Сочетай

Ужинали в ресторане, это оставалось традицией, несмотря на меняющийся формат отношений и то, что половина вечеров оканчивались у Тома дома. Культурный досуг Оскар для Тома тоже продолжал устраивать, но в основном вывозил куда-то за пределы города или страны, поскольку в Ницце закончились выдающиеся места. А иногда встречались и сразу ехали к Тому, Том кормил его ужином, и там, у него, и оставались. Свидания такого формата Шулейман ограничивал, не чаще двух раз в неделю, поскольку дай Тому волю, он бы засел с ним дома и не отпускал, обратившись отчаянной домохозяйкой. А у них тут вроде как попытка в нормальные отношения, никуда не выходить и трахаться сутками напролёт ещё успеют.

- Оскар, когда мы уже съедемся? Скоро Рождество.

Шулейман поднял взгляд от тарелки к Тому и ёмко вопросил:

- И?

Том даже растерялся немного от такого ответного вопроса, если его можно так назвать, но собрался и пустился в сбивчивые, лепечущие объяснения, изложение своей позиции:

- Ну, Рождество – семейный праздник, его с самыми близкими людьми проводят, а нам пора уже начать жить вместе. Почему бы нам не съехаться к празднику? По-моему, это очень хороший момент. Я украшу квартиру, мне это нужно, отпразднуем вместе, - Том заулыбался, заломил набок сцепленные руки, которыми облокотился на стон. – Потом, на Новый год, поедем куда-нибудь, как ты любишь.

В мыслях он уже бегал по квартире, развешивая и расставляя рождественскую атрибутику. Как в детстве, только тогда не принимал участия в подготовке и лишь смотрел, пропитываясь восторгающим чувством праздника. Феликс не был верующим человеком, но к семейным традициям относился уважительно, а Рождество – самый семейный праздник, потому оно в их доме справлялось всегда. Сколько лет у Тома не было Рождества, настоящего или хоть какого-то? С тринадцати лет. В четырнадцать не успел его отпраздновать и пять лет спустя, с родной семьёй, тоже не успел. Но понял вдруг, как ему этого хочется – по-настоящему, как настоящая семья. И думал, что так и будет, и мысленно уже намечал маршрут пробежки по магазинам в поисках всего необходимого. Это столь здорово – праздничные хлопоты, особенно если создаёшь волшебство не для себя одного.

- Я не праздную Рождество, - сказал в ответ Шулейман, не проникшись его сердечной речью. – Ты за столько лет не заметил?

Том сник чуть, опустил глаза, но сдался:

- Можешь не праздновать, - пожал плечами и поднял взгляд, глядя на Оскара с надеждой и верой, не понимая, что его сказка тает, как мираж. – Но я всё равно украшу квартиру, хорошо? Я потом всё уберу. Поучаствуй в этом, пожалуйста. Я же тоже не буду читать молитвы, Феликс этого никогда не делал. Просто проведём день в особенной атмосфере, я приготовлю соответствующий праздничный ужин.

Даже как-то жаль разбивать его надежды, столь искренне, чисто Том загорелся данной идеей. Но придётся.

- Так, давай по-другому – мы не съедемся к Рождеству и к Новому году тоже, - сказал Оскар. – И Рождество мы не будем справлять вместе, я обещал его папе.

Том удивлённо изломил брови:

- Ты же сказал, что не празднуешь?

- Не праздную. На самом деле, я обещал папе Хануку, но проще сказать Рождество, чем объяснять, собственно, Ханука чаще всего захватывает рождественскую дату, как и в этом году. Теперь придётся объяснять, - Шулейман цокнул языком. – Ханука – это иудейский праздник, праздник света, который длится восемь дней, с двадцать пятого кислева до второго или третьего тевета. Кислев – третий месяц еврейского календаря, совпадает с ноябрём-декабрём, соответственно, тевет – следующий месяц. Собственно, чистая Ханука вряд ли получится, папа много лет участвовал в праздновании более общепринятого Рождества и перенял некоторые хорошие традиции. Но в любом случае я пообещал своё присутствие ему первому. А если бы не пообещал, не праздновал.

- А как же я? – спросил Том с жалобной растерянностью ребёнка, которому сказали, что не берут его с собой на праздничные каникулы.

- Отпразднуй с семьёй, - пожал плечами Оскар. – Сам же сказал, Рождество – семейный праздник. А мы с тобой не семья уже скоро будет два года как. Думаю, в Испании Рождество справляют ярко, там сильна семейность, финские традиции тоже должны быть хороши, не знаю, в каких традициях празднует твоя семья.

- Я не хочу праздновать с родными. Я с тобой хочу, - сказал Том с той же пронзительной незрелой эмоцией в голосе и во влажно поблёскивающих глазах.

Нет, не плакал, не хотел плакать, но чувствовал, будто из-под него выдернули почву, и не мог сходу придумать, на что теперь опереться. Он ведь придумал прекрасный план, исполнения которого желал всей душой с истовостью ребёнка, ждущего Санта-Клауса в волшебную ночь. А теперь... Что теперь? Не успевал так быстро перестроить мысли.

- Со мной ты не будешь, - чётко ответил Оскар, чтобы Том наконец-то понял. – Я буду в это время у папы.

- А я? – повторился Том. – Почему ты не возьмёшь меня с собой? Я же знаком с твоим папой и даже нравлюсь ему. Я не буду мешать. Вы объясните мне, как праздновать эту Хануку, я поучаствую. А если не евреям нельзя принимать участие в праздновании, посижу в стороне.

Том отчаянно пытался прибиться к Оскару. Что угодно, только бы не оставаться в одиночестве на этот праздник. Не оставаться без него, ведь всем сердцем желал, мечтал провести праздник с ним. Рождество, Хануку, неважно. Для него это будет Рождество, его особенное, волшебное Рождество, первое за пятнадцать лет.

- Я не буду брать тебя с собой, - сказал Шулейман. – Потому что пока не хочу посвящать папу в то, что мы опять вместе. Пусть ещё поживёт с мыслью, что я просрал единственные в своей жизни серьёзные отношения и умру в одиночестве, - усмехнулся.

- Почему ты тянешь время? – Том упорно цеплялся хоть за что-то, не желая принимать, что Оскар так просто бросит его в светлый праздник. – Мы встречаемся уже почти три месяца и не собираемся расставаться, у нас всё серьёзно.

- Потому что я так хочу, - Шулейман вновь взрезал ему душу бескомпромиссным тоном, убивая в Томе последнюю надежду на то, что сможет его переубедить. – И потом, нечего тебе делать на этом празднике. Я сам не горю желанием отмечать, но я обещал и хочу выполнить данное обещание. Так что поеду к папе и буду жечь свечи. Чтоб ты понимал, жечь свечи – это обязательная и главная ханукальная традиция.

Том кивнул, показывая понимание, на большее не нашлось слов и сил. Совсем расстроился, ненамеренно приобрёл душераздирающий вид брошенного котёнка под дождём. Что может быть печальнее остаться одному в семейный праздник, на который возлагал такие большие светлые надежды? Который должен был стать началом доброй и прекрасной традиции, что будет длиться как минимум столько, сколько они проживут. Тому просто очень нужен был этот день, это Рождество. Рождество, которое у него снова отняли. И не обидеться, поскольку Оскар бросал его не просто так, а ради отца, ради своей семья, частью которой Том для него не являлся. Низко и неправильно на такое обижаться.

- Послушай, - Шулейман привлёк его внимание, перехватил взгляд. – Мой папа может в любой момент умереть, девяносто пять процентов вероятности, что он не доживёт до моих сорока, я хочу быть с ним, пока есть такая возможность. Я не могу жить с ним и общаться постоянно, мы слишком разные, и я привык жить без него, но я хочу уважить его желание провести праздник по-семейному, как положено.

Правду сказал. По той же причине и в прошлом году принял приглашение отца и провёл праздник в родительском доме. В том году праздник больше походил Рождество, Рождество длиною в неделю, настоящие праздничные каникулы. Но в этом году Пальтиэль хотел отметить Хануку по всем традициям, вернуться к истокам, как праздновали его родители, родители его родителей и многие поколения предков ранее, чего был лишён долгие годы, поскольку то рождественские званые мероприятия съедали время, то не с кем было праздновать, потому что жена ушла и семья его ограничивалась одним сыном, который не интересовался традициями. В былые годы, когда оставался дома на праздник, Пальтиэль ставил на подоконник одинокий подсвечник. Но в прошлом и этом году по-другому, свечи будут гореть во всех окнах, и свет их будет виден за десятки километров, чтобы все видели – этот дом счастливый. Этот дом победил.

Оскара по-прежнему совершенно не интересовали религиозные праздники, но не видел причин отказывать папе в том, что ему не сложно выполнить. В конце концов, они наконец-то могли нормально сосуществовать рядом. И была ещё одна причина согласия справить праздник в кругу семьи, главная, пожалуй, основополагающая, но Тому о ней знать не нужно.

Глаза Тома, затянувшиеся топким мраком беспросветной печали, просветлели, осознанность вытеснила фатальную безнадёжность, в которую имел свойство впадать, и которая легко переходила в затяжную, приступами накатывающую меланхолию. Он получил объяснение, которое понимал, которое не имел права не понять, ведь Оскару только посочувствовать можно, что его отец глубоко нездоров, а не обижаться. Как можно обижаться? Стыдно, стыдно. Как сам не подумал, что Оскару нужно проводить время с отцом, особенно в такие особенные дни, в том числе без него?

- Да, я понимаю, - закивал Том. – Конечно, езжай. А...

- А ты езжай к своим, - закончил за него Оскар и взял отложенные на край тарелки нож и вилку с намерением вернуться к ужину.

- Нет, я не поеду, - решительно качнул головой Том. – Я хотел провести Рождество со своей семьёй, которую создал, то есть с тобой. Знаешь, я недавно думал, что есть два типа семьи, - почесал затылок, пытаясь сформулировать вслух как можно ближе к тому, что думал и чувствовал, и, желательно, лаконично, а не размазано на сотню слов. – Родительская семья и твоя собственная семья, которую ты создал со своим человеком. Я хотел с тобой. Я подожду. В следующем году ведь мне уже можно будет поехать с тобой?

- Как знаешь, - ответил Шулейман на его нежелание праздновать с родительской семьёй – и на поступивший вопрос: - Думаю, папа будет рад тебя видеть, в следующем году поедем вместе, если ничего не изменится.

- Что может измениться? – моментально насторожился Том.

- Например, папа может умереть, или ты можешь от меня опять сбежать, или ещё что. Не люблю загадывать наперёд.

Том снова покивал. Да, загадывать не нужно, но намёточный план они согласовали, и Том очень верил, что он сбудется. И добавил, чтобы Оскар не забывал:

- Я не сбегу.

- Знаю, - спокойно ответил тот – Но я не перестану припоминать тебе прошлое.

Том смятённо закусил губы, за дело ведь укол. И, робко подняв взгляд, спросил:

- А... Ты сказал, что Ханука длится восемь дней. Тебя не будет всё это время?

- Да, я буду в Париже.

- Когда заканчивается Ханука?

- В этом году первого января.

- А как же твоя традиция уезжать куда-то на Новый год? – Том изломил брови домиком.

- Подожду покамест, потом вместе съездим.

Том просиял от обещания совместного отдыха, улыбнулся, кивнул, соглашаясь с планом Оскара. Главное, не думать, что в праздники останется один, в светлый семейный праздник и день, когда начинается отсчёт нового года, тоже, а то может снова одолеть печаль, из которой не факт, что найдёт силы выплыть. Восемь дней – это ведь ни о чём, верно? Верно. Но восемь дней – это бесконечность, когда ты не будешь видеть человека, которого хочешь видеть каждую минуту; когда восемь дней выхватывают праздники, на которые очень грустно быть одному.

- Хорошо, - согласился Том и снова вздёрнул брови. – А можно мне выпить? Вина? Нет, лучше ликёра. А ликёр можно погреть? Холодно... - зябко потёр плечи.

Ноу-хау его организма – мёрзнуть в ответ на переживания. Довольно неприятная особенность.

- Мне можно всё, - усмехнулся Шулейман, - а значит, и тебе тоже, - и махнул рукой официанту, озвучивая затем ему заказ.

Тёплый ликёр оказался своеобразным, создавалось впечатление, что половина алкоголя из него выпарилась, но вкусно. Том облизнул липкие губы, обнимая ладонями греющий бокал.

В компенсацию за то, что бросит Тома на праздники, Шулейман устроил ему мини-каникулы с тем же праздничным духом, который уже витал всюду в европейских городах. У него как раз были в запасе три дня перед двадцать четвёртым декабря, когда вечером стартует Ханука. Отправились в Амстердам, естественно, с заходом в одно из тех самых «весёлых» кафе, где подавались кексы с марихуаной. В особенное кафе, где не только кексы с травкой выпекали, но и печенье и даже торты. Оскар только в таком виде, в съедобном, положительно воспринимал марихуану.

Том же положительно воспринимал траву в любом виде, впрочем, до этого он её только курить и пробовал, и с энтузиазмом воспринял перспективу новых впечатлений. Шулейман съел два кекса, что для него ни о чём, так, настроение расслабилось. А Том слопал три кекса, тарелку печенья и два куска торта. Оно всё вкусное, и весёлое, и чем больше ел, тем больше хотелось, это ведь побочный эффект травки – на сладкое тянет. Вкусно, сладко, счастье переполняет... Том улыбался и смеялся, руками держа очередную сладость, о столовых приборах, которыми хотя бы торт положено есть, он не вспомнил. Зачем? Руками вкуснее, и грязнее, и можно перемазать лицо, а потом облизываться. Оскар контролировал его порции, но недостаточно строго, чтобы Том послушался и не объелся.

Дальше воспоминания остались обрывчатые, вспышками из матовой темноты. Как гуляли после кафе, Том любил весь мир и пытался обнять воздух, и у него получалось. Как убегал на коротенькие дистанции, чтобы Оскар догонял. Как пытался искупаться в одном из многочисленных каналов, но Оскар не позволил, оттащил за шкирку, не дав прыгнуть с моста в зелёную воду. Как стоял разинув рот у двери в их номер, потому что дверь светилась золотым. Пытался собрать жидкую чудесную пыль в ладони, откуда-то точно знал, что она жидкая, но свет всё время ускользал, разумным существом уклонялся от протянутой руки, играя с ним. Как прыгал на члене Оскара часы подряд. Лишался сил, выдыхал маты, падая, но упорно выпрямлял спину и продолжал. Не слезал с него, объезжал отчаянно и яростно. Потом полная темнота и до утра.

С пробуждением сознание потекло плавно, без перебоев. Том сфокусировал взгляд на свете из окна, поморгал, пытаясь понять, что ему мешает – ресницы слиплись. Потёр кулаком левый глаз, вспоминая всё это, вспышки, что остались в качестве памяти о вчерашнем дне.

- Сушит? – вместо «доброго утра» поинтересовался Шулейман.

Том кивнул, чувствуя, что говорить не лучшая идея, горло слишком сухое. Без лишних слов Оскар подал ему бутылку воды, к которой Том незамедлительно присосался, не садясь, и отпустил горлышко, лишь когда ополовинил тару. Посмотрел на Оскара:

- Чем мы вчера занимались?

- О, чем мы только не занимались, - усмехнулся Шулейман.

Том покачал головой:

- Я плохо помню, урывками.

- Удивительно, что ты вообще что-то помнишь, - фыркнул Оскар.

Помнил-то Том плохо, а вот чувствовал... Уже жалел о том, как резво практиковал дикие скачки. Это ведь не причудилось? Если причудилось, то нет никаких объяснений теперешним ощущениям тела. Внизу натурально болело, снаружи, внутри, поясница, отдавая в позвоночник, и даже промежность.

- У меня всё болит, - поделился Том. – То есть там болит.

- Это тоже неудивительно. Ты вчера на меня как запрыгнул, так часа три не слезал. Я честно пытался тебя утихомирить, но, признаться честно, не слишком активно, сам понимаешь, не в моих интересах было отказываться. А когда я пытался помочь тебе, перенять активность, ты укладывал меня обратно на лопатки и начинал насаживаться ещё более ожесточённо. Вчера я почувствовал себя насилуемым, и, знаешь, мне понравилось, - усмехнулся Оскар и лукаво сощурился на Тома. – Я не прочь повторить, но без допинга.

Даже как-то стыдно стало за своё поведение. Том встал на четвереньки и задом пополз к краю кровати, чтобы встать сразу на ноги, без присядки на попу. Заранее чувствовал, что садиться плохая затея. Поразительно, что после вчерашнего марафона мышцы бёдер не болят. А нет, болят, почувствовал это, когда встал, и ноги дрожат, и боль в промежности побуждает расставлять ноги, отчего походка получается непривлекательно ковыляющая. По ногам потекло, что ожидаемо, мышцам не хватило ночи, чтобы восстановиться. Том чувствовал, как густые капли, щекоча, ползут по коже. Много. Как будто внутри по меньшей мере стакан жидкости. Повезло, что там только сперма, поскольку сфинктер совершенно не справляется со своей работой. Могло быть и хуже. А это ничего. Ничего... Нет поводов для смущения, здесь же только Оскар, говорил себе Том, но закусил губы и остановился, опустив голову. Одна капля достигла ступни и скатилась на пол.

- Ты куда собрался? – осведомился Шулейман.

- Хотел сходить в туалет. Уже не надо.

Уже и так всё вытекло, а идти мыться прямо сейчас Тому и в голову не пришло. Том вернулся в постель, не боясь её испачкать, упал на живот. И потянулся к телефону:

- Мне нужен лёд.

- Плохая идея прикладывать холод. Застудишь простату, будешь в три раза сильнее мучиться.

- И что мне делать? – капризно и с лёгким налётом претензии спросил Том, но прислушался и номер не набрал.

- Пойдём, - Шулейман встал с кровати и, вернув трубку телефона на место, подал Тому руку, в которую он вложил ладонь. – Примешь горячую ванну, это поможет расслабить мышцы и немного снизит боль.

Придерживая за плечи, Оскар повёл ковыляющего Тома в ванную комнату, там включил воду. Мощный напор из широкого крана быстро наполнял белоснежную, ассиметричной формы ванну с высокими бортиками.

- Залезешь сам? – спросил Шулейман.

Том кивнул, чувствуя себя от его предложения, от того, как шёл в ванную комнату, больным, немощным и недееспособным. Это унизительно.

- От твоей помощи я чувствую себя немощным и убогим, - озвучил Том свои мысли, аккуратно забираясь в ванную; задирать ногу на самом деле было непросто, а главное, неприятно. – Интересно, может пройти хотя бы год, чтобы тебе не пришлось ни от чего меня лечить?

- Я привык, - Оскар присел на корточки, сложив одну руку на бортике ванной, а вторую опустил в воду. – В заботе о тебе в такие моменты есть даже что-то привлекательное, - он ухмыльнулся и мазнул пальцами по боку Тома под водой. – Но постарайся всё-таки не болеть, мне, например, не хотелось бы повторять тот эпизод с твоей не случившейся пневмонией.

Том фыркнул на его завуалированное признание в получении удовольствия от заботы и прикрыл глаза. Тёплая ванная вправду помогала. После вернулись в спальню. Том снова растянулся на кровати, на животе, обняв подушку, для разнообразия совсем не стесняясь своей наготы в отрыве от секса. Зачем одеваться, если лежит в кровати? И чтобы надеть хотя бы трусы, их, чистые, нужно взять, нужно встать за ними, ближе валяются только вчерашние, из которых, судя по своей прыткости накануне, очень быстро выпрыгнул. Только на животе было более-менее комфортно лежать.

Шулейман присел на край кровати, корпусом повернувшись к Тому, он тоже не торопился одеваться. Усыплённая теплом боль возвращалась, но притуплённая, разливалась от копчика до пупка, вызывая тупую ассоциацию с ужасно неудобными, почему-то стальными трусами, которые не можешь снять, а они давят, и врезаются, и пекут.

- Как ты? – осведомился Оскар.

- Немного лучше, - честно ответил Том, не поднимая головы. – Но всё равно очень неприятно.

- Пошлю прислугу за мазью.

- Ты взял с собой Грегори? – Том голову всё-таки поднял и посмотрел на Оскара.

Предположение не обрадовало.

- Ты бы хотел, чтобы я отправил Грегори за лекарством для твоей задницы? – усмехнувшись, вместо ответа спросил Шулейман.

Том бы этого не хотел, это было бы очень, очень, очень стыдно и непонятно потом, как смотреть Грегори в глаза, зная, что он приложил руку к столь интимному моменту.

- Нет, - хмуро ответил Том из сгиба локтя, куда уткнулся носом, побеждённый мыслями о нависшей над ним неловкости.

- Грегори я оставил дома, - не став долго его мучить, сказал Оскар. – Отправлю кого-нибудь из здешней прислуги, администратора или кого-нибудь из горничных.

С этими словами Шулейман набрал номер и озвучил, что ему необходимо. Запоздало Том подумал, что и посылать кого-то постороннего за такой мазью неловко, и ещё более запоздало подумал, что работница или работник отеля зайдёт сюда и увидит, в каком он виде и состоянии, но заранее не пошевелился, чтобы прикрыться одеялом. Шулейман сам трусы надел, чтобы прислугу разрыв сердца не хватил от счастья, но не вышел к входной двери забрать у неё лекарство и великодушно накинул край одеяла на скромный тыл Тома, скрывая его от чужих глаз. Том же предпочёл притворяться спящим-мёртвым-впавшим-в-кому, пока девушка не ушла, передав заказанную покупку Оскару в руки, как он распорядился.

- Сейчас будем лечиться, - известил Шулейман, освободив мазь от коробки и оголив Тому зад.

Выдавив гелеобразную субстанцию на пальцы, он сказал:

- Раздвинь ноги.

Том послушался, зарывшись лицом в подушку, чтобы скрыть, как ему неловко. Всё равно неловко, сколько бы раз Оскар нечто подобное ни проделывал с ним. Когда пальцы коснулись сфинктера, сначала дёрнуло от холодка, на первые мгновения успокоившего неприятные ощущения. Смазав снаружи, Шулейман предупредил:

- Я введу палец. Потерпи.

Том едва заметно кивнул и поморщился, почувствовав, как палец проникает в него, раздвигая растянутые, воспалённые, болезненные стенки. Стало, безусловно, больнее. Том невольно сжался, насколько мог, почти неощутимо для Оскара, он почувствовал лишь движение пытающихся сократиться мышц и сказал:

- Не зажимайся. Почти всё, - погладил свободной рукой Тома по ягодице, отвлекая от неприятных ощущений, успокаивая.

Неправильно, что он это для него делает, всё неправильно. Партнёры не должны делать друг для друга таких вещей, Том не мог перестать думать так. Потому что... потому не должны. Лечением занимаются родственники, например, отец лечит сына, не от такой беды, конечно, это было бы форменным извращением, но всё же. А партнёры должны видеть друг друга в лучшем, а не таком свете.

Как и обещал, Шулейман закончил быстро, вытер пальцы влажной салфеткой и бросил её на пол. Том так и лежал лицом в подушку, тщетно пытаясь справиться с навалившимся грузом мыслей о своей убогости и непривлекательности в таком виде. Больной, опять больной. Но надо отдать Оскару должное, его лечение работало, через пять минут боль унялась, парализованная действующими веществами мази, среди которых присутствовал и анестетик.

- И оно того стоило? – приподняв голову и повернув голову к Оскару, произнёс Том; слишком слабо повернул, чтобы видеть его прямо, больше наблюдал его боковым зрением.

- Это к тебе вопрос, - отозвался тот, разворачиваясь и складывая ноги по-турецки, чтобы сидеть лицом к Тому.

- Я был не в себе.

- Ты и в трезвом уме не всегда себя контролируешь, - усмехнулся Шулейман. – Но всё же - больше никакой травы, особенно без меня, - сказал назидательно, с нажимом. – Судя по твоей реакции на дурь, я крайне не хочу, чтобы с тобой рядом оказался какой-нибудь другой человек, на член которого ты запрыгнешь и будешь резво скакать.

Его формулировка смутила. Том опустил голову, занавешиваясь растрёпанными кудрями, и через короткую паузу, понадобившуюся на борьбу с эмоциями, сдавленно ответил:

- У меня нет такой реакции. До этого я уже курил траву два раза, с Эллис, и у меня не было мыслей о сексе.

- Уверен? – приподняв брови, осведомился Оскар. – Сегодняшнее утро показывает, что ты не очень-то хорошо помнишь, что было во время накура.

Том посмотрел на него в смеси недоумения и негодования, мотнул головой:

- Уверен. Я с ней не спал. Я всё помню: мы разговаривали, смеялись и не занимались сексом. Совершенно точно. Мне нравится курить траву, нравится эффект, но я не испытываю от неё желания. Раньше не испытывал.

Шулейман его выслушал и остался при своём мнении:

- Мой вердикт не изменится. Употреблять марихуану тебе нельзя. В плане психоактивных за тобой нужен глаз да глаз, потому что ты то спиться или напиться до потери сознания пытаешься, то под алкоголем и травой проявляешь одинаковое поведение, которое требует контроля извне. Потребление тобой алкоголя я и так контролирую, а наркотики – просто нет, ты прекрасно проживёшь без них.

- Оскар, ты не можешь мне что-то запретить, - сказал Том, думая, что Оскар вправду не может, может только просить, обсуждать спорные моменты.

Они же взрослые люди, а взрослому дееспособному человеку нельзя просто взять и что-то запретить.

- Ты и сам знаешь, что могу, - спокойно ответил Шулейман с уверенностью в себе куда большей, чем испытывал Том.

После его слов в Томе вовсе не осталось никакой уверенности. Ага, взрослые люди, он взрослый человек, которому нечто запретить можешь лишь государственный закон и суд. Что-то подзабыл на минуту, с кем имеет дело, наверное, наркотическое вещество не до конца покинуло кровь и придало необоснованной самоуверенности и смелости.

- Хорошо, я не буду употреблять без тебя, без твоего ведома, - Том сдался без боя. – Я и не хочу курить часто, но иногда же можно? – взглянул Оскара с надеждой ребёнка, выпрашивающего вредные конфеты. – По праздникам? То есть не по праздникам, не нужно к ним приурочивать, я имею в виду, что изредка, под настроение.

- Ты так отстаиваешь травку, что я волей-неволей задумываюсь, что ты уже подсел, - Оскар хмыкнул и прищурил глаза.

- Я не подсел, - возразил Том. – Я же говорю, что не хочу употреблять постоянно, а люди с зависимостью вроде как не должны мочь жить без наркотика. Просто мне нравится изредка расслабиться, повеселиться, тем более в твоём обществе, это же на сто процентов безопасно. Я не хочу знать, что больше никогда, запреты тяготят и ослабляют удовольствие от жизни. Разве тебе не понравилось вместе?

Том спросил, и лицо изнутри опалило стыдливым жаром, когда понял, намёком на что прозвучал его вопрос. Он смущённо опустил, прикрыл глаза, прячась за ресницами.

- Ах так, манипуляции в ход пошли? – насмешливо воскликнул Шулейман и кивнул. – Окей, признаюсь, мне ещё как понравилось. - Подумал немного, щурясь. – Ладно, если мне однажды захочется снова попасть под каток твоего разбушевавшегося либидо, повторим, только ты в следующий раз наденешь ковбойскую шляпу и крикнешь: «Иииха!», - ухмыльнулся и подмигнул Тому, смутив его пуще прежнего. – Хотя нет, никакой травы, во-первых, у тебя к ней нехорошая приязнь, которую не стоит поощрять, во-вторых, есть куда более интересные вещества. Устроим эксперимент с экстази, я же давно обещал тебе показать, как круто может быть под таблетками.

Том согласился с таким уговором. Ему главное, чтобы не полный запрет. Потому что голословные запреты напоминают о детстве, когда столь многое было нельзя, а мечтал о свободе и том, что доступно его ровесникам. Марихуану ведь тоже может купить любой желающий взрослый человек, а может, и не взрослый, едва ли при продаже заведомо запрещённого вещества проверяют документы. Его устраивала замена травки таблетками. По сути, Том не нуждался в возможности периодически баловаться дурью, в первый раз Эллис предложила, а он был злой и растерянный. Летом у него все надежды рухнули, разбившись розовыми стёклами в тело, устраивал сумасбродный праздник на костях, потому до кучи захотел покурить. А в этот раз и не вспомнил бы о том, что Амстердам столица лёгких наркотиков, если бы Оскар не сказал, что они держат путь в особенное кафе. Идеей, конечно, загорелся, но кто бы остался равнодушен и отказался от столь необычного нового опыта?

И до этого Том боковым зрением выхватывал кое-что, что выбивалось из правильной картинки отельной спальни, но мозг был занят другими проблемы, потому не фокусировал внимание. А сейчас звякнул в сознание звоночком – посмотри. Том повернул голову в сторону раздражителя и нахмурился, в недоумении глядя на то, чего здесь никак не должно было быть.

- Оскар, откуда тут велосипед? – спросил и взглянул на Шулеймана. – Ты купил мне велосипед?

Красивый золотистый велосипед, приваленный к стене, с загнутыми, округлёнными хромированными «рогами» на руле. На полу около колёс грязь, земля. Видно, на нём уже катались. Он катался? А где взял его? Может быть, велосипед полагается каждому постояльцу отеля? Том где-то слышал, что в Нидерландах вроде бы очень развито велодвижение...

- Можно сказать и так, - кивнул Оскар.

- Можно сказать? – переспросил Том, чувствуя в этой формулировке подвох, который заведомо, подспудно заставлял его напрячься.

- Если вкратце изложить историю приобретения тобой данного велосипеда, то ты его отобрал.

Том округлил глаза:

- В смысле? А если не вкратце?

Уже испытывал ужас от того, что натворил вчера, но лучше знать всю история целиком.

- Если не вкратце, то это шикарная история, - Шулейман усмехнулся, качая головой. – Дело обстояло так: мы гуляли, нам навстречу ехал парнишка на этом самом велосипеде, ты ему наперерез пошёл, он пытался тебя объехать, но ты столь упорствовал, что он в итоге упал, а ты поднял велосипед и многословно сообщил владельцу, что забираешь его. Я тебя не одёргивал, уж больно забавно было наблюдать и интересно, что будет дальше.

- То есть ты просто стоял и смотрел, как я отбираю чужую собственность? – спросил Том в тихом шоке.

- Обижаешь, я не просто стоял и смотрел, а веселился от души. Правда, про себя, чтобы смехом не отвлекать вас и не разрушить момент.

Том осуждающе покачал головой. Ладно он, обдолбанный был и не соображал, но Оскар мог бы его остановить и не позволить творить бесчинство.

- В общем, велосипед ты отжал, - добавил Шулейман, - но я потом честно заплатил тому парню за материальный ущерб и моральный от столкновения с тобой, - снова усмехнулся. – Потом пошёл за тобой и следил, чтобы ты не упал лицом об асфальт или под машину. К слову, катался ты недолго, метров двадцать проехал, потом слез и катил велосипед рядом, пока мы не вернулись в отель, зато счастливый до ушей.

Том закрыл лицо ладонями. Как стыдно-то, господи... Напал на случайного прохожего и отобрал средство передвижения, а Оскар как обычно откупился деньгами. Хотя бы так, если бы безымянный парень не получил никакой компенсации, чувствовал бы себя ещё более плохим человеком.

- Наверное, нужно найти того парня и вернуть ему велосипед? – Том поднял голову и неуверенно посмотрел на Оскара.

- Хочешь искать одного человека в целом городе? – скептически произнёс тот. – Полагаю, найти его возможно, но не вижу смысла, я ему заплатил не меньше десяти цен этого металлолома.

Том перевёл взгляд на велосипед, необоснованно обозванный хламом:

- Но это ведь его вещь... Я должен извиниться...

- Забудь, - махнул рукой Шулейман. – Я же ему заплатил.

- Не всё исчисляется деньгами, - Том покачал головой.

- Всё, - авторитетно не согласился с ним Оскар, - особенно для студентов, а он, судя по всем признакам, студент.

Том помолчал, думая, и спросил:

- И... что мы будем с ним делать? Нельзя же просто оставить его на улице или выбросить, это неправильно, может, тому парню велосипед был дорог.

- Не выдумывай драму на пустом месте, - одёрнул его Шулейман, - это всего лишь велосипед. Заберём его с собой, будет служить тебе напоминанием, что наркотики зло и что, казалось бы, безобидная травка доводить до преступлений.

Том снова застыжено, задумчиво опустил голову. До чего докатился, до преступления. Убийство более страшное преступление, но ни разу не совершал его как блажь, потому воспринимал первый опыт воровства тяжелее. Обман доверчивых итальянцев и гостей Рима не в счёт, у него был веский повод, чтобы присвоить себе те деньги. А тут повода нет, просто наелся «весёлых» сладостей, и в голову стукнуло, что ему нужен велосипед. Может быть, Оскар и прав, не нужно ему баловаться психоактивными веществами, потому что под ними неадекватно себя ведёт. То залез на незнакомца в общественном месте, выпив вина, то украл велосипед, а после залез на Оскара и дотрахался до стойкой боли.

Том задумчиво, чуть прикрыв глаза, посмотрел на велосипед. Почему именно золото?.. Выбрал золотистого цвета велосипед, видел золотой свет и Джерри видел золотого дракона в таком же состоянии. Почему он не видел? Обидно как-то, Том тоже хотел бы увидеть и потрогать дракона. Глупая мысль, но по-настоящему расстроился из-за того, что его изменённое сознание оказалось скупым на фантазийность.

- Почему я не видел дракона? – печально и жалобно озвучил свои думы Том.

- Потому что Джерри смешал экстази с травкой, а ты только марихуану употребил.

- Но у меня тоже вчера были галлюцинации, - Том перевернулся на бок, - я видел золотой свет, им дверь светилась.

- Я в курсе, - хмыкнул Шулейман, - ты пытался всучить его мне в руки, чтобы я подержал, пока ты наберёшь побольше.

Ещё один повод для смущения, Том смятённо закусил губы. Сколько же всего неадекватного вчера делал...

- И после всего, что я вчера делал, ты согласился заняться со мной сексом? – произнёс Том, защищаясь дрожащей шутливостью.

- У меня не было выбора, - усмехнулся Оскар.

- Ты так говоришь, как будто я в силах тебя заставить.

- Не физически, но чем-то необъяснимым ты в силах меня заставить хотеть тебя любого: здорового, больного, наряженного, немытого, обдолбанного...

Плюс одна волна смущения, в этот раз приятного. Том потупился, улыбаясь уголками губ, и затем поднял взгляд к Оскару:

- Даже сейчас?

- Сейчас я не хочу, - честно ответил Шулейман. – Ты вчера из меня все соки выжал, в прямом смысле. Никогда столько раз подряд не кончал. Хотя нет, вру, было однажды, лет двенадцать назад, но тогда мои оргазмы были менее яркими, а партнёрша интересовала меня не больше, чем прикроватная тумбочка, о которую она периодически ударялась откинутой в сторону рукой.

Ещё одна подробность богатейшего сексуального опыта Оскара. Хоть Оскар и сказал, что та девушка не вызывала у него никаких эмоций, Тому не нравилось слушать рассказы о многих, многих, многих других, что до него прошли через постель Оскара. Том опустил взгляд, провёл ладонью по плечу и наконец-то заметил то, что до этого заявляло о себе непонятным дискомфортом. Тёмную, в оттенках космоса гематому, затронувшую локоть и треть предплечья.

- Оскар, я вчера упал с велосипеда? – самое логичное объяснение появления синяка, которое сразу пришло Тому в голову. – Поэтому я перестал кататься?

- Ты упал, - подтвердил Шулейман его догадки и тут же опроверг. – Но не с велосипеда, а с меня.

Том воззрился на него в недоумении, большими глазами, в которых застыл вопрос: как? Оскар пояснил:

- Уж не знаю, что за трюк ты хотел исполнить, но ты подскочил, извернулся и свалился на пол, закономерно ударившись рукой об ребро тумбочки. Повезло, что не головой, я не поклонник секса, который ведёт в больницу.

Как, как можно упасть с партнёра во время секса? Том не находил ответа на этот вопрос, как и не знал того, что хотел сделать вчера, но не смог. Впрочем, одно предположение имел – наверное, хотел развернуться, чтобы продолжить секс в позе наездника, но спиной к Оскару. Хотел развернуться, не вставая с члена. Вчера в запале дурманной похоти искрой в голове вспыхнул откуда-то почерпнутый факт, что лишь лучшие куртизанки так умеют. Но потерял равновесие и комично рухнул с Оскара и с кровати вместо того, чтобы удивить его искусностью, которой не обладает. Какой стыд... Почему он такой несуразный?

- Как тебе не стыдно быть со мной?

- А чего стыдиться? – преспокойно, с флёром фирменного пофигизма ответил Шулейман. – Ты прикольный. Мне даже нравится, что ты с безуминкой – когда твоя безуминка не переходит в форму тревожного психоза.

Том улыбнулся тепло, благодарно, придвинулся ближе к нему и поцеловал в щёку. Шулейман принял его трогательную ласку и затем сел:

- Поедем домой. Не вижу смысла оставаться, раз ты ни ходить, ни сидеть не можешь, - он взял мобильник, чтобы позвонить пилоту.

- Что? Нет! – воскликнул и заныл Том. – Давай останемся, я не хочу уезжать раньше, это же наши рождественские каникулы.

- Какие тебе каникулы? – усмехнулся Оскар. – Ты лежишь задницей кверху и не похоже, что способен на большее.

- Я способен, - возразил Том, поднимаясь на руках. – Я могу встать. Показать? И пойти могу. Скажи куда.

- Лежи, герой, - Шулейман надавил ему на плечо, укладывая обратно, поправил подушку.

- Оскар, мы можем оставаться в номере, - предложил Том, с надеждой и мольбой вглядываясь в него. – Можем посмотреть кино. У нас же всё никак не находится время, а сейчас оно есть.

Боялся, что Оскар не послушает, и они прямым рейсом отправятся в Ниццу, где всё закончится. Да, у них останутся два дня вместе, но дома не избавиться от тоскливого ощущения «скоро разлука», а здесь можно, можно поверить, что уже Рождество, для них двоих, как и мечтал.

- Ладно, - подумав, согласился Шулейман и отложил телефон. – В конце концов, я никогда не проводил целый день в постели за просмотром фильмов. Тоже какой-никакой опыт.

Просияв, Том сказал:

- То посмотрим, «50 оттенков». Ты обещал.

- Далось тебе это так называемое кино, - усмехнулся Оскар, но вновь соизволил пойти навстречу. – Ладно, раз обещал, посмотрим.

Оскар включил фильм, а Том устроился у него под боком, голову положил на плечо и с первых секунд начала киноленты внимательно приклеился взглядом к экрану, чтобы ничего не пропустить. Он же так долго этого ждал. Сюжет несложный, насколько смог заключить за десять минут просмотра, только непонятно, почему главная героиня всё время мнётся, смущается, губы кусает, но не ему за это судить. Сюжет что-то напоминает, почти упорно. Ах, точно, Оскар же говорил, что это взрослая интерпретация истории Золушки.

Оказалось, фильм полон постельных сцен, но они не оказывали ожидаемого эффекта, скорее, вызывали молчаливое недоумение как раз потому, что совсем не возбуждали. Может, это такая режиссерская задумка? Неэротичная эротика, холодная телесность, не вызывающая отклика и являющаяся лишь фактической визуальной составляющей. Глубоко, если так. А если нет, значит, с ним что-то не так, думал Том, люди же должны возбуждаться, когда смотрят подобные вещи. Или, может, дело в том, что на экране любовным играм предаются мужчина и женщина, причём делают это так, что у него вопросы, вопросы и никакой физической реакции.

Когда кино закончилось, Том выждал ещё минуту, пытаясь собрать, переосмыслить впечатления от просмотра, чтобы найти в нём что-то позитивное, кроме времяпрепровождения с Оскаром под боком, и произнёс:

- В прошлый раз, когда я предлагал посмотреть этот фильм, я потом хотел сказать, что мой любимый фильм тот, который мы посмотрели вместе. Но я не могу так сказать.

- Я же говорил, что дерьмо редкостное, - фыркнул Шулейман. – Не знаю, лучше ли дела обстоят с оригиналом, не читал, но экранизация откровенно не удалась.

Том снова помолчал немного, глядя в тёмный экран, и спросил:

- Это и есть БДСМ?

- Это пародия на него.

Том вздохнул, отодвинулся немного. Питаемые интересом и желанием обсудить фильм вопросы крутились на языке, но робел их задавать. Главный вопрос – возбуждает ли то, что они видели?

- А... - начал Том, но нашёл ответ, посмотрев Оскару вниз.

Оскар лежал раскрытый, и было видно, что он не полностью, даже слабо, скорее, но возбуждён.

- Что? – поинтересовался Шулейман. – Начал, договаривай.

Том потупил взгляд, закусил, облизнул губы, прежде чем ответить:

- Я хотел спросить, показались ли тебе постельные сцены возбуждающими, потому что я от них ничего не почувствовал. Но уже вижу, что тебя они возбудили.

- Я не удивлён твоей реакции. Ты же нежная фиалка, которую не заводят столь пошлые, грубые стимулы, как порнография!

Шулейман резко перевалил Тома на спину и пробежался пальцами по рёбрам, щекоча. Том дёрнулся, схватился за его руку и, поняв, что Оскар прекратил, улыбнулся ему. И затем, сохраняя улыбку, выгнул бровь:

- Я фиалка?

- Не я же, - усмехнулся под нос Шулейман. - Я ромашка, мы это уже выяснили, а назвать тебя лавандочкой я не мог, в данном случае сравнение с ней неуместно.

Том вздохнул, прикрыл наполовину глаза:

- Я думаю, со мной что-то не так. На экране секс, а у меня ноль реакции.

- Забей. Главное, я знаю, как завести тебя за полминуты, - с ухмылкой на губах проговорил Оскар, искушающе наклонившись к лицу Тома. – Тем более ты особенный и ценный, что не откликаешься на левые стимулы.

Сказав это, Шулейман поднялся с Тома и вернулся в прежнюю позу, спросил:

- Будем ещё что-то смотреть? Надеюсь, ты не хочешь посмотреть вторую часть?

- А есть вторая? – Том любопытно вскинул брови.

Оскар закатил глаза, но запустил второй фильм, надеясь, что третий Тома не заинтересует, и разумно рассудив, что лучше закончить с данной серией сегодня, чтобы больше никогда к ней не возвращаться. Том же может быть жутко упёртым и надоедливым, если что-то засядет у него в голове.

Вторая часть пикантной саги понравилась Тому ещё меньше, чем первая, хотя честно пытался смотреть кино через позитивную призму, искать что-то привлекательное, типа «вот это интересно, надо смотреть и понять, что там дальше будет, во что выльется эта ситуация», потому что обидно чего-то долго ждать, а дождавшись, понять, что оно пустышка. Меньше понравилось, поскольку первая часть повторяла историю Золушки, которая по очевидным причинам близка, а вторая отошла от первоисточника. Но тем не менее вопреки надеждам Шулеймана Том захотел посмотреть и третью часть, просто из ничем не подкреплённого желания довести дело до конца и не бросать киноленту, не узнав, чем она закончилась, пускай даже идея её просмотра была провальной и от просмотра никто не получал удовольствия.

В третьем фильме Тому понравились свадьба и романтическое путешествие после, они напоминали о том, что у самого было, было у них с Оскаром, пусть и те светлые, сладкие воспоминания о медовом месяце были омрачены тем, что творилось в то радостное время у него в голове. Но сейчас Том не вспоминал о том, что омрачало начало их семейной жизни, и блаженно улыбался, проводя параллели между происходящим на экране и своим опытом.

- На нас похоже, - продолжая улыбаться, поделился соображениями Том.

- Немного. Но, будь мы на пляже, где есть другие отдыхающие, я бы от греха подальше завернул тебя в ковёр и пристегнул к поводку.

- Думаешь, я кому-то так сильно нужен? – скептически фыркнул Том.

- Думаю, что ты похотливый котик, который обожает влипать в неприятности, - Шулейман ухмыльнулся и ущипнул его за попу.

Больно, надо сказать, ущипнул.

- У меня будет синяк, - поморщившись, пожаловался Том.

- А так? – Оскар погладил по пострадавшему месту.

- Сомневаюсь, что ласка может восстановить повреждённые кровеносные сосуды, но так лучше.

Так, под одеялом, на тёплой ягодице, Шулейман руку и оставил, а Том вернул внимание к экрану. Увы, медовый месяц закончился, и началась обыденная жизнь и неприятности, в частности незапланированная беременность, которой обрадовалась лишь героиня, но не герой. Том не мог её понять, ей же был двадцать один год на момент начала истории, стало быть, сейчас примерно двадцать три, совсем молодая, сам в таком возрасте только-только сексом начал заниматься, а она ратует за рождение этого ребёнка, который что, червячок, горошина без признаков человеческого облика? Женщины на самом деле взрослеют раньше мужчин? Где-то и такое слышал. Или женщины вне зависимости от возраста взрослеют резко, когда становятся мамами, что-то у них в голове неотвратимо меняется под воздействием того, что происходит с их телом? Странно это, Том не находил объяснения мотивам главной героини.

Зато очень хорошо понимал чувства главного героя. Это очень сложно, грустно, когда сталкиваешься с тем, к чему ты не готов; когда ты не в силах ни на что повлиять, и тебя ставят перед фактом, что с тобой или без тебя оно будет. Безысходность, отчаяние неготовности и, может быть, малодушное, но честное желание оставить всё так, как есть. Том тоже не хотел ничего менять в отношениях, когда Оскар пожелал перевести их в формат брака, семьи и практически не оставил ему выбора. Потому очень хорошо понимал тревоги и кажущуюся черствость мистера Грея.

После той сцены, где раскрылся факт неожиданной беременности, Том пребывал в своих думах и спустя некоторое время решился спросить, поскольку у него имелось много вопросов, вопросов, которые, возможно, не имеют ответов, но всё равно испытывал потребность их обсудить.

- Оскар, женщины всегда радуются беременности?

- Они радуются куда реже, чем принято считать, и их можно понять, - хмыкнув, ответил Шулейман.

- Почему? – наивно на первый взгляд спросил Том, но он хотел узнать реальные причины от того, кто умнее и намного лучше знает жизнь.

- Потому что не все хотят иметь детей и не все к ним готовы, - буднично начал перечислять Оскар. – Потому что беременность, роды и послеродовой период – это сложно.

- Почему это сложно? – у Тома снова включился режим почемучки. – Беременность, например? Оили тоже так говорила, но я не совсем понимаю.

Шулейман фыркнул, прежде чем сказать:

- В среднем к концу беременности плод вместе с околоплодными водами, плацентой и всем остальным весит в среднем двенадцать килограммов. Представь, что у тебя внутри, в животе, находится такой груз, причём объёмный, он смещает твои внутренние органы и давит на них. Плюс токсикоз – тошнота беременных в ответ на любой провокатор, вкус, запах, без повода. Гипертония – повышенное артериальное давление, отёки. Сахарный диабет беременных. Запоры, изжога. Боли в спине, сложности в передвижении по мере роста живота по причине смещения центра тяжести. Симфизит – расхождение лонных костей, что иногда ведёт к инвалидности. Это только то, что так или иначе вписывают в понятие нормы, то есть хотя бы одно из списка бывает у большинства беременных.

Вот вам и чудо зарождения жизни. Угробь своё здоровье, называется. Том начал ещё меньше понимать дурочку главную героиню, которая кричит – мой ребёнок, рожу! Может быть, она не знает, как будет сложно? На её месте Том не захотел бы подвергать себя таким испытаниям, но, конечно, ему было сложно представить себя на месте женщины, тем более беременной.

Том размышлял над ещё одним вопросом, ответ на который вроде бы знал, но решил его задать:

- Оскар, а можно что-то сделать с беременностью, чтобы ребёнок не родился?

- Да, можно её прервать, сделать аборт.

Том подумал немного, уже совсем не обращая внимания на продолжающееся кино, и спросил:

- Аборт – это плохо?

- На эту тему человечество без конца спорит, но по факту аборт – это всего лишь альтернатива деторождению, такая же операция, как и многие другие. Я считаю, лучше бы как минимум пятьдесят процентов мировых беременностей заканчивались абортом, многие, очень многие дети появляются на свет, чтобы стать несчастными взрослыми, которые не нужны миру. Нас было бы меньше, и человечество добилось бы куда большего, если бы люди продолжали род осознанно.

- Зная твои возможности, после таких рассуждений мне немного страшно за человечество, - пробормотал Том и следом рассмеялся, взглянул на Оскара. – Ты случайно не собираешься уменьшать рождаемость посредством медикаментозного вызывания бесплодия у особо плодовитых слоёв населения?

- Эта ниша уже занята, - усмехнулся Шулейман. – Я не собираюсь пытаться контролировать рождаемость. Это были всего лишь мои размышления и фантазии, которые никогда не сбудутся, потому что люди по своей природе тупые, мы недалеко ушли от животных, какими бы ни были высокоразвитыми. Я такой же: я хотел завести ребёнка не потому, что был готов, а потому, что так надо, мне нужен наследник. Где здесь осознанный подход? Нет его. С той лишь разницей, что я, в отличие от тех, кто бездумно плодятся, могу дать ребёнку всё, чтобы он вырос достойным человеком и никогда не был в мире лишним.

Какая глубокая мысль. Но разве достаток и статус являются решающими, а как же любовь и тепло, которые ребёнку куда нужнее? С другой стороны, у него в детстве любви было в избытке, но где бы он был, сложись жизнь иначе, не будь подвала, центра, знакомства с Оскаром? Феликс бы рано или поздно умер, скорее, рано, поскольку был немолод и, наверное, не очень здоров, раз его смог убить один стресс, пускай и очень сильный. И как бы жил потом? Без образования, без навыков жизни, без сбережений, без жилья, ведь хозяйка дома попросила бы покинуть жилплощадь, как только не смог бы платить за неё аренду. Как бы жил [выживал] с такими стартовыми условиями? Попал бы в тюрьму за воровство, на которое пошёл от голодного отчаяния и незнания, как ещё раздобыть пищу, кроме как взять и съесть? Взяли бы его в проститутки? С симпатичным лицом и юным телом на это можно рассчитывать, на что-то другое – нет. Прав был Оскар, однажды сказав, что участь его была бы незавидна, если бы выживал своими силами. Никаких надежд, никакого просвета. Его спасло то, что судьба совершила крутой крен и выбросила в абсолютно другие жизненные условия. По сути, Оскар стал для него заменой семьи, обладающей деньгами и статусом, потом Джерри перенял эстафету и дал ему собственный капитал и место в социуме, и вот он, где находится сейчас, отнюдь не на обочине жизни.

Противоположный пример Оскар. Его не додали любви, тепла и принятия, но обеспечили всем материальным, и он вырос зрелым, цельным, точно знающим, чего хочет, и уверенным, что сможет этого добиться. В отличие от него, Тома. Да и в целом шансы на счастливую жизнь и успех повышаются по мере того, как жизнь становится легче, устроеннее. А осложняют жизнь недостаточное или некачественное питание, отсутствие собственного жилья, отсутствие финансовой опоры, чтобы мог заниматься тем, что нравится, а не тем, чем приходится, чтобы жить, отсутствие страхов за будущее и мыслей, где взять денег, чтобы через неделю не оказаться на улице и не голодать. Если бы не опыт самостоятельной жизни в Лондоне, Том не понял, но теперь он хорошо понимал, что всё это очень сложно и местами невыносимо угнетает. Даже любимой работой тяжело заниматься без продыху, когда не хватает времени на сон и какой-нибудь другой отдых, что уж говорить о пятидневке за делом, от которого тебя тошнит, особенно когда над тобой довлеет необходимость платить по счетам, не позволяющая что-то изменить и вдохнуть полной грудью.

Так что всё-таки важнее? Материальное или эфемерное? И то, и другое важно. Но если выбирать, Оскар прав, пусть лучше рождаются дети, у которых куда меньше шансов вырасти и захотеть выйти в окно, что обеспечивают ресурсы родителей. Так и рождаются озарения – любовь любовью, а кушать хочется всегда, и какая разница, насколько сильно тебя любили, если родители посчитала, что любви достаточно, и кушать тебе нечего? И перспектив на лучшую жизнь никаких. Взять для примера его семью, будь у них больше денег, будь у них дом больших размеров, не случилось бы столкновения с Кими, место которого Том занял, и всё могло сложиться иначе. Да, деньги всё-таки решают.

Концовка фильма разочаровала. Получается, серая мышка подмяла под себя красавчика-богача-доминанта? Знакомая история. Только Оскар смог восстановиться и вернуть себе силу, чему Том был рад, за него рад и за себя, что может быть рядом с ним. От того, чтобы пялиться на Оскара влюблёнными глазами, останавливала боль в самом неприятном для неё месте, приземляла настроение. За время кино-марафона действие анестетика иссякло, пришло время повторного нанесения мази. Как оказалось, наносить её нужно трижды в день.

Том снова уткнулся лицом в подушку, терпя манипуляции Оскара, которые не смог бы полностью спокойно воспринимать даже от незнакомого доктора, с которым больше никогда не увидится.

- Удачно получилось, что мы не увидимся восемь дней, - закончив, сказал Шулейман. – Находясь рядом, нам было бы сложнее воздерживаться и дать время на восстановление твоей многострадальной задницы, особенно тебе, ты же говорил, что рядом со мной не можешь себя контролировать, - усмехнулся.

- Я бы предпочёл не расставаться и не сдержаться, - пробормотал Том, опёршись на локти под обнимаемой подушкой, и посмотрел на Оскара.

Тот фыркнул:

- Ага, и вместо временной дисфункции сфинктера получил бы ректальный пролапс.

- Что это?

- Выпадение прямой кишки.

Том в шоке округлил глаза:

- Это возможно?

То, что уже переживал подобное, ничего не доказывало, поскольку есть большая разница между сексом и жестоким групповым изнасилованием недоразвитого в силу возраста тела.

- Нужно очень постараться, чтобы до этого дошло, - ответил Оскар. – Но ты старательный.

Видимо, смущение – это главное чувство его сегодняшнего дня, подумал Том. Смущение и болезненные ощущения, но боль снова свернулась под действием спасительной мази, потому ушла из фокуса сознания, оставив на первом плане остальные чувства, мысли. Один раз постарался, а Оскар ему долго будет это припоминать. Но это не отбивало желание стараться, наоборот, хотел и в ясном уме порадовать Оскара, но понимал, что едва ли сдюжит. Без допинга он брёвнышко.

Том задумчиво пожевал нижнюю губу и заговорил:

- А мы можем?.. – повернул голову к Оскару. – Ты сможешь аккуратно, чтобы мне не было больно?

- Нет, ты точно мазохист, - усмехнувшись, покачал головой Шулейман. – Хочешь от убого садомазохизма с экрана перейти к реальному? Без меня. Или ты хочешь, чтобы дисфункция осталась с тобой надолго? – вздёрнул бровь, воззрился на Тома.

Том потупился, начал ковырять пальцем простыню:

- Нет, не хочу. Я же сказал – аккуратно как-нибудь.

- Ты знаешь мой размер, у меня аккуратно не получится.

Том закусил губы, терзаемый неразрешимыми противоречиями. Ему и самому не хотелось сейчас заниматься сексом, тем, который у них обычно, сложно хотеть, когда с задействованной в нём частью тела всё плохо, а ещё голова немного тяжёлая после обилия «весёлых» сладостей. Но и не иметь секс он не хотел, они же скоро расстанутся на целых восемь дней. Как пережить их, если и сейчас ничего не будет? Как Оскара отпустить неудовлетворённым? Том не хотел секса, пресытился вчера, но, если подумать, вчувствоваться в себя, всё-таки хотел. Но не мог. Всё сложно.

- Оскар, мы же расстанемся больше, чем на неделю. И тебе, и мне будет проще, если мы... Ты понимаешь.

- Я понимаю, что ты не только мазохист, но ещё и озабоченный, я прямо-таки джек-пот сорвал, - усмехнулся Шулейман, сложив руки на груди.

Том нахохлился от его обвинения в озабоченности. Вовсе не озабоченный он, не такой, просто любит секс, если в нём Оскар участвует, и волнуется, что его у них не будет больше, чем на срок разлуки. Тем временем Шулейман продолжал мысль:

- Также я понимаю, что единственный способ, как мы можем безопасно заняться сексом – это если я буду в пассиве. Но извини, дорогой, я не в настроении.

- Что же нам делать? – растерянно вопросил Том, как всегда надеясь, что ему дадут ответ и план действий.

И Оскар также как всегда их дал:

- Как самый разумный вариант – не трахаться. Хотя у меня есть одна идейка, - Оскар ухмыльнулся, сощурился. – Но сначала давай хотя бы зубы почистим, а лучше и почистим, и душ примем, ты ж тоже в ванной только пополоскался, а не мылся.

Стоя босыми ступнями на приятно подогреваемом полу, Том орудовал во рту зубной щёткой, чуть повернул голову к Оскару и так и продолжил на него смотреть, наблюдая, как он совершает те же самые действия.

- Что? – вынув щётку изо рта, осведомился Шулейман.

Том качнул головой:

- Ничего. Просто смотрю. Мне нравится на тебя смотреть, - улыбнулся безоружно, честно.

- Давай, расскажи мне, какой я красивый, охуенный и далее по списку, а лучше скажи что-нибудь, чего я не знаю, - Оскар усмехнулся и вернул взор к зеркалу, чтобы продолжить чистку зубов.

- Но это правда. Тобой сложно не любоваться, я однажды на тебя смотрел и так и думал – он охуенный мужчина, - Том немного смутился своего откровения, но не пожалел, что сказал.

- Взаимно насчёт любования, - вновь прервав своё занятие, Шулейман указал на Тома щёткой. – Правда, не знаю, что именно меня в тебе цепляет, но любоваться, бесспорно, тянет, особенно когда ты сидишь спиной. Меня чем-то нереально цепляют эти линии, - он провёл пальцами по излому позвонков в основании длиной, тонкой шеи Тома, скрытой под нечёсаными кудрями, по острым лопаткам и месту между ними.

Том передёрнулся от лёгкой, посылающей мурашки щёкотки, улыбнулся губами непроизвольно, взглянул исподлобья на Оскара вспыхнувшими огоньками глазами. Такой простой жест, но он Тома заводил; тот случай летом в ванной комнате не был случайностью и ошибкой.

- Не забудь причесаться, - Шулейман не ограничился комплиментами, - волосы у тебя выглядят, как шерсть бездомной собаки.

- Можно было ограничиться приятными словами, - с обидой заметил Том.

- Можно было, но я человек объективный, что хорошо – говорю, что плохо – тоже. Кстати, ты в курсе, что ты первый и единственный, с кем я делю раковину? – Оскар взглянул на Тома, приподняв брови. – Теперь в курсе. Секс в душе я любил всегда, но ни с кем и никогда, кроме тебя, не разделял проведение гигиенических процедур.

Приятно. Том заулыбался от того, что ещё в одном он первый и единственный для Оскара, и, вздохнув, опустил глаза, говоря:

- Оскар, я должен тебе сознаться, ты не единственный, с кем я так чистил зубы, я делал это с Эллис.

Театрально преувеличил степень тяжести своего преступления и вины, играл. Шулейман ответил в том же духе:

- Всегда так: я тебе верность храню, а ты изменяешь мне со своими друзьями.

Том хихикнул, вновь бросил на него горящий светом взгляд. Закончив с чисткой зубов, Шулейман приступил к бритью. У Тома не было поводов тоже оставаться около раковины, но он не пошёл мыться, топтался рядом, наблюдая снова. Ему нравилось смотреть, как Оскар бреется – потому нравилось наблюдать за ним за любым занятием и потому, что бритьё вызывало интерес, так как являлось для него диковинкой, поскольку самому ни разу не пришлось избавляться от щетины на лице.

Здесь в придачу к ванной имелась и душевая кабина, не слишком просторная, но двоим места хватало. Том облился водой, выдавил на ладонь прозрачный, нейтральный, не имеющий запаха гель для душа и, вымывшись сверху, подумал, что всё-таки надо было помыться, пока Оскар брился, потому что мысль при нём мыться ниже пояса парализовала и холодила. А помыться надо, раз они пойдут в постель.

Выдавив ещё геля, Том отвернулся от Оскара, собираясь с мыслями и силами, опустил голову и негромко попросил:

- Не смотри.

- Я на тебя и так не смотрю, - отозвался Шулейман, занятый намыливанием тела.

- И не смотри. Я не хочу, чтобы ты видел.

- Что видел?

Том добился прямо противоположного результата – Оскар обернулся и непонимающе смотрел на него.

- Как я моюсь, - ответил Том, борясь с желанием немедленно закончить принятие душа. – Внизу.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и сказал:

- Не вынуждай меня самостоятельно тебя подмывать.

- Нет! – Том воскликнул, шарахнувшись, вскинул руки. – Не говори этого, я не могу это слышать, - закрыл уши, затем закрыл ладонями лицо, едва не трясясь от внезапного шквала эмоций.

Шулейман окинул его взглядом и, цокнув языком, произнёс:

- Сколько раз я говорил, что тебе надо лечить нервы? Это по-прежнему актуально.

- Мои нервы здесь ни при чём, - Том немного опустил руки, открыл глаза. – Просто есть некоторые вещи...

- Мойся уже, - перебил его Оскар, - пока я не передумал и взялся лечить тебя от стеснения.

Тому было, что ответить, но он предпочёл промолчать и сделать, как Оскар сказал, пока представляется такая возможность. Оказалось, не так уж страшно помыть интимные части тела не наедине с собой, когда есть более страшная угроза.

Вернулись в спальню свежие, приятно распаренные, пахнущие мятной пастой, такие же голые, как уходили в ванную. Завалились на изрядно помятую кровать, и Шулейман притянул Тома к себе, нежно поцеловал, сходу не давая ему времени задуматься, что потом и невозможно сделать. Гладил тонкое тело сначала кончиками пальцев, отчего у Тома мурашки бежали, бежали, бежали, разбегались до тех же самых кончиков пальцев, и хотелось улыбаться, но для этого пришлось бы отвлечься от поцелуя, потому улыбался внутри, душой и сердцем. Оскар кончиком языка провёл от челюсти Тома к скуле, кончиком носа обвёл ушную раковину и уткнулся в волосы на виске, глубоко вдохнул, предугадывая его положительную реакцию. Том затрепетал и оцепенел одновременно. Неужели Оскару тоже нравится, как он пахнет? Неужели не он один плывёт от его запаха, ощущает нечто животное, что и привязывает, и возбуждает. От этой мысли немного кружилась голова.

Том прикрыл глаза и запрокинул голову, сливаясь с движением Оскара, открывая горло его губам и языку, изучающим тонкую кожу, линию бьющейся крови, прикосновения к которой кричали в мозг сигналом об опасности для жизни, но это и возбуждало столь же сильно, как страшило на уровне древних инстинктов. Шулеймана всегда заводило, как доверчиво Том открывал горло. Поцелуи в шею обыденны, банальны, но Том принимал их по-особенному, с немым посылом: «Ты можешь вгрызться мне в горло, но я всё равно позволю тебе». То, что Том безоговорочно доверял и доверялся ему, будоражило Оскара.

Прикосновение стали сильнее, всей ладонью, обеими, но не задерживались нигде, поглаживаниями распаляли кожу, нервы. Тома потянуло ахнуть, когда Оскар прикусил кожу на его шее, на том самом опасном, возбуждающем месте, но почему-то считал, чувствовал, что сейчас правильнее молчать, и сохранил тишину, нарушаемую лишь звуками обоюдно учащающегося и тяжелеющего дыхания и поцелуев. Правильнее, потому что момент особенный. Какой-то необъяснимо особенный момент, каких у них было уже не счесть сколько, но от того каждый не теряет ценности. Важности на грани ощущения сакральности.

- Повернись, - сказал Оскар хриплым голосом, посмотрел тёмными, почти потерявшими зелень за глубиной зрачков глазами.

Да, его тоже возбуждал запах Тома, взаимодействие с ним и он целиком. Тому вовсе не обязательно что-то делать, Шулейману хватало собственных прикосновений к нему, поцелуев, чтобы внизу разгорелся адский пожар. Чаще всего пожар зачинался ещё на этапе взгляда и мысли.

Том перевернулся на другой бок, спиной к Оскару. Шулейман обнял его, прижался всем телом, изгиб к изгибу, нарочито медленно, доводя до непроизвольных вздрагиваний мышц, провёл ладонью внизу по его животу и обхватил ладонью член. Думал воспользоваться смазкой, которой они вчера едва не флакон израсходовали, но взгляда хватило, чтобы вспомнить и убедиться, что организм Тома собственную смазку в более чем достаточно количестве. Оставалось только размазать тёплую скользкую влагу с конца по всей длине.

Оскар сразу начал двигать кистью, одновременно чувственно целуя Тома в изгиб шеи, между шеей и плечом. Том томно, страстно вздохнул, выгибаясь от действий Оскара, в его руках, не отпускающих жарких объятьях. Шулейман поцеловал его, когда Том повернул к нему голову, как слепой котёнок, с закрытыми глазами и разомкнутыми губами, ищущими его губы. Целовал глубоко, мокро, неспешно под стать движением руки, в которых не торопился.

Впервые Том не просил дополнительной стимуляции. Впервые не думал об анальной стимуляции, не хотел её. Та часть тела, которую привык эксплуатировать для удовольствия, временно вышла из строя, потому и мыслей и желаний соответствующих нет. Но и того, что Оскар ему давал, неожиданно оказывалось достаточно для сворачивания разума в мутный водоворот, вполне достаточно, если не думать о другом. Но Том чувствовал, последней устойчивой точкой плывущего сознания чувствовал, как член Оскара упирается ему в ягодицы. Мышцы сокращались, отчего тело вздрагивало.

Том разорвал поцелуй, когда глотать звучные вздохи, постанывания стало невозможно, и Шулейман переключился на поцелуи в щёку, в висок, не оставляя его без ласки, обхватил рукой поперёк шеи. Оскар видел его повёрнутое вполоборота лицо, опущенные веки, раскрытые, подрагивающие, будто бы Том хотел что-то сказать, но никак не мог, губы, сведённые брови, что всё вместе складывалось в обманчиво страдальческую гримасу, но любой, кто знает, как выглядит настоящее удовольствие, поймёт, что это оно. Чистое, откровенное удовольствие. Лицо Тома в такие моменты, когда он забывал все свои комплексы, страхи, ограничения, притягивало взгляд Оскара, гипнотизировало, рождало чувство вскипания крови в самых мелких сосудах. Изломанное гримасой наслаждения лицо некрасиво с общепринятой точки зрения, но является самым прекрасным, самым честным. Шулейман не удержался и вскользь поцеловал Тома в раскрытый рот, прихватил нижнюю губу, оттянул, почти укусил. Давления зубов не хватило для того, чтобы захват стал укусом.

Том цеплялся пальцами за его бедро, сам вжимался в Оскара, уже мало что соображая за оглушительным рокотом сердца. И излился в его ладонь. Предугадывая оргазм Тома, Шулейман сместил руку на головку, взял в кулак, чтобы сперма не выстрелила на простыню, и подключил вторую руку, двигал по стволу сложенными кольцом тремя пальцами, дабы не обделять стимуляцией в самый яркий момент. Куда чаще Том кончал в воздух, потому от плотного сжатия на головке испытал особенные, новые ощущения. Оскар целовал, целовал его в шею, пока Том переживал пик и следом успокаивался, содрогаясь реже и слабее, расслаблялся разнеженный удовлетворением.

- Теперь надо придумать, как мне получить свою порцию удовольствия, - Шулейман усмехнулся и похлопал Тома по бедру, чтобы не засыпал, хотя он и не собирался. – Человечество задолго до нас изобрело множество способов имитации проникновения для тех, кому оно по каким-то причинам недоступно, или тех, кому захотелось разнообразия, остаётся только выбрать. Вариант подмышку отпадает, руки у тебя тонкие, площадь обхвата будет недостаточной, - говорил Оскар, взяв и отпустив руку Тома. – Под колено туда же, мне не нравится вариант, и попробуй ещё так извернись. Остаётся мой любимый межбедренный способ.

- Или можно сделать проще.

Том повернулся, загадочно улыбнувшись, и плавным движением сполз вниз, лицом к паху Оскара, открыл рот и взял его член, начиная обсасывать и обхаживать языком, для начала примерно до половины. Шулейман его инициативу молчаливо одобрил, только лёг так, чтобы им обоим было удобнее, и заложил одну руку под голову. Оскара всегда вставляло, когда Том неожиданно проявлял инициативу, а инициатива от Тома всегда неожиданна, поскольку редка и бессистемна. Особенный смак – когда Том проявлял вкус до его члена. Как сейчас.

Выпустив член изо рта, Том слизал с пошло блестящих губ слюну с каплей смазки, поднял взгляд к Оскару:

- Делай, как ты хочешь.

Дал разрешение на всё, предложив себя в качестве бесправной плоти, куда Оскар будет вколачивать член.

- Я хочу, чтобы ты всё делал, - ответил Шулейман, коснувшись его подбородка, подушечкой большого пальца надавил на нижнюю губу.

Сам, значит, сам, как Оскар хочет, так и будет. Том не задавал лишних вопросов и взялся за дело, заглотил его член, насколько позволяла глубина рта, и подался вперёд, пропустил член в горло одновременно с глотательным движением, что обеспечило восхитительное подвижное сжатие. До упора носом в лобок. Двинул головой назад, немного освобождая себя, и снова наделся, и без остановок. От добровольно инициированного повторяющегося движения в горле тошнило, но тошнота приходила не спазмами, а просто существовала под ложечкой, потому не мешала, Том успешно её подавлял и отбрасывал вон из фокуса того, что сейчас заслуживает его внимание.

Оскар и подзабыл, как Том умеет сосать, не каждая профессионалка умеет так глубоко и без передышек работать глоткой. И принимает в рот сперму и глотает он так, словно по-другому и быть не может. А какой кайф, когда Том всё делает сам, всё сам. В качестве разнообразия Шулейман всегда любил полениться, чтобы его ублажали, но с Томом чаще получалось наоборот, оттого его инициатива и активность втройне ценнее.

Том проглотил до последней капли, поднял глаза, улыбнулся, облизнулся довольным котом и выдал не совсем стандартную для данной ситуации фразу:

- Оскар, я есть хочу.

- В тебе мой член аппетит пробудил? – Шулейман посмеялся над ним, но поддержал. – Ладно, я тоже голодный. Завтрак в постель? – взглянул на Тома.

- Было бы хорошо, сомневаюсь, что сейчас смогу комфортно сидеть на стуле.

Шулейман заказал завтрак, учтя пожелания Тома, которые сначала из него вытянул. Опёршись спиной на подушку, приставленную к спинке кровати, Том приступил к завтраку. Расправившись с третью порции, он наколол на вилку кусочек котлеты из рубленой рыбы с травами и поднёс к лицу Оскара.

- Чего ты от меня хочешь? – осведомился Шулейман.

- Попробуй, - Том улыбнулся.

- Не хочу, у меня свой завтрак есть.

- Попробуй, - настоял Том. – Ты же мне доверяешь?

Оскар усмехнулся, посмеялся коротко, бархатно и сказал:

- Проверка на доверие с использованием еды происходит немного иначе: человеку, которого проверяют, нужно закрыть глаза и положить ему в рот один из двух вариантов – или вкусную еду, или гадость вроде червя. Смысл в том, что проверяемый понимает, что может получить червя, но всё равно открывает рот, потому что доверяет проверяющему и верит, что он не даст ему неприятный продукт.

- Всё равно, - Том качнул головой, упёрто не опуская вилку. – Это тоже проверка доверия, проверка, можешь ли ты показать слабость, выступить в слабой роли, ведь кого кормят – детей и больных, а они беспомощные.

Том не сводил с него выжидающего, нацеленного на успех взгляда, и Оскар открыл рот и принял предложенный кусочек.

Зверь приручается, когда начинает брать пищу с рук, не так ли? Том не имел в голове такой мысли, но бессознательно проверял именно это – насколько Оскар его. Шулейман это понимал, но позволил Тому увидеть его ручным.

После завтрака Оскар пил кофе, курил, а Том просто полулежал рядом, разглядывал его, думая о всяком.

- Оскар, я понял, что до Нового года мы не съедемся, но когда это случится? – спросил Том.

- Прикормил-приручил, а теперь пытаешь? – усмехнулся Шулейман, глянул на него.

- Нет, - Том качнул головой, восприняв его слова серьёзнее, чем следовало. - Оскар, я не давлю, не требую скорее, хотя мне бы этого очень хотелось, но я не хочу быть в подвешенном состоянии. Пока мне нормально, я счастлив тому, что есть, но и через полгода ничего не изменится, меня это начнёт тяготить, я начну думать, что не настолько нужен тебе, чтобы ты хотел со мной жить; что ты не хочешь возвращаться к тому, что было, из-за того, что я натворил.

- Опять хочешь определённости? – Шулейман выгнул бровь.

- Хотелось бы.

- Хрен тебе, дорогой, а не точный срок, как минимум потому, что я сам его не знаю, - слово «дорогой» всегда звучало из уст Оскара как издёвка, поскольку он только так его и произносил, насмешливо, саркастично. – Но как только, ты узнаешь вторым.

- А кто первым? – Том неприятно насторожился.

- Я сам.

- А... - протянул Том. – Я подумал, ты о Грегори.

- Точно, Грегори, - Шулейман щёлкнул пальцами. – Ты узнаешь третьим. После того, как прошло ваше знакомство, с моей стороны было бы бесчеловечно не предупредить его, что угроза станет круглосуточной, - усмехнулся и потрепал Тома по волосам.

Том недовольно надулся, сплёл руки на груди и повернулся, утопив половину лица в подушке, буркнул оттуда:

- Не буду я его трогать.

Выдержал паузу и добавил:

- Но лучше бы ты его уволил.

- И снова – хрен тебе, Грегори останется, он мне нравится.

- Очень уж он тебе нравится, это подозрительно, - сейчас, конкретно сейчас, Том не видел ничего подозрительного, не чувствовал угрозы от оставшегося в Ницце юнца, но развивал тему из вредности.

- Ничего подозрительного, - спокойно возразил Шулейман. – Грегори хороший работник и приятный человек, а мне тяжело подобрать прислугу. И он всё равно не задержится у меня надолго, для него же это временная работа, так что расставаться раньше времени я не собираюсь, если только он не сделает что-то, что заставит меня передумать.

Если Грегори не разочарует, значит... Надо запомнить, отметил про себя Том. Лишним не будет.

- Оскар, и всё-таки, когда мы съедемся? – спустя некоторое время произнёс Том.

- Тебя устроит, если я скажу, что через год?

- Нет.

- Тогда жди и не дави на меня. Съедемся, не переживай, даже скоро.