Проклятие гладиатора

Гордость, как известно, питается опытом, шрамами, вызовами. Она – дитя борьбы, колючий цветок, распускающийся на пепелище утрат.

Но как быть с той гордостью, которая не знает поражений?

Её суть – в самой невозможности представить себе мир, лишённый благосклонности, в искреннем убеждении в собственном превосходстве, как в аксиоме, не требующей доказательств. Это холодная красота, лишённая тепла, блестящая, но мёртвая. Именно эта гордость, лишённая изъянов, создаёт вокруг себя атмосферу, подобную кокону, в котором реальность преломляется, искажается, подчиняясь воле того, кто ею владеет. Она создаёт мир, в котором ошибки – лишь досадные недоразумения, а поражения – временные сбои, неспособные поколебать уверенность в неизбежности триумфа. Мир, в котором главное – поддерживать иллюзию совершенства, а любые попытки приблизиться к истине, к боли, к сомнениям отвергаются как нечто чужеродное, разрушительное для созданной картины.

Такая гордость трагедия – горе человеку, лишённому возможности познать себя во всей полноте, испытать глубину эмоций, ощутить радость победы, добытой в честной схватке с самим собой. Жизнь, прожитая в вечном отражении собственного великолепия, в зеркале, которое, увы, не может показать всей правды – правды о том, что в мире нет ничего совершенного, кроме желания быть таковым. И чем больше эта гордость, тем больше одиночество в её бесконечном блеске. Ибо истинная близость, истинное понимание рождаются не в зеркалах, а в столкновении с болью, в умении видеть трещины, признавать слабость и оставаться человеком.

Только тот, кто познал вкус падения, может оценить сладость взлёта. Только тот, кто испытал сомнения, может по-настоящему верить. Только тот, кто столкнулся с болью, способен по-настоящему сочувствовать. И именно в этих, казалось бы, недостатках, в этих неизбежных несовершенствах мы находим свою человечность. Она в умении признавать ошибки, извлекать уроки, прощать, любить, несмотря ни на что, в смелости быть несовершенным, в готовности прожить неидеальную жизнь, потому что именно в этих противоречиях, в реальной уязвимости и заключается настоящая ценность.

Тренировочную площадку школы гладиаторов заливала лампа, напоминающая искусственное солнце. Золотой диск висел высоко в небе, щедро одаривая теплом арену, на которой юный воин оттачивал свое мастерство. Вокруг расставлены препятствия: светящиеся барьеры, гравитационные ловушки и силовые поля. Перед ним стояли трое существ, напоминающих помесь волка и газели, с кожей, переливающейся всеми оттенками радуги. Они нервно переминались с ноги на ногу, ожидая его команды.

– Вперед, – спокойно произнес Цирцей, и его голос прозвучал на удивление мягко, учитывая бурлящую внутри мощь. Существа синхронно прыгнули, преодолевая первый барьер, но затем один запнулся, задев силовое поле, и взвыл от боли.

– Недостаточно, – раздался резкий голос Паники. Она стояла в тени трибун, наблюдая за ним с непроницаемым выражением лица. Ее рыжие волосы торчали во все стороны, а глаза, словно две черные бусинки, пронзали его насквозь.

– Ты должен быть единым целым с ними. Чувствовать их стремление и слабости. Ты должен быть в их шкуре.

Цирцей вздохнул и снова сосредоточился. Он попытался установить ментальную связь с существами, проникнуть в их сознание. Но что-то мешало. Ярость, скопившаяся внутри, словно ядовитая змея, не давала ему сосредоточиться.

– Сколько я стоил? – неожиданно спросил он сам для себя, словно выплюнул вопрос.

Слова эхом пронеслись по полигону, нарушая идеальную тишину тренировки. Паника подняла бровь, но в ее глазах не отразилось ни удивления, ни сочувствия.

– Как беспородный щенок, семь динариев, – ответила она без тени эмоций.

Семь динариев. Он – человек, а стоил как пес. Внутри вспыхнула ярость, затмевающая все.

– Но я сторговалась за шесть с половиной, - вдруг добавила Паника, будто невзначай.

В этот момент контроль был потерян. Ментальная связь с существами оборвалась, и вместо этого его ярость обрушилась на них шквалом неконтролируемой энергии. Они задрожали, их тела искорежились, словно их скрутили невидимые руки, и в следующее мгновение они взорвались, разлетевшись во все стороны мерзким облаком плоти и костей, которое осело на песке полигона. Искусственное солнце казалось зловеще ярким. Тишину нарушало лишь тяжелое дыхание Цирцея. Он стоял, окруженный этой кровавой бойней, чувствуя, как его тело сотрясается от пережитого напряжения.

Ярость еще бурлила в нем, но теперь к ней примешались страх и отвращение к самому себе. «Я покажу им», - прошептал он, в его голосе сквозила нечеловеческая злоба. «Они все заплатят».

Лицо Паники оставалось непроницаемым: «Потеря контроля», – сухо констатировала она, – «Недопустимо. Но... интересно. Твоя сила растет, Цирцей. Ты становишься опасным. Но пока ты не научишься ее контролировать, ты будешь опасен и для себя».

Она подошла к нему, ее черные глаза смотрели прямо в его душу. «Теперь убери это», – сказала она, кивнув на останки существ. «И помни: я научила тебя убивать, но я же научу тебя контролировать свою силу. Или я убью тебя сама, волчонок».

Ее слова прозвучали как клятва, и Цирцей знал, что она не шутит. Он умрет, превратившись в горстку пепла, как те радужные твари, чьи останки сейчас оскверняли тренировочный полигон. Ему предстояло многому научиться. Иначе Паника или же сама ярость, живущая внутри него, сожжет его дотла...

✧ ✧ ✧

В Цирцее бушевала смесь ярости, боли, и усталости. Он кричал, плакал, смеялся, все это перемешивалось в какой-то ужасающий вихрь чувств. Его лицо меняло выражение с каждой секундой, отражая внутренний хаос. Пережитое пронзило его насквозь, оставив не только физические раны, но и глубокие, кровоточащие трещины в душе. Всё вокруг приобрело серый оттенок, краски Нео-Рима померкли, уступив место пустоте и бессмысленности.

И тогда пришла Паника. Она взяла его в свои железные руки и закинула в лектик, доставив на тренировочный полигон. Она его заставляла тренироваться, доводя до состояния, близкого к смерти. Отжимания до судорог, до состояния, когда мышцы горели огнём, а лёгкие рвались от нехватки воздуха. Бег до потери сознания, бесконечные круги по тренировочному полигону, пока мир не расплывался в туманном мареве и ноги отказывались нести его дальше. Метание ножей – с ужасающей точностью, до тех пор, пока руки не дрожали от переутомления. Каждое упражнение было направлено на то, чтобы сломить его физически, чтобы вытравить остатки слабости, чтобы выжечь до тла сомнения и страх. Это было не наказание, а лечение, жестокое и неумолимое, но необходимое.

Она смогла совершить его пперерождение, настоящее воскрешение из пепла: только когда он пришёл в себя, когда в его глазах снова загорелся огонь, когда он смог встретить взгляд Паники, не опустив взор, она оставила его наедине с собой.

Дома. В тишине, в одиночестве, в тишине собственной спальни, чтобы он мог наконец позволить себе просто существовать, перестав истязать себя.

Но тишина была не долговечна. Он продолжил приходить на полигон уже сам. Не по приказу, а по своей воле. Теперь это было не лечение, а поклонение своей же силе. Он мечтал вернуться в Колизей.

«Я не пущу тебя на арену, пока не буду уверена, что твоя голова не расплавится там», - заявила Паника, - «Если понадобится, я проломлю Антонию его тупую башку, чтобы не ставил тебя состязаться, пусть только вздумает скормить тебя толпе». «Лечение Мелиссы...» - устало напомнил Цирцей, словно это был его единственный якорь в этом шторме безумия. - «Нужно платить. Мне не заработать рекламой». «Наплевать, пусть раскошеливаются твои дражайшие друзья, коих у тебя, разумеется, не счесть», - парировала Паника.

Цирцей вздохнул, осознавая горькую правду. «Друзей» и правда было немало, но кто из них, кроме Малека, не поспешит отвернуться после этого унизительного поражения? И не отвернется ли он сам?

Эта мысль терзала его больше всего.

Антоний тем временем пытался раскрутить последний бой в СМИ как тщательно выверенный пиар-ход, рассказывал о глубокой привязанности гладиатора к сестре, о том, что волнение о Мелиссе помутило его разум и лишило сил. Дескать, проигрыш был вполне объясним и даже трогателен.

Цирцей знал, что за этим скрывается истина, куда более страшная. Это не было простым провалом, вызванным эмоциями. Если раньше, чтобы проникнуть в чужой разум, ему требовалось усилие, концентрация, то теперь... Теперь он слышал мысли прохожих на улице, словно навязчивый радиоэфир, транслируемый прямо в его голове. Не постоянно, разумеется, но достаточно часто, чтобы сделать его жизнь невыносимой. А ещё галлюцинации... Краткие, яркие вспышки, словно кадры из фильма, проигрывающиеся в его сознании без его воли. И тогда он понял. С ним действительно что-то не так. И это что-то только начинает проявляться.

Он не мог не поделиться с Паникой, единственным человеком, которому он доверял безоговорочно, но услышал то, чего не слышать.

Наставница провела зловещую параллель, в которую он так не хотел верить.
«Что ты ожидал, Цирцей? Ты возомнил себя всемогущим. Разрушил храм, и теперь расплачиваешься за святотатство».

Цирцей ощутил, как цунами стыда и вины окатывает его с головой. Он прекрасно знал о приверженности Паники культу Артемиды, о ее благоговейном отношении к древним богам. И он также знал, что новость о разрушении главного святилища богини, совершенном ее же учеником, обрушилась на нее, словно гром среди ясного неба. Он видел ее боль в глазах, ее разочарование и гнев. И этот сдерживаемый гнев вырвался наружу, обжигая его, как пламя священного костра. Он понимал, что в ее словах, какими бы резкими они ни были, крылась истина, которую он отчаянно пытался игнорировать.

«Что мне теперь делать?», – тихо повторил он, словно вопрос был адресован не ей, а самому себе. Паника помолчала, собираясь с мыслями. Она знала, что сейчас каждое слово имеет значение. «Узнать, что происходит с твоим сознанием», - наконец ответила она, пожимая плечами. «Ты думаешь, это проклятие богов, чтобы свести меня с ума? Чтобы я умер?». «Не знаю. Но ты не должен этого игнорировать. Особенно, если это прогрессирует». «Неужели нет никакого выхода, чтобы из избавится от этого?»
Паника начала раздражаться: «Ноешь как девчонка, Цирцей. Сейчас просто смирись и борись с тем, что есть. Может быть, боги смилуются, увидев, что ты достойно проходишь их испытание».

Тренер покинула тренировочный полигон, как всегда, даже не удостоив его прощальным взглядом.

Цирцей остался один, окруженный гулким эхом ударов и вспышками виртуальных взрывов. Ярость клокотала в нем, и он обрушивал ее на симуляцию, стремясь выплеснуть накопившееся напряжение. Но даже в этой яростной схватке, его не покидали слова Барсины, вошедшие в память, словно заноза под кожу:

«Цирцей, послушай, я долго молчала, потому что не хотела сеять смуту перед боем. Но теперь, после всего случившегося, я просто обязана тебе рассказать. Мне кажется, что я смогла выведать кое-что, когда ты ушел спасать Мелиссу... Я не уверена, но слышала слух, что Малек оказывал секте Артемиды финансовую поддержку. Возможно, он верил в то, что они делают добрые дела... Может, его убедили в их особой связи с богами, или еще что-то в этом роде...»

Цирцей с силой обрушил кинжал на виртуальную химеру. Клинок вошел в горло чудовища, разрывая пиксели на части. Нереальная кровь брызнула во все стороны, окрашивая стены симулятора багровым светом. Химера забилась в предсмертной агонии, издавая истошный рев, который, однако, был лишь цифровой имитацией. Вскоре тело чудовища рассыпалось на отдельные частицы, растворяясь в воздухе. Цирцей вытащил кинжал и уставился на его лезвие. От крови не осталось и следа, лишь безупречная сталь, отражающая его искаженное лицо. Но даже эта победа не принесла ему удовлетворения. Ярость, словно ненасытный зверь, продолжала терзать его изнутри, требуя все новых и новых жертв.

«...скажи мне, братец, тебе не кажется странным, что он так быстро смог их найти и уничтожить абсолютно всех, кто был причастен? Словно он знал, где копать, словно у него уже был список, и ему оставалось только вычеркивать имена. Откуда у него такие ресурсы, такая информация? Это не похоже на обычное расследование, это больше похоже на заметание следов...»

Слова Барсины звенели в его голове, как набат, заставляя сомневаться и размышлять. Он отчаянно пытался отмахнуться от этих мыслей, но зерно сомнения было посеяно, и теперь оно прорастало, пуская корни в его сознание.

С тренировочного полигона гладиатор вернулся с рассеченной до мяса бровью. И нет, это не из-за боевых андроидов, испытывающих его силы, или из-за боя с виртуальной химерой...

✧ ✧ ✧

Неблагополучные кварталы Нео-Рима – лабиринт из узких, переполненных мусором улиц, где выделяли только тускло мерцающие неоновые вывески и пахло ржавчиной, канализацией и непромытыми веками. Боль в висках, глубокая и пульсирующая, стала еще сильнее, чем обычно, заставляя его искать утешение в прохладном воздухе Нео-Рима, даже с его ядовитыми парами и газами, которые понемногу разъедали его лёгкие. Сегодня что-то толкало его в эти запретные глубины, потому что четыре стены его дома, сжимающиее его голову тисками, казались еще более душной западнёй, чем череда улиц переполненных плебсами.

Цирцей брёл по освещённой неоновыми огнями улице, каждый из которых пульсировал своим собственным ритмом, окрашивая улицы в безумный спектакль из кипенно-белого, ядовито-зелёного и кислотно-розового. Огни отражались в выпуклых поверхностях кибернетических имплантов, украшающих лица прохожих, превращая лицо города в сюрреалистичную картину из металла и неона. Высокие здания, похожие на переплетённые когти гигантского паука, наклонялись друг к другу, заслоняя куски ночного неба.

Жители империи Солнца, со своими измененными телами, с дополненной реальностью, наложенной на их глаза, проносились мимо него, оставляя за собой шлейф электронных голосов и странных, непонятных ароматов. Звуки города сливались в грохочущую симфонию, где крики уличных торговцев смешивались с гулом лектиков и низкочастотным гудением гигантских энергетических башен.

В последнее время этот шум, эта помесь звуков и образов давалась ему с большим трудом. Он сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться, но воздух, пропитанный выхлопными газами и непередаваемым запахом Нео-Рима, едва ли помогал ему в этом.

Реальность перед гладиатором поплыла. Вместо людской толпы, он увидел закованных в броню центурионов, марширующих под палящим солнцем. Их лица были суровы, их шаги - синхронны. Он слышал лязг металла, крики командиров. На мгновение он почувствовал себя одним из них, ощутил вес брони на своих плечах, жар солнца на своей коже.

Затем, так же внезапно, все исчезло. Воины растаяли, как дым, и он вновь оказался на шумной улице, окруженный современными людьми. Он моргнул, пытаясь понять, что произошло.

Цирцей попытался отмахнуться от этих мыслей, но странное чувство дезориентации не покидало его. Мир вокруг казался каким-то нереальным.

Он продолжал лавировать в людском потоке, чувствуя себя песчинкой, затерянной в безбрежном океане... Но вдруг глазами вспыхнул нож, зловеще поблескивая в тусклом свете. Чья-то хватка, мертвой хваткой сжимающая запястье, парализовала волю. Запястье, сжимающее его руку, готовую обрушить удар. Время замерло, и он застыл в мгновении неминуемой гибели, чувствуя ледяное дыхание смерти на своей шее. А затем, так же внезапно, как и началось, видение схлопнулось, развеялось, словно дым.

Цирцей остановился, прислонившись к холодной, потемневшей от времени стене здания, пытаясь собрать мозги в кучу. Голова раскалывалась, в ушах стоял глухой звон. Он попытался сосредоточиться, но город продолжал шуметь вокруг него, напоминая о своей непроницаемой стенной мешанине из звуков и светов. В этот момент он почувствовал, как его рука невольно схватилась за кинжал под плащом. Не зря.

Узкий, темный переулок, пахнущий застоявшейся водой и гниющей органикой, казался еще более мрачным в сравнении с ярко освещенными улицами Нео-Рима. Цирцей шел по нему, стараясь не притрагиваться к сырым стенам.

Он почти не заметил женщину, пока не споткнулся о нее. Она стояла в тени, закутанная в темный плащ, и он толкнул ее плечом, извинившись поспешно, не остановившись, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она была окутана тенью, ее лицо скрывала глубокий капюшон, только блеск глаз свидетельствовал о наличии чего-то нехорошего и беспокойного в нее глядя. Женщина, не отвечая, издала глухой храп, не похожий на звуки человека, а что-то глубокое и неуловимое, и из глубины переулка показались они.

Гладиатор замер посередине проулка.

Два бугая, генетически модифицированные существа, сочетающие в себе громадную силу и дикую агрессию. Их мускулистые тела, покрытые темной, грубой шерстью, были наполнены зловещей энергией. Их глаза, красные, как раскаленные уголья, были направлены на Цирцея, и во всей позе их тел чувствовалась готовность к броску.

Он резко обернулся и замер, поймав её взгляд. Она стояла неподвижно, слегка наклонив голову набок, будто наблюдая за игрой котёнка. Её губы растянулись в лёгкой, едва заметной улыбке, наполненной спокойствием и уверенностью, отчего внутри у него вскипела волна тревоги.

Почти мгновенно позади раздались шаги, приближающиеся стремительно и неумолимо. Люди вырвались вперёд, руки сжаты в кулаки, лица искажены злобой и жаждой преследования. Ноги сами собой сорвались с места, пока мозг лихорадочно искал выход.

Переулок тянулся бесконечно, как кошмарный сон, стены сжимались вокруг, душившие серым однообразием кирпичных стен и грязных окон. Тяжёлое дыхание преследователей гремело громче ударов сердца, отдававшихся болью в ушах. Время замедлилось, звуки сливались в единый оглушающий поток шума.

Короткий прыжок позволил преодолеть горку мусора, рассыпавшегося во все стороны металлическими банками и осколками стекла. Плечи ныли от напряжения, лёгкие обжигала острая боль. Руки инстинктивно цеплялись за выступающие камни стен, помогая двигаться быстрее.

Очередной поворот открыл ужасающую картину.

Тупик. Кирпичная стена выросла прямо перед ним, высокая, холодная и мокрая от влаги. Темнота наползала сверху, создавая ощущение ловушки, откуда невозможно выбраться живым. Пятна плесени покрывали поверхность, оставляя мерзкое чувство липкости под пальцами рук, отчаянно хватающихся за шершавые края кирпичей.

Сердце молотило беспощадно, пульсируя горячими волнами по всему телу. Грудь сдавливалась тяжестью страха, горло пересыхало, превращая дыхание в мучительный хриплый звук. Уши уловили треск ломающегося стекла неподалёку – они совсем близко...

Этика гладиатора диктовала строгий запрет на использование псионических способностей вблизи свободных граждан. Хотя назвать преследующих его существ именно так было бы неправильно. И сейчас, в таком напряжённом положении, применение энергии могло привести к катастрофическому исходу: потере контроля над силами и сильному переутомлению организма.

Нож врага оказался высоко занесённым, сверкая острыми краями, точно готовый нанести смертельный удар. Однако мгновенная вспышка сознания позволила увидеть эту картину заранее. Прошлое видение вновь промелькнуло перед глазами, даря мгновение преимущества.

Рука соперника потянулась к цели, лезвие устремилось вниз, нацеливаясь прямо в грудь. Инстинкт выживания сработал молниеносно: левая рука выбила оружие вбок, заставив клинок скользнуть по краю кожи, лишь царапнув бровь. Одновременно правая нога резким движением подкосила ноги нападающего, обрушив его на пол мощнейшим толчком.

Первый упал, застонав от удара головой о твёрдый камень. Но второй агрессор тут же ринулся в атаку, действуя синхронно и скоординированно. Огромные когти с шипением рассекли воздух там, где секунду назад находилась голова Цирцея. Реакция оказалась чуть медленнее, и острое лезвие глубоко прорезало кожу предплечья, вызвав горячую волну боли.

Выпрямляясь, Цирцей направил всю силу своего веса и ярость битвы в мощный удар локтем, врезавшись в подбородок второго противника. Гигантский враг качнулся назад, потеряв равновесие, и рухнул лицом вниз, сотрясая брусчатку улицы.

Драгоценные секунды дали возможность оценить ситуацию. Первый атакующий начал подниматься, медленно приходя в сознание. Пот стекал с лба Цирцея, смешиваясь с кровью, вытекающей из раны на лице. Понимание пришло чётко и ясно: нельзя убить их здесь и сейчас, но давать слабину тоже опасно. Необходимо сражаться, защищая собственную жизнь и честь, сохранив контроль над своими способностями.

Поток крови заливал глаз, мешая сосредоточиться, но внутренняя сила и дисциплина взяли верх. Громадный кулак полетел навстречу лицу Цирцея, рассчитывая одним ударом отправить его в забытьё. Однако опытный гладиатор успел отклониться в сторону, позволяя руке пролететь мимо, затем нанес быстрый контрудар ребром ладони по шее противника, отключив жизненно важные центры нервной системы. Гигант пошатнулся, замерев на миг, после чего повалился наземь, лишённый чувств.

Осмотрев обоих противников, Цирцей понял, что поединок завершён.

Он медленно, осторожно, двинулся к женщине. Она наблюдала за ним с подозрительным спокойствием, ее глаза, темные и холодные, не отрывались от него. На ее лице не было ни страха, ни разочарования. Цирцей остановился в нескольких шагах от нее. Воздух сгустился от напряжения. Он знал, что это была не простая уличная стычка, что за этим стоит что-то большее. Что-то такое, что он еще не понимает.

– Кто вы? – голос молодого человека был спокоен, хотя мысли лихорадочно бросались из одной крайности в другую.

Улыбка женщины, медленная и ледяная, пронзила Цирцея до костей. В ее глазах скрывалась бездна, и он почувствовал ужас, которого не знал с детства. Едва коснувшись его руки ножом, оставив лишь неглубокий порез на теле гладиатора – отвлекающий манер для возможности к бегству, – она растворилась в ночном воздухе.

Цирцей принял решение скорее ретироваться, прежде чем мужчины придут в себя.

✧ ✧ ✧

Дверь в спальню Цирцея открылась бесшумно. Первое, что бросилось ему в глаза, когда она вошёл - блеск хромированных поверхностей и приглушенный фиолетовый свет панелей, которые мягко пульсировали. Стены, отделаные полированным
материалом, отражали мерцание света, словно темная вода, застывшая в движении.

В центре комнаты, перед зеркалом в массивной, инкрустированной драгоценными камнями раме, стоял хозяин квартиры. Его спина была напряжена, как туго натянутая струна, кулаки сжаты до побелевших костяшек.

Малек, медленно приближаясь, старался не нарушить хрупкое равновесие этой сцены. Он видел, как Цирцей с почти маниакальной скрупулезностью штопает рассеченную бровь. Как тончайшая игла, переливающаяся всеми цветами радуги под искусственным светом, ловко скользит в его пальцах, зашивая рану.

Движения его чемпиона – с остервенением быстрые и точные, без единого лишнего жеста, выдавали попытку подавить внутреннюю тревогу физической болью. Еще один шов, еще одна попытка восстановить собственную целостность... Кровь, едва заметными каплями, выступала на поверхности и была мгновенно впитываемой специальной губкой. Рядом, на тумбе стояла небольшая аптечка и лежали стерильные инструменты, переливающиеся под холодным светом.

– Ave Caesar, morituri te salutant, – негромко произнёс Цирцей традиционное приветствие. – Слава вашему дому.

– Я уничтожил в-всех, кто б-был хоть как-то с-связан с сектой Артемиды, – вместо расспросов о случившемся с ним приключении и природе его ран, негромко произнес Малек. – Я нанял л-лучших врачей, ч-чтобы изучить её состояние... ч-чтобы понять, что с ней. В-возможно, еще есть шанс... вернуть ее.

Цирцей, не отрывая взгляда от своего отражения, сжал губы.

– Чудесно.

– Чудесно? Ц-цирцей, я с-сделал всё, чтобы хоть как-то п-помочь тебе. И это т-твоя б-благодарность? – раздражение и боль звучали в голосе Малека, он надулся как ребёнок. Его благодетель ждал хоть какой-то реакции, хоть малейшего намека на признательность, но получил лишь ледяное безразличие. Гладиатор наконец повернулся к Цезарю, его серые глаза блестели в полумраке.

– Что ты хочешь от меня взамен, Малек? – вопрос прозвучал как обвинение.

– Я хочу... Ч-чтобы ты м-меня порадовал, – выпалил Малек, чувствуя себя неловко под пронзительным взглядом Цирцея. Он замялся, стараясь подобрать слова.

«Порадовал? Как наивно», – Цирцей усмехнулся, начиная обрабатывать порезы на руках:

– Ближе к делу.

– У м-меня есть н-некоторая информация н-насчёт п-планеты Мецасс, где есть д-некий артефакт. Я хочу его с-себе, но в хранилище опасно.

Цирцей усмехнулся:

– Слушай, Малек, если твоя цель – моя преждевременная кончина, то я бы посоветовал тебе обратиться к специалистам. Полагаю, существуют более эффективные способы, чем лететь за несколько световых лет на верную смерть, чтобы добывать какие-то артефакты. Неужели тебе настолько не хватает воображения?

– Что ты, Ц-цирцей! – воскликнул Малек, стараясь убедить его в своей искренности, – Я почти уверен, ч-что это с-совершенно не опасно д-для тебя. Ты с-справишься. Это просто б-будет небольшое п-приключение для нас обоих, чтобы ты раз-звеялся и забыл об этом д-досадном прециденте произошедшим с киборгом. Тебе явно нужен п-перерыв.

Перерыв? Какая щедрость. Цирцей с силой стиснул зубы, чтобы не выругаться, а затем резко отставил флакон с антисептиком. Он видел, как покровитель пытается придать своему лицу выражение спокойствия, но нервное подёргивание левой брови выдавало его с головой.

– П-подумай об этом к-как об отпуске, в к-котором мы оба н-нуждаемся. П-просто доверься мне... – продолжил Малек, его голос звучал уже менее уверенно.

– Доверится тебе! - всплеснул руками Цирцей, - Тебе?! Давай вспомним, как ее ты загнал меня в лабиринт. В тот проклятый лабиринт на планете Астрас, где я провел три дня, преследуемый минотавром, пока ты наблюдал за мной, как за грызуном в клетке! Это было не приключение, Малек, это была пытка! Ради какого-то жалкого болтающего навигационного клубка старой технологии! В мире, где существуют уже более продвинутые, способные проложить путь куда эффективнее и безопаснее.

Цирцей замолчал, глубоко вдохнув, чтобы успокоиться, но его руки все еще были сжаты в кулаки. Малек выпалил почти без заиканий:

– Я считал, что изучение архаичных технологий может быть познавательным. Я не п-подумал о р-рисках.

Разумеется! Не ему же надо было рисковать своей шкурой.

– А тот случай с русалками? Ты же знал, что их песни могут лишать рассудка, но все равно отправил меня в их подводный город!.. Или может быть, тебе напомнить, когда в последний раз я тебе доверился, мы попали в плен к варварам, Малек?

– Только не д-драматизируй. Когда ты так г-говоришь, звучит д-действительно плохо, но у меня с ними была д-договоренность о том, ч-чтобы... – Малек попытался оправдаться, его голос звучал извиняюще.

– Договоренность?! Они чуть не убили нас, когда мы притащили эти дурацкие кеметские свитки с планеты твоей матери! Ты рисковал нашей жизнью ради каких-то древних скрижалей!

– К-конечно, они же варвары! А эти д-дурацкие свитки стоят целое состояние, б-больше чем твоя с-свобода, Цирцей. Ты п-поступил бы так же, будь ты в-варваром. – Малек пытался придать своим словам весомость, но его голос звучал неубедительно.

– У тебя на всё есть оправдание.

Цена знаний была высока, но Малека это никогда не волновало. Гладиатор усмехнулся, полный понимания, но и лишенный всякой доброжелательности... Он понимал, что не может отказать своему протектору. Он зависел от Малека.

– Цирцей. У т-тебя п-полно врагов, но я не один из них, – вдруг произнес наследник Империи солнца.

Малек не давал ему выбора – ему ничего не оставалось как закатить глаза и в очередной раз попытаться в это поверить.

✧ ✧ ✧

Его покровитель обрушил на секту Артемиды такое наказание, что само небо, казалось, пошло трещинами. Ради спокойствия Цирцея, ради того, чтобы заглушить личную боль гладиатора, он действительно развязал войну, используя все свои ресурсы и связи. Сначала поползли слухи – едва слышный шёпот о сомнительных ритуалах и странных исчезновениях. Затем Малек направил в самое сердце секты своих лучших аудиторов и следователей, словно посылая термитов в гнилую древесину. И они рыли, рыли, рыли, пока не вытащили на свет божий такую мерзость, что даже видавшие виды головорезы Гелиоса содрогнулись.

Храм оказался центром контрабанды: наркотики, оружие, экзотические животные с дальних планет... всё это текло через священные врата Артемиды, как отравленный Нил. Но самым ужасным открытием стала торговля людьми – молодыми девушками, которых похищали на окраинах Империи и продавали в рабство, чтобы удовлетворить грязные прихоти сектантов и их богатых покровителей.

Малек добился большего, чем просто юридическое преследование. Он обрушил на секту Артемиды весь свой гнев – организовал утечку информации в прессу, подкупил чиновников, чтобы они закрыли глаза на его действия, и, наконец, приказал своим наёмникам уничтожить всякое упоминание о храме.

Всех причастных – от верховной жрицы в её расшитом золотом одеянии до дрожащего послушника – ждали каменные мешки в шахтах Плутона. Правосудие? Скорее, акт очищения огнём.

Но Цирцею это не принесло облегчения. Он наблюдал за падением секты Артемиды с той же бесстрастностью, с какой воин наблюдает за смертью поверженного врага, без катарсиса, без исцеления. Боль лишь на время притупилась под натиском чужой ярости. И Цирцею казалось, что пепел от разрушенного храма оседает на его собственную душу, превращая её в бесплодную пустыню... в которой что-то шевелилось... что-то было не так.

Разве те люди, которых он видел в храме были такими? Они были достойны такой смерти? Разве они заслуживали того, чтобы их имена были стёрты с лица земли без суда и следствия? Тогда кого же он убивал?

Проклятая эффективность Малека, его умение разворачивать события в нужный момент, как карты в ловких руках шулера, – всё это вызывало тревогу. А эта показная забота, эта попытка заглушить боль Цирцея уничтожением секты Артемиды... разве это не было слишком красивым, слишком удобным способом вытеснить правду?

Разве Малек не мог просто солгать? Он мог превратить грязь в золотой дворец, а правду – в удобную ложь. Цирцей ухватился за эту мысль, как за спасательный круг в море сомнений. Он перебирал в уме рассказы о ритуалах и контрабанде, о людях, проданных в рабство, и понимал, что все эти «доказательства» идеально подходили для того, чтобы оправдать его собственную жажду мести.

Новая палата его сестры была очень красивой. Её стены мягко светились, создавая успокаивающий эффект, но атмосфера все равно оставалась напряженной. В центре стояла кровать, опутанная хитросплетениями трубок и датчиков, которые гудели и мигали, поддерживая серебряной паутиной вокруг жизнь его сестры.

Мелисса, юная и хрупкая, лежала неподвижно, подключенная к множеству трубок и датчиков. Ее длинные волосы были аккуратно расчесаны и рассыпались по подушке, как золотистый водопад. Лицо было бледным, но спокойным, словно она просто спала. Однако, несмотря на внешнюю безмятежность, внутри нее бушевала невидимая битва.

Аппараты вокруг неё были вершиной медицинских технологий. Наноботы, введённые в её кровь, неустанно работали, поддерживая все системы организма в идеальном состоянии. Голографические дисплеи показывали её жизненные показатели: сердечный ритм, дыхание, уровень кислорода в крови... всё было в норме.

Идеальная норма для мёртвой души. Мелисса была жива... лишь по заверениям машин, ведь она была в коме. Врачи и ученые с яркими нашивками «Отдел редких патологий», изучающие Мелиссу, были в полном недоумении. Они проводили бесчисленные анализы, сканировали ее мозг на клеточном уровне, использовали самые передовые нейросети для диагностики. Все их усилия были тщетны. Ни один из аппаратов не мог объяснить, почему Мелисса не просыпалась. Ее мозг был активен, но она не реагировала на внешние раздражители. Это была загадка, которую никто не мог разгадать.

Цирцей вошёл в палату, его шаги были тихими, но решительными. Беспомощность оказалась более мучительной, чем любая физическая боль: она сковывала душу сильнее, чем тиски, сжимающие кости. Он был гладиатором, привыкшим крушить чужие тела, но перед лицом этой необъяснимой комы чувствовал себя ребёнком, заблудившимся в лесу.

– Пчёлка... – прошептал он её детское прозвище, наклоняясь к лицу. Голос дрожал, как натянутая струна, но он заставил его звучать ровно. – Я улетаю. Далеко и надолго. Не знаю, увидимся ли мы снова. За тобой присмотрит Барсина.

Цирцей схватил её за руку – слишком резко, как будто схватился за оружие на арене. Прибор пискнул в знак протеста, но ему было всё равно. Её рука была теплой, но безжизненной.

– Они говорят, что с тобой всё в порядке, говорят, что твой организм здоров, – продолжил он, с трудом выдавливая слова сквозь стиснутые зубы. – Что всё работает как надо. Но я знаю, что это ложь. Ты здесь, но... тебя здесь нет. Они не понимают, что происходит. Но я верю, что ты справишься.

Цирцей посмотрел на аппараты, окружавшие кровать. Голографические дисплеи ровно мигали.

– Я обещаю, что попытаюсь найти ответ, – сказал он решительно. – Мы не оставим тебя одну. Малек уже нанял лучших специалистов. Я буду бороться за тебя, пока не найду способ вернуть тебя к нам.

Губы коснулись гладкого, прохладного лба так быстро, словно он боялся оставить невидимый шрам. Прикосновение вышло неловким – он никогда не сделал бы так, если сестра была в сознании, Цирцею было чуждо проявление нежности... Это было слабостью. А проявление слабости на арене – означало лишь смерть.

Цирцей резко выпрямился, и лицо его снова стало бесстрастным, как обычно, но на его лбу выступила испарина. Его разум лихорадочно перебирал обрывки воспоминаний, пытаясь найти ключ к разгадке. Загадочные символы, которые он видел на её запястье, странные амулеты, которые она носила... Теперь он понимал, что это не просто украшения, а метки, знаки принадлежности к тайному обществу. Он знал о её мечте стать жрицей Артемиды. Не просто жрицей, а посвящённой, одной из тех, кто был ближе всего к источнику силы, к тайнам, скрытым за каменными стенами храма. Теперь, осознавая, во что она ввязалась, он понимал, насколько наивной была эта мечта.

Как Мелисса, всегда такая осторожная и рассудительная, могла оказаться в таком опасном месте? Что, какая сила, какая ложь заставила её отвернуться от него, от своей семьи? Что за дрянь они влили ей в голову, какой ритуал вырвал её из реальности?

Чувство вины пронзило его с невероятной силой. Почему он не был внимательнее к ней, не слушал то, что она говорила ему в те немногие вечера, когда он проводил время со своими сёстрами? Почему не задавал больше вопросов?

И тут в голову закралась самая мерзкая мысль: «А что, если Малек знал? Если он был в этом замешан?» От одной этой мысли по венам пробежала ледяная дрожь. Если его прекрасный протектор хоть как-то причастен к тому, что случилось с Мелиссой... То он вырвет ему сердце голыми руками.

Палата забыла о нём раньше, чем захлопнулась дверь. Зелёные цифры продолжали ровно мигать. Машины безучастно гудели. Как будто он и не приходил вовсе.