Сочетай

Стань моим шрамом на теле,

Ночной истерикой,

Самой большой потерей

За то, что я тебе верила.

Я держусь еле-еле,

Не стреляю, но целюсь,

Стань моей параллелью за то, что я тебе верила.
Mary Gu, Ненавижу города©

Как пластично субъективное время, то гонит вперёд, что не удержишь, срывая в дали прошлого месяцы, как ветер листья с осенних деревьев, то растягивается резиной, выдавая день за год. Тому казалось, что с момента его переезда к Оскару прошла уйма времени, не меньше полугода, так устоялась жизнь на новом-старом месте. Но на самом деле не минуло и двух недель, он переехал всего двенадцать дней назад. Невероятно осознавать, что две недели назад жил в своей квартире у моря, по утрам по будильнику вставал на недобровольную работу, а по вечерам спешил на свидания, надеясь, что каждое перейдёт в совместный завтрак или хотя бы совместное пробуждение в одной постели. Невероятно, но факт, память и электронный календарь не врут, две недели назад его жизнь была совсем другой. Совсем. Без рецидива и эмоциональных качелей «я могу так жить – мне не позволят так жить».

Сегодня с утра настроение у Тома было благодушное. Но это ненадолго. Поскольку в гостиной – какое-то проклятое место – Оскар и около него Джерри. Около, опять. Лезвиями под рёбра мысль, тягостное ощущение, что Джерри оказывается рядом с Оскаром неспроста. Что верна самая страшная и трагичная версия его появления. Том открыл рот, чтобы высказать вновь сдавивший грудную клетку страх; чтобы попросить Оскара отойти от того места, к нему подойти. Шулейман его опередил, поднял ладонь в останавливающем жесте:

- Достаточно. Спектакль затянулся. Я знаю, что ребёнок рядом со мной, потому что я его тоже вижу и видел всё время, он настоящий. Пора вам нормально познакомиться. Том – это Терри, с двумя «р», как и в имени «Джерри», - Оскар указал ладонью на мальчика и обратил к нему взгляд. – Терри, поздоровайся.

- Здравствуй, Том, - подав тонкий голосок, мальчик ему скромно помахал.

- Твоя очередь, - Шулейман переключил внимание на Тома.

Том стоял с огромными глазами на бледном, застывшем вытянутой маской лице, не чувствуя ни тверди под ногами, ни того, что забыл моргать, ни всего собственного тела. Выждав немного, Оскар снова обратился к мальчику:

- Не обижайся на Тома, он в шоке, очень уж у нас с тобой мощный розыгрыш получился, - усмехнулся, с нежностью погладил Терри по светлой кудрявой голове.

Том смотрел на них, не веря ни глазам своим, ни ушам, ни разуму, ни тому, что существует в этой, происходящей сейчас реальности, а не в какой-то другой. Может быть, и его не существует? Может быть, всё, вообще всё, что видит, галлюцинация, игры воспалённого разума? Как понять теперь, который Оскар реальный, а какой спроецирован вовне? А реален ли Оскар? Реален ли Терри? Джерри? Кто есть кто и что реально?

Терри...

Терри. Имя вонзилось в мозг осознанием. Имя, которое слышал от Оскара не раз. Терри – загадочный любовник, с которым у Оскара ни одной фотографии и которого он признался, что нет. Терри всё-таки существует, он – ребёнок. Разом стало понятно всё, что ранее не складывалось, и странные формулировки Оскара, которыми он описывал их с Терри отношения, и серьёзная ответственность, которую он взял и не сложит с себя. Пока они были в разводе, Оскар усыновил ребёнка. В том, что мальчик Оскару не родной, сомнений не возникало, они совершенно не похожи.

Вот это новость. Присесть бы.

Но... зачем Оскар солгал, что Терри не существует? Зачем, у них же выстроились такие доверительные отношения? Восковая застылость на лице Тома сменилась непониманием и обидой.

А солгал ли?..

Том переводил взгляд с Оскара на белокурого мальчика, не имея никакой уверенность в том, что они оба реальны, что хотя бы один из них. Или, может, Оскар здесь, но он не говорит того, что Том слышит, что-то другое говорит или вовсе молчит, смотрит, не понимает, что у него, Тома, с лицом, в какую параллельную реальность он выпал. Мозг распухал и перегревался в циклящихся попытках понять, реальна ли реальность, и в отсутствии всякого вспомогательного ориентира. Если его психика научилась проецировать Оскара, то он никогда не найдёт выхода в реальность. После такой мысли только в окно выброситься, но и оно может быть не настоящим, и вместо падения разобьёт лицо о стену.

Мальчик Терри. Мальчик – ответственность Оскара. Вне зависимости от того, реально ли то, что видит и слышит, жизнь больше не будет прежней. Или их будет трое, двое взрослых и ребёнок. Или потерялся в лабиринтах собственного больного разума и имеет все шансы очнуться, если очнётся, в застенках больницы, из которой не выходил с восемнадцати лет, в жизни, в которой никогда не было Оскара.

Но всё складывалось. Слишком стройно, чтобы уверовать в своё безумие и расхотеть жить. Мальчик Терри – тот, кто занял освобождённое им место в жизни и квартире Оскара. Чей он? Почему Оскар его взял?

Может быть, Том сможет принять и полюбить этого мальчика. Точно сможет, поскольку его любит Оскар. Только сперва нужно простить. Пока Том не представлял, как это сделать, чересчур жесток обман, сыгравший на его чувствах и нездоровье.

Время субъективно. Для Тома шли собственные минуты, минуты в себе, в столкновении своего внутреннего мира, полнящегося мыслями и чувствами, и кристально прояснившейся внешней реальности. На деле же прошли мгновения, Оскар сделал лишь короткую паузу и сказал мальчику:

- Терри, а теперь оставь нас с Томом одних, хорошо? Нам нужно поговорить наедине. Позже я к тебе приду.

Терри понятливо кивнул и вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Выглянув в коридор и убедившись, что его нет поблизости, Шулейман закрыл дверь и повернулся к Тому, говоря:

- У меня для тебя есть ещё информация. Терри – твой сын. Поздравляю, папаша.

Звук обрушившегося внутри бьющегося стекла оглушил. Рухнули заслоны выстроенной Джерри защиты, и на Тома бурным, сносящим всё на своём пути потоком хлынули воспоминания. Как Джерри решил подарить себе день с любимой и поехал в Лион. Как он пришёл к Кристине. Как увидел в её съёмной квартире маленького мальчика. Как узнал, что это – их сын. Его сын. Как принял решение сокрыть всю информацию о том дне, выстроить защиту, пробить которую сможет лишь встреча с сыном, больше – лишь кем-то озвученная правда, что у него есть сын. Изолирующая сфера держалась до последнего, но пала под ударом правды в лицо, как и заложено в программе. Джерри не ожидал, что Шулейман узнает, что он узнает так быстро. А больше никто узнать не мог. Идеальный план как всегда разрушило то, что все обстоятельства в жизни невозможно предусмотреть, особенно в чужой жизни. Один шаг в сторону, родивший новую цепочку событий – и правда вскрылась.

Точно ж, у мальчика точь-в-точь его лицо. И как сам не догадался, не проскользнуло допущение, которое могло вылиться в ассоциативную цепочку и пробудить память? Как-как – благодаря Джерри. Джерри мастак защищать его от того, что счёл опасным.

Том стоял с отвисшей челюстью, некрасиво открытым в истовом, лютом шоке ртом, а теперь вдобавок к той гримасе натурально перекосило в осознании, причём непреднамеренно. У него есть сын. Пятилетний, мать его, сын! Пяти лет и семи месяцев от роду, если быть точнее, мальчик родился примерно в середине июля, точной даты Кристина Джерри не называла. Тогда же, в середине июля прошедшим летом Оскар пожелал вернуться в Ниццу и забрал его с собой. Теперь понятно – почему. Чтобы справить день рождения мальчика, и потом не появлялся несколько дней, чтобы провести с ним время.

Лучше бы сошёл с ума. Безумие абсолютно перестало казаться самым страшным, что с ним могло случиться. Страшнее – мальчик с его глазами, который где-то там в квартире. Мальчик, который родился, когда Тому и двадцати трёх лет не исполнилось. Какой кошмар.

Больше Том не сомневался, что правильно понимает реальность, что она реальна. Алмазная, кристальная и несокрушимая, уверенность вставшей на место украденной памяти не оставляла сомнений в правдивости происходящего. Когда психика знает, что правда, усомниться невозможно.

Шулейман выжидающе смотрел на него, и Том наконец-то заговорил, вымолвил:

- Его же звали Джерри...

В глазах и слабом, непослушном голосе несостоятельная надежда на то, что, может быть, мальчик всё-таки не имеет к нему отношения. Бывают же похожие люди, не состоящие в кровном родстве? А что вспомнил... так может, тот, Джерри зачатый ребёнок где-то есть, а Терри просто мальчик, которого Оскар зачем-то взял себе?

- Звали, - подтвердил Шулейман, подходя на два шага ближе. – Теперь и почти два года уже как его зовут Терри. Конечно, мысль воспитывать Джерри заманчива, но всё-таки не хотелось, - усмехнулся. – Поэтому я сменил ему имя. Выбрал максимально похожее по звучанию, чтобы легче было привыкнуть.

- Ты сменил ему имя? – глухим эхом переспросил Том.

Это же в точности то, что с ним самим произошло в детстве – отрыв от семьи, другое имя, данное чужим мужчиной, который его забрал.

- С его согласия, разумеется, - ответил Оскар. – Я предложил, и Терри согласился, ему понравилось новое имя, а от полной формы – Терриал – он вообще в восторге. Терриал Шулейман – звучит величественно! – он снова усмехнулся, даже посмеялся коротко.

Никакого напряжения, похоже, Шулейман не испытывал.

- У него твоя фамилия? – спросил Том тем же глухим тоном.

Не верил в то, что говорит, что слышит, и одновременно явственно осознавал себя здесь и сейчас, в этой единственной реальности, из которой не сбежать. Без вариантов. Без надежды на спасение от того, что гранитной плитой по голове.

- Нет, просто примеряю, как звучит, - отозвался Шулейман. – Когда-нибудь она может у него быть.

- А сейчас? Какая у него фамилия?

Том ощущал себя будто в двух состояниях – в себе и наблюдающим за этим диалогом со стороны. Оттого и эмоции не проявляются, они парализованы шоком.

- Вилларе Ле-Бретон, - прозвучал ответ Оскара.

Отчего так знакомо? Больше чем знакомо. Вилларе Ле-Бретон – фамилия Кристины, составленная из фамилий отца и матери, которую и оба родителя носили, её Джерри не единожды слышал в школе, потому и Том знал. Сейчас – знал. Это же элементарно! Вилларе – эту фамилию Оскар назвал в ответ на вопрос Тома о фамилии Терри. Для краткости Кристину часто называли по первой части фамилии, как и Оскар поступил. Кристине такое сокращение никогда не нравилось, о чём она заявляла, но редкие прецеденты всё равно повторялись; ей больше нравилась вторая часть фамилии, отцовская, потому что она красивее звучит.

Вилларе Ле-Бретон, да хотя бы просто Вилларе, как услышал от Оскара. Почему не вспомнил, что такая и у Кристины фамилия, и не пошла возможная предполагающая логическая цепочка? Всё потому же – спасибо Джерри! Чтоб ему пусто было, сука крашенная... Защитник хренов.

Логично, что ребёнок носит фамилию матери, если в графе «отец» у него стоит прочерк. Всё до отвратительности, до оскомины логично. Теперь, когда уже поздно думать.

Сесть бы, под грузом открытий уже невозможно стоять. Пуще прежнего не чуя пола под ногами, Том доковылял до дивана и опустился на сиденье, положив на колени руки, которых тоже не чувствовал. Оскар подошёл и сел рядом, на расстоянии метра.

- Почему ты тогда, когда я летом спрашивал, назвал мне неполную фамилию?

Вопрос стёк с губ Тома будто бы без участия сознания, фоном по отношению к разуму, застывшему в той, исходной точке шока на словах «он – твой сын». К чему вопрос? А к чему всё?

- Побоялся, что ты вспомнишь о Кристине и как-то догадаешься, кто такой Терри, фамилия-то редкая, - честно ответил Шулейман. – Тогда я ещё не хотел, чтобы ты узнал.

- А потом?

- Потом хотел.

- Ты не сказал... - голос Тома задрожал шелестом, но в глазах не угадывалось ни намёка на слёзы; это вовсе не плачь, а всё тот же не проходящий шок. – Почему ты не сказал?

- Потому что сначала это было не твоё дело, я же считал, что попользуюсь тобой, уеду домой и больше тебя не увижу, - спокойно ответствовал Оскар, обескураживая простотой изложения и выражаемых эмоций, среди которых ни напряжённой серьёзности, ни раскаяния. – Потом захотел поставить тебя на место и назвал Терри своим любимым партнёром, чтобы не выдумывать того, чего нет, а так всё, что я тебе говорил, правда – он живёт со мной, у нас самые серьёзные отношения из всех возможных, я несу за него ответственность и я его люблю, по-другому, чем тебя. Да я и не говорил слово «любовник», так что я и не лгал, только умолчал о том, что Терри ребёнок, и позволил тебе подумать то, что ты подумал. Потом мы начали встречаться, и я молчал, поскольку понимал, что эта новость собьёт тебе все ориентиры как минимум ненадолго, как максимум – безвозвратно к хуям, и строить с тобой нормальные отношения станет задачей невыполнимой, а мне очень хотелось. Но мне было интересно, знаешь ли ты о сыне, поэтому я задавал тебе всякие проверочные вопросы. Эксперименты показали – ты не знаешь. И также, хоть я не хотел, чтобы ты узнал раньше времени, мне было очень любопытно, насколько крепка выстроенная Джерри защита и смогу ли я заставить тебя вспомнить, и я давал тебе подсказки вроде того вопроса о птицах, но – ты оставался глух. Ты ни черта не видел связи в моих словах, и, признаться честно, проверять тебя и наблюдать, как ты ничего не знаешь, было очень занимательно. Потом, когда ты переехал, я собирался сказать тебе правду сразу, как ты увидишь Терри. Но ты и тогда не вспомнил, кто он такой, и своей реакцией подбросил мне идею розыгрыша, я не удержался от соблазна приколоться над тобой.

Шулейман весело усмехнулся, качая головой. Продолжил держать речь:

- Наблюдать за тобой, зная правду, было дико забавно, - он улыбался с налётом усмешки, глядя на Тома, который находился где-то между сознанием и оглушением, но слушал его внимательно. – Я позволил себе немного веселья и хотел сказать правду через пару дней, но ты начал мне рассказывать о своих чувствах, о своих версиях, и я снова не удержался. Невозможно отказать себе в возможности узнать всю твою подноготную из твоих же уст, пусть даже для этого пришлось поддерживать твой страх. Но затягивать игру до бесконечности в мои планы не входило, это было бы для всех вредно, и я тебе всё рассказал. Конец.

- Ты заставил мальчика тебе подыгрывать?

Если Том и испытал шок от данного предположения, то приглушённый, третьим теряющимся фоном, его без шансов на перестановку сил забивал шок главный, от самого факта существования этого ребёнка и, что ещё хуже, существования его здесь, в этой квартире.

- Почему сразу заставил? – Шулейман развёл кистями рук. – Я попросил. Объяснил, что так и так, я хочу разыграть дорогого мне человека, мне нужна твоя помощь.

Том испытал смутные, тоже еле угадывающиеся под оглушением шока, завертевшиеся под его толщей смутные чувства. Когда-то Оскар втянул его в розыгрыш для отца. А ныне тот же Оскар сурово разыграл его, при участии уже другого человека. Круговорот приколов в природе. Круговорот самой жизни, в которой на место одного человека всегда приходит другой. Лишь Оскар неизменен как центр своей и чужих вселенных. Эпицентр. Потому что в эпицентре всегда что-то происходит.

Тем временем Шулейман продолжал развивать мысль в направлении, раскрытие которого не требовалось для ответа на поставленный вопрос:

- У меня имелись некоторые сомнения касательно его способности исполнить игру, всё-таки Терри всего пять с половиной, но я быстро убедился, что не зря решил, что он может справиться. Терри очень умный, рассудительный и не по годам понятливый ребёнок. Не в тебя пошёл.

- Он и не мог в меня пойти, он никакого отношения ко мне не имеет.

- Я могу с тобой поспорить и буду прав, - заметил в ответ Оскар.

Том пропустил его слова мимо ушей. Повторил всё то же глухое:

- Почему ты не сказал?

- Я же уже сказал – я не хотел всё испортить. И не говори, что я ошибался, сейчас объясню почему. Если бы ты узнал вначале, середине или даже до наших отношений, твой фокус внимания сместился на факт наличия у тебя сына, и ты бы отрицал, психовал, страдал, в общем, делал всё, что ты так любишь делать и умом находился не здесь и сейчас. Ни черта бы у нас с тобой не получилось пройти тот путь, который мы прошли. А так мы построили хорошие, по правилам отношения, я узнал, как ты ко мне относишься и чего хочешь от жизни, ты тоже это о себе узнал и принял осознанный выбор быть со мной, и после этого можно и маленькую правду рассказать.

- Маленькую правду... - эхом повторил Том.

Эта «маленькая правда» ему всю жизнь перевернула. Нет, не так – она уничтожила его жизнь. На данный момент точно, прогнозировать ничего он не мог. Том больше не мог с уверенностью заглядывать в прошлое, потому что там половина неправда, а настоящее и будущее перестали существовать, покрылись непроницаемым грязно-чёрным туманом невозможности быстро осознать и встроить новую информацию в систему своего мира. Координаты сбились, внутренние стрелки погнулись о неперевариваемый факт.

Каково узнать, что у тебя есть ребёнок, причём не новорожденный, а вот такой, старший дошкольник, маленький взрослый человек со своей личностью, взглядами, предпочтениями? Что это ребёнок твоей альтер-личности. Что твой ребёнок живёт с твоим любимым человеком уже два года. В мае, получается, будет два, а ныне февраль.

Каково узнать, что твой любимый человек скрывал это от тебя непозволительно долго? Девять месяцев. Символично. За девять месяцев как раз может появиться ребёнок. У Тома появился.

- Терри же маленький, потому и правда маленькая, - пожав плечами, пояснил формулировку Шулейман. – Между прочим, молчать – это даже не моя идея, я лишь поддержал избранную Джерри тактику.

- То есть ты всё это время знал? – Том наконец-то посмотрел на Оскара, повернул к нему корпус вслед за головой. – Ты умышленно молчал и использовал моё незнание, пока мы строили якобы доверительные отношения? Ты разыграл меня и потешался, пока я сходил с ума от страха и непонимания?

В глазах Тома, до того отчуждённых, направленных взором в себя, зародились эмоции, разворачивались вихрем, просвечивая через чёрную корку льда шока.

- Последнее звучит плохо, признаю, - сказал Оскар. – В свою защиту скажу, что я заодно проверял пределы твоей психики.

- То есть ты понимал, что я могу не выдержать и может включиться Джерри?

- Понимал, - признал Шулейман. – И не хотел этого. Но раз уж всё пошло не по плану, то бишь ты не понял, кто перед тобой, когда увидел Терри, я решил использовать ситуацию и провести ещё один маленький, полезный на будущее эксперимент. Результаты меня удивили и порадовали, твоя психика крепче, чем я думал. И, что заслуживает отдельного внимания, Джерри не включился, чтобы проучить меня за обман и издевательства над тобой и тебя спасти. Тому у меня два объяснения – либо Джерри хотел сохранить тайну, потому поддерживал мои действия без оглядки на методы; либо твоя психика настолько окрепла, что не допустила переключения. Если у тебя есть соображения, какой из вариантов правильный, я бы хотел его узнать, - добавил к слову.

Том ощущал себя препарированной лягушкой, которую сначала вскрыли, покопались во внутренностях, а после запахнули брюшко и рассказывают ей о ходе исследования, спрашивают об ощущениях, будто не замечая, что внутренние органы несчастной оглушённой парализующим веществом и болью твари облизывает сквозняк. Ей осталось недолго. Ему – намного больше.

Ответа на свой интерес Шулейман не получил. Давно чувствуя, что уже перебор, Том зачем-то продолжал задавать вопросы, мучительно разбираясь во вскрывшейся правде.

- Лекарство... Оскар, ты же давал мне лекарство от галлюцинаций?

Неужели Оскар настолько беспринципный, что травил его тяжёлым психиатрическим медикаментом ради поддержания своей легенды? Или это то самое, что не сходится в его версии; что укажет на то, что галлюцинации всё-таки были, а мальчик пусть даже есть, но не этот?

- Пустышка, - ответил Шулейман, не стыдясь и за это тоже. – Просто крахмал.

- Но...

- Хочешь спросить, почему у тебя наблюдались побочные эффекты, если ты не принимал препарат? – опережая вопрос Тома, Оскар приподнял брови. Кивнул. – Я тебе расскажу. Я хотел не называть никаких побочных эффектов, сказать, что у данного препарата их нет, но подумал, что это будет нереалистично, и озвучил тебе самые безобидные, которые вправду есть в списке побочки. Старый добрый эффект плацебо: человек знает, что должен чувствовать при принятии препарата, человек чувствует. Этим я до кучи проверил степень твоей внушаемости. Ещё один маленький побочный эксперимент. Внушаемость, кстати, у тебя высокая, ты и сам уже мог догадаться.

- Эксперимент, - вновь повторил Том колодезным эхом.

Эксперимент, эксперимент, эксперимент... Слишком много экспериментов для одного. Чувство, что проснулся на хирургическом столе голый и привязанный, под прицелом любопытных глаз подпольных докторов и глазков фиксирующих камер. Что там дальше по плану эксперимента? Ассистент, несите скальпель и пилу! Посмотрим, как быстро после ампутации объект поверит, что у него всё ещё есть нога.

Том передёрнул плечами от собственных мыслей, обтёр ладонью лицо.

- Как? – абсолютно неинформативный вопрос, следом Том его развернул. – Как вообще ребёнок оказался у тебя? У него же есть мама, есть семья. Ты что, забрал его у них? Ты с ума сошёл, ты понимаешь, что повторяешь для него мою историю?

- Вовсе нет. Никого ни у кого я не забирал. Внимание, сейчас будет интересная и печальная история. Кристина уже два года как не с нами. Вечером того дня, когда к ней приезжал Джерри, она вышла из окна, выжила, но, увы, не только физически, но и из ума. Сначала полагали, что это последствия травмы головы, но её вылечили, никаких органических повреждений мозга не находят, сколько ни ищут, а Кристина в оглушении. Она ни на кого не реагирует, ничего не делает, днями сидит и смотрит в стену, как будто в окно. И я полагаю, что она действительно видит окно, потому что я видел, как она будто что-то насыпает на воображаемый подоконник, словно птиц кормит. Не суть, в другой раз расскажу подробнее о её плачевном состоянии. А суть в том, что Терри остался без родителей, поскольку мама отъехала в психиатрическую клинику, и ни о каком воспитании ребёнка речи идти не могло, а папы у него официально нет. Его забрали к себе дедушка и бабушка. Представляешь, когда Кристину забрали, Терри остался один в квартире на целую ночь, в темноте, потому что не доставал до выключателей, с открытым настежь окном, а была зима. Только в той комнате, откуда Кристина выбросилась, горел свет, и окно Терри потом, ночью уже, догадался закрыть, как-то вскарабкавшись на подоконник. Думаю, очень повезло, что он не выглянул в окно раньше, когда там ещё лежала разбившаяся Кристина, её каким-то образом заметили только через два часа. Родители её от шока, что произошло с дочкой, только к утру вспомнили о внуке и сообразили, что он остался один, тогда же и приехали и забрали его, с ними Терри и жил после. Я когда узнал обо всей этой ситуации, подумал: какая жизнь ждёт Терри с бабушкой и дедушкой? Кристина была поздним ребёнком, её родителям уже сейчас за шестьдесят, а средняя продолжительность жизни у нас высокая, но не заоблачная, восемьдесят лет, вполне вероятно, что Терри остался бы один, едва вступив во взрослость. А даже если нет – больших денег у семьи нет, и бабушка, и дедушка уже на пенсии, а здоровья с каждым годом становится меньше. В старшей школе Терри имел все шансы вместо учёбы и подростковых развлечений работать, чтобы помогать бабушке с дедушкой, и ухаживать за ними, никакого старта у него в жизни не было бы. Я и решил, что не хочу для него такой безрадостной участи и заберу себе. Поскольку я – молодой, здоровый, обеспеченный настолько, что моим далёким потомкам хватит, ничем не обременённый, а главное, я хотел забрать его и дать ему лучшую жизнь. Не чужой же он мне, твой сын, по отношению к которому ты не исполнял родительские обязанности ни минуты, почему бы мне их на себя не взять. Кстати, меня порадовало, что ты беспокоишься о Терри, добрый знак.

- И его тебе, постороннему человеку, так просто отдали? – Том ни на секунду в это не верил, поскольку ни одна нормальная семья не отдаст ребёнка. – Или что, ты его купил, угрозами отнял?

- Ты очень плохо обо мне думаешь, - заметил Шулейман. – Добровольно отдали. Правда, для того пришлось назваться его отцом и предоставить подтверждение. Для меня не составляет труда подделать результаты генетической экспертизы. Я сочинил легенду, что имел кратковременную связь с Кристиной и не знал, что в её результате родился ребёнок, а тут что-то сердце потянуло проведать, как она, но не нашёл её в квартире и тогда начал наводить справки и узнал о сыне. Если Кристина придёт в себя, мы расскажем правду, пока же как-то так. Мнение Терри в вопросе, с кем он будет проживать, учитывалось, дедушка с бабушкой спросили его: «Пойдёшь с Оскаром?», он ответил, что пойдёт. Как сейчас было помню, как его забирал: Терри вышел ко мне с рюкзачком с вещами и этой своей табуреткой, которую я хотел отправить в первый же мусорный бак, но пришлось смириться, поскольку она ему дорога как память о доме, о том доме, где ещё с мамой жил, а у детей нельзя отбирать то, что помогает их психологическому комфорту, особенно в ситуации крупных жизненных перемен, таких как переезд на новое место.

Табуретка... Должно быть, та самая табуретка, которую видел в ванной, и отчего-то так она ему не понравилась, что пнул её в дальний угол. И почему не догадался спросить о ней? Мог узнать правду раньше, без периода мнимого рецидива. То Джерри вызывал в нём антипатию к табуретке, чтобы не смел думать о ней, говорить и понять. И наверняка Джерри вызвал в нём тот приступ «необъяснимой» тревоги, настигший в коридоре – чтобы испугался и не пошёл дальше, не увидел ещё хотя бы день маленькую-не маленькую тайну со своими глазами. Как всё понятно и логично, стоит добавиться в пазл одному элементу, который соберёт разрозненную мозаику воедино.

О табуретке, вправду ли та неприглядная пластиковая, которую видел в ванной комнате, принадлежит мальчику, Том не стал спрашивать. Смысл? Вместо того задал более серьёзный вопрос:

- Так он считает тебя отцом?

- Нет. Мы с его бабушкой и дедушкой посовещались и единогласно решили, что Терри об этом лучше пока не говорить. Собственно, никто так и не сказал, чему я рад, поскольку не хочу его обманывать. По документам и по факту я его опекун. Что ещё тебе интересно? Пока думаешь, расскажу немного про «отношения семей». Общению Терри с бабушкой и дедушкой я не препятствую, они могут звонить в любое время мне или ему по обычной связи или с видео, могут приехать в гости или попросить меня, чтобы я его им привёз. Но за всё время приезжали они всего три раза, сюда не заходили, звонят чаще. Они сосредоточены на Кристине и вымотаны её болезнью, они практически потеряли единственную дочь, поскольку у неё нет ни малейшего узнавания, ни проблесков. У Кристины же никого больше нет, кроме родителей, а о Терри они понимают, что со мной он точно в порядке, так что расстановка приоритетов здоровая. Также вместе с Терри я взял на себя опеку над Кристиной, не официальную, но фактическую. Я перевёл её в лучшую психиатрическую клинику страны, что в городе Гарш, неподалёку от Парижа, и, разумеется, оплачиваю лечение. Хотя правильнее сказать содержание, поскольку лечение должно давать результаты, а оно не даёт никаких.

Шулейман цокнул языком, выражая недовольство и огорчение тем, что самая передовая медицина опять ни черта не может. Том смотрел на него и не мог понять, кто же всё-таки Оскар – злодей с наклонностями экспериментатора-садиста или добрый самаритянин, взявший ответственность за жизнь сиротки и обеспечивающий помощь женщине, впавшей в недееспособность? Кто Оскар для него? Для него Оскар всегда был и остаётся совершенным, ломающим мозг воплощением единства противоречий. Жёсткий, беспринципный циник, который спокойно может причинить боль, и справедливый человек с большим добрым сердцем, которому не чужда помощь нуждающемуся, ответственность за слабого. Который в отличие от многих не говорит, а делает и поступками показывает отношение и цену своей личности.

Но на данный момент Оскар для Тома всё-таки больше злодей. Потому что благостные начинания Шулеймана направлены не на него, а против него.

- Плохой поступок искупается поступком хорошим... - на грани слышимости прошептал Том непонятно откуда взятую философскую истину.

Оскар придерживается её всю жизнь. Всю жизнь Оскар безотчётно грешил, а потом помог ему, безнадёжному, и даже смог его полюбить. Оскар обманывал его и дал лучшую жизнь мальчику с несчастной судьбой, отца которого на тот момент заслуженно ненавидел. Иронично, что у Тома и у его ребёнка один счастливый билет. Может, пережитыми в юности страданиями, достойными звания мученика, наработал хорошую карму на три поколения вперёд? В таком случае Оскару придётся очень долго жить, чтобы для всех будущих стать билетом удачи.

- ...Собственно, поэтому я отказался от идеи завести ребёнка. У меня уже есть, кому всё передать, не дело, нет, но хотя бы деньги. Себе в преемники я Терри не готовлю, он займёт моё место, только если сам захочет и будет чувствовать, что это ему по силам.

Том уже потерял мысль Шулеймана. Что он говорил до этого? Прослушал, видимо. Или это продолжение к теме «отношения семей»? Так много информации, слишком много. Удивительно, что мозг продолжает её воспринимать, впитывает как губка и сортирует звено цепочки к звену. Удивительно, что голова не треснула стукнутым арбузом.

Хр-ясь.

Откуда этот звук? Из детства, где уронил и разбил арбуз, разбросавший по полу сочную красную мякоть и чёрные вкрапления семян. Как разбившаяся на полной скорости полёта божья коровка. Как у него хватило сил поднять большой арбуз?

Не получив подпитки вниманием, неуместная мысль-воспоминание свернулась и ушла.

Том покачал головой не меньше трёх раз, словно пытаясь отогнать назойливых чёрных мух. Закрыл ладонями лицо, облокотившись на колени.

- Лучше бы Терри на самом деле был твоим любовником, - Том снова покачал головой, но посмотрев на Оскара.

Встал, начиная ходить вперёд-назад по пяточку перед диваном. Теперь невозможно сидеть на месте, не двигаться, застыв холодной фигурой. Шок застопорился в потугах перехода в следующую фазу, застрял, и переполняло, распирало давлением.

- Это ты сейчас так говоришь, а будь Терри лет на двенадцать старше и не воспринимай я его как ребёнка, не сексуальная фантазия о секаторе претворилась бы в жизнь.

Услышав ответ Оскара, Том остановился, повернулся, глядя на него так, словно видел впервые и одновременно знал очень хорошо, но так и не мог понять. Неужели он нисколько не раскаивается? Всё на то указывает: Оскар не просто спокоен, он расслаблен и будто бы даже в приподнятом настроении, в том самом своём фирменном смеющимся надо всем пофигизме. Оттого у Тома и эмоциональный ступор. Они на разных волнах.

Том фоном удивлялся, что всё ещё может мыслить. Что до сих пор не повысил голоса. Что спокойно всё это обдумывает. Неужели настолько закалился, что уже ничто не способно столкнуть его в неконтролируемую бурю эмоций? Да нет же.

Том подошёл к Оскару. Спросил:

- Что идёт дальше по твоему плану?

Прежде чем что-то сказать, Шулейман взял его за запястье и потянул, усаживая рядом. Не любил, когда над ним возвышаются, особенно так близко, что приходится голову задирать.

- В моих самых смелых планах мы счастливо живём втроём как настоящая семья: двое взрослых и ребёнок, - ответил с улыбкой-усмешкой на губах, которая не нашла у Тома никакого отклика. - Вчетвером, если считать Грегори, - уточнил для порядка.

Том покивал, уже ничему не удивляясь. Театр абсурда какой-то. Театр, в котором безумие из кошмара превращается в предпочтительное состояние, а он один, бедный-несчастный среди актёров, живущих на этой сцене. Шулейман закинул руку ему на плечи, добавил:

- Ты же хотел воспитывать со мной сына – он уже есть, мечты сбываются! Только глаза у него не мои, а твои.

Последняя капля. Щелчок. Шок прошёл дальше. Фаза.

- Ты знал... - выдохнул Том, стремительно дичая вперившимся в Оскара взглядом.

- Разговор пошёл по кругу? – осведомился тот. – Да, я знал. Да, не сказал. Да...

- Ты знал!

С этим криком Том врезал Оскару по лицу. В нос. Том физически слабый, но в моменты адреналинового выброса, опасности или ярости, в нём срабатывали вбитые до уровня рефлексов навыки боя, делая удар точным и сокрушительным за счёт резкости. Шулейман не ожидал, что он ударит, не ожидал, что с такой силой. Удар с левой вышел убедительным до кратковременного звона в ушах и растерянности на лице Шулеймана, не успевшего собраться и свалившегося с края дивана. Из разбитого носа потекло горячее, заливая губы и подбородок.

- Ты знал!

Том рывком бросился вперёд, сбивая Оскара на лопатки и валясь сверху. Его стремительность обеспечила лидирующую позицию. Второй удар пришёлся сбоку, в ребро челюсти.

- Ты требовал от меня честности и доверия, а сам обманывал!

Том кричал, нанося удары.

- Ты плевал на то, как мне страшно, что я плачу по пять раз на дню! Ты видел, ты слушал меня, и ничего у тебя не ёкнуло, ты продолжал свой эксперимент! Очередной гребанный эксперимент! Сука! Я тебе что, кролик подопытный?! Я, блять, человек! А ты сука, сволочь! Ненавижу!

От лица Том перешёл к ударам по корпусу, в живот, грудь, по бокам. Больше не бил в полную силу, из такой позиции не размахнуться.

- Ты меня обманывал! Всё было ложью! Ты ложью привязал меня к себе, ложью заставил открыться! И кто из нас после этого лживая дрянь?! Я обманывал, потому что не хотел причинить тебе вред и не умел строить отношения, а ты, потому что тебе приспичило поиграть в бога и заодно развлечься! Сука! Смешно тебе?!

Оказывается, не только для Джерри и Тома справедливо правило, что выигрывает тот, кто начинает схватку. Кот в бешенстве страшный зверь. Оскар тоже кот, но иного вида. Мелкий кот побеждает ловкостью и скоростью, большой – силой и исключительно силой. Но силу Шулейман к Тому не прилагал, не бил в ответ, лишь пытался оттолкнуть, что ему не удавалось. Том, может, и слабый, но если вцепится – то намертво. Потому расклад сил не менялся, Шулейман внизу, Том сверху, молотя руками, прижимая его раз за разом за плечи к полу.

- Ты эмоциональный инвалид! И социальный тоже! Потому что ты ни черта не понимаешь, как можно поступать с людьми, а как нельзя! Я нездоров психически, а ты здоровый, но больной на голову!

Вся обида, вся злость, вся взросшая из них ненависть и всё отчаяние сконцентрировались на костяшках кулаков, зудели, требуя врезаться в плоть, по рёбрам.

- Может, и Грегори тебе никакой не домработник?! А что, удобно – любовник с функцией повара! Чего ещё я не знаю?! Ты сделал худшее из того, чего я не мог от тебя ожидать! Ты играл со мной чёртовы девять месяцев! И тебе в голову не пришло, что я не заслуживаю жить в обмане!

Со стороны двери донёсся невнятный звук удивления. Замерев, они одновременно повернули головы. Там с растерянным лицом стоял Терри, держась одной рукой за дверь. Терри не собирался нарушать наказ дать взрослым поговорить наедине, но некстати пошёл на кухню близким к этой гостиной путём, услышал крики и другие непонятные звуки, и простодушное детское любопытство перевесило, побудило посмотреть, что здесь происходит. От сильного испуга его спасло лишь отсутствие опыта наблюдения драк, даже в кино серьёзных драк никогда не видел, не попадались такие фильмы. Терри не понимал, что происходит, почему Оскар и Том на полу, сцепившись, почему у Оскара лицо в крови. Смотрел на окровавленное лицо Оскара, важного для него взрослого, и переводил растерянный взгляд к Тому, и обратно.

- Всё в порядке, - Шулейман первым подал голос, уверенным и спокойным тоном успокаивая ребёнка. – Я и Том просто выясняем отношения, так случается, когда двое мужчин очень близки.

Терри молчал и смотрел на них большими карими. Перемялся с ноги на ногу в нерешительности, уйти ли ему или можно остаться. Оскар подпихнул Тома в плечи, негрубо сталкивая его с себя, поднялся, подошёл к мальчику и поднял на руки. Отнёс Терри в его комнату и, усадив на кровать, присел рядом. Терри на него не смотрел, сидел с опущенным взглядом и теребил пальцы. В точности как Том, они вообще поразительно похожи в некоторых моментах мимики и жестов, хотя едва знакомы, и все привычки Терри вырабатывались независимо от отца.

В это время Том может сбежать, и всё опять станет очень сложно. Оскар сознавал. Но он достаточно оставлял Терри, чтобы вновь выбрать не его. Не просто долг – долг сердца быть рядом с маленьким потерянным мальчиком, которого однажды взялся защищать. За прошедшие девять месяцев Шулейман уже привык разрываться между двумя в равной степени и одновременно очень по-разному важными людьми с одинаковыми глазами. Привык каждый раз делать выбор, взвешивая все факторы и прежде всего повинуясь сердцу. Если Том уйдёт, пусть, потом снова будет его искать и завоёвывать. Неприятная ситуация, но не смертельная. Не в первый же раз. Порушенные отношения можно отстроить заново, а время, не уделённое ребёнку, когда он в том нуждался, уже никогда не восполнишь.

Сам себя Оскар загнал в угол? Возможно. Но не знал же, когда решил взять Терри под опеку, что в его жизнь вернётся непутёвый папа мальчика, который о ребёнке ни сном, ни духом. Подчас жизнь подкидывает такие каверзы, что ни один выдающийся литературный ум не сочинит.

- Ты испугался? – спросил Оскар, заглядывая в лицо мальчика.

Сейчас, переварив первое изумление и непонимание, да, Терри испугался. Не самой ситуации, а за Оскара. Его боли. Потому что кровь означает боль. Терри помнил это по тем редким разам, когда сам ранился. Например, как в тот раз, когда, ещё живя с мамой, побежал спасти зазевавшегося голубя, на которого хотела напасть спущенная с поводка собака, да запнулся об бордюр. Была тёплая золотая осень, короткие штанишки. Сильно разбил голую коленку. Мама расстроилась тогда, Терри хорошо запомнил, подбежала к нему, подняла, осматривая раны. Пришлось ехать в больницу, потому что попала грязь, а потом ещё неделю дома терпеть обрабатывание ранок лекарством. Терри терпел и ни разу не пикнул. Зато голубя спас, собака отвлеклась на падение, а голубь испугался и улетел. Потом прилетал к нему, тот голубь один из тех, которых регулярно подкармливал из окна.

- Болит? – Терри поднял к Оскару взгляд из-под упавшей на глаза чёлки.

- Да, - честно ответил Шулейман. – Но несильно и это пройдёт.

Запоздало он огляделся в поисках того, чем зажать нос, чтобы не коробить ребёнка видом крови. Взял полотенце, которым Терри вытирал руки после рисования, всё равно его в стирку. Опять оно здесь. У Терри была отдельная комната для развивающих видов деятельности (рисования, чтения, логических игр, конструирования, занятия музыкой, если захочет на чём-то играть), но он периодически снова и снова рисовал на полу в спальне, как привык делать при маме.

Для порядка Шулейман спросил:

- Я воспользуюсь твоим полотенцем?

Терри согласно кивнул и, проследив движения Оскара, сказал:

- Не надо запрокидывать голову.

- Молодец, подловил, - выпрямив шею, Шулейман улыбнулся ему, что в сочетании с окровавленным лицом смотрелось неправильно. – Верно, при носовом кровотечении не надо запрокидывать голову, поскольку так кровь будет затекать в дыхательные пути и желудок. Иногда забываюсь и делаю не как правильно, а по привычке, когда-то бытовало заблуждение, что голову нужно запрокидывать.

- Том из-за розыгрыша разозлился? – спросил Терри. – Я так и думал, что ему неприятно, видел, что, похоже, ему не нравится... - не ожидая ответа, поделился тем, о чём до этого момента молчал, поскольку игра есть игра, у неё свои правила.

Впрочем, Оскар с самого начала всё хорошо ему объяснил, чтобы не терялся от бурных реакций Тома, не пугался и не винил себя за его эмоции. Терри себя не винил и не испугался, даже когда Том на него накричал какими-то непонятными обвинениями. Так надо. Почему надо – непонятно. Но Оскар так сказал, а ему Терри доверял и его слушался.

- Да, Тому не понравилось, - подтвердил Шулейман, не считая нужным лгать в общении с Терри. – Но смысл этого розыгрыша как раз в том, что он неприятный.

Терри посмотрел на него со смесью формирующегося в вопрос непонимания и желающего понять наивного любопытства:

- Обязательно делать неприятно тем, кто тебе дорог?

- Вовсе нет. Даже наоборот – тем, кто тебе дорог, не нужно делать неприятно, - Оскар спокойно объяснял мальчику. – У меня так никогда не получалось и не получается, я некрасиво поступаю с людьми без деления на далёких и близких, - по голосу слышно, что по крайней мере в данный момент он этим не гордится. – Надеюсь, ты будешь лучше меня. Но только если сам захочешь, не нужно быть добрым в ущерб своим чувствам и не нужно быть добрым со всеми, некоторые не заслуживают доброго отношения.

- А Том заслуживает? – Терри любопытно наклонил голову набок.

- Том, он... Он очень сложный человек.

- Что значит сложный человек?

Шулейман задумался, как объяснить. Даже про себя он никогда не пробовал объяснить Тома по характеристикам, поскольку знал его как облупленного и знал – Том пиздец сложный, точка, либо надо послать его подальше, либо с этим жить.

- Это значит – человек, с которым сложно, - Оскар нашёл наилучшее определение. – Есть люди, с которыми легко общаться, дружить, жить, а есть те, с кем всё это или что-то одно делать сложно.

- Что сложно делать с Томом?

В отличие от вопросов Тома, когда их много сыпалось, вопросы Терри не раздражали, Шулейман готов был терпеливо объяснять ему всё на свете, поскольку он ребёнок, который ещё лишь познаёт мир, и ему нужно в этом помочь.

- Сложнее всего его понять, отсюда вытекают все остальные сложности, - сказал Шулейман.

- Но ты всё равно его любишь?

- Да.

Терри уверенно кивнул:

- Значит, я тоже буду его любить.

Оскар улыбнулся, подсел ближе и обнял его, маленького, одной рукой:

- Ты не обязан любить Тома из-за моего к нему отношения. И потом, может, Том и не останется с нами.

- Почему? – Терри удивлённо изломил брови, ещё одно – точь-в-точь как Том.

- Потому что не захочет, - Шулейман неярко пожал плечами.

- Ты хочешь, чтобы он остался? – опять тот излом бровей, внимательный живой взгляд шоколадных глаз.

Как же они с Томом похожи...

- Не надо мне помогать и просить Тома остаться, ладно? – Оскар усмехнулся и снова улыбнулся мальчику. – Ты мог бы, но если двум людям в отношениях постоянно помогает третий, они никогда не научатся разбираться сами, а в мои с Томом отношения много вмешивался такой третий человек.

Кровотечение уже остановилось. Отложив полотенце и больше не рискуя испачкать, Шулейман крепче, всё так же одной рукой обнял Терри, уютно прильнувшего к его тёплому боку, и поцеловал в вихрастую макушку, качнулся вместе с ним. Оскар не думал, что будет питать большую любовь к своему ребёнку, тому, гипотетическому, которого надо завести, чтобы по наследству передать империю. Думал, что будет делать для него всё, что должно, защищать, не обижать, конечно же, и будет знать, он – его, его продолжение, его пожизненная ответственность. Но за два года Оскар полюбил Терри той нежной, особенной любовью, о существовании которой не знал. Не представлял, что однажды почувствует это. Дело не в том, что у Терри лицо Тома. Не только в этом. И это удивительно – что принял того, кто маленькая копия человека, который причинил ему столько боли, которого ненавидел. Поступил противоположно собственному отцу, который за сходство с мамой выкинул его подальше.

Сидя с Терри в его комнате, Оскар ощущал непонятный, тёплый, размеренный уют, какого никогда прежде не чувствовал нигде и ни с кем. Наверное, так чувствует себя ребёнок в своей спальне, когда к нему приходят родители, читают на ночь или просто разговаривают, чего у него никогда не было.

Впервые испытал подобное на третий месяц проживания с ним Терри. Те первые месяцы были сложными. Терри не бунтовал, не проявлял признаков кризиса привыкания к новому месту и человеку, но лучше бы он капризничал и протестовал, было бы проще. Потому что он – молчал, вёл себя тихо, послушно, отвечал коротко и только на обращённые к нему вопросы, а сам ничего не говорил, не рассказывал, не искал внимания. У Оскара тогда почти руки опустились, начал уже думать, что погорячился, не дано ему воспитывать детей, не справляется. А в тот вечер он перед сном проходил мимо комнаты Терри и увидел, что в ней горит свет, стало быть, мальчик не спит. Заглянул и увидел, что малыш лежит в кровати с печальным лицом и книжкой в руках. Освещал его лишь прикроватный ночник. Оказалось, мама читала ему на ночь эту сказку, но не успела дочитать, а Терри очень хотел узнать концовку. Даже не из-за самой истории, а потому, что в его детском сознании она прочно сплелась с ощущением покоя и счастья, когда ещё мама не исчезла и не начались переезды с места на место. Она стала последним рубежом той, потерянной жизни. Незавёршенным делом, что заставляло Терри очень грустить, поскольку мама не закончила рассказ и больше не вернулась. Оборванная сказка повисла в воздухе.

Терри пытался сам её читать, но на тот момент, будучи четырёхлетним малышом, читал ещё плохо, буквы путались, а длинные слова вообще не давались. Причём самостоятельно учился читать, не ради этой истории. Не в первый раз Терри лежал перед сном с этой книгой, грустя о том, что не узнает, чем она закончилась; о маме, голос которой помнил, и его очень не хватало. Шулейман выслушал его и предложил ему почитать. Терри мялся, верно, не хотел обременять, но неуверенно согласился. И Оскар открыл книгу и начал читать приятно приглушённым убаюкивающим голосом, с выражением, сидя на краешке детской кровати. Мог ли Шулейман представить себя в такой роли? Нет, никогда. Но в тот момент это воспринималось самым правильным, что он когда-либо делал в своей жизни – стать для мальчика голосом недочитанной сказки и помочь ему завершить это дело, чувствовать себя маленьким под надёжной защитой взрослого, который провожает его в сон.

Терри никогда ничего не просил, что осложняло взаимодействие. Живя с бабушкой и дедушкой, не попросил их дочитать сказку. Не показывал, что по ночам иногда не может уснуть и плачет по маме, из-за мыслей, что она никогда не вернётся, и непонимания, почему она ушла, пока Оскар его не застукал. Не сказал, что испугался просмотренного на ночь фильма ужасов, того – «Глаз», который Оскар с Томом смотрели. Тогда Грегори застал мальчика в постели разбитого и напряжённого, хлюпающего носом, испугался, что не уследил, какое кино он увидел, и бросился звонить Шулейману, каяться и спрашивать совета. Потому Оскар и предложил Тому посмотреть этот фильм – чтобы освежить его в памяти и проанализировать, чтобы помочь Терри преодолеть страх.

Как выяснилось из личного разговора, когда Шулейман вернулся домой, Терри испугался не мертвецов на экране и резких моментов. Мальчик боялся того, что скоро тоже заболеет и умрёт, как мама, и что это неизбежно. Для Оскара стало открытием, что Терри так, нехарактерно трагично для маленького ребёнка объясняет себе отсутствие мамы. Ему пришлось подбирать слова для непростой темы и объяснить Терри, что мама жива, но вправду болеет, иначе бы она его никогда не оставила, она его очень любит и была бы рада быть с ним, но не может. Что есть такие болезни, когда болеет не тело, а разум. И что болезнь мамы вовсе не означает, что Терри тоже заболеет, он здоровый мальчик, у которого вся-вся жизнь впереди, и у него нет никаких причин думать о смерти. А о маме заботятся лучшие врачи и делают всё, чтобы ей помочь. Подействовало. По крайней мере, плакать Терри перестал и впредь по этой причине не плакал.

Той августовской ночью, в первый раз, Оскар читал до половины первого. У Терри глаза слипались, но он упорно боролся со сном, желая дослушать до конца историю о приключениях говорящих зверушек в огромном мире лесов и полей. Да что там, Шулейман и сам устал читать в полумраке, вкладывая жизнь в каждое слово, и хотел спать, но что-то не позволяло сказать: «Дальше завтра». Обоим не позволяло. Лишь когда Оскар озвучил последнее слово: «Конец» и закрыл книжку, сказка официально закончилась. Терри улыбнулся ему и сказал: «Спасибо». Так просто и так проникновенно, и у Оскара в груди чувство, что всё не зря. Лёд тронулся. Уже через три дня Терри сам его неловко обнял и поцеловал в колючую щёку. Он же ласковый мальчик, тянущийся к людям, но привык не мешать взрослым, а когда мешает, когда нет, понимать ещё не умел, мама же говорила, что сейчас будет работать и он не должен её отвлекать, и Терри тихонько сам себя развлекал, а потом они проводили время вместе. Без подсказок не разобраться, Терри не хотел навязываться и мешать.

Так и повелось. Перед сном Оскар читал Терри, а потом и сам начал складывать сказки, в том числе ту, о принце и мальчике-холопе, которая о нём и Томе, рассказывал малышу. Позже, когда мальчик подрос, Шулейман начал рассказывать ему истории из жизни, перекладывая их на язык, который будет интересен ребёнку. Терри слушал его с интересом, смеялся, забывая, что должен засыпать, спрашивал и хотел познакомиться с прекрасной леди Изабеллой по прозвищу «Из». Оскар обещал, что когда-нибудь их познакомит. Когда-нибудь потом. За почти два года никто из друзей и подруг не узнал о том, что он обзавёлся ребёнком, пускай и не родным. Не считая Грегори и охраны, о Терри знал лишь один человек – отец Оскара. И все прилагающиеся к нему люди – Эдвин, охрана, домовая прислуга.

Шулейман провёл с Терри час и не жалел о потраченном времени, которого Тому наверняка хватило, чтобы уйти; даже если не сбежал сразу, за час он успел почувствовать себя покинутым, не заслуживающим внимания после сложного разговора и ситуации, и всё. Предлагал позвать Грегори, чтобы побыл с ним, они с Терри стали настоящими друзьями, за что Оскар и ценил молоденького домработника столь высоко. Терри отказался, что случалось редко, он хотел что-то поделать в одиночестве.

Оставив Терри, Шулейман пошёл обратно, не рассчитывая особо найти Тома ни в гостиной, ни в любой другой комнате, потому не спешил. Ожидал, что в квартире уже простыл его след, оставалось в том удостовериться и поставить мысленную галочку напротив «чего и следовало ожидать».

Том сидел на диване, с которого началось одностороннее побоище, и вяло крутил в руках пачку сигарет, выпавшую у Оскара из кармана. Хотел закурить. И не хотел. Хватало держать сигареты в руках. Часы говорили, что прошёл уже час. Почему он всё ещё здесь? Том услышал приближающиеся шаги, но не повернул голову в сторону двери, даже не подумал: кто идёт? Оскар? Грегори, опять будет пытаться его ободрить?

Шулейман удивился, увидев Тома, был на девяносто девять процентов готов к его отсутствию. Один процент оставался на неприятные чувства от того, что Том всё-таки всё похерил и сбежал.

- Признаться, я не ожидал, что ты останешься, - поделился Оскар.

Не насмехался ни тоном, ни взглядом и бесстрашно сел рядом с Томом, показывая, что идёт на перемирие и готов продолжать диалог, несмотря на разбитый нос и все брошенные в лицо слова.

Том сам не знал, почему остался. Почему сел и ждал. Почему... Слишком много почему, слишком много всего в этом дне – скорей бы он закончился. Но это бесполезное желание, поскольку завтра ничего не изменится, в завтрашнем новом сегодня продолжится всё, что составляло нынешний день. И с этим надо как-то учиться жить. Иначе выход один – беспамятство, а туда Том не хотел. Почему-то. Ещё одно почему-то, доказательство ли обретённой силы?

Том совсем запутался. Но, увы, ясно понимал, что ложью были все в запале выплюнутые слова. Не ненавидит Оскара. Не считает его ужасным человеком и безнадёжно больным душевно. Не стал последней каплей обман и жестокий розыгрыш. Не отвернуло. Впрочем, последнего Том и не говорил. Странно, летом меньшего хватило, чтобы перегореть и обрубить все мосты. А сейчас ничего подобного не чувствовал и не желал. Не простил сходу, что заставило бы чувствовать себя законченной тряпкой без шансов претендовать на человеческие права, но и уйти не хотел, не ощущал на месте чувств выжженную пустошь, требующую жертв и решительных действий. Ничего яркого не чувствовал, даже обиды. За подъёмом всегда следует спад. Мысли и чувства об ужасных поступках Оскара вытеснила одна-единственная мысль – о ребёнке. Перед этим фактом всё меркло.

У него есть ребёнок, ребёнок, который пять лет и семь месяцев плюс семь месяцев внутриутробного существования где-то там жил и рос... Почему Джерри так поступил? Понятно, что ребёнка он не специально сделал, сам был в глубоком шоке, когда узнал. Но зачем он скрыл его? Чтобы ему, Тому, было спокойно? Да, ему сейчас очень хорошо и спокойно, примерно как погребённому заживо. Том видел и понимал мотивы Джерри, но не принимал их. Зачем, зачем было скрывать? Во благо? О каком благе идёт речь, если всё так обернулось? Джерри сделал намного хуже, чем если бы Том узнал о ребёнке тогда, два года назад. Джерри в принципе сделал непростительное – сделал ребёнка.

Ребёнка!

Этот факт взрывал и сворачивал мозг.

Почему Кристина не сделала аборт? Ей же двадцать два года было, только университет окончила, одинокая, живущая на съёмной квартире – какие дети? Почему она не поставила Джерри в известность о беременности, чтобы он смог убедить её избавиться от ребёнка или же сам этому поспособствовать? Джерри мог. Одна жизнь – не цена за то, чтобы новая неудобная жизнь не появилась. Том хотел бы, чтобы малыш Терри перестал существовать на этапе зародыша и не ужасался собственным мыслям. Что плохого в желании избавиться от того, чего истово не хочешь?

Но мальчик родился и дожил до пяти с половиной лет. Вон какой – кареглазый в Тома, светленький в его северных предков. Ангелочек ангелочком. Отвратительно... Можно просто вычеркнуть его, чтобы его не было?

Нельзя. Он уже существует, и Том о нём уже знает.

Лучше бы Джерри убил обоих, как сначала думал разобраться с проблемой. Убил и скрыл информацию. Может, Оскар и не узнал бы об этом и вместе с ним не узнал Том, прожил всю жизнь в сладком неведении. Джерри же должен решать его проблемы, почему он проблему породил и довёл до такого кошмарного вида? И не слышно его, никаких признаков присутствия...

Том думать забыл о том, как недавно в слезах просил у Джерри прощения за разрушенную любовь и тем причинённую боль, он больше не заслуживает таких слов и его раскаяния. Забыл, каким виноватым себя чувствовал, видя разбитую Кристину, в рыданиях сползшую по стенке. Тогда у неё внутри уже развивалась новая жизнь. Знал бы он об этом... Попросил бы Оскара помочь избавиться от ребёнка. Оскар не стал бы применять к Кристине насилие, но мог купить её согласие или же как-то иначе убедить, он мог, Том не сомневался. В тот год Оскар пришёл к нему в мае, кажется, в мае. Получается, шёл пятый месяц беременности. На пятом месяце ведь ещё можно всё исправить? Наверняка можно – что там на этом сроке. Том понятия не имел, как выглядит ребёнок на пятом месяце развития, и знать не хотел, его это не интересовало. Зачем жалеть комок плоти с зачатками того, что когда-нибудь станет человеком, если он испортит жизнь уже существующему человеку?

Оскар... Даже эти мысли привели к нему как к главному помощнику и спасителю. Оскар. Вот он, сидит рядом, смотрит на него. Том не видел, но чувствовал его внимание на себе. Скосил глаза – точно, смотрит, не обманули ощущения.

Об одном Том не думал – что тогда, пять с половиной лет назад, у него бы не поднялась рука убить собственного ребёнка. Он бы впал в леденящий ужас от растерянности, в истерику от того, что на него свалилось, с чем ему не совладать, забился в угол и рыдал там до тех пор, пока Джерри не пришлось включиться и спасти его от полного обрушения психики и самоубийства. Джерри пришлось бы разобраться с ситуацией, и ребёнок бы не родился.

А сейчас – сейчас поднялась бы рука. Том не желал позволять мальчику-ошибке испортить ему жизнь. Да только он давно перерос стадию зародыша, от которого легко избавиться, как и не было его, потому что его и не будет, не будет нового человека.

Кристина, почему ты молчала?.. Бессмысленно задаваться этим вопросом. Поздно. Другой вопрос – почему не заметил характерных изменений фигуры? Почему Джерри, стоя рядом, не заметил? Шок у него был, чувства глаза застелили? Джерри молчал, не отвечал ни на вопросы, ни за свои поступки с разрушительными последствиями.

На Кристине была свободная, скрадывающая фигуру одежда. Теперь понятно почему. Её выбор – родить ребёнка в одиночестве. Так и растила бы его сама и к нему, Тому, не лезла. Она и растила, но Оскар влез. Отсюда вытекает следующий мучащий сознание вопрос.

Почему ребёнок здесь? Главный вопрос, главная беда. Вопрос, на который нет ответа, потому что – потому что. Он здесь. Зачатый Джерри сын. Реальный ребёнок альтер-личности. От такого кульбита судьбы впору сдаться в больницу под капельницы с транквилизаторами и блаженно пускать слюни. Но почему-то не хотелось бежать ни в больницу, ни просто и даже рвать на себе волосы не тянуло. Окутанные ужасом и безысходностью мысли текли на удивление спокойно, насколько это вообще возможно в подобной ситуации.

С Джерри они больше не друзья, это точно. Потому что друзья так не поступают. Иди ты, Джерри, спаситель хренов. Эту ситуацию Том ему не простит.

Шулейман ждал, что Том как-то отреагирует на его присутствие и слова, но тщетно. Том лишь протянул ему пачку сигарет, сказав: «Твои». Как будто буря миновала. Очень интересно. И странно. Это же Том. Спустя ещё минуту ничего не изменилось.

- Мне вот интересно – нос у меня не канонично еврейский, не выдающийся, чего ж ты всё время в него попадаешь? У тебя прицел что ли? – Оскар усмехнулся, возвращаясь к излюбленному шутовству, но как-то без запала.

Он тоже устал. Не от собственной игры, а от всего; от новой страницы, на которой ничего неизвестно, она пишется сейчас. Том ничего не ответил, помолчал немного, не дольше полуминуты и посмотрел на Оскара с вопросом:

- Как ты вообще о нём узнал?

- О Терри? Помнишь, я говорил, что через два месяца после развода мне надоело спиваться и ненавидеть весь мир, начиная с тебя, и я плотно взялся за работу? – Шулейман облокотился на расставленные колени, всем телом повернувшись к Тому вполоборота. - Немного позже я задумался: вправду ли Джерри встречался со школьным другом, когда ездил в Лион? Что-то мне не верилось, ни когда он мне так сказал, ни после. Раз я подумал об этом, два и решил – надо узнать, почему нет, если мне интересен ответ. Я лично поехал к Кристине – жаль, уже не узнаю, как она удивилась бы моему визиту, - но дверь мне никто не открыл. Я поговорил с её соседкой, и та сказала, что в этой квартире больше никто не живёт, подробностей не рассказывала. Тогда я по своим каналам разузнал информацию о Кристине и открыл для себя, что у неё, оказывается, есть сын. А когда я увидел его фотографию, у меня не возникло сомнений, чей он. Твой. После всего, что узнал, я уже не мог просто забыть об этом и уехать. Дальше ты знаешь.

- Не называй его моим, - сурово отрезал Том. – Он мне никто и никакого отношения ко мне не имеет. Может, он вообще не мой? – резковато развёл руками. – Кристина могла солгать Джерри или сама не знать, от кого родила, она же могла переспать с кем-то по возвращению в Лион или быть с Джерри уже беременной. Внешнее сходство ничего не доказывает.

- Могла. Внешнее сходство ещё не показатель родства, - согласился Оскар. – Но я не настолько наивный, чтобы безоговорочно поверить без проверки. Генетическая экспертиза подтвердила моё сделанное с первого взгляда заключение – Терри твой сын, без вариантов. Чужого ребёнка я бы, наверное, не взял. Хотя не факт, на тот момент я уже проникся к мальчику, но изначально меня зацепило именно то, что он твой.

- Какая ещё генетическая экспертиза? – Том непонимающе нахмурился. Тряхнул головой. – Я был далеко в то время, ты не мог провести экспертизу.

- Мне не были нужны твои образцы. Я заказал сделать твой генетический профиль, когда ты лежал в клинике в Швейцарии, сам не знаю зачем, на всякий случай и, как выяснилось, не прогадал. Твой профиль сравнили с материалом Терри и вынесли вердикт – вероятность родства девяносто девять целых девятьсот девяносто девять тысячных процента. Показать лабораторное заключение? У меня есть.

Губы Тома шевельнулись, но звук опоздал. Раз открыв и закрыв рот, Том сказал:

- Покажи.

- Иди за мной.

Шулейман поднялся и пошёл к двери, Том последовал за ним. Неосознаваемым, потому что разум другим занят, фоном болталось странное ощущение от того, что после всего, что случилось сегодня, вопреки всему всё равно слушает Оскара, всё равно идёт за ним. Но это же для дела – знак вопроса в скобках.

Коридорами в кабинет, один из трёх или четырёх, Том пока не до конца разобрался в новой планировке, не всю квартиру изучил. Так всегда было в квартире Оскара – комнаты дублировались в разных вариантах оформления, поскольку у него не хватило фантазии, чтобы каждой комнате назначить отдельное, не повторяющееся предназначение. Дизайнеры, привыкшие работать с недвижимостью высшего уровня, с их предложениями сделать сигарную, комнату релакса и прочую высококлассную муть не помогали, в подобных изощрениях у себя дома Шулейман не нуждался. Капительный ремонт не изменил эту картину, только позже к ней добавилась детская зона.

- Ты хранишь заключение в сейфе? – удивился Том.

- Ценным бумагам место в сейфе, - отозвался Шулейман.

- Это не ценные бумаги.

- Я очень удивлюсь, если ты знаешь, что такое ценные бумаги, - Оскар глянул на Тома. – В любом случае таковые дома я не храню, всё ценное у меня в электронном виде на ноутбуке, а надо же что-то держать в сейфе, для чего-то же я его установил, - пожал плечами и, повернувшись к Тому, протянул ему документ. – Смотри.

Том взял заключение и пробежался глазами по тексту, вниз, туда, где обозначено непосредственно заключение экспертизы. Как Оскар и сказал – вероятность отцовства 99,999%. Сухой медицинский текст и безжалостные цифры опровергли хлипкую надежду, что это мстительная ложь Кристины или её же ошибка, на которую и не надеялся.

99,999% - как приговор. Виновен. Опять в чём-то без вины виновен. Да сколько ж можно... То трупы на нём – наследство от Джерри, то вообще ребёнок. Ещё один труп был бы куда предпочтительнее.

- Не обращай внимания, что процентов девяносто девять с тысячными, сто в научных кругах никогда не пишут, - тем временем добавил Шулейман.

- Почему я должен тебе верить? – Том поднял к Оскару твёрдый взгляд и повернул к нему заключение. – Верить тому, что здесь написано. Может, это продолжение твоего розыгрыша? Ты ведь сам сказал, что тебе не составляет труда подделать результаты генетической экспертизы.

Губы сжаты. Весь вид – строгость, отринувшая наивную доверчивость. Шулейман ответил ему:

- Я, конечно, люблю розыгрыши, но не настолько, не вижу в твоём предположении ничего смешного.

- Я и в прошлом не вижу ничего смешного, но тебе ж было смешно, - в глазах Тома вновь начали заводиться эмоции. – А что, прикол – заставить меня думать, что у меня есть ребёнок, а лет через пять сказать – шутка, не твой он, обманули дурака, ха-ха. Вот умора.

Глаза метали гром и молнии, буря в них ждала крючка, который спустит с тормозов истерику, позволит ей родиться. Буря облизывалась, предвкушая выброс собственных эмоций и напитку чужими. Затаившийся пред стартовой чертой скандал.

- Ты сам понимаешь, что Терри твой, поэтому мне не нужно ничего доказывать, - сказал Оскар.

Как ведро ледяной воды, погасившей эмоции. Неподконтрольное разуму разбушевавшееся желание скандала съежилось, свернулось и уползло далеко вглубь, что уже не разглядеть и не нащупать. Слова Оскара попали в точку. Болевую. Тычок иглой в нерв. Но последовала не бурная реакция, а страдальческая гримаса, промелькнула тенью и сошла с лица.

Да, он сам понимал, оттого и отрицание.

Том отошёл и упал в глубокое кресло. Согнулся, опираясь локтями на колени, потёр ладонями лицо, надавив пальцами на глазные яблоки под закрытыми веками, взъерошил волосы надо лбом, разбросав пряди. И опустил руки, поднял голову, находя взглядом Оскара:

- Почему?

- Что именно тебя интересует? – осведомился в ответ Шулейман и подошёл ближе, до половины разделяющего их расстояния.

- Почему ты его взял?

- Потому что, как выяснилось, у меня есть потребность о ком-то заботиться, а ты ушёл и я думал, что никогда не вернёшься в мою жизнь, - как на духу, спокойно и без капли смущения за свою слабость. В этом весь Оскар. - Завидное вакантное место освободилось, и я его заполнил. Не специально, я не имел намерения заполнить оставшуюся после тебя пустоту, но если говорить о глубинных мотивах моих побуждений, то они таковы.

- Почему он? Ты мог взять себе любого другого ребёнка, который остался без родителей.

- Потому что он твой, - ответил Оскар, размеренно глядя Тому в глаза. – Я не хотел заводить ребёнка, даже того, которого надо завести, больше не планировал, поскольку семьи у меня не стало, и я решил – к чёрту всё, у меня свой путь, буду жить свою жизнь, а без продолжения обойдусь. Но я захотел забрать Терри, потому что хотел ему помочь. Было непросто. Оказалось, я ничего не смыслю во взаимодействии с детьми, и умные книжки на первых порах не помогали.

Признание своих слабостей, промахов – есть сила. На смену игре – предельная искренность.

- Ты же ненавидел меня. Почему ты взял ребёнка, который на меня так похож? – Том упорно и отчаянно не мог понять Оскара.

Шулейман пожал плечами:

- Терри не ты, он не имеет отношения к тому, как ты поступал.

Мудро. Благородно. Не каждый способен не перекладывать вину на того, кто связан с причинившим боль человеком. Лучше бы Оскар рассуждал, как его отец.

- Почему ты мне не сказал? – спросил Том, глядя на Оскара.

- Потому что хотел, чтобы у нас наконец-то получилось нормально, и не хотел, чтобы получилось как в прошлый раз.

Снова – как на духу. Без оправданий и без гордости. Голая констатация.

- Почему ты меня разыграл?

- Потому что не удержался от искушения это сделать.

Том встал и подошёл к Оскару, вглядываясь в его лицо. Путь сближения пройден, обе стороны прошли свои отрезки, ровно половины расстояния, навстречу. Очень метафорично.

- Неужели ты совсем не раскаиваешься?

- Нет, - короткий ответ.

Том смотрел на Оскара и не понимал, не мог понять. Прежде всего того, почему он, наворотивший столько обмана, вдруг снова начал рубить правду-матку.

- Сейчас мог и солгать, - с упрёком сказал Том.

- А смысл? – спокойно вопросил в ответ Шулейман, не ожидая ответа. – Моё лживое сожаление и раскаяние ничего бы не изменило в моём поведении, а успокаиваться тебе им такое себе. Понимаю ли я, что поступил плохо? Да. Сожалею ли я о своих выборах? Нет. Я козёл, ты имеешь право на меня злиться, поскольку использование твоего нездоровья для розыгрыша точно было перебором, но я ни о чём не жалею.

Том метался по его лицу взглядом, полным непонимания и смятённого смешения чувств, в которых сам не мог разобраться. Как так, Оскар совершенно не раскаивается, даже не пытается сделать вид, но прямо признаёт понимание, что поступил плохо? Самое паршивое, что Том не злился. Был обескуражен, растерян – да, но не зол. Том не успел ничего сказать, сказал Оскар:

- Раз у нас сегодня день раскрытия карт, открою все.

Том опять не успел – растеряться, испугаться, разозлиться, что там ещё Оскар от него скрыл. Правда прозвучала:

- Ты не вылечился от гепатита.

- Как это? – вымолвил Том, хлопая глазами. – Я же прошёл курс лечения, доктор сказал, что успешно, что я выздоровел.

На секунды Том даже забыл о своей главной проблеме и трагедии с его глазами. Болеть постыдной гадостью – ночной кошмар. Что же получается, у него не одна неизлечимая зараза, а две?

- Нельзя вылечиться от того, чем не болел, - ответил Шулейман, расставляя всё по своим местам.

Но не для Тома. До него доходило со скрипом. Оскар опять опередил его размышления объяснением:

- Поскольку до тебя упорно не доходило, что секс без предохранения чреват кучей проблем, я решил тебя проучить и вбить знание в голову опытным путём, негативный опыт всегда лучше усваивается. Конечно, я требую от тебя верности и вроде как тебе уже не нужно понимать, что секс с непроверенным партнёром должен быть исключительно безопасным, но всё же, лучше поздно, чем никогда, очень уж ярко ты проявил безответственность в данном плане с тем парнем с пляжа. Я узнал, в какую клинику ты обращался, и договорился с доктором, чтобы он выдал тебе положительный результат анализа. С доктором, к которому я тебя отвёз, я тоже заранее договорился, чтобы он говорил, что мне надо, и выдал тебе не препараты для лечения гепатита, а витамины, недостаток которых показал у тебя анализ крови. Поэтому я и сказал тебе не читать о гепатите C – чтобы ты не узнал, что тебе сообщили неправду, - Оскар усмехнулся, поглядывая на Тома, на его реакцию, - например, гепатит C очень даже передаётся через слюну, но я не хотел отказываться ещё и от поцелуев с тобой, потому немного подкорректировал картину болезни.

- Почему гепатит? – выдохнул Том.

Бессмысленный вопрос. Но мозг снова отправился в нокаут от валящихся на голову, как чёртова манна с небес, открытий и не был способен на разумные или бурные реакции.

- Хороший вопрос, - кивнул Шулейман. – ВИЧ – это слишком банально, потому от него я сразу отказался. У сифилиса имеются яркие, всем известные внешние симптомы, по отсутствию которых ты мог догадаться, что его у тебя нет. Туда же гонорея, генитальный герпес, трихомониаз. Потому гепатит – и подцепить половым путём его можно, хотя конкретно C сложно, и симптомов в половине случаев нет, пока болезнь не перейдёт в запущенную форму.

- Я бы не догадался, я не знал о симптомах...

Зачем признался? Губы говорят, а разум цепляется, пытается подняться из опрокинутого состояния.

- Значит, я переоценил степень твоей разумности, - сказал Шулейман. Помолчал чуть, изучая Тома прищуренным взглядом, и усмехнулся. – Надеюсь, то, что я рассказал тебе правду, не отменило результаты воспитательного процесса, ты не пойдёшь назло мне трахаться со всеми подряд и цеплять заразу?

Веселится, сука. Мозг оправился, внутри начала подниматься волна тёмной энергии. Перестав усмехаться, Шулейман выдохнул и добавил, подняв ладони:

- Всё, я чист перед тобой.

- Не пойду. Мне не понравилось быть больным и лечиться, - ответил Том на предыдущий вопрос.

В напряжённом, жгущем взгляде предупреждение об опасности. Шулейман не понял. Предсказуемая неожиданность – стремительно отведя назад локоть согнутой руки, Том ударил. Оскар успел отвернуть лицо, но не увернуться, потому удар достиг цели, но пришёлся не снова в нос, гарантировано ломая его, а в скулу. Шулейман потрогал пострадавшую скулу, пару раз открыл-закрыл рот, подвигал челюстями, проверяя подвижность онемевшей половины лица. И обратил взгляд к Тому:

- Окей, я заслужил. Но это последний удар, который я тебе спускаю с рук, - предупредил, доходчиво намекая, что в следующий раз Том получит в ответ.

Том и не собирался продолжать бить, он вспыхнул, взмахнул руками:

- Так в твоём понимании выглядят доверительные отношения, да?!

- Нет, - спокойно.

Чем выбесил ещё больше и окончательно. Том подскочил к Оскару вплотную:

- Тогда какого хрена?! Какого хрена, Оскар, ты так себя ведёшь?! – впившись взглядом в зелень глаз, кричал в лицо, обжигая рвущейся изнутри клокочущей энергией.

- А ты себя спроси – возможно ли с тобой строить доверительные отношения!

Впервые за этот сложный, безумный день Шулейман повысил голос. Тоже в лицо. Что немного остудило. Том не привык, что на него кричат. Том не любил, когда на него кричат, и неизменно терялся. Но собрался и попёр в ответ:

- Хочешь сказать, что это я виноват?!

- Это я и хочу сказать! С тобой же когда по-человечески, ты начинаешь борзеть, страдать и в итоге сваливаешь! И это не перечисление вариантов, с тобой всё разом происходит! Что, скажешь, я не прав?! Скажи, если нет! – Оскар тоже говорил запальчиво, Том единственный, кто мог вывести его на эмоции. – Да, обманывать плохо, и я обманывал только потому, что правда сделала бы хуже, но в целом, если я не буду тобой рулить, ты же потеряешься, и ни хера у нас не получится! Давай, скажи, как ты поступил бы, если бы я тебя не обманул и сразу сказал о Терри! Скажи, что я всё испортил, если я всё испортил.

Том закрыл рот. Не мог солгать. Потому что, как ни крутил в голове относительно недавнее прошлое, понимал, что ничего не было бы хорошо, узнай он правду раньше, не было бы пройденного пути и того, что они построили. Все его мысли и страдания были бы о нежданном ребёнке, и никакой вам новой, улучшенной версии отношений, в которой, как ни злился на Оскара, было много, очень много хорошего и правильного. Не было бы месяцев счастья и гармонии, окрыляющего, волшебного чувства влюблённости и осознания своих чувств и устремлений. Дар или же наказание, что в памяти остались те счастливые месяцы?

Но и признавать правоту Оскара Том не желал, потому молчал, упрямо поджимая губы, сверля взглядом. Они попали в ситуацию, из которой не было правильного выхода, любой из возможных путей нёс неприятности. Об этом думал Шулейман. И, первым перестав кричать, сказал об этом:

- В той ситуации не было правильного выхода. Либо наши отношения спутались бы уже тогда, вначале, и остались в таком виде, где ты нервничаешь и ничего не понимаешь. Либо то, что есть сейчас. Я выбрал вариант с наибольшими позитивными результатами. Так мы хотя бы разобрались в себе и поняли, что у нас общие цели и можем продолжать над ними работать.

- Мы? – Том ядовито оскалился. – К чему это смягчение? Скажи как есть – ты разобрался, то есть я! Только я ж из нас двоих слабоумный и в себе потерянный, а ты у нас идеал, который всегда знает, чего хочет!

- Окей, ты разобрался. Хотя это не совсем справедливое утверждение, поскольку я тоже кое-что для себя понял. Во-первых, я хочу быть с тобой, несмотря на всё, что между нами было, а это для меня нонсенс, я не прощаю предательства и ухода. Во-вторых, я готов стараться, чтобы у нас получилось.

Чёртова прямота Оскара раз за разом смиряла в Томе злостный огонь. Но Том нашёл, к чему придраться, не притянуто за уши, искренне.

- Что с тобой не так? – на грани крика непонимающе вопросил Том. – Как ты можешь оставаться таким спокойным? Где твои эмоции?!

Вместо слов Шулейман в своём обыкновении перешёл к делу – ударил Тома по лицу, что стало для него полной неожиданностью. Следом быстро, не давая опомниться, схватил за грудки, притянул к себе.

- Вот мои эмоции, - глубоким голосом сказал Оскар.

И, не отпуская футболки Тома, глубоко поцеловал, растягивая по всей поверхности рта вкус его крови из разбитой губы, глотая её, смешанную со слюной. Отпустил так же внезапно, как и налетел. Мозг спёкся от такого сокрушительно алогичного этюда. Том коснулся ранки и с запоздавшим удивлением посмотрел на кровь на пальце, словно не понимал и не чувствовал, что губа разбита. Поднял к Оскару совершенно растерянный, непонимающий взгляд:

- Что это было?

Никакой претензии в голосе. Все настройки разума сбились.

- Пиздец это, - ёмко вынес вердикт Шулейман и вздохнул. – Либо мы начнём конструктивный диалог, либо поубиваем друг друга. Ты как? Я голосую за диалог.

А Том нуждался в перерыве. Развернулся на сто восемьдесят градусов, отходя будто к окну, но свернул и по дуге вернулся почти на исходное место, лицом к Оскару. Тронул кончиком языка ранку на губе. Во взгляд вернулась осмысленность.

- Чего ты меня ударил?

Претензия с явственным оттенком капризной обиды. Потому что Тому можно махать кулаками, а его бить – нет, его бить нельзя.

- Ты хотел от меня эмоций – я тебе их показал, - ответил Шулейман.

- Это что, типа ты хочешь убить меня и любить меня?

Том невольно вспомнил, сократил до нескольких слов и процитировал откровение Оскара, то, в браке, когда он «сбегал» к утру.

- Хотя бы не сомневаешься в том, что я тебя люблю, уже что-то, - хмыкнув, подметил Оскар.

- Я уже не знаю, в чём не сомневаюсь. В чём могу не сомневаться, - Том покачал головой, хмуря брови в навалившейся тяжёлой серьёзности. – Чего ещё я не знаю? У тебя есть жена и двойня на подходе? А что, это объясняет, почему ты съезжал с темы, когда я говорил о браке. Ты рептилоид? – всплеснул руками. - Что, Оскар, в чём правда?

Глаза расширенные, требовательные. Голос твёрдый.

- Я съезжал с темы брака, поскольку больше не хочу быть с тобой в браке, мне по горло хватило, - с расстановкой ответствовал Шулейман. – Рептилоид, ты серьёзно? – снисходительно скривился. – Это до оскомины банально, что сильных мира сего считают инопланетянами. Нет, я человек и в контакт с внеземным разумом никогда не вступал.

- Как я теперь могу тебе верить? – громкость голоса снова набирала обороты.

- Что я человек и с инопланетянами не трахался? Ну, не знаю даже, как доказать, поверь на слово. Или нет, есть одно предположение – ты видел, что кровь у меня красная, а не светящаяся голубая, сойдёт за доказательство?

- Во всём, Оскар, во всём! Как я могу тебе верить после всего?! Как?! Никак! Не могу я тебе верить! Я больше ни в одном твоём слове не могу быть уверен!

Том снова сорвался на крик, размахивал руками. Лабильность психики позволяла ему бесконечное число раз подряд успокаиваться, выдыхаться и снова вспыхивать.

Шулейман мог много чего противопоставить словам Тома, но ему уже надоел этот недоскандал.

- Как сейчас веришь, так и продолжай, - сказал он. – Если бы не верил, ты ушёл.

Том застыл, хлопая глазами. Ещё одна прицельно точная правда в нерв. Нерв, который всё защемил, парализовал тело и выключил эмоции. Да, он верил, поэтому он всё ещё здесь, поэтому пытается до чего-то дойти разговором. Об этом думал, сидя на диване в гостиной. Что весь этот ужасный обман не отвернул от Оскара. Что вопреки всему доверие к нему не убито. Иначе да, развернулся бы и ушёл, молча и пока Оскар где-то там ходил. Те, кому не за что держаться, не держатся. Слова Оскара помогли осознать собственные чувства и мотивы. И снова – никакой злости. Даже разозлиться не мог, ни на себя за слабохарактерность, ни на Оскара за то, что довёл его до такого. Пытался, но не получалось.

Том не хотел уйти, разорвать отношения. Даже мысли такой не промелькнуло. Он думал – как теперь жить? С Оскаром.

Том прерывисто вздохнул, прикрыв глаза, и обтёр лицо, на пару секунд прячась за ладонями. Затем опустил руки, устало посмотрел на Оскара и попросил:

- Скажи, что сожалеешь об обмане.

- Ты знаешь, что это не так.

- Просто скажи, - качнув головой, твёрже произнёс Том.

- Лучше я тебе скажу кое-что другое, более полезное. Если ты хочешь, чтобы я тебя не обманывал, не умалчивал, ты должен был об этом сказать. Я тебя спрашивал о твоих условиях перед тем, как мы съехались? Спрашивал. Ты сказал, что требуешь от меня искренности? Нет, ты только клацал зубами на Грегори.

- Не обманывать как бы само собой подразумевается в доверительных отношениях.

- Не изменять тоже, - ответным аргументом заметил Оскар. – Но мне пришлось уточнить, поскольку я знаю, что без твёрдого «нет» до тебя не доходит, что можно, а что нельзя.

- То есть если бы я сказал, что требую искренности, ты бы признался в обмане? – сардонически произнёс Том, не скрывая, что нисколько в это не верит.

- Да. К тому моменту мы уже достигли всех задуманных мною результатов, и у меня не было причин продолжать молчать. Если бы ты спросил, я бы рассказал.

- То есть это я лох и идиот? – глаза Тома блеснули готовящимся очередным витком скандала.

- Ты не идиот, - Шулейман спокойно, с точно выверенной уверенностью смотрел ему в глаза, гася взрывные эмоции. – Ты не умеешь продумывать множество вариантов и мыслить на перспективу, учись.

Учись – в болевую точку. Все его поучают, все указывают ему, как правильно жить, и зачастую поучения Оскара и Джерри звучат одинаково.

- Хорошо, - Том кивнул, но не со смирением, а с той же жёсткой внутренней энергией. – Я приму к сведению. – Вскинул взгляд прицелом в лицо, в глаза. – Моё условие – не обманывай меня, не утаивай ничего.

- Договорились, больше не буду.

Так просто, серьёзно? Даже любопытно, что дальше, к чему это может привести. Том решил проверить.

- Ещё я требую, чтобы ты относился ко мне как к равному тебе человеку или хотя бы просто как к человеку, а не как к полуразумному существу, - почти с вызовом, но вызов не вздорный, а заявление о себе, о том, чего достоин. – Хватит относиться ко мне со снисхождением, щадить, беречь, направлять, как малого ребёнка. Хватит меня беречь! – крик не только Оскару, но и его главному покровителю Джерри. – Я вам что, слепой котёнок, умственно-отсталый, диванная собачка, которая обязательно сожрёт какую-нибудь дрянь и сдохнет, если её не контролировать?! Достали! Я взрослый человек! Я намного сильнее, чем кажусь, не надо меня беречь! Я могу пережить такое, что тебе и не снилось! Хватит!

Ух. Темперамент Тома – это отдельный вид искусства. Шулейман даже немного отвлёкся от его пламенной речи, любуясь, но быстро включился обратно.

- Я так понимаю, «вы» - это я и Джерри, - сказал Оскар. – Думаю, он тебя услышал, послушает ли – вопрос. Я же вынужден тебе отказать, ты уже израсходовал своё желание. Я тебе говорил – озвучивай условия в срок.

Не послушавшись, Том решительно шагнул вперёд:

- Ты не понял, я не прошу – я требую. Я требую, требую, требую! – Том говорил на грани крика, тыча Оскара пальцем в грудь.

Шулейман перехватил его руку, не больно сжал, останавливая. Спросил:

- Что ты понимаешь под человеческим отношением?

Том открыл и закрыл рот, одновременно теряясь и злясь за это на себя и на Оскара. Ему всегда сложно конкретизировать, объяснять, потому что многие понятия в его голове – всего лишь усвоенные из вне понятия, без личностного наполнения. Но за пару секунд Том собрался и нашёл ответ:

- Отношение как к взрослому, тоже разумному и сильному человеку, твоему партнёру, а не подопечному. Ты же поэтому не сказал мне о ребёнке – чтобы я не распсиховался и не испортил всё? – Том спрашивал, но не ждал ответа, поскольку для себя уже ответил на этот вопрос. – Не надо так делать. Не надо беречь мою «тонкую душевную организацию». Она у меня вовсе не тонкая. Ты уже должен был убедиться, что я сильный. То, что я до сих пор жив и в своём уме, это доказывает. Меня злит, когда ко мне относятся как к ребёнку. Да, иногда меня надо направлять, но не надо думать, что «вот это сведёт его с ума».

- Хорошо, я постараюсь.

К такому Том не был готов, хотя того и добивался. Будто подвиснув сначала, затем он недоверчиво сощурился:

- Правда?

- Да. Я тоже хочу относиться к тебе как к человеку, который всё может выдержать, но иногда меня заносит. Если ты тоже этого хочешь, я буду стараться.

Удостоверившись, что Оскар его не разыгрывает, Том выдохнул. Как же хорошо, когда покричал, выплеснул эмоции и вдобавок в диалоге получил сатисфакцию. Прям как после секса. Даже в теле такая же слабость и в голове расслабление на грани умиротворённой пустоты.

Том снова отошёл к столу и упал в кресло. Откинулся на спинку, прикрыв глаза, устало свесив кисти с подлокотников. Только один вопрос оставалось решить – и закончить со сложностями на сегодня. Том открыл глаза, подался вперёд, облокотившись на колени, и сказал серьёзно-усталым тоном:

- Оскар, я готов простить тебя за обман и этот розыгрыш, но у меня есть условие – избавься от ребёнка. Избавься от него, и забудем об этом, будем жить дальше.

Действительно готов простить, потому что прощать не требовалось, не было в нём хоть сколько-нибудь искреннего чувства «не прощу!», но, раз уж Оскар признал, что поступил плохо, Том решил не дешевить и продать своё прощение. Тем более что именно ребёнка простить Оскару не мог, не мог и не собирался мириться с его присутствием здесь. Не нужно ему и в своей жизни, и здесь, в частности в квартире Оскара незапланированного ребёнка, порождённого его конкретно облажавшейся альтер-личностью. Пусть ребёнок уйдёт, а между собой они как-нибудь разберутся. Да и не нужно будет разбираться – Оскар хочет быть с ним, Том хочет быть с Оскаром, нужно лишь исключить из их системы проблемный лишний элемент.

Том не мог злиться и смертельно обижаться за жестокий розыгрыш, потому что – это же Оскар. Том всегда знал, что он на такое способен, что он такой, беспринципный приколист, любитель шуток, которые не смешны жертвам розыгрышей. Как Оскар знал все его минусы и принимал его таким, какой есть, так и Том должен его принимать, иначе это попросту несправедливо. Но заставлять себя не приходилось, Том искренне не нуждался во внутреннем пути прощения и смирения с натурой Оскара. Оскар сложный, подчас невыносимый, но это вовсе не новость. Том любил его именно за его натуру, не хорошую и не плохую, просто такую, какая есть. Розыгрыш, конечно, жесть, так нельзя, но и это тоже не новость – что Оскар может додуматься до подобного, что он любитель приколов и экспериментов.

Принятие друг друга такими, какие есть, с коррекцией лишь того, с чем нельзя примириться или что вредит отношениям – это по-взрослому. Да, не лучшими путями, но Оскар проделал большую работу, в результате которой Том мог мыслить так, как мыслил сейчас. Сегодняшний день стал ещё одной вехой их пути.

- Нет, - коротко ответил Шулейман.

- Что значит нет? – Том уставился на него непонимающе, с капризной требовательностью удовлетворить его желание.

С полным непринятием того, что ему могут отказать.

- Нет – это отказ от чего-либо, противоположность согласия. Так понятней?

- Оскар, не паясничай!

- Не говори как мой папа не в лучшие годы, - отбил Шулейман, прервав Тома.

Том подскочил из кресла, подошёл к Оскару, говоря требовательным повышенным голосом:

- Что значит нет? Ты не можешь мне отказать!

- Могу и отказываю – Терри остаётся, - парировал Шулейман.

- Нет, ты меня не понял, - Том мотнул головой и снова впился взглядом в лицо Оскара. – Я не хочу жить с ним под одной крышей и в одном городе. Хорошо, ты взял его, потому что я ушёл, а тебе надо о ком-то заботиться, всё понятно. Но я вернулся, я здесь, заботься обо мне! Тебе больше не нужна замена.

- Я не знал, что ты вернёшься, и твоё возвращение ничего не меняет. Терри – уже есть, он часть моей жизни, нравится тебе это или нет, - пока что терпеливо объяснял Шулейман.

- Оскар, ты меня слышишь?! Я не хочу с ним жить! Не хочу и не буду! Верни его, где взял. Отправь обратно к дедушке с бабушкой. А если считаешь, что с ними ему будет плохо, найди ему лучшую семью, пристрой куда-нибудь в богатый дом. Тебе же это по силам!

- Если ты хочешь жить со мной, тебе придётся смириться с Терри и научиться жить с ним тоже.

Горящий в лёгких воздух на крик закончился. Закончился сам крик. Это что, тупик? Тупик и пиздец, неумолимо надвигающийся сдвигом литосферной плиты, который Том ещё не осознавал в полной мере.