Проклятие гладиатора

Стол Малека, будто перекресток миров, был завален контрабандой и древними артефактами, каждый хранил свою историю, затмевая блеском даже саму Империю, к которой принадлежал. Но в центре этого хаоса, как пульсирующее сердце, бился полупрозрачный глобус «Астрариум», транслирующий Млечный путь с его многочисленными звёздами и некоторыми развитыми планетными системами – сомнительный артефакт, возможно, украденный у кого-то или нелегально модифицированный, как и многие другие предметы на этом столе. Яркий свет голограммы окутывал лицо Малека, словно солнечный нимб, высвечивая тонкие черты его аристократического профиля, подчеркивая бледность, которая была характерна для тех, кто провел свои дни не на поле битвы, а в холодных кабинетах.

Он лениво вращал проекцию, пальцы с легкостью касались звездных систем, словно дирижируя оркестром небесных тел, словно властелин, восседая в своем кресле и взирая на свои будущие владения с ощущением собственности, впитанным с молоком матери. Вращение завораживало, позволяя увидеть всю галактику, по его прихоти. «Империя Млечного пути, империя потомков Солнца...» – прошептал он, наслаждаясь каждым словом, – «Империя, которой суждено править Галактикой».

Вместе с новой информацией от императрицы, в животе Цезаря начал расползаться тугой шарик, поднимая его желудок выше к грудине. Страх. Если его мать начала опасаться «Край света», то дела действительно серьёзны и уже не требуют отлагательств. Он понимал, что корпорации – настоящие автономные государства, владения которых простирались на целые звёздные системы, имея революционные амбиции, представляют большую опасность. Такие организации рождаются не в одночасье, а постепенно, из слияния технологий и жажды наживы. Что если добавить к этому слагаемое с бунтарским духом народной воли и обещание свергнуть нынешние порядки? Определённо найдётся уйма недалёких желающих.

Его палец коснулся центральной системы, и вся Вселенная в этот момент сосредоточилась в одной точке. Солнечная система развернулась перед ним, показывая кольца планет-колоний, мощные военные орбитальные крепости «Щит Гелиоса», помпезные столичные космодромы на Терре – символы мощи, за которой скрывалась бюрократия и гниль корпоратов, о которых он не хотел думать.

Откинувшись в кресле, с бокалом вина в руке, казалось, даже не заметил, как капля напитка выскользнула из бокала, проскользнув по его пальцам и упав на клавиши управления, исказила изображение на короткое мгновение. Малек сделал большой глоток, глубокий и жадный, размазывая каплю по губам тыльной стороной руки, словно смакуя вкус власти, которая, как ему казалось, уже принадлежала ему. «Двигатель, который тянет вагоны своих скрипучих Доминионов». Шесть систем... шесть поездов на коротком поводке... Сын императора увеличил масштаб, рассматривая шесть главных планетарных систем, входивших в империю, шесть ярких звезд.

Он коснулся Селентийской системы и замер. Небоскрёбы из полированного металла пронзали небеса, словно стрелы, пущенные в самое сердце космоса. Чистые линии, гладкие поверхности, отсутствие вычурности и украшений, присущих строениям солярийцев, их простота поражала своей дерзостью. Здесь не было места истории, традициям, поклонению предкам. Только движение вперёд, только прогресс.

Эти бледные, луноликие люди, казалось, забыли о ничтожности человеческого гения, о неизбежности увядания. Они настолько уверовали в свои технологии, в свои возможности, что, казалось, всерьёз рассчитывали обмануть всевозможные биологические процессы, чтобы обмануть саму Смерть.

«Высокомерные идиоты», - проскользнула мысль в голове наследника. Но... Малек им завидовал им. Он, рождённый в пышности и величии империи, должен рыскать по заброшенным руинам в поисках сокровищ прошлого, пока его сородичи, на другой планетной системе создают будущее своими руками. Он, наследник трона, должен мыслить категориями древних артефактов, в то время как они уже почти достигли вечной жизни с помощью современных технологий.

«Селентийцы...» – шептал он себе под нос, мысленно перечисляя их достижения. Активное сотрудничество с инопланетными расами, в частности с сирианцами – не порабощение, а взаимовыгодный обмен знаниями и технологиями, смелые эксперименты, разработка новых видов энергии – они копались в будущем, как солярийцы копаются в прошлом. Здесь, в этом блестящем, холодном, почти стерильном государстве, процветало настоящее будущее, воплощённое в каждой сверкающей детали.

Обида и зависть скрутили его внутренности. Они получили все, не прилагая усилий. Бесплатное электричество, отсутствие болезней, неограниченный доступ к ресурсам. А на Терре? Постоянная борьба, политические интриги, войны за ресурсы и вечная оглядка назад. И все же... И все же что-то в их безупречном мире Малека отталкивало. Что-то бездушное. Может быть, в погоне за вечным прогрессом они потеряли что-то важное? Что-то человеческое? Что-то, что можно найти только в прошлом, в тех самых руинах, которые он так тщательно изучает?

Эта мысль принесла ему слабое утешение. И всё же... Глядя на эту сверкающую систему, он не мог отделаться от ощущения, что они, солярийцы, отстали. И если бы он хотел сохранить свою империю, он должен учиться у них, использовать их знания, чтобы вырваться из прошлого и создать будущее, достойное трона.

Его палец скользнул к Кемейтиской системе, – родине его матери. Кемет – место, где империя его отца играла в эко-утопию. По крайней мере, так утверждалось в официальных бюллетенях Гелианской империи. Планета-зернохранилище и ботанический заповедник в одном флаконе, где традиции предков переплетались с новейшими достижениями науки. Кемейтицы всегда славились своим развитым сельским хозяйством и передовыми экспериментами в области модификации растений. Они превратили планету в гигантскую лабораторию, где создавали новые виды культур, устойчивые к любым условиям и способные прокормить целые звёздные системы. Они даже научились выращивать мясо в промышленных масштабах, обходясь без животных, – вершина этической инженерии, если верить пропаганде.

Малек усмехнулся, представив себе этих «рациональных людей», по колено в грязи склонившихся над очередным гибридом пшеницы. Медленно развивающаяся, послушная планетка, живущая по законам природы и расписанию посевов. Полезная, конечно, для поддержания продовольственной стабильности, которой Гелианская империя, в принципе, могла бы пренебречь, перейдя на синтетическую пищу.

И всё же и у них было чему поучиться – гармонии с природой, знаниями, накопленными веками. Может, они и не строили звездолёты, но умели создавать жизнь. За этими полями, за этими храмами, за этими наивными, помешанными на экологии кемейцами скрывались знания, которые могли бы пригодиться империи. Не только в плане продовольственной безопасности. Их достижения в генной инженерии могли бы открыть новые горизонты для медицины, для создания новых видов оружия, для контроля над геномом. Цезарь понимал, что нельзя недооценивать родину его матери. Кемейтская система – это не просто поставщик продовольствия, а живая лаборатория, хранилище знаний, которые можно использовать в интересах солярийцев. Нужно только найти способ извлечь их. Аккуратно, без насилия. Через влияние на фараона.

Вскоре внимание переключилось на Теонуститланскую систему, населённую варварским, но невероятно изобретательным народом, называющим себя «мешика». Система была охвачена тревожными сигналами. Согласно легенде, их бог войны велел людям построить свою столицу там, где они увидят орла, восседающего на кактусе и пожирающего змею. Место оказалось жарким и, мягко говоря, неудобным для жизни. Казалось бы, обречённые на вечный голод, мешика сумели превратить этот недостаток в преимущество.

Их изобретательность не знала границ. Чтобы выжить, они придумали чинампы – плавучие сады, прямоугольные участки, построенные на дне озера из древесины, почвы и растительного материала. Слои укладывались до тех пор, пока участок не возвышался над водой, а сад надёжно закреплялся посаженными деревьями. Чтобы справиться с капризами озера, фермеры создали сложные ирригационные системы и акведуки, контролирующие уровень воды в садах. Этот методичный и инновационный подход позволил создать чинампы, засаженные разнообразными, чередующимися культурами, которые поддерживали плодородие почвы на площади в тридцать тысяч акров. Сады могли давать до семи урожаев в год, чего вполне хватало для пропитания растущего населения мешика.

Инженеры-теонуститланцы, обуздав гидропотоки озера, возводили фундаменты жилых биомодулей и пирамид-ретрансляторов, не обращая внимания на зыбкий грунт. Адаптируясь к динамичной среде, архитекторы-генпланёры создавали каскадные гиперструктуры, наращивая биослои на существующие комплексы, формируя многоярусные экосистемы и монументальные пирамиды-маяки, ставшие визитной карточкой техносферы планеты Ольмек. Используя геосинтетические биоматериалы, местные нейросети разрабатывали индивидуальные архитектурные решения.

В метаполисе гармонично сочетались частные биорезиденции и многофункциональные дворцы, общественные медитационные зоны, арены для нейроспорта, храмы-генераторы и пирамиды-трансляторы. Резиденции создавались из самовосстанавливающихся нанокирпичей и переработанного биоволокна, а монументальные комплексы и дворцы формировались из точно обработанных и идеально подогнанных геополимерных блоков, создавая впечатление монолитного совершенства.

Несмотря на технологический прогресс, на краю империи кипела непрекращающаяся борьба за власть, а нестабильность порождала проблемы, требующие постоянного внимания. Система была центром торговли запрещённых вещей, где каждый мог купить то, что не следовало продавать. Именно поэтому Малек был частым гостем этой планеты, а местные контрабандисты просто боготворили его.

Приблизив скромную алую точку на карте, он тяжёло вздохнул и сделал глубокий глоток вина. Сангрийская система... Даже упоминание о ней вызывало горькое послевкусие. Завоёванная империей, выстраданная кровью, но так и не освоенная с их столичной планетой, тускло освещённая красным отблеском звезды Сангус, звезды, света, которой почти никто не видел. Верта была почти заслонена от материнской звезды многочисленными безжизненными планетами-гигантами, поэтому жизнь на ней развивалась иначе, чем везде.

История Сангрийской системы – история колонизации и геноцида. Коренные обитатели когда-то обладали богатой культурой и развитой цивилизацией. Но все изменилось, когда в их мир вторглись воины Гелианской империи, одержимые идеей расширения и господства солярийцев. Сангрийцев колонизировали не исследователи и не торговцы, а солдаты Гелианской империи – жестокие мавры, чьи предки когда-то сами познали рабство, а теперь стали надзирателями.

Захваченные коренные жители Сангрийской системы называли себя нагами. И это имя, словно проклятие, висело над всей империей. Война с нагами произошла совсем недавно, и шрамы на самолюбии гелианцев ещё не зажили. Триумф, одержанный во времена правления деда императора, дался империи невероятно тяжело. Война в темноте, против врага, знающего каждый закоулок, каждый туннель, каждый поворот, превратилась в кровавую бойню. Гелианцы сломили их сопротивление, залили Верту кровью, но так и не смогли покорить дух этого народа. Победа была пирровой. И хотя отец Малека гордился присоединением Сангрии, даже для него, тирана, закалённого десятилетиями правления империей, произошедшее с инопланетным народом было незаживающей раной.

Наги отличались от людей. Белокожие, почти безволосые, с острыми зубами и зеленоватой кожей, напоминающей кожу рептилий. Их глаза – желтые или же янтарные щёлки, прорезающие вечный полумрак, – узкие зрачки, приспособленные к жизни в постоянном мраке. Они были другими, словно сотканными из ночи и отчаяния.

Малек протёр глаза, избавляясь от алкогольного дурмана. Пальцы скользнули по сенсорной панели, поворачивая голограмму в сторону Вавилонской системы. Система-близнец Солярийской, с её раскалённым солнцем и пыльными планетами. Но главное – с неутихающей враждой и постоянной угрозой гражданской войны.

Там жил и правил Кассий – словно бессмертный, хитрый, расчётливый старик, выжидающий удобного момента, чтобы вонзить нож в спину любимого братца, императора Гелианской империи. Дядя Малека, который считал себя более достойным трона, чем его, Малека, и не упускал ни одной возможности подставить ему подножку. Вавилон-1, главная планета системы, со столицей Ниневия, была зеркальным отражением Нео-Рима, но отражением кривым и искажённым. Если Нео-Рим блистал роскошью и величием, то Ниневия дышала декадансом и разложением. Она была полна политических интриг, заговоров и предательств, где каждый уважающий себя аристократ сплёл паутину лжи и лицемерия, стараясь возвыситься над другими. А его дядя, Кассий, был пауком, сидящим в самом центре этой сети.

Вавилонская система была источником постоянной головной боли для императорской семьи. Она требовала внимания, ресурсов и дипломатического мастерства. Отец любил отправлять его туда, чтобы он учился искусству переговоров и учась, понимал, как не просто сохранять своё положение. Каждый визит Цезаря к своему дядюшке превращался в хождение по минному полю, где любое неосторожное слово могло спровоцировать войну. Но игнорировать систему и власть Кассия над ней было нельзя. Слишком много интересов было связано с Вавилоном, слишком много ресурсов добывалось на его планетах.

Поэтому Малек терпел, лавировал и старался не давать дяде лишних поводов для открытого конфликта. Но он знал, что рано или поздно конфронтация была неизбежна. Если его отца он опасается, то Малека признавать не станет. Слишком велика была разница в их взглядах, слишком сильна была жажда власти у его дяди. И мысленно Цезарь уже подготовился к этой войне.

Наконец, Кеплерская система. Далёкая, малоизвестная, словно затерянный в космической глуши островок. На картах империи она обозначена едва заметной точкой, а в разговорах о ней упоминали вскользь, словно о чём-то неприличном. Однако за этой невзрачностью скрывалась её истинная ценность.

Система примечательна тем, что единственная вращающаяся в ней планета описывает сложную траекторию в форме восьмёрки, гравитационно связанная сразу с двумя звёздами. Этот вечный и непредсказуемый танец создавал уникальные условия на поверхности планеты – периоды вечной ночи и палящего зноя, причудливые ландшафты и странные формы жизни.

Именно эта уникальность сделала Кеплеровскую систему идеальным местом для... встреч. Здесь, вдали от любопытных глаз имперских служб безопасности, под покровом непредсказуемых космических явлений можно было провести переговоры, заключить сделки, обменяться информацией.

Кеплерская система была плацдармом для форумов гелианцев с инопланетными гостями, представителями самых разных цивилизаций. Здесь можно было встретить загадочных арктурианцев, чьи мотивы всегда оставались неясными, хитрых орионцев, предлагавших выгодные, но рискованные сделки, и даже немногочисленных, но влиятельных представителей расы, известной как параменталы.

Торговля оружием, обмен технологиями, политические переговоры, шпионаж – всё это процветало на Кеплере под видом «культурного обмена» и «научных конференций». Это был серый рынок, где можно было купить или продать всё, что угодно, не задавая лишних вопросов. Главное – наличные и гарантия конфиденциальности.

Малек узнал щекотливые подробности о Кеплере не так давно от своей матери. Его отец, а до него и дед, использовали эту систему для решения деликатных вопросов, которые не могли быть рассмотрены в рамках официальных каналов Селентийской системы. Это было место, где правила устанавливали деньги и влияние, где можно было обойти законы империи и заключить сделки, которые могли изменить ход истории...

Цезарь Малек Гета Август деактивировал геосферу. Экран погас, погрузив кабинет в полумрак. Он устало поднял глаза к потолку и потёр переносицу.

Мысли о предстоящем путешествии со психическим неуравновешенным гладиатором вызывали у него головную боль, как бы он не пытался отвлечься от них коллекционным вином или даже упиваясь могуществом империи их семьи. Отвезти Цирцея на Мецасс, к этим криогенным селентийцам, в их стерильный террариум интриг, – настоящая цифровая рулетка с перегрузкой по детерминизму. Авантюра, в которой каждый квант информации может спровоцировать каскад непредсказуемых последствий. Но приказ отдан.

Она, его мать, потребовала его доставить на Терру не просто артефакт или ресурс. Нефтис приказала похитить из недр столицы Селентии – из глубочайших шахт, питающих город энергией, – нечто ценное. Объект, существование которого официально отрицалось. Легенду, окутанную мраком и ложью. Запрос был абсурдным. Операция – просто самоубийственной для «простой проверки» Цирцея, как она сама это называла. Но Нефтис Гета никогда не отличалась ни логикой, ни умеренностью, когда дело касалось ее личных амбиций. Она играла в политику как в азартную игру, ставя на кон всё, включая жизнь собственного сына.

Им предстояло выкрасть не технологический артефакт, не стратегический ресурс и даже не живое существо. Его целью был... голос. Точнее, фрагмент голоса.

«Испытай его», – велела она.

Цирцей, конечно, не должен был знать, что это не просто очередная идея Малека, а экзамен на верность. Проверка его силы, ловкости, преданности. Сможет ли он, псионик-гладиатор, стать достойным слугой императрицы? Или окажется лишь бесполезным расходным материалом? Ответ на этот вопрос определит его будущее, решит, достоин ли он жить дальше или его ждёт бесславный конец.

Малеку это не нравилось. Категорически. Сама идея – украсть из сердца Селентии, да ещё и с помощью Цирцея – пахла катастрофой за световые годы.

Ещё никогда они с Цирцеем не обходились малой кровью в своих приключениях, в этом Валентис был прав. Им ужасно везло на всякие неприятности. Каждое совместное предприятие превращалось в феерический балаган с перестрелками, погонями, разрушениями и непременным участием местных властей, осыпающих их проклятиями на всех известных языках галактики. Нет, конечно, цели всегда достигались, спору нет. Но какой ценой? Ущерб, нанесенный в процессе, порой превышал ценность самой добычи. А уж счета за ремонт и выплаты компенсаций съедали львиную долю прибыли. Малеку, признаться, иногда нравилось это ощущение хаоса и непредсказуемости. В нём было что-то освобождающее, что-то первобытное. Он мог на мгновение сбросить маску Цезаря и окунуться в безумный водоворот событий, почувствовать прилив адреналина, увидеть, как мир вокруг него горит ярким пламенем. Но...

Но сейчас ставки были слишком высоки.

Малек с горькой иронией мысленно воззвал ко всем богам, которым поклонялись на сотнях завоеванных империей миров. «Ну хоть в этот раз... Пусть наше проклятое везение будет чуть более удачливым?» Слабая надежда тут же сгорела в пламени мрачного реализма. Зная их «удачу» с Цирцеем – удачу, которая больше походила на карму разбитых зеркал под лестницей на тринадцатой луне, – вероятность положительного исхода стремилась к абсолютному нулю. Нет, их с хлопотами ждал не просто провал. Их ждал оглушительный, многоголосый, с перфомансом и огнями рампы «Селентийский катаклизм гладиатора Цирцея». И сам творец этого будущего мифологического позора, Цезарь Малек Гета, станет должником номер один в гигантской, дымящейся смете последствий. От одного этого видения его кости запросились в мантию какой-нибудь безвестной планеты, чтобы зарыться в вечный песок подальше от новостей и всеобщего осуждения.

А Барсина? И Мелисса, всё ещё подключенная к аппарату жизнеобеспечения... Песок, кстати, вдруг показался очень привлекательным решением и здесь. Оставлять их. Надолго. Без Цирцея...

Да. Барсина. Несомненно, хищная лилия расцветет в лучших оранжереях Харона. Самостоятельность? Она была рождена в ней. Её умение манипулировать – шедевр психологической инженерии. Одиночество? Она назовёт это свободой и, Стикс возьми, с точностью резака по броне расправится с любым посягательством на неё.

Она знает её температурные кривые лучше лечащих синтетов. Отслеживает нейропатию по дельта-волнам. Она достала бедную медсестру Элеонору микроскопическими отклонениями в уровне глюкозы, заставив удвоить частоту проверок. Вызвала весь технический персонал, когда гул клапанов аппарата показался ей «слишком высоким на полтона». Все внесённые ею поправки в протокол были идеалом нейро-био-оптимизации.

Её «забота» была грозовой тучей над отделением. Когда Барсина входила в палату, «несть багрянее антарес», сёстры роняли инструменты. Виртуозность её контроля ощетинивалась, как адское жало. Потому что нетерпимость к ошибкам врача переходила в ледяную ярость. Потому что первым желанием Барсины при виде «слишком тёмного одеяла, словно в гроб» было не поправить его, а пристрелить дизайнера сестёр-механикум за совершенный идиотизм.

Она позаботится? Стикс возьми, конечно, она сможет позаботиться о сестре и без Цицрея. Она доведет до совершенства каждый пико-параметр. Она превратит этот проклятый модуль в неприступный ковчег. Но сделает это так, что каждый связанный с Мелиссой медик будет мечтать только об одном – чтобы эта багира, этот живой алгоритм гнева, поскорее убралась восвояси, оставив их с её сестрой, чёрным одеялом и страхами – в покое.

Малек резко откинулся в кресле, вцепившись пальцами в подлокотники. «Но где она возьмет деньги, если с Цирцеем что-нибудь случится?» Вопрос ударил, как разряд статического электричества. Ответ пришел мгновенно, остро, с горечью токсичного сплава на языке.

Барсина не заработает. Барсина возьмет с них.

Ее любовники...

Это был не хаос похождений. Это была система аффилированного финансирования. Каждый знатный кавалер, каждый влиятельный банкир, каждый блестящий центурион – это не просто мимолетное увлечение. Это точечные инвестиции.

Она бросала взгляд – и запускала алгоритм. Легкий флирт на приеме, томный вздох в золотом лифте, позволение взять себя за руку – но не всегда дальше порога спальни. Она создавала иллюзию доступа, интриговала недосягаемостью. Она продавала надежду. И взамен...

«Спасибо за помощь, очаровательный Брот! Ты же знаешь, эти ужасные аптеки с их рецептурными квотами на анестетики высшей лиги для Мелиссы... Ах, если бы ты мог упростить для сестренки...»
«Лорд Скавр, ты так разбираешься в сделках с ценовыми потоками! А у меня тут небольшая проблема с продлением аренды медбункера... Не посоветуешь?»

Они платили не только за ее тело. Они платили за шанс быть избранным. За право слышать сокровенный голос Барсины, за платоническое кокетство, за улыбку, дарованную им, а не кому-то другому. И платили щедро: контрактами, привилегиями, закрытыми ордерами на дефицитные лекарства, скидками от лояльных корпораций. Её «любовники» стали бы инвесторами её личного фонда спасения Мелиссы. Она превращала и продолжала бы превращать человеческую слабость, мужское тщеславие в лекарства, кислородную смесь и плазму для сестры. Каждый её полувздох имел кредитный рейтинг. Каждый флирт был транзакцией с НДС.

Она, конечно, не нуждалась в его кошельке. Не нуждалась в Цирцее как в телохранителе. Она бы превратила весь высший свет империи в инструмент для достижения своей единственной цели – сохранения жизни Мелиссы любой ценой. И это прозрение – что она справится без них, что она играет на том же поле коррупции и интриг, совсем, как и он, только гораздо изящнее и беспощаднее, — заставило Малека почувствовать себя одновременно восхищённым и глубоко, безнадёжно одиноким.

В последнее время Гета думал о сестре Цирцея чаще, чем ему хотелось бы. Их последний диалог состоялся через несколько дней после проигрыша Цирцея. В его голове кружились обрывки фраз, сказанные ей в тот вечер...

Его сознание пронзало ледяное жало – образ. Тенистый балкон-солярий. Эффектный незнакомец с платиновым ирокезом. Взрывы её заразительного смеха... не для Малека. И накатывала волна тошноты, тяжёлая, горячая, как выброс плазмы из перегруженного двигателя – мысли об очередном её любовнике вызывали у Цезаря приступы тошноты, сродни морской болезни в гиперпространстве.

Хрустальные струи светофонтана омывали перламутр стен будуара, в котором они находились, создавая танцующие блики на гранях бокалов. Наследник Империи увёл её из балкона и подал ей бокал шампанского, поглощая её профиль взглядом коллекционера, оценивающего драгоценность.

– Спасибо, Малек, – ее голос был бархатистым, но взгляд скользил где-то за спинами важных гостей. – Твой вкус к прекрасному игристому по-прежнему безупречен. – Она слегка коснулась подвески на шее, жестом, искусно имитирующим прикосновение.

– Кстати... этот мой контракт с «Олимпом». Словно растворился в воздухе. Надеюсь, твое влияние там еще что-то значит? – улыбка осталась на ее лице, но в уголках глаз мелькнул расчёт.

Цезарь попытался обнять её. Рука легла на холодный атлас, но его пальцы лишь скользнули по изгибу талии – она вспорхнула, как бабочка. «Б-багира, разговоры о делах п-подождут!» Его смешок прозвучал натянуто, – «Этот вечер с т-тобой... С-стоил месяцев ожидания». Его ноздри уловили едва уловимый аромат её духов: редкие хризантемы с железной ноткой. Желание сдавило горло.

Вместо ответа она указала тонким пальчиком на толпу.

– Взгляни-ка! Селия Эйден! Знаешь, сколько тайн о новой коллекции «Посейдона» можно вытянуть из неё за пять минут? Я скоро вернусь!

Чувствуя, как её внимание ускользает, Малек схватил её за тонкое запястье. Алмазный браслет впился в кожу. «К крио-бабушке Селию и её тряпки!» Он притянул её ближе, его дыхание коснулось мочки уха – горячее и влажное. «Я ценю твой ум. Поэтому – «Империал». Эксклюзивный контракт на...» «Цирцея?» - подсказала она ему. «...Нет. От т-твоего имени», – возразил он и его хватка стала чуть сильнее.

Она заинтересовалась. Мгновение. Искра алчности в ледяных омутах глаз рассекла статичный холод.

– «Империал»? На меня?.. Их менеджеры такие нерешительные, правда?.. – медленно протянула она, – Расскажи подробнее. Какие условия? Какой гонорар? Какие рынки?

Она смотрела на него таким вниманием, что Малек почувствовал прилив уверенности. Его голос стал отчетливее, острее.

– Условия будут... очень п-приятными. Гонорар... просто заоблачный. М-мировые продажи. Т-тройной запуск на Сириусе. Эксклюзивные п-права. Т-только твоё имя на бирках.

Она превратилась в генерала, оценивающего карту боя.

Его губы изогнулись за ее ухом: «Но...за это п-придется кое-чем заплатить», - он пытается поцеловать её, но Барсина снова ускользнула, демонстрируя невинное удивление:

– Заплатить? В каком смысле? Я надеялась, что это будет чисто деловое предложение. Мы же партнеры, дорогой? Инвестиции должны быть взаимными и... прозрачными. Как бриллианты.

Ее лоб омрачила мнимая растерянность. Гнев ударил ему в висок, как можно так долго притворяться такой недалёкой? «Неужели эта женщина всерьез считает меня идиотом?!»

– Ну, м-можно сказать, что я хочу... инвестировать в т-твой успех. Инвестировать... в т-тебя. В твой уникальный бренд! - выпалил он, сглатывая слюну.

Она поднесла палец к губам, словно размышляя.

– Инвестировать?.. Значит, ты готов оплатить мой личный лектик? Знаешь, летать обычными рейсами — это просто кошмар. А мне нужно постоянно бывать на показах в разных галактиках.

– Л-лектик? Да, конечно, лектик! – он стискивает зубы, – Только скажи, к-какой тебе нужен! Лишь бы т-ты... была рядом со мной.

– «Небула-S». – чётко обозначает она, – И ещё, знаешь, мне бы не помешал личный стилист. И телохранитель. И, конечно, место на всех самых эксклюзивных вечеринках. Ты сможешь это устроить, Малек?

Наследник империи почти теряя самообладание, вспыхнул.

– Только скажи – т-ты получишь всё. Всё что з-захочешь!

Он снова пытается обнять её, но она ловко вырывается из его объятий.

– Прелестно! Тогда я жду от тебя контракт с «Империумом», техпаспорт «Небулы», резюме стилиста, телохранителя – без кибер-имплантов, только натуральные мыщцы и приглашение в подводный клуб сенатора Корнелиуса на Канопее в следующие выходные... Иначе, прости, Малек, у меня слишком много дел, мне нужно работать, чтобы помогать брату и сестре. Сам знаешь, в каком состоянии сейчас Цирцей.

И она исчезла – её жест, взмах ладони, отсылал к небытию, по крайней мере, в его жизни, оставив Малека, охваченного стыдом и желанием. Его, наследника империи, так нагло используют!

«Значит, играет?» – пронеслась мысль, отравленная ядом. Как кошка с мышкой. Голос, запертый в глубинах его сознания, зашептал: «Но я её перехитрю. Я получу её тело и подчиню её волю. Она будет моей!»

«Я устрою тебе всё...» – выдохнул он, словно срывая с горла удавку. Взгляд его на мгновение остекленел, подобно статуе. Все – её прихоти, её желания... Всё будет исполненно! В голове зароились образы: сверкающая «Небула», чтобы летать в ней только ко мне, белая кожа обивки, который подчеркнёт шоколад её кожи... Он представил, как на его постели, в его владениях, она будет платить за свои капризы.

Тем временем Барсина, окутанная густым облаком парфюма и чужих взглядов, едва коснулась губами бокала. Губы тронула насмешливая улыбка. Она знала, о чём он думает. В мыслях дивы, скрытых за маской невозмутимости, клубился другой мир, другой план: «Он думает, что я просто красивая кукла, которую можно купить за контракты...». Каждый пункт её списка – ловушка. Каждый её взгляд – тщательно спланированная победа. И Малек, упиваясь своей иллюзией, шёл прямо в неё.

«Я тут», – когда-то давно отчаянно думала она, будучи всего лишь наивным ребёнком, отчаянно выискивая его в толпе, – «Заметь меня».

«Заметь меня, Малек, ну же...», – ту молитву, начертанную на хрупких костях девичества она когда-то шептала одержимо, пытаясь поймать его взгляд. «Заметь меня», – шёпот, когда-то пульсировавший в её юной крови, был заклинанием, молитвой маленькой девочки, обращённой к идолу, затерявшейся в толпе блестящих, уверенных в себе людей...

И он заметил. Смесь хрупкости и силы пробудило в нем не только желание, но и глубокое уважение, но теперь девушка не давала ему и шанса, оставляя между ними невидимую, но непреодолимую пропасть. Время ушло.

Это была уже не та Барсина, которая мечтала о его внимании. Это была женщина, научившаяся использовать мужчин как ступеньки к своим вершинам. Теперь она – приз, за который он готов отдать всё.

Кто-то мог бы решить, что это тщательно спланированная месть, что каждое желание – изощренная пытка для его самолюбия, что каждый отказ – удар по его раздутому эго за некогда безответные чувства. Но нет. Ирония судьбы заключалась в том, что теперь, когда их роли поменялись, Барсина не чувствовала ни злорадства, ни удовлетворения. Её сердце оставалось холодным, как лёд. Она видела перед собой очередную ступень, а не любовника, не союзника, не человека, с которым можно разделить радость и боль. Только ступень.

Сознание Малека расплывалось, как акварель, растворенная в воде. Алкоголь, щедрым потоком хлынувший в мозг, стирал границы реальности, уводя Цезаря в туманную область полузабытья. Глаза слипались, комната теряла четкость очертаний, и вот уже казалось, что он проваливается в мягкую, бесформенную грань сна.

Именно в этот момент, на самой границе яви и грёзы, когда реальность почти оборвалась, возник он. Образ. Неожиданный, яркий, словно вспышка сверхновой. Он не был воспоминанием, не был мечтой, а словно материализовался из самой его сущности, из потаённых уголков подсознания: его Барсина.

Но не та ледяная королева с вечеринки, а... другая.

Барсина в мехах.

Не просто в мехах, а в каскаде роскошного серебристого соболя, окутывающего её хрупкую фигуру, словно тень, сотканная из самой ночи. Мех, мягкий и податливый, подчёркивал изгибы её тела, скрывая и одновременно дразня. Её плечи обнажены, а на лице – загадочная полуулыбка. Фантазия, порождённая желанием и беспомощностью... фантазия лишь на сей раз.

✧ ✧ ✧

Завершив формальности на таможенном посту Нео-Рима, Цирцей наконец ступил на платформу гравитационного лифта, ведущего к ангарам частных звездолётов. Здесь, в святая святых элиты, небоскрёбы сверкающих ангаров уходили в стратосферу, словно титановые деревья, усыпанные светящимися плодами. Цирцей знал, что сейчас увидит не просто транспортные средства, а осязаемое воплощение мощи и амбиций Гелианской империи.

На Терре космические корабли давно перестали быть утилитарными железками. Они были произведениями искусства, статусными символами, продолжением личности владельца. В этом мире, где инженерная мысль соседствовала с безудержной роскошью, каждая деталь звездолёта от обшивки до вышивки на креслах пилота – несла отпечаток невероятных финансовых возможностей.

Цирцей не был инженером, но даже его взгляд, привыкший к холодному блеску оружия и стратегическим расчётам на арене, не мог не отметить красоту этих небесных созданий. В памяти всплывали образы Селентийских кораблей из журналов – функциональных, лишённых излишеств, словно созданных машинами для машин. Наверняка он увидит их вживую... а пока, здесь, в терранских верфях, каждое судно дышало индивидуальностью, словно высеченное из цельного куска звёздного света.

Первым его внимание привлёк личный крейсер класса «Император», принадлежавший одному из магнатов. Корабль парил в центре ангара, словно гигантская жемчужина, окружённая гравитационными лучами. Плавные линии корпуса, отделанного светящимся хромом и инкрустированного вставками из редчайших камней, гипнотизировали. Настоящий летающий дворец, способный в мгновение ока доставить своего владельца к самым дальним звёздам, не лишая его привычного комфорта и роскоши. Говорили, что на борту таких кораблей можно найти всё: от персональных сервисных дронов, выполняющих любые капризы, до садов с экзотическими растениями, растущими под лампами.

Далее следовали элегантные транспортные корабли класса «Каравелла», использовавшиеся для межзвёздных круизов и перевозки VIP-персон корпораций. Их корпуса сверкали полированной сталью, а внутри, как поговаривали, скрывались каюты, больше напоминающие фешенебельные апартаменты, чем каюты космического корабля. Цирцей слышал об этих круизах: недельные путешествия к звёздам с посещением экзотических планет, зваными вечерами под звёздным небом и развлечениями, достойными самых избалованных аристократов.

А вот в дальнем углу ангара стоял истребитель класса « Сарацин». Быстрый, манёвренный, с обтекаемым корпусом и внушительным арсеналом вооружения. Эти корабли патрулировали торговые пути Империи, защищая их от пиратов и враждебных сил. Пилоты «Сарацинов» считались элитой Гелианского флота, настоящими асами, способными выжать максимум из этих смертоносных машин.

Цирцей также заметил несколько научно-исследовательских кораблей класса «Аргонавт», которые стояли поодаль, словно скромные учёные, наблюдающие за шумным великолепием аристократии. Эти корабли бороздили просторы космоса в поисках новых планет, новых форм жизни, новых знаний. На их борту находились передовые лаборатории и высокотехнологичное оборудование, позволяющее изучать космос на клеточном уровне.

Завершали парад небесных чудес дипломатические шаттлы класса «Посол», изящные и элегантные, словно крылатые кареты. Они перевозили послов и высокопоставленных чиновников, представляя Империю на Селентийских и Кеплерских переговорах. Их корпуса украшали гербы и символы солнца, а системы связи и защиты были самыми передовыми в галактике.

И даже здесь, в этом уголке, Цирцей заметил скромную рабочую лошадку – грузовую баржу класса «Мул». Без изысков, без пафоса, но с надёжностью танка. Эти трудяги перевозили тонны грузов между планетами, обеспечивая экономическое процветание Империи.

Кают-компания «Скитальца Нила» дышала тем же холодным совершенством, что и гробницы древних фараонов, – словно мать Малека скопировала этот интерьер прямо с усыпальницы Осириса, заменив древний алебастр на полированные кристаллы, а стены с иероглифами – на голографические свитки данных. Цирцей стоял на пороге, и его тень ложилась на идеально ровные плиты пола, словно священный жук-скарабей, закатившийся не в тот саркофаг. Он знал, что его ждут здесь так же, как ждали чужеземцев в залах посмертного суда: без приветствия, без милости, с точными весами Маат, готовыми взвесить его душу на предмет полезности.. Люди Малека двигались бесшумно и эффективно, погружая в отсек его скромную сумку, в которой больше места занимали клинки, заточенные в адамантиевый кейс, чем личные вещи. Они упаковывали его скромный багаж с тем же безразличием, с каким когда-то запечатывали канопы с внутренностями – клинки вместо печени, кожаный доспех вместо лёгких, горсть патронов вместо сердца. Он взглянул в зеркальную стену. В собственном отражении он видел себя изнеможденным.

Не воин. Не гость. Всего лишь груз – очередной предмет для путешествия, который нужно аккуратно разместить между золотыми амфорами и мешками с ладаном. Номерной ярлык не требовался – Малек и так знал точный вес его мятежной плоти.

✧ ✧ ✧

За иллюминатором проплывали звездные россыпи, холодные и безразличные. Малек стоял у голографического проектора, изучая схему столицы Селентии. Цирцей сидел напротив, спиной к светящейся карте, и пялился в стакан с «Ночной слякотью Дельта-Сектора» – мутным напитком, по консистенции и цвету напоминавшим отработанное машинное масло. Лёгкая дрожь изнутри, словно от невыключенного мотора, билась по натянутой жиле под столом. Его нога нервно подрагивала под столом.

«Ледяная веревка... снова дергает за виски...» – мысль вспыхнула и погасла, оставив после себя лишь резкий, бессвязный укол холодной иглой прямо в кость черепа, чуть выше правого уха. Горло сжалось, глотать стало больно. Чьи голоса вплетаются в гул за его черепной коробкой? Тонкий отголосок речи Малека – или шёпот из чёрного воздуха вентиляционных шахт, срывающийся на старую колыбельную? Стук сердца под рёбрами – или механический бой Гигантских Терминальных часов над несуществующей гильотиной? Детали реальности сыпались, как мозаика. Констатация, бесстрастная и точная, как врачебное заключение, прочертила сознание: «У тебя шизофрения, чемпион. Клиническая картина полноценная. Добро пожаловать в чертоги ужасов богини Лиссы».

– Цирцей. – Голос Малека был ровным, как луч лазера. Гладиатор вздрогнул, подняв глаза. Сын императора выглядел хорошо, лишь легкие синяки под глазами выдавали недостаток сна. – Через одиннадцать часов мы выйдем из варпа на п-подлете к Селентийской системе.

– Селентийцы? — гладиатор кашлянул, трогая подушечками пальцев заштопанную бровь. — Очень неприятная публика, Малек.

Как аналоговая зубная боль в «эпоху регенеративных лучей. Лицемеры в шелках с нейтринными кинжалами за пазухой. Его пальцы нервно постучали по столу.

Ромул...Ромула? Почему это имя? Кто?..

Малек едва заметно усмехнулся.

– Я п-привык, что т-тебе никто не н-нравится, Цирцей. В этом наше п-печальное сходство. Дипломатия – т-тонкое искусство. Её главная прелесть к-как раз и з-заключается в том, чтобы общаться с теми, кто тебе глубоко н-неприятен... так, будто их п-присутствие наполняет твою жизнь радугой и п-поющими птицами. Чем отвратительнее собеседник внутри, тем шире д-должна быть твоя улыбка. Это закон. Т-тебе ли не знать?

– Да уж, – выдавил Цирцей, чувствуя, как холодная нить за виском пульсирует, отдаваясь эхом в костях. – Коварно. То есть ты будешь там улыбаться местным патрициям, а я? Куда ты ткнёшь своего преданного пса?

Малек повернулся, и его янтарные глаза скользнули по Цирцею, словно сканер.

– На форум п-прибудут п-президы всех к-колонизированных планет Селентии. Мне нужно, чтобы ты был рядом. Как символ с-силы. Как напоминание о том, чем заканчиваются споры с с-солярийцами.

Он коснулся проектора, и карта столицы сменилась изображением пышного здания из голубого камня.

– Официально, п-после форума состоится благотворительный аукцион древностей Селентии». Я буду там, делая вид, что страстно желаю з-заполучить какую-нибудь т-треснувшую амфору. Пока всё внимание будет п-приковано к аукциону, тебе нужно будет исчезнуть.

Исчезнуть? Цирцею показалось или тень Малека действительно шевелится?.. Холодный валик прокатился под кожей спины. В углу его бокового поля зрения что-то влажное сгустилось, поползло. Всего на пару секунд морока, но этого было достаточно, чтобы колени стали нетвёрдыми, как вата. Паническая атака сомкнула ему горло, чудилось – ещё чуть-чуть — и стены вздуются, обрушатся внутрь с щелкающим, рвущим хрипом, похоронив его.

Он сглотнул.

– Куда исчезнуть? — выдавил он из себя что-то притворно-беззаботное, запрокинув голову, словно высматривая ответ на стерильном потолке. Фальцет Цирцея прозвенел слишком звонко, выдавая натянутую идиллию спокойствия. Он чуть потянулся к стакану, изображая скуку.

– П-под землю. В литосферные шахты Мецасса – лабиринт, питающий города энергией. Т-там, в самых глухих секторах, под к-кодом «Стелла Матрикс», хранится наш... п-предмет интереса. – Малек приблизился, понизив голос, хотя вокруг никого не было. – Маленькая пластина. Нейроакустический отпечаток. Её описание и частоты доступа будут лазером выжжены прямо в твоей защитной перчатке.

Нейро... акустический... словосочетание, от которого раскалывается череп. Акустика в собственной голове натянулась и окружающие его звуки стали толще. Болевой тон завис где-то над правой скулой. Он материализовался: натянутая струна внутри кости запела женским голосом – монотонно, высоко, отвратительно.

Цирцей медленно разжал кулаки, рассматривая ладони, словно впервые замечая засевшие в коже микроцарапины, потемневшие от боевой грязи и звёздной пыли. Этими руками разбивали позвоночники и вырывали импланты. А теперь он мысленно потянутся ими за призрачным воплощением голоса. Горькая усмешка тронула уголок его губ, когда он выдохнул, заставляя себя не прикладывать руку к виску. Нашёл в себе последнюю крупицу сарказма:

– Очаровательная экскурсия. Зачем тебе пластина?

– Подарок моей д-драгоценной матушке.

– Как трогательно. Особенно учитывая ваши тёплые отношения. А тебе захватить сувенир? Килограмм-другой натуральной породы? Или... – он ткнул пальцем в голограмму шахт, – вот эту замечательную фигурку Стража, высеченную из каторжного полукремния?

– Цирцей. – Малек взглянул на него без тени юмора. – Я буду не только улыбаться на форуме. Я б-буду следить за префектом Селентии. Если он проявит хоть малейший интерес к т-твоему отсутствию или шахтам, я активирую п-план «Фейерверк».

– Фейерверк? – гладиатор приподнял бровь. Его лицо побледнело, словно кровь внезапно отхлынула от щёк.

– Самый н-настоящий. На окраине столицы. Д-диверсия будет максимально шумной, но не смертельной, з-зато отвлечёт охрану сразу на несколько с-секторов.

Малек сделал паузу, а затем продолжил, как ни в чём не бывало:

– Возможно, с участием п-пары бюджетных универсамов...

Боги. Нет. Опять он за своё.

Шум. Огни. Крики. Как тогда, во дворе казармы на Марсе, когда... Цирцей резко встряхнул головой, отгоняя навязчивый образ. Не сейчас!

– Малек, ты что... решил устроить небольшой терракт? – Слова вырвались резко, словно кинжалы.

Цезарь лишь отвел взгляд к голограмме, на которой мерцала схема жертвенной торговой точки. Его лицо не выражало ничего, кроме абсолютного безразличия.

– Никто не пострадает... К-катаклизм будет строго локальным. Рухнут несущие к-конструкции социального износа и эстетической т-травмы.

Как будто речь идёт о гнилых зубах, а не о живых людях. «Практично, но по-свински», – промелькнуло в голове Цирцея. Как раз в духе его покровителя. Он выпил содержимое стакана. Горькая жидкость обожгла горло, но шум в голове не пропал.

– А если в туннелях мне встретятся местные призраки?

«...или мои собственные?»

Малек на мгновение замер, а затем ответил:

– П-призраков не существует, Цирцей. Если это будут люди, ты можешь убить их, нам не нужны с-свидетели.

– Я не про тех, кто из плоти и крови.

Взгляд Малек стал металлическим, он ответил почти без заиканий:

– Боишься сломов в матрице, друг мой? Или пространственной дезориентации? Я д-думал, что сдаться перед миражами – слишком просто для такого, как т-ты. Я дам тебе устройство, которое зашьёт в т-твой глючащий нейроаппарат карты лабиринта и схемы защиты. Иди, даже если стены плавятся и запоют молитвы падшим богам. Сосредоточься на кристалле. Остальное – лишь сбой датчиков или хлам в т-твоей... блестящей голове.

«Сбои датчиков...»! Вот как! Отличная формулировка.

Цирцей беззвучно усмехнулся. Форум, фальшивые улыбки, пиромания – ему, Малеку, кристалл – для матери, а его собственная психика пусть рассыпается в пыль. Это не помешает. Идеальная схема! Его личные демоны уже не просто пели, они торжествовали, пританцовывая на краю пропасти, затягивая его в свою орбиту.

– Договорились. Но одно условие: если я не вернусь к лоту «Золотая горгулья с геморроем», то это будет означать, что местным призракам я понравился слишком сильно. Барсина тогда станет твоей проблемой. И я не уверен, что она оценит твои идеи с таким же энтузиазмом, как я. Пусть она съест твои мозги вилкой за ужином.

– Там нет такого с-слота, – сказал Малек, раздраженно проводя рукой по лицу. Его взгляд скользнул по Цирцею, оценивая, насколько глубоко тот погрузился в собственный хаос. – Если т-ты п-протянешь ноги, это станет д-дополнительной статьей расходов на моей личной б-бухгалтерской ведомости, включая содержание Барсины и лечение Мелиссы. Я обещаю... Но сам п-пониманшь – займёт с-слишком много моего времени и создаст хлопоты. Я бы хотел их избежать. Д-дополнительные проблемы сейчас... нежелательны, мой г-график и так перегружен. Я рассчитываю на твой п-профессионализм.

Малек отвернулся к проектору, давая понять, что разговор окончен. Цирцей вышел из кают-компании. Стальной люк за его спиной закрылся со звуком, напоминающим щелчок тюремного засова. Иллюзия свободы в бездне космоса продолжалась – теперь лишь в пределах узких коридоров, пронизанных гулом работающих систем.

Коридор, выложенный панелями из полированного серого металла, казался ему невыносимо узким. Освещение – холодные мерцающие светодиоды – отбрасывало тени на гладкие стены, создавая иллюзию бесконечного давящего пространства саркофага. Воздух сгущался, наполняясь едва уловимым запахом озона и... чего-то ещё, чему Цирцей не мог дать определения. Кто-то дышал ему в спину ледяным-ледяным ветром... или это был просто сквозняк от системы вентиляции, доносящий до него запах... крови?

«Скиталец Нила» был скорее похож на исполинского зверя, чем на корабль. Его внутренности представляли собой сеть извилистых коридоров, пронизанных трубками, проводами и вентиляционными шахтами, словно сосудистой системой. Мерцающие огни создавали иллюзию движения, словно корабль жил и дышал сам по себе. На каждом шагу Цирцея сопровождало эхо его собственных шагов. Путь гладиатора пролегал через систему шлюзов, каждый из которых открывался и закрывался со звуком, напоминающим скрежет зубов. Он миновал кампус, где запах искусственной пищи смешивался с запахом металла, а затем медицинский отсек, источавший едкий запах антисептиков и благовоний. Наконец Цирцей добрался до своей каюты. Тяжелая дверь, словно пасть, открылась, поглотив его.

Дверь захлопнулась, отрезая гладиатора от остального корабля. Он окинул крошечное помещение с койкой, закреплённой на стене, и небольшим столиком. Всё здесь было функциональным и бездушным, непривычным... тесным, душным, ненавистным.

Ему хотелось разнести здесь всё. Разбить вдребезги эту проклятую каюту, этот проклятый корабль, этот проклятый мир. Но сил не было. Только ярость, клокочущая в груди. Он закрыл глаза, визуализируя лицо Малека.

Тьма за веками обрела форму: ядовитое золото глаз, эта надменная усмешка, высеченная в мраморе высокомерия. Его воображение уже работало, пальцы непроизвольно сжались в кулаки, обхватывая невидимую руку повелителя. Он представил, как ломает ему кости.

Сначала мизинец – хрупкий, изящный, до смешного беззащитный. Хруст тонких шелков, терпящих крах. Малек на мгновение теряет выражение всезнайства, его бровь дрожит. Боль ещё не дошла до мозга, только вопросительное удивление: «Как? Мне?»

Безымянный. Средний. Вывих суставов превращается в церемонию, каждый щелчок костей – в священный гимн возмездия. В воображении Малека пальцы уже не напоминают руку – это деформированный артефакт, абстрактная скульптура из растянутых связок и выдавливающегося из трещин синовиального геля.

Указательный палец ломается с особым удовольствием – Малек так любит отдавать приказы этим пальцем. Последний – большой, тщательно, методично, пока пястная кость не разрезает кожу изнутри, как кинжал пробивает шёлк.

В голове звучал не крик – неприлично высокий стон, нечто среднее между испуганным детским всхлипом и предсмертным хрипом. И самое прекрасное: то, как наконец-то, наконец-то с его лица исчезает это невозмутимое выражение...

Отправляясь вместе с сыном императора в глубины космоса, Цирцей всей душой верил, что делает правильный выбор. Решение отправиться вдвоём в путешествие на борту космического корабля выглядело разумным и взвешенным шагом. Долгое отсутствие серьёзных поединков позволяло ему отдохнуть и восстановить физические силы, утраченные в последних боях. Перемена обстановки сулила долгожданную передышку, необходимую для восстановления душевного равновесия.

Кроме того, Цезарь пообещал оплатить расходы на содержание семьи гладиатора – заботу о сёстрах и доме. Это обстоятельство делало поездку ещё привлекательней, ведь теперь он сможет внести ощутимую пользу своему патрону, оправдав вложенные средства и усилия... если, конечно, всё пройдёт гладко. Ведь гладко у них редко что проходило. Малек был патологическим лжецом и Цирцею не нужно было даже читать его мысли, чтобы понимать, что его протектор что-то не договаривает... Внутренний голос настойчиво предупреждал, что он скрывает нечто важное, стараясь избежать неприятностей.

Но пока самым тревожащим обстоятельством для Цирцея стало резкое ухудшение своего «состояния». Участившиеся галлюцинаторные приступы пугали его гораздо сильнее любых физических угроз. Видения становились настолько яркими и реалистичными, что отличить правду от иллюзии порой оказывалось крайне сложно. Страшнее всего было осознавать, что причиной этому, возможно, служит таинственная болезнь, сродни болезни Мелиссы, корни которой кроются далеко за пределами понимания науки... Начало формыИли же, всё гораздо проще и Паника не права. Он просто сходит с ума, как и многие псионики до него.

ЦирцейГГгГцццсац рухнул на койку, не раздеваясь, не накрываясь. Мысли роились в голове, как потревоженные насекомые. Ему казалось, что корабль скребётся о него, как огромная крыса. Тело ныло, глаза жгло. Перед внутренним взором проносились отрывки разговоров, пыль тренировочной арены на солнце, лицо Мелиссы в ритуальном экстазе. И – внезапно – отчётливый запах сигаретного дыма Барсины, которая даже не соизволила обнять его на прощание перед полётом, лишь затянулась, равнодушно глядя в окно... А затем в углу каюты он увидел не просто тень, а что-то, что её отбрасывало, – нечто бесформенное, колышущееся, с тусклыми голодными огоньками вместо глаз. Дыхание стало прерывистым, и пот мгновенно покрыл тело липким холодом... Он резко сел, но в каюте никого не было. Лишь эхо его испуганного дыхания.

«Шизофрения», – выдохнул он, словно роняя вязкое проклятие, – «Настоящая шизофрения. Я – шизофренник», – и снова откинулся на подушку. Гладиатор сомкнул веки, тщетно ища спасения в пустоте. Сон на этот раз настиг его без промедления, но вместо забвения обрушил на измученную душу каскад новых, изощренных кошмаров.

Соль. Не морская, свежая, а едкая, как пыль из разинутой гробницы. Она въелась в язык, обжигающая, горячая, стянула губы в мертвую улыбку, процарапала горло песком беззвучного крика, вкусом застывших слез. Или того, что остается после отлива Империи, когда золотое море власти отступает, обнажая мокрый, гнилой ил памяти.

Он стоял на мраморных плитах. Но не дворцовых. Они были старые, глубоко треснутые, как высохшие кости атланта, забытого богами. Сквозь щели пробивалось что-то склизкое, полупрозрачное – слизь забвения, тихо пожирающая камень. Стены вокруг не были колоннами Олимпа. Это были утесы рушащегося величия солярийцев – высокие, мрачные, почерневшие от копоти бесчисленных указов. Они кренились внутрь, грозя погрести гладиатора под грузом распада. Воздух висел густым маревом. Не пылью веков – пылью приговоров, когда-то менявших судьбы миров, а ныне гниющих под спудом равнодушия.

Задворки Империи. Здесь разлагалось само ее нутро. И тогда – запах. Он ворвался сквозь соль, неожиданный и леденящий душу: горький миндаль, масло апельсиновой косточки, пронзительная горечь и холод источников, бьющих из глубин, где спит древний ужас.

Светлые толстые косы волос по ветру, розовые губы, изгибы фигуры... он узнад её сразу же.

Мать. Она не пришла. Она проступила из тени, проросла из трещин в плитах, как густой лишайник на камне. Тугие косы и её фигура-фантом, сотканная из самого сумрака этого места. Ее лицо было размыто, как изображение на папирусе, выцветшим от горя. Но руки... Длинные. Бледные, почти фарфоровые. Такие же как у Мелиссы. Чуткие пальцы, помнившие холодный хрусталь астролябий и шелковистую смертность ночных цветов монарды. Этими руками она поправляла ему волосы в детстве. Этими руками она вела их сквозь лабиринты дворцовых променадов, где каждый шепот был ядом, каждый взгляд – ножом. Инструментами любви и предательства. Она не смотрела на него. Ее мрачный взгляд уходил сквозь, в густой, клубящийся туман за аркой.

Туда, где маячили очертания Багрового Орла – герба Империи, но истерзанного, скрюченного костяными пальцами тлена. Туда, куда ее когда-то отправил приказ, позолотивший путь шпионажа тонким слоем обещаний. Откуда не возвращаются живыми.

«Мама... Зачем? Зачем ты вернулась в это логово гнили? Скажи слово, за что ты продала наше будущее? Почему твоя любовь всегда была как полынь – горькой и щемящей?»

Молчание. Язык был глыбой мокрой соли. Горло сжала тонкая, невидимая петля – шелковый шнурок казни, который когда-то затянулся на ее горле. Цирцей мог только смотреть. Глотая вкус её смерти и не в силах отвернуться. И тогда соль на губах взорвалась металлом. Горечью крови.

Чьей? Его? Ее? Тысячи других, перемолотых безжалостными шестеренками Игры Тронов орла?

Губы вспыхнули, словно их коснулось кипящее варево для очистки пятен золота с Императорских мантий. Мать шевельнулась. Не рот – лишь тень рваной розовой щели в ее не-лице. Звук, вышедший из нее, был не голосом. Это был скрежет. Скрежет гниющих ребер обреченного корабля о скалы. Стон земли под копытами пыльной кавалерии смерти. Слова не были словами: «Что посеяно в тени Орла – взрастет травой на ветрах...»

Пауза. Долгая.

«Кладбище – в глазах твоих, сын мой». Ее рука, воздушная и жутко осязаемая, поднялась. Не для ласки. Указательный палец. Бледный кончик, как печать Императорской тайны, дотронулся до его груди, чуть левее сердца. Точно туда, где обычно жгут клейма рабам.

Холод. Ледяной шип пробил плоть, кости, дошел до души. Кроваво-соленый вкус во рту вновь ожил: «Они смотрят, Цирцей. Все смотрят на тебя. Всегда смотрят». Серые, почти бесцветные глаза матери наконец уперлись в него. В них не было упрека. Не было жалости. Только отражение. Отражение Багрового Орла на гербовом знамени, вздернутого на темную балку позади нее. Того же знамени, что висело на стене кабинета резидента имперской разведки.

«И солнце смотрит. Ты его посланник, его голос. Слушай солнце».

Соль забила нос, уши. Мраморные плиты не выдержали – голодная слизь из трещин поглощала всё. Империя хрустко смыкала свои гниющие челюсти над его матерью. Над ним.

Ее призрак уже растворялся в плотном тумане под аркой, имунося с собой запах миндаля и цитруса. Остался только соленый ужас на языке – и ледяное касание пальца-иглы в груди. Смерть матери звала со дна сна. Она звала его за собой. По тем же мраморным плитам. К той же арке с черным гербом.

Для Императорской семьи оба – ячейки в базе данных. Пронумерованные жертвенные овцы, о которых никто не вспомнит.

Он вскочил на койке, задыхаясь, как будто его только что вытащили из могилы. Рот наполнился привкусом тлена и праха. Горло свела судорога, а в голове пульсировала одна мысль: смерть, смерть, смерть... Дрожащая тень ладони прикрыла грудь, туда, где палец призрака оставил свою печать. Там ничего не было – ни раны, ни льда, лишь жгучий стыд и отвращение к самому себе. И всепоглощающая соль во рту. Затхлая, как пыль из разрытой могилы матери. Как предчувствие его собственной.

Империя не щадит, Цирцей.

Она стала мученицей этой безжалостности, научив этому уроку кровью. А сон показал его страшное наследство – предопределённость, что вела юношу туда же. Предсказания пророчили неизбежность новых страданий и потерь, укрепляли понимание простой истины: выжить ему помогут только холодный расчёт и профессионализм, как и сказал ему Малек... которого не хватило его матери в своё время... которого ему не хватает сейчас.

Дышать. Сосредоточиться. Как можно лучше проверить снаряжение накануне. Использовать весь свой опыт. Держать себя в руках. Улыбаться. В этом единственный шанс на спасение. Только тогда появится надежда выйти победителем из нового столкновения с системой, устроившей очередной раунд борьбы.

Как на арене. Как и всегда.

Президы - главы администрации планет, подчиняются префекту.

Мецасс – ведущая планета в Селентийской планетной системе, где располагается столица Астрополис.