задал вопрос по другой теме:

- Что ты сделаешь, если я тебя обману?

- В чём? – Том недоумённо посмотрел на Оскара.

- Мало ли, - Шулейман пожал плечами, не выражая никакой особой заинтересованности или скрытой тревоги, неизбежной для лжеца. – Придумай сам.

Том не стал ничего выдумывать, просто воскресил в памяти тот, прошлый и единственный обман Оскара и перенёс его на настоящее.

- Я бы тебя простил. Потому что... это ты, - Том пожал плечами и повернул голову к Оскару. – Что бы ты ни сделал, я не могу тебя не простить.

- То есть за тот обман ты меня простил? – осведомился Шулейман, чтобы услышать то, что и так знал, поскольку если бы не простил, Том не был бы с ним.

- Я тебя не простил, - качнул головой Том, чем ввёл Оскара в недоумение, которое тут же и отменил. – Мне не пришлось тебя прощать. Потому что я просто перестал чувствовать и злость, и обиду, и отторжение, пытался воскресить их в себе, но не получалось, ты снова стал для меня близким и родным.

Шулейман улыбнулся ему губами и затем взял руку Тома, глядя на ногтевые пластины, почти все из которых по периметру очерчены запёкшейся кровью.

- Давай-ка хоть это смоем. Выглядит ужасно.

Том потупился: снова он недостаточно эстетичный. Оскар мягко потянул его за руку, побуждая встать и пойти с ним. Том пошёл, в ванную. Помимо отмывания крови, по возможности бережного, пришлось пережить экзекуцию окунания пальцев в антисептик, на что Том морщился, пытался отдёрнуть руку и получил от Оскара наказ:

- В следующий раз будешь думать головой и не делать глупостей. Терпи. Ты знаешь, сколько в слюне микробов?

Том не знал, но полагался на знания и умения Оскара и послушно терпел, только по-детски недовольные моськи корчил от жжения в ранках. На драгоценные минуты отчуждения от реальности глухими стенами ванной комнаты забыл, что мир рушится.

Привезли лекарство. Оскар объяснил, что можно принимать до пяти таблеток за раз, срок действия препарата двенадцать часов. Выслушав инструкцию, Том кивнул и вытряхнул на ладонь сразу пять продолговатых таблеток. Чтобы наверняка нейролептик погасил проекцию психики. Спи, Джерри, спи. Уйди. Готов травить себя и терпеть побочные эффекты, только бы сохранить, что имеет. Что пока ещё не потерял.

Шулейман забрал с его ладони три пилюли:

- Начни с двух.

Том снова кивнул, соглашаясь, поднёс ладонь к лицу и остановился, поднял взгляд к Оскару:

- Что, если мне снова станет плохо? Как в тот раз, когда я пытался лечиться?

От одной мысли внутренности скрутило холодом и ужасом, а рука завибрировала желанием отбросить таблетки, которые могут подарить адские мучения. Джерри будет бороться. Джерри может устроить «аллергию» на лечение, в прошлом он это уже доказал. Лицо Тома исказила гримаса страдания от сложного выбора. На чашах весов борьба и отказ от борьбы, и оба пути могут принести мучения, один физические, другой моральные.

- Прекратишь лечение, - лаконично ответил Шулейман.

Ни к чему успокаивать, говорить, что всё будет хорошо. Результат либо будет, либо нет, либо будет негативным. Такой подход немного прояснил Тому разум, затянувшийся было туманом ужаса. Малодушно тянуло отказаться от идеи медикаментозного вмешательства, то здравый рефлекс самосохранения, основанный на негативном опыте, который может повториться. Повторится наверняка. Есть ли смысл пытаться?..

Том посмотрел на таблетки в своей ладони, белые, с разделительным желобком. Мощное оружие в борьбе с сумасшествием. Для него – почти стопроцентно яд, на который организм отреагирует закономерно. Ослабляющий токсин для Джерри бумерангом отравит его. Опять – проще сдаться. Не проводить себя снова через те круги ада, единственный смысл которых – убедиться, что Джерри сильнее. Но если есть хоть один шанс, что лечение сработает – а Том верил, чувствовал, он есть, - оно того стоит. Возможно, обманывал себя ложной надеждой, чтобы не остаться вовсе без неё. Не пытаться легко, легко спрятаться в скорлупе «я ничего не могу изменить». Но лучше выть от боли и беспомощности, чувствуя, будто выблёвываешь внутренности, чем не сделать ничего. Не попробовать, закрываясь опытом неудач.

Том закинул таблетки в рот и всухую сглотнул. Пора Джерри понять, что не один он сильный и может решать за двоих.

- Запей, - Шулейман протянул ему стакан с водой.

Действительно, вода не будет лишней, а то таблетки прилипли к стенке пищевода. Поставив опустевший стакан, Том обнял Оскара, уткнулся лбом ему в ключицу.

- Скорее всего, скоро меня снова будет рвать дальше, чем вижу, - со вздохом сказал Том.

- Мне не привыкать, - отозвался Шулейман, обняв его за лопатки. – Справлюсь.

Том немного отстранился, чтобы посмотреть ему в лицо:

- Здесь же есть Грегори. Разве ты не ему поручишь неприятную уборку и уход за мной?

- Если тебе неловко перед ним, могу сам этим заняться.

После этих слов Оскара Том взял его за руку, тиснул в ладони пальцы, привычным для себя тактильным способом выражая чувства. И снова обнял его, кутаясь в неизменное тепло, ещё более дорогое тем, что в скором времени может его потерять, сначала в физической муке станет не до объятий, потом... Том прерывисто вздохнул Оскару в шею. Сколько плохих вариантов нависшего над ними будущего, все с одинаково трагичным исходом. Но есть шанс на светлое, на победу, есть, всё ещё есть...

Том отпустил Оскара, заглядывая ему в глаза:

- Я не сдамся, даже если Джерри будет меня пытать, а он почти точно будет. Я не послушаюсь и не уйду. Но если он включится вместо меня, прошу, не отпускай его, не позволь ему уйти. Запри его в комнате без окон и только сам заходи к нему, чтобы Джерри не смог тех, других людей обмануть и сбежать.

- Не отпущу, не беспокойся, - пообещал Шулейман, спокойной уверенностью настроя уверяя Тома в том, что справится и не даст Джерри выиграть третью их схватку. – Тем более у меня есть одно предположение, как переключить Джерри обратно на тебя. Если что, заодно проверю, прав ли я.

- Какое предположение?

Впервые за долгое время глаза Тома загорелись живым интересом. Но Шулейман его не утолил, ответил интригующе:

- Секрет. Но за сохранность своего черепа и его содержимого можешь не переживать, бить Джерри по голове я не буду. Однажды ударный метод сработал, но если им злоупотреблять, ты совсем дурачком станешь.

Погрустнев от того, что они не разделят на двоих план, Том понимающе покивал. Не стоит рассказывать, потому что если узнает он, то и Джерри узнает и сможет подготовиться. Элемент неожиданности важен для победы. И на том нужно быть благодарным, что обойдётся без ударов по голове. Том согласился бы на черепно-мозговую травму любой степени тяжести, если бы знал, что это поможет, но... в прошлый раз попытка Оскара ударом выключить Джерри провалилась и привела лишь к тому, что Джерри получил удар головой об стену. Но всё равно грустно, что разделены. Что третий участник ситуации всё слышит, потому Оскар должен придумывать планы и держать их при себе, из них двоих лишь его мысли Джерри не может читать, как открытую книгу. Том в третий раз обнял Оскара, нуждался в контакте.

- Не накручивайся насчёт плохого самочувствия из-за таблеток, - порекомендовал ему Шулейман. – Нервное перенапряжение может вызвать и тошноту, и прочие негативные реакции тела, и эксперимент по твоему лечению не получится чистым.

Том покивал на его плече и, подняв голову, глядя в глаза, пообещал:

- Я постараюсь. Пока... - нахмурился, прислушиваясь к себе. – Пока я чувствую себя нормально. Без изменений.

Рвота, боль и прочее, чего боялся Том, так и не пришли. Подумал, что, может, дело в маленькой дозировке, но и после принятия максимальной дозы не почувствовал себя плохо. Единственным негативным эффектом, который испытал от таблеток, была сонливость, о которой предупреждал Оскар. Умеренная сонливость, которая не сделала не встающим с кровати вялым телом, а просто поумерила активность и добавила час-полтора к необходимому времени сна. Можно сказать, что обошлось без побочных эффектов.

Лечение помогало. Но недолго. Первый день вообще не видел Джерри и поверил, что сработало, победил. На второй день увидел, мальчик-видение вновь мелькнул мимо. Привидением. Издёвкой злого рока. Мальчик-тень. Мальчик, который молчит, но не оставит в покое. Том закричал от разочарования, злого, разъедающего разочарования. Хватал таблетки жменями в надежде победить любой ценой, пусть даже ею будет собственное здоровье. Оскар отбирал у него сверхмерные пилюли, на что получил истерику Тома: «Больше – лучше!». Шулейман ему хладнокровно и доходчиво ответил:

- Больше – это интоксикация, промывание желудка и, возможно, летальный исход.

После первой попытки Тома выпить целую упаковку, Шулейман спрятал лекарство и сам выдавал ему таблетки. Некоторый положительный эффект от медикаментозной терапии всё-таки имелся – Том начал видеть Джерри реже и меньше. Но Джерри начал присутствовать на завтраках, сидел с ними за столом, со своей тарелкой, ел и как обычно молчал, поглядывая то на Оскара, то на Тома. Сжимая в руках столовые приборы, Том тупо смотрел на его тарелку и еду на ней: смесь из зелёных овощей, прямоугольников молодого сыра и тонких ломтиков мяса, навскидку не понять, какого животного или птицы. Ел ли Джерри в прошлом? Том не мог вспомнить, не мог вспомнить столь многое, что в прошлом не считал важным. Но точно помнил, что Джерри курил – тонкие с ментолом. Курил, но Том не чувствовал характерного сигаретного запаха.

Ничего никому не сказав, Том протянул руку и взял с тарелки Джерри кусочек сыра, отправил в рот. Что и следовало доказать - безвкусно. Мальчик открыл рот, но так ничего и не сказал. Оскар прыснул смехом в кулак.

- Том, что ты делаешь? – из-за его спины спросил Грегори.

- Схожу с ума, - мрачно отозвался Том. – Разве не видно?

То был первый раз, в последующем Том реагировал на присутствие Джерри за столом спокойнее, даже начал игнорировать. Джерри же как воображаемый друг, нужен он тебе – играешь с ним, нет – не обращаешь внимания, и он не вмешивается в твою жизнь, лишь присутствует фоном. На самом деле, Джерри совсем не то, но аналогия всё равно показалась Тому удачной.

Вечером Том с ногами сидел на диване, прислонившись к боку Оскара, и смотрел мимо телевизора. Поделился пришедшими мыслями:

- Если я выпью яда, может ли Джерри впитать в себя его действие и умереть вместо меня? Джерри же должен меня защищать, и он может намного больше обычных альтер-личностей.

- Ага, мило, - хмыкнул Шулейман, на плечо которого Том пристроил голову. – Доктору я так и скажу в ответ на вопрос: «Что случилось?» - он пытался убить свою альтер-личность, не торопитесь откачивать, чтобы альтер наверняка не выжила. Давай договоримся, - он посмотрел на Тома, - что ты тайком от меня не будешь пытаться отравиться. Или мне сразу сказать Грегори убрать в сейф всю химию и посадить тебя под домашний арест, чтобы не купил чего ядовитого?

Том покачал головой:

- Я не буду пытаться. Я... - не закончил мысль, в глазах разлился жалобный интерес экспериментатора-мазохиста. – Но, как думаешь, может Джерри умереть вместо меня?

- Нет, не может. Если бы он мог исцелить тебя, он бы это делал, у Джерри было достаточно моментов, где себя проявить.

Завуалированный упрёк в сторону того, как часто Том оказывался на грани гибели. Неважно, что первый и главный случай был не по его вине. Том не обиделся, помолчал немного, потупившись, и поднял взгляд к Оскару, спросил:

- Оскар, почему ты такой спокойный? Ты совсем не переживаешь из-за того, что происходит?

- Открыть тебе секрет? – Шулейман доверительно понизил голос. – Я бухаю успокоительное.

Том вытянулся к нему, понюхал и нахмурился:

- От тебя не пахнет алкоголем.

- Потому что я его и не пью. В данном случае «бухаю» - эвфемизм.

Сообразив, о чём говорит Оскар, Том спросил:

- Ты что, вправду пьёшь успокоительное?

- Нет, - сознался Шулейман.

- А зачем сказал? – не понял Том.

- Чтобы ты не загонялся из-за того, что я не загоняюсь.

- Зачем тогда сказал, что это неправда?

- Чтобы ты не загонялся из-за того, что из-за тебя я пью успокоительное. Замкнутый круг какой-то – куда ни поверни, всё упрётся в твои загоны, - Оскар усмехнулся, притянул Тома к себе и поцеловал в висок. – Но я всё равно тебя люблю.

Том улыбнулся уголками губ и компактно и уютно устроился у него под боком и под его обнимающей рукой, которую Оскар не убрал. Прикрыл глаза, вдыхая пьяно-пряный запах с его тела. В добровольной темноте и физической близости он настраивал на определённый лад. Открыв глаза, Том поднял голову и обратился к Шулейману:

- Оскар, мы можем... здесь? – закусил губы, не отводя от Оскара взгляда заискрившихся желанием глаз.

Шулейман откликнулся незамедлительно, ухмыльнулся с предвкушающим довольством в глазах:

- Я согласен.

- Только надо плед принести. Прохладно, - Том обнял себя за плечи, зачем-то иллюстрируя слова.

Вместо того чтобы прибегать к использованию дополнительных предметов, Шулейман дал климат контролю команду поднять температуру. Том мысленно удивился: как получилось, что за столько лет он не узнал, что в квартире Оскара установлена система контроля температуры и прочих показателей воздуха? Или она появилась с ремонтом после развода? Наверное, давно была, но для него и обычный кондиционер диковинка, Том привык использовать для охлаждения или согревания открытое окно, тёплую одежду, одеяло и никак не отвыкал.

- Оскар, если я как-то странно закричу, знай, что пришёл Джерри, - предупредил Том. – Я не хочу, чтобы он смотрел, как мы это делаем.

- Окей. Надо и Грегори предупредить. Или мне по оттенкам твоих криков учиться понимать, кто вмешался в наш секс? – Шулейман усмехнулся, глянул на Тома.

- Не надо. Предупреди, - смутившись, ответил Том.

Чтобы не орать, пытаясь докричаться до домработника, который может находиться в любой точке огромной квартиры, Оскар послал ему сообщение, где они с Томом и что не надо сюда заходить. Убедившись, что Грегори сообщение получил, Шулейман бросил телефон на столик и повалил Тома на спину, нависая сверху. Том мягко улыбнулся и обнял ладонями его щёки. Пока мог чувствовать так – нежно и трепетно, а не пылать и биться в нетерпении желания и страсти.

Хорошо, что можно забыть о том, что твой мир стоит на краю. Плохо, что реальность неизбежно вернётся.

Состояние Тома менялось от нормального или относительно нормального до слёз на ровном месте, до беспросветной апатии, в которой глаза стекленели бесчувственностью мертвеца. От последней Шулейман продолжал лечить его сексом. Сначала Том даже обижался, что ему одного надо, невзирая на его страдания. Про себя обижался, ноюще сжимающимся сердцем, не высказывая того ни единым словом. Но за три дня привык, выработался рефлекс, и когда Оскар отводил его в спальню, у Тома выключались все сложно-тревожные мысли, оставляя в голове кристальную пустоту, и существовала лишь эта комната, эта кровать, эти минуты, они с Оскаром вместе, а мир за дверью и все проблемы переставали существовать. Даже Джерри в этот обособленный мирок-сферу хода нет.

Сначала Том соглашался, потому что Оскару нужно, а самому не сложно, да и приятно, в каком бы ни был состоянии изначально, нечего из себя мученика строить. Лёжа вначале бесчувственной куклой, затем Том неизменно разгорался. Чувствовал, чувствовал, чувствовал!.. Целуясь с Оскаром, касаясь его, глядя на него из защищённой позиции «под ним», ощущая его в себе. Глаза открылись. Том начал воспринимать секс как отдушину, как перерыв в кошмаре, которым нежданно обратилась жизнь. Как паузу времени. Время переставало идти, когда они вдвоём за закрытой дверью. Том сам целовал Оскара, отчаянно, вкладывая в каждое движение губ все испытываемые чувства. Касался его лица пальцами и ладонями, вглядывался в него не моргая, до боли в глазах, лёжа под ним на спине. Ныне неизвестно, как долго им отмерено, когда истечёт последняя минута. Это придавало безысходной остроты каждому прикосновению, каждому взгляду в глаза. Неизвестно. Каждый день может стать последним, а завтра проснётся в далёком городе, отлучённый и разлучённый. Один. Если Джерри сменит тактику. Никакой уверенности, никакого будущего, на которое строил планы и мечты, а ныне планов быть не может, потому что будущее не только в его руках. Но эти, те, что происходят сейчас, минуты вместе у них никто не отнимет. Том понял отчаяние Оскара в браке, когда он, Том, исчезал к утру. Это ужаснее всего – не мочь ничего сделать, чтобы удержать то, что тебе дорого. Но Том мог, самую малость, но мог. Держаться покуда хватит сил, а сил хватит до бесконечности. Ради себя. Ради Оскара. Ради них двоих. Пусть остаток жизни пройдёт в изнуряющей борьбе, только бы он прошёл рядом с Оскаром.

Только Том понимал, что все те красивые слова о борьбе до конца, складываемые в голове – пустое. Однажды, может быть, через год, он не выдержит. Это человеческое свойство – когда давление чрезмерно, человек ломается. Кто-то выходит в окно, кто-то подчиняется воздействию. От этих мыслей охватывал мороз. Том холодными ладонями растирал голые руки. И обнимал Оскара. Пока мог. Пока всё ещё мог. И сам повёл Оскара в спальню с просьбой: «Возьми меня». Выдолбить бы мысли из головы, чтобы стать немыслящим и счастливым. Выдолбить бы мозги, ведь нет мозга – нет психики, нет психики – нет Джерри. Но на это даже самый зубодробительный секс не способен. А Том стремился, подстёгивал Оскара словами: «Быстрее» и «Сильнее», сам двигался навстречу, встряхивая тело. Забрался верхом в ожесточённой борьбе с собственным разумом, используя в качестве главного оружия член Оскара. Добился лишь того, что потом в заднем проходе побаливало.

Гениальная идея, Том, ещё одна «гениальная» идея. Почти слышал это голосом Джерри. Нужно быть умнее. Сложно быть умнее, когда ты в панике. Том пробовал остановиться и подумать, без эмоций, исключительно рационально, а утром и перед сном подходил к Оскару с протянутой рукой за таблетками, как ребёнок за вкусными витаминками. Только его таблетки не были вкусными, вообще не имели никакого вкуса. Хорошо, что не горькие, ему и без пилюль горечи хватало. Том исправно соблюдал медикаментозную терапию, находя в ней надежду и то физическое, что мог делать и за что мог держаться.

Том разговаривал с Джерри, когда его не было рядом, поскольку он всё равно слышит. Умолял, кричал, угрожал и снова умолял.

- Не отнимай у меня Оскара, прошу, не отнимай. Ты же видишь меня изнутри, ты знаешь, что я его люблю. Ты знаешь, что я с ним счастлив. Не разлучай нас! Да, я мог быть самостоятельным и успешным, но я выбрал свой путь, я выбрал то, что мне подходит. Я понял, чего хочу, как ты и хотел! Какая разница, правильное ли моё счастье, если я его ощущаю каждую минуту? Это не тебе решать! Джерри, это не тебе решать! Оставь мне моё счастье и право на свою жизнь, доволен ты ею или нет! Не разлучай нас... Не поступай так, как я поступил с тобой! Не будь бессердечным и подлым! Если бы я мог что-то изменить, если бы у тебя была отдельная жизнь, я был бы рад за вас с Кристиной, теперешним умом я бы никогда не причинил тебе ту боль. Прости за то, что я убил твою любовь. Прости, Джерри... - слёзы горячим градом по щекам, вид безумный, иной не может быть у человека, разговаривающего с кем-то в пустой комнате. – Не убивай мою. Не разрушай мою жизнь... Дай мне право быть тем, кем ты никогда не сможешь гордиться. Я неправильный, знаю, но я счастливый. Я всё смог ради Оскара, разве это не доказательство, что он должен быть в моей жизни. Разве не доказательство, что я его люблю? Тебе не дали право любить, но, прошу, не отнимай его у меня. Джерри, прости, прости...

В другой раз кричал во все четыре стены, цедил слова:

- Я убью себя, если ты отнимешь у меня Оскара! Я не смирюсь с жизнью без него! Я не хочу без него! Слышишь? Ты ведь не можешь допустить, чтобы я умер?

И осёкся, испугался, распахнув глаза, собственных слов. Потому что они признание в слабости. Они – прямая угроза жизни. А Джерри любой ценой должен защищать его [их] жизнь. Джерри может прямо сейчас включиться, чтобы увести его от этой точки кипения, и его действия будут обоснованы с точки зрения психики.

- Нет, нет, я не убью себя, - поспешил исправиться Том, подняв ладони, будто Джерри стоял перед ним. – Я и с этим справлюсь и буду жить. Но я не хочу снова терять время. Без Оскара я не буду счастливым, а у несчастного человека страдают психологическое и психическое благополучие. Понимаешь? Оставь мне моё счастье. Я буду работать, если ты хочешь, буду реализовываться независимо от Оскара, и не буду возражать против брачного контракта, когда мы снова поженимся, чтобы в случае расставания точно быть материально защищённым, хорошо? Только не отнимай его у меня...

В ответ неизменно тишина, оглушительно громкая, когда сам смолкал. Но Джерри слышит. Может быть, услышит?..

Том кончиками пальцев водил по буквам на правом запястье – печати Оскара. Что бы ни случилось, этого Джерри у него не отнимет. Следом думал, что Джерри с лёгкостью отнимет у него и это тоже – сведёт татуировку, подотрёт память, сделает так, чтобы он долгие годы не вспомнил, что в его жизни был такой человек, Оскар Шулейман. Самый близкий и самый важный, заточённый в забвение вырванных счастливых моментов. Как адрес забыл, так и самого Оскара Том забудет, заснёт и наутро не вспомнит, если Джерри пожелает. Джерри манипулирует его памятью, как фокусник цилиндром с кроликом. Есть кролик – и нет кролика, толпа аплодирует, а о кролике никто не вспомнит. Ужасно сознавать, что можешь не просто потерять – можешь забыть. Новая степень беспомощности и безысходности, высшая.

- Оскар, найди меня, если я уйду, - просил Том, сжимая пальцы на сгибе локтя Шулеймана. – Если я забуду тебя, заставь меня вспомнить. Не отказывайся от меня, прошу, только не бросай...

Память имеет свойство стирать плохое, так и Том забывал, что нашёл единственный ответ на вопрос – почему явился Джерри? Почему? Почему? Почему? Нет объяснения, ведь всё намного лучше, чем хорошо, никаких явных и подавленных проблем. Почему?!.. Столкнувшись с Джерри, Том кричал, размахивая руками:

- Чего ты хочешь? Чего?! Скажи! Я не понимаю, не понимаю! Чего ты от меня хочешь?! Почему ты всё время молчишь?! Я не могу ничего исправить, если ты не говоришь, в чём проблема!

Мальчик-видение молчал и смотрел на него. Когда воздух на крик иссяк в лёгких, Том вдруг осознал, что ещё кое-что понял – понял Оскара. В браке, когда уже случился раскол, Оскар же говорил ему эти же слова – я не могу тебе помочь, когда ты не рассказываешь, в чём проблема. Как иронично. Том даже рассмеялся, рокочуще, нервно, почти истерично и с налётом глухой злобы от беспомощности. Может, и это тоже урок от Джерри – показать, каково было Оскару, поставив Тома на его место, чтобы точно впредь неповадно было повторять? Если Джерри не хочет их разлучить, то он за его счастье с Оскаром и хочет его сохранить, и становится вполне логичным, что он хочет предупредить повторение Томом былых ошибок. Наглядно. Очень действенно. В стиле Джерри.

Тем временем мальчик-Джерри исчез за поворотом. Как понять, прав ли он, что Джерри вызвала не конкретная проблема, а он пришёл, чтобы его проучить и натаскать на успешную личную жизнь? Никак. Вздохнув, Том развернулся и пошёл обратно. Потом вспомнил, что шёл на кухню за кофе, снова сменил маршрут. Остановился на полпути и набрал Оскара, попросил сходить с ним. Глупо просить сопровождения в квартире – не страшно уже. Но всё равно как-то не по себе.

Читая переданные Томом тексты, Шулейман сделал для себя интересные открытия. Джерри умеет бояться, не только за Тома, а испытывая свой собственный страх, свои независимые эмоции. Не солгал. Ещё – Джерри не чужды ошибки, значительные ошибки. Оскар и сам это знал, но узнать, так сказать, от первого лица, прочесть мотивы и чувства – другое дело и другой уровень познания. Очень занимательно. Интересно, можно ли пойти дальше в препарировании Джерри и подключить Тома, чтобы рассказывал его подноготную? Джерри так может, может рассказать о Томе больше, чем сам он знает. Коварные планы по познанию подтачивало воспоминание, в котором Джерри поведал, что «Том знает лишь то, что он позволяет ему знать». Значит, не получится через Тома узнать больше.

Жаль, тексты не могли дать ответ на недавно назревший вопрос. Ответ на него можно будет найти в более поздних частях мемуаров, до которых ещё далеко. Вопрос – может ли Джерри заблуждаться насчёт того, что для Тома лучше? Джерри Защитник, который призван спасать Тома и направлять его на путь благополучия. Отсюда выходит, что Джерри не может ошибаться, даже если Тому так кажется, поскольку, являясь продуктом его психики, знает о нём всё. Но если посмотреть на Джерри как на отдельную личность внутри Тома (уже мистицизм какой-то, но это же Том и Джерри), то Джерри может заблуждаться, как и любой человек в отношении другого человека, думая, что так или иначе ему будет лучше. Том говорил, что видит воспоминания Джерри, чувствует его чувства, но – они всё равно преломлены через его, Тома, личность. Если так у Тома, то и Джерри не может познать Тома стопроцентно и видит его через призму себя, пускай на самую малость, но искажающую истину. А они очень разные. Что хорошо для Джерри – Тому не подходит. Вывод – то, что Джерри задумал как благо для Тома, может таковым не быть и стать его ошибкой.

Всё очень и очень сложно. И оттого безумно интересно. Никаких точных ответов, лишь исследовательский интерес и надежда, что когда-нибудь одна из гипотез получит неопровержимые доказательства и станет утверждением. Все науки постоянно опровергают и отвергают собственные постулаты, которые ранее считали незыблемыми и возводили не пьедестал. Психиатрия утверждает, что альтер-личность не может считаться независимой личностью, она по определению вторична, неполноценна, однобока. Что суб-личность аксиоматично неполноценна, Джерри уже опроверг. Вероятно, когда-нибудь психиатрия изменит свои взгляды и будет наделять альтер-личность теми же характеристиками, что и истинную личность, и это будет нормой в рамках болезни.

Удивительна человеческая психика, в мире нет ничего её сложнее – утверждение, которое пока не опроверг никто, а многие и не знали. Человек правит геном и изучает далёкий космос, а собственная психика для него по большей части до сих пор остаётся непостижимой загадкой. В чём причина возникновения шизофрении – нет точного ответа. Почему люди не выходят из оглушения при отсутствии органических повреждений мозга и гормональных нарушений – нет ответа. Что такое суб-личности при диссоциативном расстройстве идентичности – нет окончательного ответа, не требующего продолжения изучения.

Шулеймана интересовал только последний вопрос (и немного оглушение). Возможно, частичный ответ он сможет узнать раньше, чем через годы, когда Том допишет мемуары. Или не узнает, поскольку никогда не узнает, что могло быть при другом выборе. Завораживающая головоломка с тучей неизвестный, переменных, гипотез. Старческое слабоумие Оскару определённо не грозит, поскольку верными помощниками в предотвращении дегенеративных возрастных изменений выступают задачки для мозга, а Том их ему постоянно поставляет.

Закрыв текстовый файл, Шулейман опустил крышку ноутбука. В дверь поскреблись. Том. Только он так делал, когда мялся, понимал, что не к месту сейчас, но всё равно хотел зайти, нормальные люди стучат. Том по-кошачьи скрёбся, когда не находил причин войти и хотел, чтобы его пригласили. Оскар дал ему желаемое, сказал: «Заходи» и, оттолкнувшись ногой от тяжёлого стола, с креслом развернулся лицом к открывшейся двери, в которую как раз вошёл Том. Шулейман вопросительно приподнял брови, мол, чего хотел, решив больше не помогать Тому, пускай сам думает и действия предпринимает, чтобы остаться, раз уж ему захотелось его общества.

- Проходи.

Оскар всё-таки дал Тому дополнительное разрешение и развернул кресло обратно к столу. Том подошёл и сел ему на колени, умостившись на одном бедре, обнял за шею, находясь как-то сбоку, чтобы не загораживать обзор и не мешать.

- Что ты делаешь? – спросил Том.

- Уже ничего.

Несколько секунд Том смотрел в пустое место над ноутбуком, будто его экран всё ещё поднят. После повернул голову и поцеловал Оскара, глубоко и чувственно.

- Ты решил меня в прямом смысле затрахать? – усмехнулся Шулейман в его губы, заглядывая в глаза смеющимся взглядом.

- Ты не хочешь? – вместо ответа спросил Том, растерянно и почти жалобно изломив брови.

- Хочу. Но ты в последние дни стал очень активный. Мне интересно – почему?

Том потупил взгляд, перебирая пальцами по загривку Оскара.

- Я боюсь не успеть, - ответил негромко и без уверенности в чём-либо посмотрел Оскару в глаза.

- Что не успеть? – усмехнулся тот, мало понимая, о чём Том говорит. – Устать от секса?

- Нет, - Том качнул головой. – Насытиться тобой, временем с тобой. Быть с тобой, - третий вариант самый верный, самый близкий к истине сердца. – Я больше всего чувствую тебя, когда мы вместе.

- Может, ты перестанешь уже называть секс словом «вместе»? Звучит как в сопливых мелодрамах для девиц нежного возраста, - фыркнул Оскар, тем не менее оплетя Тома рукой за поясницу. – Но на твоё предложение я согласен, - добавил, ухмыльнувшись и подавшись к лицу Тома.

Ловко развернув Тома, Шулейман встал вместе с ним, поддерживая под попу. Прежде чем оказаться на столе, Том остановил его вопросом-просьбой:

- Оскар, мы можем в кресле?

- Можем.

- А... можем, чтобы я сидел сверху, но ты двигался? – смущаясь, озвучил пожелание Том.

- Можем.

Широко ухмыльнувшись, Шулейман упал обратно в кресло и сразу начал раздеваться и Тома раздевать. Тому пришлось встать, чтобы они оба смогли снять низ, после чего Оскар потянул его обратно на себя. Том оседлал его бёдра, поставив колени на сиденье кресла по бокам. Голой кожей к голой коже. Непривычно немного, когда они оба не распалены действиями, лишь предвкушением, что будоражащими искрами играет в крови.

Оскар провёл ладонями по его плечами, по бокам и раскрытым бёдрам, не отводя взгляда от шоколадных глаз. По рукам, тонким, изящным, что особенно ярко выражено в хрупких кистях. И толкнул Тома, чтобы встал, развернул его, усадил спиной к себе, спиной к горячей груди. Впился в шею пылкими поцелуями. Шарил ладонями по плоской груди и животу. Том касался его пальцами, зарывался в волосы, извивался, наклонял голову так и этак, подставляя губам Оскара все чувствительные уголки. Просил поцелуй в губы поворотом головы и раскрытием губ и получал его. Чувствовал скоро вставший член, раздражающий нервные окончания.

Шулейман приподнял его и приставил головку к отверстию.

- Подожди, нужна смазка, - сбито сказал Том.

- Той, что в тебе, недостаточно? – скептически отозвался Оскар.

- Я после того помылся.

Прерываться и идти за смазкой Шулейману не хотелось совершенно.

- По слюне нормально будет? – спросил он.

- Думаю, да, - кивнул Том.

Уверен он не был от слова совсем, но не отказываться ведь из-за этого от секса? Шулейман считал так же, наплевал в ладонь, размазал слюну Тому между ягодиц, потом по себе, плюнул ещё раз и вставил в Тома два пальца, увлажняя и заодно проверяя, насколько у него там всё готово. Зажат и патологически узок Том не был. Вот и славно. Перехватив Тома одной рукой поперёк живота, Оскар вправил в него член. Том запрокинул голову, захлёбываясь вздохом от не резкого, но в одно слитое движение свершённого вторжения. От чувства заполнения.

Шулейман шире развёл его бёдра, и Том продел ноги в подлокотники кресла, упираясь носками в пол. Оскар продолжал его жарко и влажно целовать, оглаживать обжигающими ладонями, снизу вбиваясь в глубину. Том гибко гнулся от его движений, хватал ртом воздух, без конца заходясь не стонами – сорванными, наполненными звуком вздохами. Сгорая и плавясь в пришедшей преждевременно, растянутой во времени сладкой предоргазменной агонии.

Никто не заметил, что на них смотрят со стороны не закрытой до конца двери. Не обнаруживший себя наблюдатель покинул их раньше, чем Том залился частыми-частыми, что не успевал вдохнуть, стонами, вцепившись ногтями в кожаную обивку кресла, и разбрызгал сперму.

- Мне нужен ещё один час, потом поужинаем, и я буду с тобой, - после сказал Оскар, застёгивая ремень, и поцеловал Тома в скулу.

Том, прислонившийся к ребру стола в постколитальной слабости, кивнул и, без слов выпросив ещё один, нежный и непродолжительный поцелуй, вышел из кабинета, чтобы Оскар мог закончить со своими делами. В этот день Том больше не видел Джерри, только утром на кухне они встретились и затем второй раз, когда Том шёл по квартире.

Гостиные изменились, больше не было тёмной, некогда популярной у Тома, а из другой исчез шикарный глянцевый рояль, потому Том начал их именовать так, как Оскар, по удалённости от входной двери. Том зашёл в среднюю гостиную и остановился; помимо Оскара, что сидел в левом углу дивана с телефоном в руке, и его самого здесь присутствовал третий. Джерри находился дальше от двери, второй двери, и ближе к Оскару. Тоже стоял на месте.

Том не решился – почувствовал потребность так поступить. Подойдя к Джерри, он опустился перед ним на одно колено, чтобы быть более-менее на одном уровне. Мальчик-видение не шелохнулся, только смотрел на него. Том также молча разглядывал его, впервые со столь близкого расстояния и отметил, что ранее, при взгляде сверху, ошибся, волосы у Джерри не до плеч, а лишь до челюсти доходят, стрижка такая, названия которой Том не знал.

С обеих сторон – лишь моргание. Том медленно поднял руку и коснулся плеча мальчика. Чувствовал его. В прошлом Джерри для него тоже был осязаемым, ничего нового и удивительного. Но, касаясь его сейчас, Том ощущал тепло тела, спрятанного под одеждой.

- Ты научился быть ещё более настоящим, - отчего-то шёпотом проговорил Том.

Мальчик-видение ничего не ответил. Том провёл по кофте на его плече, худи-кенгуру, снова белого цвета. Поразительно – материал как настоящий, в совершенстве тактильный. Том одним пальцем, без нажима прикоснулся к щеке Джерри. Кожа тоже как настоящая, тёплая, мягкая. Завораживающая достоверность того, что способна создать психика. Невозможно отличить реальность от иллюзии без посторонней помощи.

- Оскар, что ты видишь? – не оглядываясь к нему, спросил Том.

- Как ты трогаешь воздух. Будь на твоём месте кто-то другой, я бы вызвал психиатрическую бригаду, но это ты, так что всё в норме, продолжай, - отозвался Шулейман.

Том едва заметно кивнул, продолжая смотреть только на Джерри. Большие карие глаза на кукольном детском лице, белые волосы, не просто вьющиеся, какие были у Джерри в его самом запоминающемся модельном образе, а кудри, как у него, Тома, самого ныне на голове. Том подушечкой пальца коснулся светлого локона, поддел, распрямил завиток. Мальчик тоже прикоснулся к нему, к лицу маленькой ладошкой. Потом коснулся волос, прядей, закрывающих ухо. Странное взаимное тактильное изучение. Странные ощущения.

Мальчик-Джерри разглядывал его в ответ. Том наклонил голову набок, и мальчик зеркально повторил его движение, визуально наоборот, но на самом деле тоже на правую сторону. Том взял шнурок его кофты, потрогал твёрдый кончик – он тоже на сто процентов имитировал реальный материал. Потянул и затем, поддев ворот, заглянул под кофту. Мальчик-видение остановил его, накрыл ладошкой руку Тома и отстранил от себя.

- Что ты сейчас делаешь? – осведомился Шулейман.

- Хотел посмотреть, что у него под одеждой.

- Не надо лезть под одежду ребёнку, даже воображаемому.

Том прислушался, тем более Джерри и сам показал, что не хочет, чтобы его раздевали. Да и не знал, что хотел увидеть, просто исследовал всеми возможными способами, не имея никакой цели.

Как будто в зеркало смотрелся, по ту сторону которого параллельный мир. В само время смотрел. Точь-в-точь его лицо напротив. Один человек в воплощении двух возрастов нос к носу. Кто не мечтал увидеть себя в детстве? Не на фотографиях, а вживую. Том никогда не задумывался о встрече с собой маленьким, но это же удивительно, невероятно, уму непостижимо – иметь такую возможность. Лишь волосы не того цвета, но Том мысленно окрасил кудри «маленького себя» в каштановый цвет.

Вглядываясь в него, Том постепенно осознавал, что испытывает странное чувство, родства что ли. Но ведь так оно и есть – они с Джерри одно. О чём Том в очередной раз забыл со страха и злой беспомощности, что Джерри что-то изменит в его жизни против его воли.

- Мы ведь не враги, - тихо произнёс Том.

- Нет.

Воодушевлённый тем, что Джерри ему впервые ответил, Том попытался продолжить диалог:

- Почему ты явился мне?

Молчание. Том попробовал зайти с другой стороны, положил ладони на хрупкие мальчишеские плечи и попросил:

- Не разлучай меня с Оскаром.

Молчание.

- Я его очень люблю. Я с ним счастлив.

Молчание. Шулейман тоже внимательно слушал, на что Том не обращал внимания, не стыдился чувств. Пусть слушает, он же не говорит ничего, кроме правды, о которой готов говорить Оскару каждый день. Кричать.

- Оскар хороший, ты ведь знаешь.

Том уже не ждал ответа, просто говорил, надеясь, что будет услышан. Но мальчик-Джерри сказал:

- Знаю.

Том дрогнул губами в мимолётной честной улыбке и осторожно его обнял, прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущению единения. Может быть, Джерри и этого хотел – чтобы он вспомнил, что они друзья? Что он, Джерри, всегда на его стороне. Если Джерри исчезнет, растворится в руках [уйдя вовнутрь], когда Том откроет глаза, значит, так оно и есть.

Не растворился. Но ушёл, когда Том отпустил его и не нашёл больше, что сказать. Проводив его взглядом, Том поднялся и подсел к Оскару, ощущая умиротворение, какого давно не испытывал.