Сочетай

На свою территорию Оскар Тома больше не приглашал, но они захаживали на территорию Тома, где продолжающий расти и крепчать щенок встречал их у двери, но не всегда сразу удостаивался внимания. Через комнаты в спальню, упали на кровать. Оскар так мял ягодицы Тома, пока что покрытые джинсами, что у него дыхание перехватывало, а губы сами собой улыбались между отрывистыми поцелуями. Плечи сводились назад в компенсацию того, что таз не его волей подавался вперёд.

- Чего ты не двигаешься? – с усмешкой спросил Шулейман, заглядывая Тому в глаза блестящим от желания взором.

Том непонимающе хлопнул ресницами, сказал:

- Я двигаюсь.

- Ты не двигаешь бёдрами. Никогда, - пояснил Оскар. – Как будто ты ничего не чувствуешь, но я-то знаю, что ты хочешь, - говорил, с нажимом оглаживая тело Тома, сминая ухватистыми ладонями. – Двигайся, покажи своё желание. Ты умеешь, ты же был в активе, в том числе со мной.

Растерянное недоумение в глазах Тома стало ярче, часто захлопал ресницами, качнул головой:

- Зачем? В смысле - зачем мне двигать бёдрами? Я же снизу.

- Даже женщины двигают, если они не холодные брёвна, которые не пытаются сделать вид, что заинтересованы в процессе.

Этого Том не знал; ладони Оскара вернулись на его попу, остановились там, укрывая теплом.

- По мне странно, что ты этого не делаешь, - добавил Шулейман. – Чего ты такой зажатый? – снова качнул его таз на себя. – Ты насаживаешься, но у тебя напрочь отсутствуют колебательные движения. Так быть не может. Где твои рефлексы?

- Какие рефлексы? – не понял Том.

- Половые, - усмехнулся Оскар. – Они у тебя крепко спят, надо разбудить, этим мы и займёмся. Давай, покажи, как ты можешь, как хочешь.

- Тебе не нравится, что я лежу бревном? – выталкивая из себя слова, негромко проговорил Том.

- Меня это вполне устраивает, не устраивало бы – не спал с тобой, - резонно ответил Шулейман. – Но мне не нравится, что у тебя нет того, что должно быть. Можешь быть бревном – но будь бревном как мужчина.

- А я... - Том запнулся, смутился, опустил голову.

Что же он, не мужчина? Том упорно не понимал, что он должен делать, а главное, для чего, если в его пассивной роли того не требуется.

- Давай, - повторил Оскар и подцепил его за подбородок, заставив поднять глаза.

И положил начало раскрывающей «тренировке», качнул бёдрами, вжимаясь в Тома, передавая ему инерцию движения. Которая в нём и заглохла.

- Твоя очередь, - подсказал Шулейман.

Просто двигаться? Почему это кажется таким сложным, он же вправду умеет, не девственник с органическим поражением мозга, у которого отсутствуют элементарные рефлексы вперёд-назад. Отчего-то полыхнуло таким смущением, что захотелось немедленно прекратить всё, что здесь между ними происходит, а не только то, что ещё не началось. Засопев от прилива эмоций, Том не придумал ничего лучше, чем отвернуться, лёг на бок спиной к Оскару, подогнув ноги.

Шулейман вопросительно выгнул бровь:

- Как это понимать? Ты только задом умеешь двигаться? Я не возражаю, но не сейчас, - сказал с ухмылкой и развернул Тома обратно к себе передом, прихватил, чтобы не вывернулся и не отвернулся.

- Оскар, ты хочешь, чтобы я... типа... - Том не мог сформулировать, смущался, мялся, ковыряя рубашку Оскара.

- Чтобы ты вспомнил о том, что в тебе природой тоже заложено, и продемонстрировал это.

Том продолжал терзать его рубашку, перебирал мелкие складки ткани, глядя Оскару в грудь.

- Вперёд, - Шулейман повторил движение бёдрами, подтолкнув Тома себе навстречу, и поцеловал, разжигая стихший огонь желания, чтобы ему было проще раскрыться.

Том жадно целовал в ответ, словно не было смутившего его разговора, прижимался к Оскару, но не больше.

- Дай себе волю, выпусти животное начало.

Том зажмурился от невыносимости: от невозможности исполнить требование, тупого непонимания и жалкого, беспочвенного торможения в мозгу, не позволяющего поддаться движения. И от понимания, что Оскар едва ли от него отстанет, он в ловушке. Оскар показывал ему, как надо, подталкивал. В конце концов Том сдался, двинул тазом, неумело как-то, слабо, но это уже результат.

- Так? – спросил.

- Да, но смелее.

Смелее так смелее. Сильнее. Смущение отвалилось. Том толкался в Оскара, встречая его движения, сталкиваясь, целуя всё более остервенело, задевал зубами, трогал пальцами его лицо, как слепой в порыве страсти, в котором и был по факту. Ширинка уже ощутимо мешала, как и штаны в целом.

- Оскар, мы будем нормально заниматься сексом? – задыхаясь, спросил Том.

- Подожди, - отозвался тот и снова заткнул ему рот поцелуем.

Расстегнуть джинсы Шулейман ему не разрешил и дотянул до того, что Том кончил в трусы, судорожно содрогаясь, запрокинув голову. Не на это Том рассчитывал. Но, выйдя на финишную прямую, уже не думал, от чего ему бы хотелось кончить. Главное унять требовательное безумие гонящего вперёд тела, у которого одна цель – разрядка.

Бессильно пытаясь отдышаться, Том опустил голову в нормальное положение, посмотрел на Оскара мутным взглядом:

- Ты так планировал?

- Нет, из нас двоих только ты спешишь, - ответил Шулейман, дышащий не менее сбито, но по иной причине, от неутолённого возбуждения.

Опустив объяснения, он толкнул Тома в бедро, крутанул на живот, содрал с него штаны, кофту, трусы. Том не поспевал за его скоростью, вцепился пальцами в покрывало, когда Оскар вздёрнул его на четвереньки. Шулейман провёл ладонями по его спине вверх, вниз, сжал белые, подстёгивающие сексуальный аппетит ягодицы, разведя половинки. И одной рукой расстегнул свой ремень. Том не успел обернуться и что-то сказать, прийти в себя полностью не успел, чтобы соображать и реагировать достаточно быстро. В противовес ласковым прикосновениям Оскар въехал в него резко, шлёпнувшись кожей об кожу.

Том вскрикнул, отмахнулся, попытался оттолкнуть. Больно. Слишком резко, не надо так. У них сегодня ещё не было, вчера тоже, секс по-прежнему случался не каждый день.

- Больно!

Шулейман перехватил его обеими руками поперёк живота, чтобы не вырвался, но больше не двигался, налёг на спину и поцеловал между сведённых лопаток.

- Потерпи, скоро пройдёт.

Том опустил голову, зажмурил глаза, потому что инородное тело внутри ощущалось – инородным, что неприятно. Вырываться перестал, услышав одну просьбу потерпеть, произнесённую самым родным голосом. Старался расслабить непроизвольно сокращающиеся мышцы. Смазку, которой пренебрёг, как и подготовкой, Оскар всё-таки нанёс на Тома и на себя, подпихнул прохладный гель ему внутрь и снова вошёл в него, начал двигаться потихоньку, почти безамплитудными толчками. А уже скоро Том хватался за спинку кровати, чтобы не упасть под его напором, не опрокинуться в пропасть, и хватал ртом воздух, забывая себя от нарастающего наслаждения.

В другой раз Шулейман замыслил другую идею и тоже не преминул воплотить её в жизнь. Толкнул Тома в грудь к кровати. Том отошёл спиной вперёд, остановился, неотрывно глядя на него в вопрошающем ожидании. В ожидании, которое не имеет своих ответов, не может требовать и утверждать. Лишь вопрос в глубине зрачков и послушное ожидание его следующего шага, его зашифрованной в прикосновении команды. Казалось бы, какая может быть интрига – они в спальне, а значит, всё решено. Но нет, нет, вовсе нет. Том ничего не знал, до последней минуты не мог утверждать уверенно, будет ли и как. Оттого интрига с замиранием сердца. Замирание сердца как симптом взгляда на него, когда закрытая дверь отгораживает от всего остального мира.

Такая нелепая, беспочвенная, если не заглядывать глубже, неуверенность. Может, от того, что по-прежнему не каждый день, всякий раз не надуманная, а настоящая интрига. Может, потому, что слишком долго ждал. Словно в первый раз. Пусть так. Том не хотел думать, что когда-нибудь пресытится, начнёт воспринимать близость с Оскаром как обыденность, и не мог подумать. С Оскаром каждый раз как в первый раз, неважно, сколько километров намотано на простынях, сколь подробно тела разобраны на миллиметры.

- Сегодня я хочу увидеть, как ты мастурбируешь.

Том моргнул в замешательстве, удивлённо изломил брови:

- Что?

- По-моему, ты всё прекрасно слышал.

- Я... - Том передумал говорить то, что начал. – Ты прикалываешься надо мной?

- Нет, - спокойно, непринуждённо отвечал Шулейман. – Ты говорил, что не умеешь мастурбировать, и я намерен восполнить пробел в твоём сексуальном опыте. Это необходимое умение. Вдруг меня разобьёт инфаркт/инсульт/просто импотенция, я хочу знать, что ты в состоянии самоудовлетвориться и не будешь блядовать.

- Ты шутишь? – поверить, что нет, Том не мог.

- Ладно, насчёт инфаркта и иже с ним я придумал только что, но в остальном я говорю серьёзно. Ненормально, что ты, как ты выразился, не умеешь, не можешь почему-то. Будем исправлять. Приступай, - Оскар указал ладонью на кровать позади Тома.

Том покачал головой:

- Оскар, я не буду.

- Будешь.

- Нет.

- Ты сам знаешь, чем заканчиваются подобные споры – ты сдашься. Может, не будем тратить время? - произнёс Шулейман, пристально взглянув на Тома, и, разведя кистью, добавил: - Окей, для ускорения процесса я дам тебе стимул – пока ты не сделаешь то, что я говорю, секса между нами не будет.

- Ты блефуешь, - заявил Том с уверенностью, которой не испытывал, но этого ещё не понял.

- Я не люблю отказывать себе в удовольствии, но ради высшей цели я готов пострадать, - театрально ответил Оскар, тем не менее ничуть не кривя душой.

И Том это знал, знал, что Оскар очень упрямый, ещё упрямее его, потому что он упирается в каких-то глупостях, на которых замыкает, а Оскар движется к цели как танк, не замечая никаких препятствий. Мысль с привкусом безысходности, потому что, раз Оскар не отступит, придётся сдаться ему.

- Ложись, - подсказал Шулейман исключающим возражения тоном.

Как будто не было никаких возражений, они уже договорились и действуют в команде. Только Оскар умел так – отсекать всё лишнее, прекрасно видеть, но не замечать того, что не вписывается в его усмотрение, и ведь работает. Том посмотрел на него с последней искоркой надежды и мольбы – и, услышав повторную команду, лёг. Не из-за шантажа, даже не из-за воздействующей на сознание манипуляции – отказа его слышать, а потому, что исход спора вправду предрешён, он уже случился. Да и ничего такого в этом нет, верно? Это ведь Оскар, он всему его учил, всё видел.

Том лёг на спину, ноги вместе, руки по швам. Мысль, что стесняться нечего встала поперёк горла, не протолкнуть дальше, чтобы превратилась в уверенность, и не выплюнуть, чтобы откреститься от согласия. Том посмотрел на Оскара потерянным взглядом.

- Приступай, - наставил тот.

Возражений Том не выражал, но ничего не предпринимал, продолжал лежать по струнке. И, наконец, сказал:

- Я не хочу. Как?..

- В смысле как? – Шулейман развёл кистями рук. – Заведи себя, я с удовольствием посмотрю. Ты ведь знаешь, что тебе нравится, это и делай.

Логично. Элементарно. Выглядит в отрыве от практики. А на деле – как, что? Глупейшие, стыдные вопросы для человека его возраста, который последние пять лет отнюдь не в монастыре провёл. И тем не менее в плане возбуждения себя Том был абсолютно чистым листом, за его желание всегда кто-то отвечал. Даже Джерри не ласкал себя, каждый раз, когда прибегал к самоудовлетворению, он испытывал достаточное сексуальное напряжение, чтобы не нуждаться в дополнительной стимуляции, кроме той, ради которой всё затевалось. Неоткуда взять знания.

- Я не знаю как, - признался Том. – Ты мне поможешь?

Лучше попросить содействия, самому с собой странно, непонятно и неправильно. А там, если Оскар поможет... Что «там», дальше, Том не подумал, не хотел думать. Неосознанно рассчитывал, что оно всё как-то само собой сложится, перетечёт в привычную близость, например, без его унижения, коим для него является самоудовлетворение, с которым едва знаком.

- Нет, - Шулейман отрицательно крутанул головой, издеваясь над его слабой надеждой. – Ты должен сам от начала и до конца. Мастурбацию потому и зовут самоудовлетворением, что человек справляется с собой самостоятельно. Разве что порно можно посмотреть для разжигания возбуждения, это активно практикуется.

Порно? Том вопросительно изломил брови. Он никогда не смотрел видео для взрослых и не имел желания начинать сейчас.

- Но лучше не надо, - добавил Оскар. – Отвлечёшься ещё, начнёшь удивляться, вопросы задавать. Собственные руки тебе в помощь, их всегда бывает достаточно.

Том так и смотрел на него с не находящими ответов вопросами в глазах, жалобно. Сказал:

- Оскар, я не умею...

Даже объяснить не мог, что именно не умеет, какие у него вопросы, поскольку ничего непонятно, а тема стыдная, табуированная собственным разумом.

- Потому тебе и надо учиться, - ответствовал Шулейман, не теряя твёрдой решимости добиться своего. – Можешь начать стимуляцию с сосков, - подсказал и скрестил руки на груди, ожидая начала эротического представления.

Брови Тома дрогнули в очередном неоформленном, невысказанном вопросе. Неуверенно, словно ожидая подсказок «правильно/неправильно», он поднял руку с покрывала, сгибая её в локте, и положил на грудь. И снова всё, никаких хоть отдалённо похожих на аутоласку действий за этим движением не последовало. Шулейман терпеливо подождал минуту, две, а на половине третьей терпение закончилось. Вздохнув, закатив глаза, он дал новую инструкцию:

- Вспомни, как я к тебе прикасался, и повторяй.

Легко сказать, сделать – невозможно. Том понял это, толком и не попытавшись. И в итоге закрыл глаза, снова положив руки вдоль тела, раздавленный моральными муками. Как-то так. Это его амплуа – лежать на спине и не двигаться. Пусть это время пройдёт без его активного участия, на маломальскую активность он не способен, не может заставить себя и пальцем пошевелить. Как парализовало. Не может что-то с собой делать, тем более под пристальным взглядом.

- Ты спать собрался? – произнёс Шулейман спустя минуту ожидания, что Том всё-таки перейдёт к делу, а таким образом, с закрытыми глазами, настраивается. – Не время. Совсем не можешь? – спросил, взглянув на Тома пытливо.

Не поднимая век, Том отрицательно покачал головой. Источал напряжение, напряжение и растерянность, что его обычное состояние. Любую случайную ситуацию можно взять, и Том в ней будет – растерянным и напряжённым, готовым или убежать, или одеревенеть и спрятаться в темноте закрытых глаз. Тщедушное зажатое тело, не способное с самим собой справиться. Ничего нового. Эти качества Тома раздражают, но они и цепляют.

- Придётся помочь тебе, - усмехнулся Шулейман. – Дам тебе визуальный стимул и подам пример.

Передвинув кресло на середину комнаты, он удобно, вальяжно устроился, широко разведя колени. Открыв глаза, Том любопытно, немного настороженно наблюдал за тем, как Оскар расстегивает ремень. Не став раскрывать ширинку сразу, Шулейман переключился на рубашку, неспешно расстегивал пуговицы, не сводя с Тома взгляда, с искушающей ухмылкой на губах. Да, искушающее зрелище, особенно когда Оскар всё-таки потянул язычок молнии вниз, провёл пальцами по голому торсу, будто невзначай раздвигая полы рубашки шире. В своей сногсшибательности Оскар не сомневался и знал, какой эффект производит на людей. Но прежде никто не удостаивался подобного представления. Том как всегда первый и единственный. Остальные сами извивались, чтобы барину было интересно.

И оттянул трусы, взял ладонью член, толстый, крепкий, уже возбуждённый. Том сглотнул, приклеившись взглядом, хотелось зажмуриться, ведь понимал, к чему Оскар это делает, но не получалось. Развязное действо гипнотизировало.

- Повторяй, - Шулейман бархатно усмехнулся, играя с собой без намёка на стыд.

Усмешка ничуть не испортила момент, она его часть, неизменная черта, когда ни её, ни ухмылки нет, наоборот, становится неуютно, страшно, что всё слишком серьёзно, слишком серьёзно. Потому что таков его образ, его склад – смеющийся над всем миром, благодаря чему он может от всего спасти, вытянуть, зацепив изгибом губ и беспринципной прямотой личности.

Том послушно потянулся к поясу штанов, расстегнул ширинку и положил руки обратно.

- Погладь себя, - Шулейман уже понял, что нужно проговаривать каждый шаг, направлять, чтобы процесс двинулся и пришёл к успеху. – Начни с верха.

Том провёл ладонью по груди, животу поверх ткани. В глазах его застыла и никуда не девалась растерянность, будто следовал командам, не понимая их смысла. Взгляд метался, снова и снова находя Оскара.

- Нежнее, больше чувственности, - наставлял Шулейман.

С поставленной задачей Том справился, но никакого прока от этого не ощущал. Определённое возбуждение он испытывал, но вызвал его вид Оскара, а не собственные действия. От своих прикосновений вообще ничего не чувствовал, что добавочно сбивало с толку, отвлекало, мешало формированию правильного настроя. Гладил себя Том абсолютно бестолково, с желанием прекратить, чтобы ощущения от прикосновений не отвращали, и продолжал только потому, что верил руководству Оскара, что всё получится, дальше будет лучше. Смотреть на Оскара и чтобы он его трогал, а от себя отстать – вот, что было бы лучше. Не заводит он сам себя, не получается. В тот единственный раз, когда прибег к самоудовлетворению, у него от неутолённого желания искры со всех возможных искр летели, потому руки и делали всё правильно, ведомые бешенством тела, а сейчас, так сходу, без желания кончить любой ценой...

Получив команду спуститься, Том сполз ладонью по животу, расстегнул пуговицу и молнию. Коснулся кончиками пальцев трикотажа трусов в раскрытой ширинке. И убрал руку, поскольку испытал желание обратное желанию приласкать себя в самом чувствительном месте. Не получается, ничего не поделать. Это Джерри мог возбуждаться на своё отражение в зеркале, а он даже не понимает, как себя трогать. Да и зачем? Зачем, если у них есть нормальный секс?

- Сними штаны.

Том отрицательно покачал головой, отказываясь исполнять команду.

- Сними, - повторил Шулейман, не приняв попытку непослушания.

Тихо вздохнув, Том выпутался из джинсов. Опустился обратно на подушку, раскинув ноги. Свёл их, вспомнив, что сейчас не в привычной роли выступает, а в не пойми какой.

- Раздвинь, - подсказал Оскар. – Мужчины в мужской роли ноги тоже раздвигают.

Том послушался, закусив губы. Согнул ноги в коленях, приняв знакомую позу, в которой стало чуть-чуть спокойнее. Даже толику инициативы проявил, несмело, неуверенный, что действует правильно, провёл пальцами по бедру, переходя на внутреннюю сторону. Такое прикосновение приятно, отталкивается, потому что это его же рука, но приятно. Внимательный взгляд насмешливых зелёных глаз наблюдал за каждым его движением, обводил сантиметры кожи, смущая. Добравшись до кромки белья, Том замер в нерешительности.

- Погладь себя через трусы, - командовал Шулейман. – Сожми член.

Том исполнил оба указания – второе слабее, не чувствуя от собственной хватки того, что должен бы чувствовать. Что-то мешало – преграда в голове. Ноги подрагивали, что было незаметно, поскольку лежал, но ощущалось. Член даже не твёрдый, полумягкий, зачем его трогать в таком состоянии? Это неприятно, жалкие ощущения, когда нет эрекции. Когда-то эрекции у него вообще не бывало, неуместно вспомнил Том, начиная переживать о своей половой несостоятельности. Вдруг она вернулась? Потому и не получается, он же заводится влёт, а сейчас как рыба об лёд. Том закрыл ладонями лицо, прячась от мыслей в голове и мучащего его момента.

- Убери руки, они у тебя в других местах должны находиться.

Руки Том опустил, но к неумелым попыткам приласкать себя не вернулся. Вперился в Оскара взглядом:

- Какой для тебя в этом смысл? – подобие возбуждённого морока развеялось в секунду.

- Я хочу восполнить пробел в твоём сексуальном образовании. И посмотреть тоже хочу, - с усмешкой на губах просто пожал плечами Шулейман. – В прошлый ж раз я не досмотрел представление, пришлось тебя остановить. Сними трусы и меньше думай, мысли тебе мешают.

- Не буду снимать, - буркнул Том.

Вместо долгих переубеждений Оскар оттолкнул один палец:

- Раз.

Том открыл рот, но ничего не успел вымолвить, потому что Оскар сказал:

- Два.

Подобные отсчёты Том хорошо знал и знал, что если не выполнить условие до счёта «три», хуже будет. А что именно будет – не угадаешь, у Оскара фантазия богатая, по части санкций он мастак. Потому протест Том проглотил, стянул трусы и откинулся на спину, поставил ноги в прежнее согнуто-разведённое положение. Шулейман ухмыльнулся:

- Никогда не лицезрел твою промежность с такого расстояния. Мне нравится вид. Теперь постарайся, чтобы мне понравилось ещё больше.

От его комментария Тома опалило смущением. Он машинально свёл колени, пряча от цепкого взгляда интимные места.

- Не будешь стараться? – осведомился Шулейман немного погодя.

С печально-страдающим выражением лица Том покачал головой, выдавил:

- Не могу...

Оскар цокнул языком. Предполагал, что просто не будет, это же Том, но не ожидал, что всё окажется настолько плохо – что Том деревяшкой обратится и ничего не сможет. До какого возраста Том будет впадать в состояние испуганного девственника? До сорока, до смерти?

- Печально, когда в двадцать восемь лет не стоит, - подметил факт, который успел увидеть.

Смущение перешло в перекрывший кислород стыд. Том зажмурил глаза, сжал ладони в кулаки, пережидая унизительный момент.

- Ладно, - непонятно сказал Шулейман и, оттолкнувшись от подлокотников, встал из кресла.

Джинсы он не застегнул и в трусы не заправился. Прошествовал к кровати, провёл ладонью по ноге Тома вверх почти до промежности, задержавшись там на долгую томительную секунду. Тело Тома заинтересовалось прикосновением, как и сознание. Оскар огладил его торс, сминая вверх ткань оставшейся одежды. Обвёл по кругу соски, сжал между пальцами левый и снова приласкал. Раскрытыми ладонями помассировал плоскую грудную клетку, в которой быстрее билось сердце, и повёл руками выше, по шее, под челюсть. Наклонившись к лицу Тома, Шулейман поцеловал его, сразу присваивая себе всю инициативу.

И без перехода дёрнул Тома в сидячее положение, так, что ожидающий внимания член оказался у него под носом. Придержав ствол у основания, Оскар ткнулся головкой в приоткрытые губы, без усилий проникая в горячий рот. Том прикрыл глаза, принимая смену сексуального сценария. Головка упиралась в горло, но не проталкивалась дальше. Шулейман сжал волосы на его затылке и направлял головой на себя, одновременно подаваясь бёдрами вперёд, контролируя глубину проникновения. Сейчас у него не было цели выдрать Тома в глотку.

Закономерная реакция пошла ещё тогда, когда Оскар его ласкал-целовал, и теперь только крепла. Удивительно, что его возбуждало сосать, но Том уже не удивлялся этой странности, в данный момент он вообще ничего не анализировал, принял за единственную, устраивающую его истину, что Оскару надоело с ним возиться, и он решил поиметь с него хоть что-то. Поиметь – насколько подходящее слово. За отсутствием вопросов голову Том отключил. Она сама отключилась, когда Оскар дал понять, чего хочет. А собственное тело тоже хотело... Желание ощущалось, разгоралось фоном.

Ставка сыграла, Оскар прекрасно видел, что Том возбуждён. Шулейман дёрнул его за волосы, оттягивая от себя, запрокинув ему голову, и поцеловал, вылизывая не успевший закрыться рот. Отстранился, пронзив до основания взглядом в глаза, растёр по коже Тома опавшую на подбородок нить слюны, и снова заткнул ему рот членом. Глубже, мощно толкнулся в заднюю стенку горла, отчего Том подавился, но сосать перестал лишь на мгновение. Оскар повторил трюк с поцелуем в разгар минета и внёс новый элемент, положил ладонь Тома на его член.

- Подрочи. Получим удовольствие вместе. Вот так, двигай рукой.

Том несколько раз провёл ладонью по члену, смазал выступившую смазку с конца, но быстро разжал пальцы. Ему не хотелось так.

- Оскар, я не хочу так, - освободив рот и подняв к нему глаза, сказал Том. – Давай наоборот? В смысле ты мне, я тебе.

Шулейман отказал, дважды повторил Тому продолжать, но без толку. Задача заставить Тома заняться самоудовлетворением обрастала новыми и новыми звёздочками повышающихся уровней сложности. Оскар стянул с него кофту, а с себя скинул рубашку и толкнул Тома на спину. Завалившись рядом, он прижал Тома к себе и потянул его руку вниз, к его члену, накрыл своей ладонью для надёжности, руководя движениями. И отпустил спустя недолгое время, берясь за себя. Том ожидаемо остановился.

- Ты ведь не оставишь меня без оргазма? – заглянув в глаза, запрещённым приёмом произнёс Шулейман, намекая, что если Том не доведёт себя до разрядки, то и он не кончит.

На протяжении пары секунд в глазах Тома, вновь окрасившихся жалобным взглядом, отражались муки выбор. Выбора без выбора, поскольку он не сможет отказать. Неярко кивнув, Том закусил губы и двинул ладонью по члену. Оскар повторил за ним движение и, убедившись, что Том наконец-то сдался, привлёк его к себе и поцеловал. Целовал, глотая его сорванное дыхание, сминая мягкие, чувственно раскрытые губы. Они забрызгали друг друга.

- В другой раз будешь пробовать анальную мастурбацию, - усмехнулся довольный Шулейман, размазывая по животу Тома капли своей спермы. – С ней у тебя дело должно пойти лучше.

- Хочешь посмотреть, как я сую в себя пальцы? – скептически спросил Том. – Ты это уже видел.

- Хочу посмотреть, как ты удовлетворяешься игрушкой, - с ухмылкой ответил Оскар.

Том его слова всерьёз не воспринял и опустил голову ему на плечо, отдыхая. Шулейман тоже позволил себе полениться и затем похлопал Тома по плечу:

- Сходи-ка ты в душ, - сказал многообещающе и пытливо сощурился. – Ты сегодня чистился?

Том кивнул:

- Да.

- Повтори, ты же наверняка чистился если не утром, то когда забегал домой после работы. Хуже не будет.

Так и было. Поскольку неизвестно, случится ли секс, лучше быть готовым всегда, что Том и делал в перерыве между возвращением со смены и свиданием, а по выходным утром. Сегодня будний день. Согласившись кивком, Том встал с постели и пошёл в сторону ванной.

- Хорошенько вымойся после клизмы! – крикнул вдогонку Шулейман. – Или что там у тебя.

Как привыкнуть и начать воспринимать подготовку как обыденный этап интимной близости? Вроде знал, что без неё никак, и что ничего такого в этом нет, и что Оскар прекрасно знает, для чего у него попа используется по природному назначению и что он делает, чтобы секс прошёл без неприятностей. Сам же Оскар спокойно об этом говорит. А Том привык, что надо, но всё равно коробило от мысли, что прежде чем заняться сексом, необходимо промыть кишечник – и что Оскар знает, чем он занимается. Это же... нижние отделы кишечника, априори неприятная, грязная часть тела. То, что Оскар вставлял ему туда член, не вызывало в Томе противоречивых эмоций, это та данность, к которой привык ещё до того, как начал смущаться туалетных вопросов. Но обсуждать физиологическую сторону – как-то фу, ещё одно личное табу, распространяющееся только на него самого.

Том постарался выбросить из головы мысли, чтобы не испортить вечер. Взял с полочки ненавистную клизму, которую купил после первого секса в нынешних отношениях. Зайти в секс-шоп и купить или заказать по интернету более комфортный в использовании анальный душ ему в голову не пришло. Что ж, процедура недолгая, просто данность, без которой никак при избранном им типе отношений. Так и надо думать, чтобы каждый раз не бороться с собой, прежде чем ввести в себя наконечник.

Не теряя времени даром, Оскар снял джинсы, трусы и ждал Тома обнажённым. Том пришёл в полотенце.

- Иди сюда, - Шулейман поманил его пальцем.

И, когда Том подошёл, сдёрнул с него полотенце и, зацепив за руку, повалил на кровать, подминая под себя. Ухмыльнулся над ним, предоставляя выбор:

- На спине или на животе?

Поскольку Оскар ничего не пояснил, Том подумал, что он спрашивает о позе для предстоящего секса – о чём ещё? – и ответил:

- На спине.

- Ноги вверх, - приняв его выбор, скомандовал Шулейман и поднялся с него.

Том ноги раздвинул шире и согнул, приподнял. Но этого оказалось мало. Оскар вздёрнул его ноги вверх, загнул к груди и опустился вниз, провёл языком Тому между ягодиц. Том вздрогнул не в попытке вырваться, от неожиданности, выразительно округлил глаза и попытался заглянуть туда, вниз.

- Надо же тебя вознаградить, - подняв голову, с широкой ухмылкой ответил Шулейман на незаданный вопрос. – Себя тоже, - усмехнулся. – Я тоже люблю так тебя обхаживать, наконец-то появился повод начать. Даже не знаю, кому из нас римминг для тебя больше нравится.

Его прямолинейная откровенность обескураживала, оглушала. Как и всегда. Том открыл рот, но предпочёл не спрашивать о чём-либо и уронил голову обратно на подушку, закрыв глаза. По-прежнему смущался подобных ласк, они же максимально запретны, не должен рот соприкасаться с... противоположным концом пищеварительного тракта. Но это ему не мешало не отказываться и остро кайфовать. Такая ласка самое сладкое, что может быть, самое чувственное, интимное, и мысль о запретности и аморальности лишь подстёгивает ощущения. Лишь самый близкий человек может касаться так. Тот, с кем нет запретов, даже если ты кричишь «Стоп!». Разве же запретно? Нет, с Оскаром – нет. Как минимум потому, что Оскар не признаёт запретов. Как максимум потому, что хочет позволить ему больше, чем может позволить себе.

Том выгибался, насколько позволяла поза, и царапал сбитое складками покрывало. Время растянулось розовой жвачкой. Шулейман провёл языком по шву на промежности, поднырнув под мошонку, и вернулся к анусу, проведя по промежности губами и носом, ввинтился кончиком языка в колечко сфинктера, пощекотал. Том гулко застонал, сжал в кулаках покрывало, выкручивая суставы. Не замечал, что возбуждён, не чувствовал желания в паху, все ощущения сконцентрировались в другом чувствительном месте.

Мышцы играли, Шулейман видел это, когда немного отодвигался и не удерживался от взгляда в потаённое место, сейчас выставленное ему напоказ. Смочив слюной указательный палец, он протолкнул его Тому внутрь на две фаланги, проверяя степень его расслабленности и нащупывая удовольствие, которое может доставить плюсом к тому, что уже делает. Как и думал – от напряжения, в котором Том деревенел во время едва ли удачного практического занятия по мастурбации, не осталось и следа. Мышцы податливо пропустили его, обхватывая трепещущей горячей плотью, плотной и гладкой, и не сомкнулись, когда вытащил палец. Вид приоткрытого, блестящего от слюны отверстия под аккомпанемент постанываний Тома ударял по мозгам кипятком. Сложно было удержаться, чтобы не перейти к следующему этапу немедленно, не втолкнуть стоящий колом член в горячее, приглашающее.

Но Оскар удержался, не торопя события. Припал губами к колечку мышц и, стиснув пальцы на ягодицах Тома, раздвинув их ещё шире, проник внутрь языком. Том стиснул покрывало до судорог пальцев, стягивая его с кровати. Сказать бы «не надо», попросить остановиться, оттолкнуть, потому что это чересчур, слишком неправильно позволять другому человеку пробовать тебя изнутри. Но мог только хватать ртом воздух и наслаждаться выжигающей лаской, от которой не имел сил отказаться. Не сейчас... Ещё немного... Почему это так приятно, почему столь приятно, стыдно произнести это в мыслях, вылизывание ануса? Тому всегда нравился римминг, когда смог его принимать, но успел забыть, как бывало и что так можно, и чувствовал как в первый раз.

Шулейман вводил в него палец, не массировал простату, не надавливал, но дразнил гладящими движениями набухший бугорок и снова вылизывал Тома у входа, чередуя стимуляции безо всякой системы, чтобы не привыкал. Том уже сам держал свои ноги под коленями, следуя просьбе-указанию Оскара. Кажется, следуя, не помнил, в какой момент взялся помогать и по своей инициативе или нет. В ушах шумело, тому и поза виной. Возбуждение пылало линией от ануса до кончика истекающего смазкой члена. Оскар смазал вязкие капли с головки, отчего Том спазматически дёрнулся, уронив одну ногу, и, поднявшись на одной руке, погрузил в рот два пальца, испачканные его вкусом, глядя Тому в глаза. Том беззвучно разомкнул губы и уронил голову, зажмурил глаза, теряя последние силы от увиденной непростительно провокационной картины, отпечатавшейся на сетчатке, проступившей под закрытыми веками. Ещё и губы и язык вернулись... а царапающие ощущения от щетины, задевающей нежные места, оттенял мягкие, скользящие, напористые, когда нужно, прикосновения.

Интересно, смог бы Том кончить только от этой стимуляции? В Оскаре взыграл интерес, но и о себе нужно подумать, потому отложил эксперимент до лучших (или худших) времён. Шулейман навис над Томом на руках:

- Моя очередь выбирать позу. Встань на колени, грудью на кровать.

Поднявшись, он потянул Тома за руку, подгоняя. Перебравшись на середину кровати, Том опустился на неё грудью, выставляя зад, прогнулся в пояснице, раскрываясь для Оскара. Шулейман встал позади него на коленях, провёл ладонями по ягодицам, по бокам и спине, надавил на поясницу, прогибая сильнее, ниже. Медлил, позволяя себе созерцание прекрасного, любимого вида: белая кожа без единой родинки, изгиб прогнутой узкой спины, расставленные худые ноги, налитая цветом промежность и расслабленная, приоткрытая дырочка. Поза ожидания, полное послушание, обещающее космос. От предвкушения узости, жара и гонки за оргазмом у Оскара в паху простреливало разрядами тока.

Полно ждать. У самого уже с конца подтекает, оральная прелюдия взвела не только Тома. Можно и без смазки обойтись, Том хорошенько вылизан и полностью готов, но Шулейман всё же добавил геля. И, приставив головку к входу, втолкнулся внутрь, думая, что много времени ему не понадобится. Том двигался вместе с ним, подавался вперёд, назад, направляемый движениями рук Оскар, не отпускающими его бёдра. Совсем мало надо... Том кусал губу и жмурил глаза, обратившись концентрированным комком ощущений, засевшим там, внутри, где поршнем двигался член, не покидая ни на секунду, не останавливаясь. Предэякулята выделялось всё больше, вязкие капли тянулись на постель, оставались на животе и бёдрах от того, что член раскачивался в такт толчкам, которые принимал.

Мыча что-то абсолютно не связанное с человеческой речью, Том поднялся на руках, круто прогнулся, стремясь к правильному углу проникновения. Понял уже, какие позы нужно занимать, чтобы секс был ещё приятнее, до страха, что кровь в сосудах мозга спечётся. Обычно Том обходился без массированной стимуляции простаты, даже боялся столь сильного и быстрого удовольствия, но изредка, как сейчас, желал её, взорвать себя ощущениями. Недовольный самовольной сменой положения Шулейман надавил ему между лопаток:

- Наклонись.

Том извернулся, оттолкнул его руку:

- Нет. Мне надо так. Мне надо... Надо... - к концу его высказывание вылилось в гулкие стоны неприкрытого наслаждения.

Том сам насаживался на член Оскара, невпопад его толчкам. Но на вытянутых руках долго не простоишь, они слабели, дрожали, норовили уронить. Том пытался найти лучшую опору, хватался за воздух, что заведомо обречено на провал. Устав лицезреть его бесполезные дёрганья, Шулейман умудрился повернуть их обоих, не выходя из Тома – подхватил Тома под живот и одним слаженным рывком развернул к спинке кровати, подтолкнул ближе. Том схватился за спинку, повис на ней, что создавало идеальный прогиб тела под таранящий член. Воздуха катастрофически не хватало даже на стоны, Том лишь хрипел на выдохах и вдохах.

Хорошо, что Тому настолько хорошо, что он сам стремится сделать себе лучше. Но Оскар всё-таки хотел немного по-другому и снова выбрал себя.

- Всё-таки опустись, - сказал он и нажал Тому на загривок.

Том уткнулся лицом в подушку и в этот раз не сопротивлялся. Идеально. В этой позе Том идеальный. Шулейман взял такой темп, что побоялся бы за целостность за целостность его кишок, если бы не знал, что Тому нравится глубоко и жёстко и что его внутренности весьма эластичны. Но о Томе он тоже подумал, налёг на его спину, обхватил руками, чтобы давать максимальный, окутывающий контакт и входить в него так, как хотел Том. Том оценил невнятными, похожими на всхлипывания звуками, по которым Оскар безошибочно угадал, что ему приятно. Очень. Шулейман целовал и кусал его загривок, зарывался носом в волосы, пахнущие так просто – только шампунем и им самим.

Кончая, Том не кричал, даже не стонал, а скулил на неровной ноте, напрягшись струной, ощетинившись острыми лопатками и затем расслабляясь. Шулейман особо от него не отстал.

- По твоим звукам во время оргазма не понять, то ли тебе больно, то ли настолько хорошо, что больно, - усмехнулся Оскар и заботливо уложил размякшего, безвольного Тома на бок.

Том покопошился, пока Оскар устраивался рядом, согнул руки к груди. Взгляд неосмысленный, поблёскивает из-за хаоса кудрей, упавших на лицо. Шулейман отвёл волосы от его лица, коснулся скулы; Том приласкался к его ладони, неосознанно, машинально, потому что мозг временно не работает, а тело и душа всегда тянутся к нему.

- Тебе вправду нравится это делать? – Том задал вопрос, который его озаботил, когда было не до разговоров.

- Я так понимаю, ты имеешь в виду римминг, - Шулейман тоже повернулся на бок, подпёр голову кулаком, взирая на Тома. – Да, нравится. У меня необъяснимая самому себе страсть тебя облизывать, - усмехнулся, поведя подбородком. – Интересно: тебя заводит мне сосать, а меня заводить тебя вылизывать.

Том надулся, такой эффект создало то, что наклонил голову, упёршись подбородком в грудь. От высказывания Оскара пробрало многогранным замешательством.

- Не говори это слово, - пробормотал Том. – Оно меня коробит.

- Какое слово?

Том облизнул губы, глубоко вдохнул, тяня время, надеясь, что Оскар поймёт намёк. Но Шулейман смотрел на него выжидающе и не спешил спасать от необходимости давать ответ.

- Вылизывать, - всё-таки произнёс Том.

- Что тебя смущает? – раз уж мучить Тома, то по полной программе, пусть рассказывает.

- Оно... - Том передёрнул плечами в неспособности объяснить, поморщился в смеси растерянности, страдания и отвращения. – Пошлое.

Шулейман от души усмехнулся, посмеялся приглушённо, бархатно и перекатил Тома на спину, оказываясь сверху.

- Твоя голова не только полнится тараканами, они ещё и множатся. Да, мне нравится тебя вылизывать, - издеваясь, чётко повторил Оскар, наклонившись к лицу Тома, глядя в глаза. – Здесь, - коснулся его губ. – Здесь, - провёл пальцами по груди Тома. – И особенно здесь, - опустил руку Тому между ног и тронул, погладил между ягодиц, где мокро, скользко, растянуто.

Податливо, надави, и мышцы раскроются, пропуская в горячую глубину.

- Гордись, - с усмешкой продолжил Шулейман, опёршись обеими руками на кровать по бокам от головы Тома. – До тебя у меня никогда не возникало желания кого-то облизывать. Кунилингус я делал только одной женщине, Из, когда мы встречались, мне было интересно попробовать, ей тоже. Ей понравилось, мне... - повертел кистью в воздухе, - было удовлетворительно. Анилингус ни с кем, кроме тебя, не практиковал.

Том сфокусировал взгляд на его губах. Наверное, лучше бы не знал, что эти губы касались кого-то другого ниже пояса. Или как делается кунилингус? Том мысленно сказал: «Стоп», останавливая не свои воспоминания, воспоминания Джерри, в которых имелся таковой опыт.

- Что, теперь ты хочешь убить Изабеллу? – поинтересовался Шулейман, истолковав задумчивый взгляд Тома как признак изменения его настроения.

- Нет, - Том качнул головой. – Но я не хочу знать подробностей. Пожалуйста, не рассказывай мне.

А может, наоборот, лучше знать? Том не успел обдумать эту мысль, поскольку Оскар усмехнулся:

- Какие подробности? Будто ты...

Том зажал ему рот ладонью. Выбор сделан, он не хочет знать. Серьёзно, с ноткой тревожного испуга смотрел в глаза. Том хорошо относился к Изабелле, как и ко всем остальным подругам и друзьям Оскара, и не хотел в следующий раз, когда её увидит, видеть в голове её голую, с раздвинутыми ногами и Оскаром между ними. Не хотел возненавидеть за далёкое прошлое, которое не имеет значения. И не хотел задумываться о том, что ещё делали губы Оскара, прежде чем целовать и ласкать его. Так можно свихнуться, известись мыслями и начать чувствовать грязь в том, что без меры любил.

Какая разница, с кем и что делал Оскар, если сейчас он целует и ублажает его одного? Убрав ладонь с его губ, Том провёл рукой по щеке и виску Оскара, проник пальцами в волосы. Приподнялся и прислонился лбом к его лбу, прикрыв наполовину глаза. Шея от напряжения заныла в считанные секунды, но это нужно, ему нужно. Брови сосредоточенно сведены.

- Судя по твоему лицу и поведению, в твоей голове происходят сложные, а значит, занимательные процессы, - Шулейман нарушил молчание. – Поделишься?

- Я убеждаю себя не ревновать к прошлому, - тихо, серьёзно признался Том, поглаживая пальцами его щёку. – Не представлять, как это было.

Так трогательно, и смешно, и... в духе Тома, проще говоря.

- С тех пор я почистил зубы не одну тысячу раз, никаких следов не осталось, - произнёс Шулейман, приблизившись к лицу Тома, опустившего голову обратно на подушку, и поцеловал.

И, отстранившись, подозрительно сощурился:

- А ты случайно ни у кого в рот не брал за время нашего расставания?

- Я же говорил, что у меня не было секса до тебя и того парня, - Том покачал головой, одновременно чуть пожав плечами.

- Так за секс не считается, если сосал только ты.

- Я этого не делал, - честно ответил Том.

Не настолько сумасшедший, чтобы брать в рот у незнакомца на пляже. Да и не возникало у него никогда желания ублажить орально никого, кроме Оскара. Марсель не считается, тогда Том искал себя. Чёрт, он же делал Марселю минет, как и друг ему. Зачем вспомнил?.. Только продолжение диалога отвлекло от самобичевания.

- Отлично, - сказал Оскар. – Я бы побрезговал тебя целовать после неизвестного члена.

Том удивлённо, с большим вопросом выгнул брови:

- Ты говорил, что для тебя ничего не значит, что меня насиловали вчетвером, а тут брезгуешь?

- Тоже мне вспомнил, - фыркнул Шулейман. – Когда это было?

- То есть важен срок давности? – Том выдвинул единственное напрашивающееся предположение. – Каков он?

- Так я тебе и сказал. Мучься неведением и мыслью, что можешь не вписаться в границы, если позволишь себе очередной грешок, - просто подвёл черту Шулейман.

Скатившись с Тома на кровать, Оскар потянулся и заложил руки под затылок. Теперь, после настоящего секса, можно по-настоящему полениться. Том подлел ему под бок, прильнул телом, упёрся подбородком в его плечо, а затем уткнулся носом Оскару подмышку, щекоча каким-то странным, словно принюхивающимся дыханием.

- Что ты, мать твою, делаешь? – Шулейман поднял голову, заглядывая себе под руку.

- Сверяю запах.

- Что?!

- Запах, - повторил Том и тоже поднял голову, посмотрел на Оскара чистым невиннейшим взглядом без тени каверзы. – Я нюхал дезодорант в твоей ванной и подумал, что никогда не чувствовал от тебя этого запаха, решил сейчас проверить. Да, он.

Шулейман гортанно, по нарастающей рассмеялся, закрыл ладонями лицо.

- Как хорошо, что я лежу, я бы упал. Что с тобой не так? – Оскар взглянул на Тома. – Ты... - не договорил, покачал головой, потому что словами Тома не выразить. Усмехнулся. – Нужно учредить и присвоить тебе награду «Самому ревнивому человеку». Ты бесспорно чемпион мира.

- Я не ревную. Просто интересно стало – тот запах или нет? – объяснился Том с той же неподдельной невинностью в голосе.

- Чей ещё дезодорант может стоять в моей ванной? – развёл руками Шулейман.

Том пожал плечами:

- Грегори?

- С чего бы его вещам стоять в моей ванной комнате? Он другой пользуется.

А это обидно, он, Том, значит, в бытность прислуживания по дому довольствовался маленькой тёмной комнатой, которую не захотела собака, а Грегори собственную ванную комнату Оскар выделил? И что-то подсказывало, что живёт он не в ней. Оскар снова отвлёк словами от набухающей обиды:

- Мне страшно представить, до чего ещё ты додумаешься, - произнёс, усмехнувшись. – Будешь обнюхивать меня на предмет посторонних запахов, в частности женских духов?

- Причём здесь женские духи? – Том непонятливо нахмурился.

- Притом, что если близко общаешься с кем-то, на одежде остаётся его запах. Мои духи ты знаешь, я меняю наименования, но верен двум-трём сочетаниям нот, которые крайне редко используют женщины.

- О каких женщинах ты говоришь? – Том продолжал не понимать, всё больше, отчего терялся. – С кем ты собираешься обниматься? Это по работе?

- По работе я имею дело с мужчинами, не считая Мадлин и всяких там секретарш-помощниц, - Шулейман вновь усмехнулся, поражаясь его наивности, которая порой не знала границ и создавала ощущение, что Том беспросветно тупенький. – А с женщинами я сплю.

Смысл слов дошёл до разума не сразу, но холодок пополз по телу, от пальцев к груди, прорастая в сердце кристаллами льда, разрывая мягкое, живое, начинающее истекать кровью. Взгляд Тома беспомощный, безоружный, мечется в ускользающем непонимании, как у человека в шаге от потери всего. Целого мира, каким он является в его глазах.

Том не успел ничего сказать. Сказал Оскар:

- Шутка.

Шутка? Том только сейчас понял, что до этого перестал дышать. Вдохнул, чувствуя, как лёгкие расправляются, наполняются воздухом, топя лёд, не успевший нанести смертельные раны. Дышит, живой, ещё не всё кончено.

- Нельзя быть таким доверчивым, - добавил веселящийся Шулейман, не обращая должного внимания на то, какой Том бледный.

Быстро не надышаться, когда лёгкие решили перестать работать.

- Ты вправду пошутил? – переспросил Том, медленно выходя из испуганного, контуженого оцепенения.

- Смысл мне быть с тобой, если я хочу спать со всеми остальными? – резонно вопросил Шулейман. – Я так не делаю. Пока я с тобой, я только с тобой. Если же мне захочется чего-то новенького... не думаю, что могу заскучать, в моей жизни было предостаточно разнообразия, надоело. Знаешь, какую оскомину набивают все эти бесконечные модели, проститутки? – он взглянул на Тома. – Они же одинаковые, разные, но однотипные, одинаково счастливы, когда я их выбираю, одинаково блюдут свою внешность как высшую ценность и стараются мне угодить. Это так скучно, - с характерным звуком высунул язык и указал в рот пальцем, мол, тошнит уже от этого.

Оскар перевернулся на живот, подперев кулаком челюсть, и продолжил излагать свою мысль, уходя всё дальше от первоначального вопроса:

- А некоторые ещё и тупые, представляешь? Как та, о которой ты спрашивал. Как её? Тиана. В постели она отыгрывала за трёх проституток разом, настоящий ураган, но какая же она тупая! Сексом остальные минусы не компенсируешь, будь у неё хоть волшебная вагина, во сто крат усиливающая ощущения, а всегда занимать ей рот я не мог. Я продержался четыре месяца, чисто потому, что надоело менять шлюх, и послал её.

- Ты сейчас жалуешься мне на то, как тяжело тебе было спать с женщинами, о которых большинство мужчин могут только мечтать? – Том выгнул брови, удивлённый, возмущённый его откровениями.

- Да, в парах так поступают, - невозмутимо подтвердил Шулейман.

Тома вновь охватило сложносочинённое замешательство. С одной стороны, здорово, что Оскар не только требует от него откровенности, но и сам её проявляет; что доверяется ему, как другу, которым Том ему никогда не был и быть не может, поскольку они на сотню процентов разные, противоположные, можно любить человека, с которым ни одного совпадения, но дружить с таким нельзя, попросту не получится. С другой стороны, эти рассказы воспринимаются странно, как-то неправильно. Почему неправильно, Том не мог себе ответить.

- Мне не очень нравится слушать рассказы о твоей интимной жизни, - Том не нашёл, что сказать, кроме правды.

Части правды, поскольку его высказыванием не исчерпывалось всё, что чувствовал. Наверное, просто не мог поверить и принять, что они могут разговаривать как друзья. А подобные разговоры ведь только с друзьями ведут, за стаканом чего-то крепкого или косяком, в таком хлёстко-пренебрежительном тоне, который не поймут и осудят те, кто с тобой не на одной волне.

Шулейман снова перевалил Тома на спину, заключив в несомкнутые объятия, заговорил с улыбкой-усмешкой на губах, в паре сантиметрах от его лица:

- Мне больше по душе иметь одного партнёра, к этому я вёл. Тебя. Мне нравится исполнять с одним человеком все фантазии, хотя фантазий как таковых у меня нет, но всё же. Нравится наконец-то забыть о презервативах, потому что знаю, что ты чистенький. – Оскар задумался на пару секунд и добавил: - Ладно, последнее утверждение ложно. Ты постоянно стремишься перестать быть чистеньким, и тем не менее я всё время рискую и вставляю в тебя член без защиты.

Как и в прошлый раз, когда подмял Тома под себя, член заинтересовался происходящим, позой, в которой так легко его взять. Он ведь растянутый и влажный. Просто согнуть и приподнять ему ноги и трахнуть ещё раз... Внизу живота свело от этих мыслей. Но Шулейман оставил Тома и вернулся на вторую подушку, на спину. Том завернулся в одеяло; холод ужаса не прошёл бесследно, замёрз лежать голым и неприкрытым.

- Замёрз?

Том кивнул и пояснил:

- Это нервное.

- Иди сюда, - усмехнулся Шулейман и поднял руку, приглашая устроиться под ней, - буду тебя греть.

Том с готовностью подлез к нему вместе со своим коконом, не закрывающим плечи, пригрелся к горячему обнажённому телу, а Оскар продолжал:

- Чудо ты. Непонятно только, от слова «чудовище» или «чудесный». Есть ещё вариант «чудной», - говорил насмешливо, но без зла, обняв его. – С такой неустойчивой психикой, как у тебя, индивидуум нежизнеспособен.

- Я вполне жизнеспособен. Меня хрен добьёшь, - пробормотал Том, не противясь дремотному расслаблению от проникающего под кожу тепла, от близости и понимания, что им не нужно никуда бежать, это может долго длиться. – Просто я впечатлительный.

Шулейман не прокомментировал его справедливое замечание, но добавил к теме замерзания:

- У тебя вправду прохладно. Отопление работает плохо, - глянул в сторону окна, - а с моря дует.

Что правда, то правда. Выбирая квартиру летом, Том не задумывался о том, как будет жить зимой, ни в чём не умел он думать на перспективу. А здесь половина окон и балконная дверь не стеклопакет, деревянные конструкции, и в щели продувает, да и отопление не самое мощное, не регулируется. Казалось бы, Средиземное море тёплое, бриз с него должен идти мягкий, но в ветреные дни, когда ветер с моря, зябко и по полу стелется сквозняк. На днях Том купил пушистые тапочки, чтобы не простудиться. Мерзляк же, что не удивительно, греют мышцы и жир, а у него ни того, ни другого.

Оскар в очередной раз отвлёк Тома от мыслей:

- Наверное, зря я купил тебе эту квартиру.

- Что? – Том даже приподнялся, опёршись на локоть, с шоком взирая на Шулеймана. – Когда? Зачем?

- Чтобы у тебя было собственное жильё, - пожав плечами, просто ответил Оскар, словно речь идёт о какой-то мелочи. Впрочем, для него так оно и есть. – Я хотел купить квартиру поприличнее, но ты бы её не выбирал, и решил, что правильнее приобрести ту, которую ты считаешь для себя подходящей. Я решил спросить тебя, нравится ли тебе эта квартира, и, если да, купить. Как ты помнишь, ты ответил, что нравится.

- Но как же... я же платил за аренду, - Том решительно ничего не понимал.

- Платил. Деньги возвращались к тебе на счёт. Ты не очень-то внимателен в отношении своих средств, - с тонким упрёком ответил Оскар, обдав Тома взглядом.

Вот так бывает, жил в съёмной квартире, платил за проживание, а оказывается, проживаешь в собственной квартире, «добрый волшебник», для которого нет ничего невозможного, подсуетился.

- Но зачем? – повторился Том. – Зачем ты её купил?

- Я уже ответил на этот вопрос – чтобы у тебя был дом. Негоже, что за столько лет ты не обзавёлся никакой недвижимостью.

- Но у меня есть дом, - мотнув головой, возразил Том. – Будет, когда мы съедемся. Мой дом – твоя квартира.

- Тебе нужен дом, который ты не со мной делишь, который не я тебе дал, а только твой. Каждому человеку необходим собственный дом, чтобы в случае чего было, куда возвращаться.

Такая простая и одновременно глубокая, мудрая мысль. Тому понадобилось время, чтобы её прожить. А ведь правда, будь у него дом, любой, главное, свой, ему бы жилось куда проще. Не пришлось бы каждый раз мотаться по свету, как перекати-поле, он бы просто возвращался туда, на собственные квадратные метры, которые никто не отнимет, которые могут быть тем самым островком стабильности. Почему об этом Оскар подумал, подумал о нём, а не он сам? Том стыдливо спрятал лицо у Оскара на плече, спросил:

- Есть ещё что-то, о чём я должен знать?

- Больше никакой недвижимости я тебе не покупал. Но планирую в будущем купить что-нибудь более представительского уровня, выберешь.

- Месье, которому некуда девать деньги, угомонитесь, - шутливо отозвался Том. – Мне одной квартиры предостаточно, тем более она мне вправду нравится.

- А что-то просторнее и с человеческим ремонтом не хочешь? – поинтересовался Шулейман, уверенный, что ответ должен быть положительным.

Каждый хочет лучшей жизни, материальных благ. Хотя Том – не каждый, и Оскар это прекрасно знал. Том не скромничает, ему вправду не надо большего. Потому добро ему нужно не предлагать, а причинять.

- Это – человеческий ремонт, - уверенно ответил Том, сохраняя несерьёзный тон, - а то, что у тебя в квартире, для избранных.

Теперь является владельцем квартиры в Ницце, не в центре, не элитная недвижимость, но у моря, как и мечтал. Забавно, хотел переехать к морю, оставив Оскара в прошлом, но в итоге именно Оскар купил ему квартиру у моря.

- Спасибо, - сказал Том запоздало и без шуток. И, помолчав чуть, усмехнулся: - Ты купил мне квартиру, а я только так могу тебе ответить.

- Каждый действует в меру своих возможностей, - философски отозвался Шулейман. – Я могу обеспечить себе любые материальные блага, от тебя мне другого надо.

- Да, понимаю, тела, - ответил Том без намёка на обиду, просто констатировал общеизвестный факт.

- Зачем ты опошляешь? – фыркнул Оскар, будто ничуть не думал об этом. – Я о том, какой ты человек, какие эмоции привносишь в мою жизнь. Мне это нужно. Ну и секс, конечно, тоже, - ухмыльнулся в конце, не удержавшись от того, чтобы быть собой.

Том улыбнулся уголками губ, покачал головой, мол, ты в своём репертуаре. Но на самом деле секс ему понятнее, пускай и переживал из-за того, что ничего больше не может дать, кроме тела и сомнительных способностей. А всё остальное... о чём оно? Но, наверное, действительно нужен Оскару целиком, раз он постоянно об этом говорит, пусть Том и не понимал, что интересного и привлекательного в нём может найти такой человек как Оскар. Что в нём в принципе привлекательного, кроме внешности, которая тоже далека от эталона, сомнительно хороша, но, как показывает практика, любители находятся.

- Оскар, - подал Том голос, снова пригревшись на плече Оскара, - мы можем заниматься сексом каждую встречу? Я постоянно не понимаю, будет, нет, готовлюсь, жду, мучусь вопросами до конца свидания. Давай уже каждый раз?

- Нет, - односложно и неожиданно.

Том удивлённо, разочарованно посмотрел на Оскара:

- Почему?

- Потому что когда мы занимаемся сексом, у нас не получается ни разговаривать, ни культурно проводить время. Когда мы будем жить вместе, выбора не будет, мы постоянно будем рядом, доступны друг другу, а пока есть возможность не поддаваться искушению, надо ею пользоваться. Я и сейчас хотел пойти на второй заход, но придерживаю себя, поскольку мы хорошо говорим. Потрахаться ещё успеем, - Шулейман усмехнулся, взглянул на Тома с лёгким прищуром, - на сон грядущий.

- «Трахаться» звучит грубо, - поморщился Том, понимая, что к остальному придираться бесполезно, бесполезно спорить и канючить.

- На занятия любовью то, что мы с тобой делаем, не тянет, - ухмыльнулся Оскар и, просунув руку в кокон одеяла, ущипнул Тома за попу.

Том в шутку ударил его ладонью, наморщился, засопел оскорблённой невинностью, а затем отвернулся, скинул одеяло со спины и ниже, прогнулся и игриво спросил через плечо:

- Нравится?

Как такое может не нравиться? Маленькая белая задница распаляла в Оскаре животный голод, даже в моменты полной сытости. Бывало, казалось, никуда ничего уже не полезет, а нет, взгляда и прикосновения достаточно, чтобы захотелось добавки. Что Шулейман продемонстрировал действиями, огладив, пожмакав половинки, и словами:

- А то, - провёл указательным пальцем по ложбинки между ягодиц.

Оставшись довольным его реакцией и удивлённым своим поведением, Том повернулся обратно лицом к Оскару, прильнул к его боку, положил согнутую ногу на его ногу. Зябкий холод уже отступил, проиграл близости и теплу. Отогревшись, Том тоже перекатился на спину, спустив одеяло до пояса. Болтали о всяком, разменивая темы, смеялись, Том задирался в ответ на колкие моменты.

Том рассматривал новые часы на левом запястье Оскара и коснулся ремешка, спрашивая:

- Можно?

И, не дожидаясь ответа, стянул аксессуар, поднёс к лицу. Красивые. Стоят, наверное, как крыло самолёта. Об выверенный механизм можно сломать мозг даже при визуальной оценке. Громоздкие, как и все часы Оскара. По окружности циферблата плотная россыпь бриллиантов в три ряда, но не прозрачных, а... Том затруднялся с идентификацией цвета, назвал бы его медным, удивительный цвет для бриллианта. А на самом циферблате с десяток маленьких-маленьких белых камней, создающих космический блеск. Мещанство не мещанство, но бриллианты Шулейман любил и не стеснялся их носить.

Часы Том по жизни не носил, как и прочие аксессуары, даже с теми часами, которые Оскар подарил, не сложилось, но к часам Оскара он питал слабость. Они такие... особенные, значительные. Том надел часы на руку; даже при застёгнутом ремешке они болтались на тонком запястье, но это ничего.

- Подаришь их мне? – улыбнулся Том, уже сроднившись с «украденными» часами и не планируя их отдавать.

Как когда-то нашёл часы Оскара в постели, не додумавшись, что они принадлежат ему, и носил их долго-долго. Когда они были на руке, ощущались тяжестью, чувствовал что-то особенное.

- Нет, - бессердечно отказал Шулейман, - они мне самому нравятся.

- Квартиру ты мне купил, а подарить часы не хочешь? – восклицательно усмехнулся Том.

- Не смешивай, - усмехнулся Шулейман, глянув на него. – Я подарю тебе собственные.

- Не надо, мне не нужны собственные, у меня будет ассоциация с теми, которые ты мне подарил перед Эванесом. Я хочу эти, - Том прижал руку к груди, чтобы не отняли его прелесть.

- Но я их тебе не отдам, - важно ответил Оскар, пресекая попытки разжалобить его и уговорить.

Любовь любовью, а собственные интересы – отдельно. Том перевернулся на живот, подпёр голову той рукой, на которой поблёскивали часы.

- А можно я буду брать у тебя часы поносить?

- Куда ты их собрался носить? На работу мусор убирать? – пренебрежительно усмехнулся Шулейман.

Тома его тон если и задел, то он не обратил на это внимания, качнул головой:

- Нет. Не знаю куда. Можно? – посмотрел заискивающе, трогательно выгнув брови домиком.

- Не получилось прямо уговорить меня съехаться, так решил хитрым способом въехать, через перенос вещей? – Оскар вновь усмехнулся. – Так по канону вещи нужно перевозить туда, куда намерен въехать, а не выносить оттуда. Ты как обычно отличился и пошёл нестандартным путём.

Том его обвинение в коварстве не понял, но решил не вступать в полемику и повторил волнующий его вопрос:

- Так можно?

- Нельзя. Я уже сказал - хочешь часы, я тебе их куплю, а мои останутся при мне, - отбрил Шулейман и снял с него часы, возвращая их на законное место, то есть на своё запястье.

Том в преувеличенной обиде надул губы, но через пару секунд забыл, что хотел разобидеться, показать Оскару, что он не прав, и снова завалился на спину, заговаривая на отвлечённую тему. Потом, через неопределённое, расслабленно текущее время, вернулся к нему под бок, положил голову на плечо.

Раньше у Оскара на груди была татуировка мультяшных Тома и Джерри. Была. Больше нет. Том заметил это ещё в Париже, правда, не сразу, и тогда же Оскар объяснил, почему её свёл. Потому что она была напоминанием, не хотел продолжать носить на себе образ подлого обманщика; образ, который был счастьем и вырвал сердце. Шулейман хотел забыть, вычеркнуть, вытравить из себя и выжег лазером чернила из-под кожи. Том его понимал; понимал также то, что Оскар сделал её в период лихорадочной ломки его «Я», когда любовь из дара свыше переродилась в медленно убивающую болезнь. Хорошо, что он свёл это клеймо, он не такой, каким был, когда набивал рисунок. Но всё равно грустно, что был на сердце, а больше нет. На том месте не осталось и следа, как будто и не было ничего, лишь память дорисовывала серого кота и коричневую крысу на загорелой коже. Том вздохнул и прикрыл глаза. Оскару тоже может быть невыносимо больно, удивительное открытие, от которого даже не получается почувствовать себя безнадёжно виноватым, поскольку не верится, что сильный, непробиваемый, смеющийся над этим жалким миром может быть слабым и сломленным. Оскар не такой, не воспринимается таким даже после всех признаний, это он, Том, вечно загибается, а Оскар смеётся в лицо и выигрывает, ему всё ни по чём. Но это, конечно, самообман, чтобы не мучиться из-за того, что натворил, через что вынудил его пройти. Или нет, потому что неважно, что было, главное, что больше никогда не сделает Оскару больно, никогда не уйдёт. Отсюда, от этой временной точки, и навсегда, вот, чего хотелось искренне, истово, всем способным чего-то желать существом.

Том сполз ниже, прижался ухом к груди Оскара, невольно подслушивая стук его сердца. Живое, мощное, непрерывно бегущее уже тридцать четыре года, пульсирующее песней жизни под кожу. Оно и есть сама жизнь, ведь когда сердце не бьётся, то и жизни нет, иссякает в теле, кончается, выходит с последним выдохом. Будто подслушивал нечто сокровенное и в этом прикосновении к биению жизни чувствовал, словно бы становится ещё ближе, сплетается собственным пульсом, подстраивается. Удар к удару едино. Том верил, что сердце Оскара будет биться долго, очень долго и непременно счастливо. Иначе быть не может. Иначе думать не хотелось, не моглось. И был бесконечно, тихо счастлив лежать на его груди.

Удивительный орган сердце, ни одна мышца в теле человека не способна работать без отдыха, а оно может. Удивительная штука жизнь, в ней два бесконечно далёких по миру и по духу человека могут сойтись и стать друг для друга самыми близкими. Самыми особенными. Самыми нужными. Самыми-самыми, что не объяснить тому, кто этого не чувствует. Кто через это не проходил, через связь вопреки всему, которую не перерубить, которая всего дороже. Удивительно. Два мира, мир белоснежных орлов с вершины горы и мир обычного безродного воробушка; два человека, которым по всем законам не суждено было даже встретиться. Больше, чем страсть, больше, чем любовь, больше, чем привязанность, совсем не дружба. Всё и ничего, ничего из списка категорий, на которые человечество делит свои чувства. Что-то иное, большее, более сложное и одновременно простое, потому что они могут себе позволить не притворяться друг перед другом. Быть собой с любимым человеком – большая ценность, которая немногим дана. Особенно страшно быть собой, когда за спиной ворох скелетов, ты больной и неправильный. А Тому не страшно.

Семья – это здорово, это величайшая ценность. Но есть ценность бо́льшая – это семья, которая не даётся от рождения, а создаётся. Для Тома такой семьёй был Оскар. Безоговорочно, правильно и необходимо, как дышать, быть с ним. Всегда. В горе и в радости. Нет, только в радости, горя он Оскару больше не принесёт. И когда-нибудь их семья станет больше, они будут воспитывать мальчика с глазами Оскара...

- Какой твой любимый фильм?

Вопрос вывел из дремоты, почти переросшей в сон. Том поморгал, возвращая зрению чёткость, а мозг в бодрствующий режим, и удивлённо посмотрел на Оскара:

- Что?

- С моего прошлого вопроса прошли два с половиной месяца, - с едва слышной усмешкой объяснил Шулейман. – Я подумал, может, ты определился. Есть варианты? – сощурился на Тома.

Вместо ответа на вопрос Том улыбнулся и предложил:

- Давай посмотрим фильм? Тот, о котором ты говорил. Ты обещал. – Запнулся на секунду, припоминая название, но вспомнил только смысл. – «50 оттенков психопата».

- Я бы посмотрел такое кино, - усмехнулся Оскар, - оно должно быть куда интереснее оригинала, который «50 оттенков Грея». В другой раз посмотрим. Уже за полночь, а у меня на тебя ещё планы на активную деятельность.

- Моё мнение не учитывается? – Том вновь улыбнулся, глазами тоже.

- Твоё мнение совпадает с моим, - самоуверенно, с видом готовящегося к прыжку хищника ответил Шулейман и свалил Тома на спину.

На предварительные ласки для Тома Оскар распыляться не стал, он и в процессе заведётся. Как и думал, Том мокрый, скользкий, мягкий, податливый. Готовый принять вне зависимости от своего желания, поскольку мышцы так быстро стягиваются, отзывчиво откликаются на прикосновения и раскрываются. Такой беззащитный, почти жалостный в неспособности закрыться, но тоже желающий. Улыбающийся, пока Оскар его раскладывал удобнее и пристраивался над ним.

Шулейман оставил его на спине, теперь лицом к лицу хотел. Как в воду глядел, что Том распалится и без дополнительных усилий с его стороны, хотя тут гадать пустое, ответ известен наперёд. Кончая, Том сократился с такой силой, что Оскару стало больно, но это послужило спусковым крючком. Оскар с рыком стиснул его бёдра, вбиваясь внутрь, вбивая его в матрас. Так сильно, что Том сдвигался вверх, впечатался макушкой в многострадальную спинку кровати с глухим стуком. Шулейман дёрнул его ниже, сжал, зафиксировал, чтобы не скользил, дотрахивая до своего полного блаженства. У Тома слёзы из глаз брызнули.

- Не двигайся, - взмолился Том сорванным шёпотом, когда Оскар наконец-то остановился и завис над ним на руках.

- Я вытащу, - ответил тот, полагая, что так лучше.

- Нет, не надо! Не двигайся! Не могу... - запричитал Том, мотая головой по подушке.

У него внизу всё обратилось сплошным оголённым проводом. Каждое маломальское движение раздражённые нервы воспринимали как боль и били в мозг. Шулейман к нему прислушался, застыл и только через три минуты отстранился.

Теперь можно и спать, что и сделали и провалились в сон, едва свет погас. А перед тем Шулейман выкурил две, по своему обыкновению не утрудившись отойти к окну и дымить на улицу.