Проклятие гладиатора

Нео-Рим. Город, который не спит. Город, который пожирает.
Он вырос на руинах старого мира, как бунтующий металлический гриб, выпивший кровь истории. Нео-Рим. Его силуэт, увиденный, как со скалистого склона Орбитальной станции, так из роскошного аэролимузина, вызывал трепет.

Казалось, что какие–то грандиозные древние боги возвели храмы из черного гранита и полированного хрома, а пришедшие им на смену технодемоны надстроили ярусы спиралевидных небоскребов, оплетенных кабелями роста и раскачивающимися световыми дорожками. Их острые пики пронзали низкое небо, вечно затянутое ядовитой лиловой дымкой.

Здесь намеренно смешивались несовместимое в чудовищном генетическом коде урбанистической твари: гигантские колоннады из почерневшего мрамора, увенчанные имперскими орлами с гексагонально переливавшимися голографическими глазами, вздымались над асфальтом современных авеню. Статуи императоров и консулов мелькали в окнах лектиков с ревущими турбинами.

Основная масса зданий была чудовищна в своем ярусном уродстве – мертвые серые плиты полимербетона, подчеркнутые грубыми конструкционными балками и цепями антигравитационных стабилизаторов. На их гранях жил неон. Он пожирал ночь и отравлял день миллиардами движущихся пикселей – реклама гладиаторских боев с лицами жертв и лестью триумфаторов мелькала ярче всего, затмевая призывы общества потреблять новые продукты.

Верхние ярусы, окутанные искусственным туманом безопасной для дыхания атмосферы («терраниумные купола»), населяли те, кто мог позволить себе забыть о Земле внизу. Там, в Нижнем Городе, по узким каньонам трущоб из ржавого профнастила и фанерных панелей текли грязные реки людей, отбросов и жидкий свет фонарей над забегаловками с названиями, вызывающими сомнения в здравости рассудка их собственников («Синтетические души», «Последний глоток»). Воздух здесь был густым и сладковато – кислым – смесь выхлопных газов, испарений сточных вод и жареной синтетической муки. Сюда редко заглядывали туристические камеры, снимающие роскошь Арены.

Над всем этим царил Он. Гигантская, легко дематериализующаяся по краям голограмма Императора Августа. Лик правителя Империи, причудливо слившийся с чертами древних императоров Рима, властно взирал с вершины самого высокого административного цилиндра. Его взгляд, проникающий сквозь смог, казалось, охватывал весь хаос Нео – Рима, всю его величину и грязь. Не город был воздвигнут в честь богов – сам город стал божеством, требующим кровавых подношений.

И под этим холодным взглядом весь Нео – Рим грохотал, вибрировал, звенел, вонял, сиял и умирал на арене, готовясь к новым победам и новым мученикам завтрашнего дня.

Именно Арена была пылающим пульсирующим сердцем Нео – Рима, его кровожадной душой. Колоссальный, переосмысленный Колизей. Гигантский купол из поляризующей плазмы, в котором транслировалось внутреннее пространство в режиме реального времени, как искажённое зеркало желаний толпы.

Он стоял в котловане, как инопланетное яйцо, возвышаясь над мраком Нижнего Города аркадами лифтов и виадуков для персональных лож знати. Стены пульсировали неоновыми венами и бегущей строкой статистики бойцов и ставок столетия, а места, рассчитанные на сотни тысяч зрителей, поднимались ввысь, теряясь, в плотном от смога небе. Потрескавшийся фасад скрывали проекции голографических реклам, мерцающих призывами к жестоким развлечениям. Богатые патриции Нео–Рима занимали ложи, украшенные голографическими гобеленами и окруженные сервиторами–андроидами. Ниже, в переполненных секторах, копошились простые граждане, чьи лица были освещены мерцанием имплантированных дисплеев, транслирующих рекламу и прогнозы на исход битвы.

Снаружи, у его тяжёлых входов, уже толпились жаждущие зрелищ, кричали уличные торговцы символами удачи, а летающие бронированные дроны Пандейского Корпуса Безопасности выискивали потенциальные угрозы.

Иногда вместо песчаной арены, залитой кровью, здесь зияла бездна, над которой зависала платформа, меняющая свою конфигурацию в зависимости от предстоящего зрелища. То это был лабиринт, созданный из силовых полей, то джунгли, созданные с помощью нано-технологий, то поле битвы, усеянное кибернетическими минами.

Над Колизеем, словно зловещая корона, возвышался купол из прозрачного материала, который мог генерировать искусственную погоду, создавая драматические эффекты во время представлений. То он обрушивал на арену ливень из кислоты, то застилал её густым туманом, то озарял ослепительными вспышками молний.

Под ареной, в лабиринтах кибернетических камер, томились ждущие гладиаторы, жертвы и монстры, модифицированные и усиленные биотехнологиями. Здесь, в ожидании своего часа, они проходили последние тренировки, подготавливаясь к жестокой борьбе за выживание, которая должна была удовлетворить кровожадную публику Нео-Рима.

Его тонкая броня по эскизам его талантливой сестры, облегающая тело, как вторая кожа, была сотворена из лёгких сплавов карбона и адамантия, усиленных наноплетениями, которые гасили силу ударов и минимизировали повреждения. Мягкая, как бархат, кожа, черная, как ночь, облегала руки, подчеркивая его тонкие пальцы. Инкрустированные ониксом застежки блестели, как звезды. Длинные перчатки, созданные из кожи мифического черного тигра, обработанной лучшими мастерами Империи стали шикарным подарком Малека на его двадцатилетие.

Перед боем Цирцея ждали как очередную казнь... и как очередной модный показ. Его эпатажные выходы –плод гения Барсины будоражили публику, балансируя на грани сладострастия и отвращения. Выйти на арену в доспехах из жемчуга и платины, имитирующих обнаженное тело, – плевок в лицо ханжам и вызов для самых смелых.

Империя жаждала икон стиля, и Цирцей стал одной из них. Подиум арены затрепетал под натиском модных домов, готовых на всё ради его тела. Каждая битва –не просто смерть, но демонстрация новой коллекции. «Поцелуй Медузы» от «Дольче и Скорпиона» –облегающий костюм из жидкого металла, повторяющий каждый мускул, каждый изгиб, –стал символом порочной роскоши. Живые змеи с рубинами в глазах, обвивающие шею и плечи, вызывали ужас и восхищение. «Ахиллес будущего» –кожаные портупеи, металлические пластины, высокие сапоги –демонстрировали безупречную гладкость тела, разрисованного золотом и серебром, словно бога, сошедшего на арену смерти.

Цирцей – культурный вирус. Рекламные щиты, голограммы, новостные репортажи – он был везде. Его копировали, изучали, о нём мечтали. В глазах толпы – бог, сошедший к смертным, на деле – оружие. Малека это устраивало. Его любимый гладиатор – ценный актив, капитал, конвертируемый во власть.

Перед боем гладиатор успел поговорить с Антонием – он, как всегда, похвалил его внешний вид. Его голос, всегда ровный и деловой, сочился приторной похвалой: «Ты молодец, Цирцей. Ты так быстро оправился и так хорошо выглядишь! Героическое возвращение, не иначе».

Героическое? Звучало как плохая шутка. Цирцей представлял себя стоящим на арене: не герой, а продвинутый аватар, загруженный в матрицу Колизея, восстановленный после критической ошибки и готовый к новому раунду в виртуальном Аиде. Хищник? Скорее, зверь, загнанный в угол и готовый разорвать любого, кто приблизится. Да, сила возвращалась в его утомлённые мышцы. Однако Арена требовала не только залеченных ран, но и мастерски отточенной манеры боя.

Тренировки стали своеобразной формой самоистязания, ритуалом искупления собственной слабости. Многочасовые спарринги с андроидами, облачёнными в адамантиевую броню, превращались в адский вальс стали и плазмы. Искусственный интеллект, настроенный на предельную жестокость, обрушивал на него град ударов, заставляя выжимать из себя остатки сил. Боевые симуляции с использованием нейросетей переносили его на виртуальные поля сражений, где он сражался с легионами врагов, порождённых безумным воображением разработчиков. Отличный способ отдохнуть после спасения любимой сестры из лап безумных сектантов – он обрушивал на дронов всю свою ярость и отчаяние, двигался с безумной скоростью, словно одержимый Аресом, нанося удары, от которых искрились даже усиленные корпуса, распадаясь на облака обугленного металла.

Помимо физической подготовки, Малек настоял на сеансах ментальной терапии. Гипноз, медитации, нейростимуляция – всё это было направлено на то, чтобы успокоить бушующий в его разуме шторм, приглушить отголоски кошмаров и заставить его забыть о случившемся в храме и суметь заработать как можно больше денег со своих боев на восстановление сестры.

Во время сеансов гипноза, когда сознание Цирцея, словно оголённый нерв, становилось наиболее уязвимым, его преследовали странные видения, словно призраки из далёкого прошлого. Образы храма, запечатлённые в сетчатке памяти оккультные символы, лица сектантов, полные фанатичного экстаза, – всё это навязчиво проникало в его разум, несмотря на все усилия терапевта, словно тьма, просачивающаяся сквозь трещины в броне. Он видел знаки, которых не понимал, шепот голосов, которые не мог разобрать, но чувствовал их недобрый умысел. Эти вспышки, как куски разбитого зеркала, намекали на правду, скрытую за гранью его сознания. И с каждым разом он чувствовал, как тьма становится всё ближе, как будто его подсознание вело собственную, скрытую от него, игру.

Как только гладиатор услышал призывные крики людей, уголок его губ приподнялся в кривой ленивой улыбке. Цирцей не презирал своих зрителей, как можно было бы подумать. Презирать толпу было бы слишком просто, слишком предсказуемо. Нет, он испытывал к ним странное чувство... смесь снисходительной жалости и холодного любопытства.

«Примитивные», – мысленно усмехнулся он, наблюдая за их взвинченными лицами со стороны. Они жаждут крови, грубой силы, зрелища, способного заставить их забыть о ничтожности своего существования. И он, Цирцей, даст им это. Но не в том виде, в котором они ожидают. Он заставит их чувствовать, восхищаться, трепетать.

Псионики не носили массивного оружия. Цирцею хватало двух изящных клинков, которые казались почти сувенирными, но отлично подходили для того, чтобы парировать любые атаки. Он поправил выбившийся локон волос, и на миг задержал взгляд на своем отражении в острия кинжала. Красив. Как всегда. Самолюбование? Нет. Просто констатация факта. Богам положено быть совершенными, даже если их Олимп –Колизей. Идеальное оружие. Идеальный инструмент. Но до чего же это все надоело...

Гул толпы подпитывал адреналин, разгоняя кровь.

Но сегодня что-то было не так... Напряжение словно сгустилось в воздухе, стало ощутимым, как свинец, давило на виски, мешая сосредоточиться.

В глазах, обычно лучившихся хищным предвкушением, не было того самого блеска. Усмешка казалась чуть более натянутой, чем обычно, почти болезненной, словно он прилагал усилие, чтобы ее удержать. Даже его движения, всегда плавные и уверенные, приобрели какую-то нервозность, едва заметную, но присутствующую.

Он попытался отмахнуться от этого ощущения. Волнение? Наверное, просто волнение за сестру. Пальцы, привычно ощупывавшие лезвие клинка, на мгновение замерли. Маленькая трещинка в броне его самоуверенности. Едва заметная, но существующая. И она заставила его на секунду усомниться в том, что он, Цирцей, все еще контролирует свою судьбу.

Пришло время его выхода на арену, и он немедля привычно шагнул в тёплый песок, а когда обернулся – пространство перед выходом уже сжалось до узкой щели между мирами – там, где заканчивалась обманчивая безопасность тени и начиналась безжалостная геометрия огней. В очертаниях трещины на стене, была выцарапана галочка. Другие чемпионы называли её «чайкой».

Он вдруг вспомнил Мелиссу: она всегда говорила, что эти птицы – души воинов, погибшие в стенах Колизея. Вольная птица, когда-то была символом надежды и свободы. Но здесь, над кибер – ареной, парили только их живые надгробия – мутировавшие чайки, чьи перья потемнели от кислотных дождей, а крики звучали как предсмертные стоны. Их тела, искалеченные токсичными выбросами, рождённые в экологической катастрофе были ужасны, а глаза горели безумным, голодным огнём. Это были создания, рожденные в тени Колизея, и их полет символизировал уже не свободу, а вечное рабство в мире. Мелисса верила, что в их криках слышны голоса павших, молящих о возмездии. Он всегда отмахивался от её суеверий, считая их глупыми сказками для бедных. Но сейчас, глядя на этих пернатых химер с металлическим отливом в оперении и пустыми, словно выжженными лазерами глазами, он начинал сомневаться. Что, если Мелисса она права? И они никогда не обретут покой, обречённые вечно кружить над местом своей смерти?..

Ощущение арены, обычно знакомое и терпимое, сегодня ощущалось иначе. Запах песка, сухого и раскаленного, отдающего солнцем и дыханием древности, смешивался с зловонным дыханием толпы – причудливой смесью дешевых духов, пойла, отвратительного в своей простоте, немытых тел и хищного возбуждения. Этот привычный дух, обычно лишь фоновый шум, теперь казался более резким, более навязчивым, словно зловещее предзнаменование, шепчущее об опасности.

Цирцей ощутил, как внутри зарождается ледяной комок тревоги, сковывающий гладиатора, словно невидимые цепи. Голос диктора, усиленный динамиками, раскатился по арене, словно гром:

– Свободные граждане Нео–Рима! Приветствуем вас на величайшем зрелище! Сегодня, на арене крови и славы, сойдутся два героя!

Толпа на мгновение замерла, словно поддавшись гипнозу его появления, а затем взрыв аплодисментов взметнулся в небо волной, превращаясь в рев голодного зверя.

Диктор сделал драматическую паузу, давая толпе возможность выплеснуть свой восторг, прежде чем продолжить. Взгляд Цирцея скользнул по верхним ложам, где в тумане химзавесы маячила знакомая фигура в императорской мантии.

Малек. Его покровитель сидел, откинувшись на спинку кресла, с хрустальным бокалом в руке. Точно так же, как в тот день, когда он предложил Цирцею стать «звездой». Или, скорее, игроком на его доске.

– Он – юный любимец Фортуны, не раз выстоявший против самых ужасных чудовищ, сломавший волю самых коварных врагов и покоривший сердца самых прекрасных женщин Нео – Рима! Да здравствует Цирцей!

– Ave, Caesar, – привычно крикнул Цирцей вверх, поднимая руку ладонью вперед в традиционном римском приветствии. Его голос гулко разносился по амфитеатру, эхом отражаясь от арочных сводов и трибун, – Мorituri te salutant!

Эти слова, проклятые тысячелетней историей, сейчас казались ему особенно уместными. Возможно, ещё недавно, привыкнув к ритуалу, он лишь формально исполнял свою роль, повторяя древние формулы почти машинально. Однако каждый раз этот жест и эта фраза служили символом неизбежности судьбы – каждому своё предназначение.

Малек, скрытый в тени ложи, действительно слышал каждое слово, сказанное внизу. Скрытые каналы акустики, хитроумная система, позволяли императору слышать всё происходящее даже сквозь шум толпы.

Диктор вновь выждал, пока гул немного стихнет, и сменил тон на более холодный, металлический.

– А с другой стороны вы можете видеть... новую силу, механизм смерти в человеческом теле, созданный в лучших лабораториях КиберДайн Системс! Воплощение скорости и силы! Совершенный убийца! Киборг Игнис!

И вот из тени, подобно кошмару, сошедшему в реальность, возник он. Облик, ослепительно сверкающий хромом и сталью, словно осколок луны, рассекал тьму. Движения, лишенные плавности и естества, выдавали механическую суть, вселяя леденящий ужас. Слухи о противнике загудели в голове гладиатора, нагнетая и без того мрачную атмосферу. Киборг не шевелился, но Цирцей чувствовал его взгляд – холодный, бесстрастный, как у охотника, оценивающего добычу. Ответная усмешка Цирцея была натянутой, но в ней сквозило презрение.

Медные глотки горнов изрыгнули древний боевой клич, призывая к кровопролитию и славе. Но тут же, словно в насмешку над этой архаичной жестокостью, взорвалась электроника. Мощный бит прошил арену, заполнив каждый уголок пульсирующей энергией. Ритм, словно сердцебиение Нео – Рима, звучал агрессивно и надрывно. С этим звуком, с этим безумным ритмом, время словно сорвалось с цепи. И киборг сорвался с места, словно стрела с тетивы лука, выпущенная самой Артемидой.

«Синтетическая мразь», – мелькнули мысли Цирцея после первого натиска киборга, когда тот обрушил на него град ударов, предсказуемых, но неотвратимых. Лишь мелькание хромированных пластин, размытые очертания стального торса и свист рассекаемого воздуха – вот и все, что видел гладиатор.

Внезапно Цирцею стало ясно – сегодня его ожидает не битва, а тщательно спланированная игра и в ней он вдруг почувствовал себя тяжеловесным, неповоротливым, всего лишь... смертным человеком, пусть и обладающим могучим даром.

Они были повсюду, эти бездушные машины. Люди, в которых не осталось ничего человеческого. Тело, прошитое программами... Цирцей видел в киборгах не прогресс, а деградацию. Утрату всего, что делало их людьми: способности сопереживать, любить, творить, бунтовать. Превращение в бездушную оболочку, запрограммированную на выполнение приказов. Они бы с радостью превратили нас всех в таких же... если им позволить. Они бы стерли границы между человеком и машиной, превратив всех в винтики в огромном механизме.

«Человеческое тело – слабое звено, подверженное болезням, эмоциям, усталости», – внушали в школах. «Киборги – это следующий этап эволюции, логичное продолжение стремления к совершенству», – откровенно промывали мозги в колледжах. «Импланты, аугментации, нейронные сети – всё это лишь инструменты, позволяющие оптимизировать производительность, увеличить силу, скорость, выносливость», – заверяли в университетах. Они все лгали ради одной цели, ведь идеология империи была проста – эффективность любой ценой. В мире новой эпохи действительно не многие обладали роскошью оставаться людьми.

Это была не просто неприязнь к киборгу, а отвращение к будущему, которое корпорации Нео–Рима стремились создать. Будущему, где человеческое тело – лишь оболочка, которую можно улучшать, модифицировать, заменять механизмами и программами. Где чувства и эмоции – баги, которые нужно устранять для достижения максимальной эффективности. Кибернетические импланты подавляли их, делая человека более рациональным, более эффективным... и совершенно бездушным.

Корпорации плели свои сети искусно, предлагая сделки, от которых сложно было отказаться. Они обменивали бренное человеческое тело на сильное, почти бессмертное кибернетическое воплощение. Но цена этой сделки была непомерно высока. Так, компании забирали не просто плоть и кровь, они забирали саму суть человека.

Кибернизированное тело было подключено к сети, отслеживалось, контролировалось. Личное пространство исчезало, каждый шаг, каждая мысль становились известны корпорациям. Импланты, обещающие продление жизни требовали постоянного обслуживания, а чипы зависели от программного обеспечения, которое контролировалось корпорациями. Прошлое, воспоминания – все это могло быть отредактировано, удалено или заменено на более «подходящие» воспоминания, выгодные корпорациям. Человек превращался в чистый лист, на котором они могли написать любую историю.

Любое неповиновение приводило к отключению, блокировке, а то и полному уничтожению.

Корпорации не обещали вечную жизнь и безграничную силу, они предлагали иллюзию вечной жизни и силы. Взамен же требовали отказаться от своей человечности, полностью отдать ее в рабство.

Например, «БиоТех Инкорпорейтед» предлагали генетические модификации, «улучшающие» человека, делая его сильнее, быстрее, умнее. Но за этими улучшениями скрывалась потеря индивидуальности, превращение в идеальный инструмент. «КиберДайн Системс» создавали киборгов, но не для защиты людей, а для увеличения прибыли. Гладиаторы, солдаты, рабочие – все они становились машинами, лишенными воли и совести. «НейроЛинк Корп» продавала подключение к Сети, обещая безграничные знания и могущество. Однако эта связь стирала границы между реальным и виртуальным, превращая людей в послушных аватаров, пожизненно привязанных к цифровой пуповине.

Инстинкт – вот что осталось у Цирцея после бесчисленных сражений с подобными порождениями высоких технологий, с теми, кто когда – то был человеком. Инстинкт и, конечно же, воспоминание о Мелиссе – тонкая нить, связывающая его с человечностью, за сохранение которой стоило бороться.

И тут Цирцей начал видеть их. Тени. Не тени, отбрасываемые солнцем, а зыбкие, мерцающие силуэты, повторяющие движения его противника, но с какой-то неестественной резкостью и опережением. Они двигались быстрее, они подсказывали ему следующий удар, они словно предвосхищали каждое действие Цирцея. Он попытался игнорировать их, сфокусироваться на реальном противнике, но тени становились все четче, все навязчивее. Они отвлекали, путали, заставляли сомневаться.

Его тело реагировало само. Спина прогибалась в немыслимом изгибе, позволяя лезвиям проноситься в миллиметре от позвоночника, словно флиртуя со смертью. Ноги пружинили, выталкивая его из – под смертоносных ударов. Но один, самый быстрый, все же задел его. Лезвие скользнуло по левому боку, оставив на коже тонкий, но болезненный порез.

Теплая кровь потекла по телу, сигнализируя о пробитой обороне.

Толпа взревела. Белизна его кожи сверкала под светом прожекторов. Человеческое тело продемонстрировало свою уязвимость, свою хрупкость, и тем самым вызывая еще больший восторг.

Жала кибернетических клинков, словно ядовитые гадюки, продолжали вспарывать воздух в дюймах от его лица, вычерчивая зловещие узоры в неоновом свете. Они возникали из ниоткуда, звеня сталью и грозя разорвать плоть. Цирцей продолжал вращаться, отступал в смертельном танце, каждым движением испытывая пределы своих возможностей. Время растягивалось, превращаясь в мучительную пытку.

Он отчаянно пытался прорваться сквозь броню разума противника, нащупать хоть какую–то лазейку, слабость, человеческую уязвимость. Но вместо этого – лишь мертвая пустота, непробиваемая стена холодного металла.

Он чувствовал присутствие чего-то чуждого, могущественного, словно его разум пытался пробиться сквозь толстый слой стали. Что-то мешало, не давало сфокусироваться. Как будто в голове поселился жук, пожирающий его концентрацию. Он сделал выпад, попытавшись нанести удар в коленный сустав, но тень заранее подсказала противнику, и тот парировал атаку с легкостью. Цирцей отскочил, тяжело дыша. Что-то менялось в нем. Он ощущал прилив энергии, но это была не его энергия. Она была чужой, дикой, неконтролируемой. Тени сгущались вокруг него, словно пытаясь поглотить.

«Ну же... Давай же, ты даже не псионик, а всего лишь искусственно выведенный биомусор. Хватить ломаться», – мысленно рычал Цирцей, вкладывая всю свою ярость в этот ментальный удар. Но в ответ – лишь тишина.

Он устал бегать, устал уклоняться, устал от этого бесконечного непрерывного движения. Почему он видит то, чего не видят другие? Почему не может пробить ментальную защиту соперника? Его мышцы горели, легкие разрывались от нехватки кислорода. «Что со мной? », – пронеслась тревожная мысль, – «Я никогда не был так слаб... Как будто что – то внутри меня сломалось».

Он побеждал киборгов и раньше, выводя их из строя за считанные секунды, проникая в их программный код, перегружая системы, превращая в бесполезную оболочку. Но сейчас его силы были на исходе, и Цирцей отчаянно пытался понять почему. Это сюрприз от Цезаря? Или очередное извращенное упражнение от Паники?

«Да чтоб тебя замкнуло!»

Тогда он усилил ментальное давление, обратив на киборга всю мощь своего разума, словно пытаясь пробить эту стену лбом.

Белый шум оглушил внезапно, словно плотина, прорванная безумным штормом.

Внезапно его сознание прорвало, и он услышал всё. Тысячи голосов слились в единый ревущий поток, требующий крови, зрелища, смерти. Страх, ненависть, надежда, отчаяние смешались в невыносимой какофонии, парализующей его волю, словно пригвождающей к земле.

Он пытался отгородиться, создать ментальный барьер, возвести хоть какую – то защиту, но было уже поздно.

«Error Fatale! Стикс тебя побери!», – взорвалось в голове Цирцея, отчаянно цепляющегося за ускользающее равновесие. Никогда прежде он не терял контроль настолько сильно. Обычно он отсекал лишнее, фокусируясь на конкретной цели, на конкретном разуме. Сейчас же он был обнажен и совершенно беззащитен. Цирцей отшатнулся, словно получив удар под дых. Словно отбиваясь от невидимых рук, он схватился за голову, пытаясь удержать распадающийся мир внутри.

Разум треснул, как перегруженный кристалл, рассыпаясь на осколки. И каждый осколок впитывал в себя крик, мольбу, проклятие. Он больше не был гладиатором. Он стал сосудом, переполненным чужими мыслями, чужими эмоциями.

Периферийное зрение затянуло пеленой, и тьма нарастала, пожирая яркий свет арены, поглощая реальность, оставляя лишь давящий ужас и звенящую тишину внутри. Виски словно сжали раскаленные клещи, голова закружилась, отправляя его в стремительное падение в бездну.

Но затем неожиданная боль, заставившая его упасть на колени, пронзила глаза. Острая, словно осколки стекла, вонзающиеся в глазные яблоки.

Сперва – хаос, калейдоскоп разрозненных образов. Затем перед его внутренним взором развернулся кошмар.

Нео-Рим пылал в огне.

Пейзаж, где некогда возвышались бесконечные небоскребы, превратились в обугленные остовы, устремленные в затянутое черным дымом небо. Ядовитый смог застилал горизонт, а отравленный пепел оседал вокруг.

И среди этого апокалиптического кошмара восседала она.

Барсина.

Ее взгляд был пуст и холоден, словно у статуи, высеченной изо льда. Ни тени тепла, ни проблеска узнавания. Только отрешенность. На ее плечи была наброшена дорогая меховая накидка. Шелк её подкладки, некогда нежный был изорван и обуглен, а роскошный мех был запачкан... кровью. Не свежей, а запекшейся, черной. Она... была мертва. Мертва физически, а мертва в самом глубоком смысле этого слова. Прямо как киборг. Лишена души и всего, что делало ее Барсиной. В неестественной позе, она восседала на троне из обломков, её окровавленный рот, словно зияющая рана – насмешка над былой красотой и остроумием, застыл в беззвучном крике, навсегда запечатлев последний момент ужаса.

Видение жгло его разум, словно раскаленное клеймо, впечатывая в его память образ. Но оно исчезло так же внезапно, как и появилось: Цирцей очнулся от морока, словно вынырнул из ледяной воды, хватая ртом воздух. Но было уже слишком поздно.

Реальность вернулась с жестокой ясностью. Противник, воспользовавшись его замешательством, прижал клинок к его горлу.

Волной подкатила тошнота, скручивая внутренности в тугой узел. Мутным взглядом, Цирцей запрокинул голову, глядя снизу вверх на своего покровителя. Там, в ложе сына императора, до которой едва дотягивался взгляд, царил хаос. Цезарь Гета Август вскочил с кресла, словно его ударило током, молодое лицо исказилось гримасой ужаса и неверия. Его непобедимый протеже, его главное сокровище – повержен. Неужели он видел в его резких движениях, в судорожно сжатых кулаках беспокойство, а не лицемерную жалость?

Толпа, привыкшая к его победам, замерла в шоке. Никогда прежде они не видели Цирцея таким – слабым, беспомощным и обреченным. Тишина покрыла арену, словно саван. Словно сама смерть затаила дыхание, готовясь к своему триумфу. Потом раздался робкий вздох, перешедший в нарастающий гул. Звук, словно рождающийся из глубин земли, звук неуверенности, страха и сочувствия.

Затем, словно очнувшись от кошмара, публика начала скандировать: «Жизнь! Жизнь! Жизнь!» и гладиатор узрел перед собой поднятый вверх большой палец. Традиционный жест милосердия сына императора. Ему даровали жизнь. Жизнь, наполненную позором. Жизнь, в которой ему теперь предстоит доказывать, что он чего – то стоит.

Киборг убрал меч в ножны.

Цирцей сглотнул, пытаясь подавить рвотный рефлекс, но вкус горечи уже пропитал его существо и его вывернуло.

«Fracta est – слаб и ничтожен. Вот он, итог моей «великой» жизни. Вот она, моя настоящая награда – унижение».

Смех зарождался в груди Цирцея тихим трепетом, словно предчувствие землетрясения, и вырывался наружу хриплым, надрывным хохотом, эхом, раскатывавшимся по закопченным сводам арены. Это было безумие человека, раздавленного собственной уязвимостью, яростное самобичевание за мимолетный проблеск слабости. Смех стал последним дерзким плевком в лицо жестокой судьбе.

Нестройный хор человеческих мыслей вновь обрушился на него всей своей оглушительной мощью. Сначала – невнятный шёпот, словно дыхание призраков, затем – нарастающий гул, словно рокот морского прилива, и, наконец, ревущий поток, в котором слились тысячи разрозненных голосов. Паника и страх, жалость и злорадное ликование – весь спектр человеческих эмоций обрушился на него, словно штормовой вал. Он попытался закричать, разорвать этот оглушительный шум, но горло сдавило невидимым обручем.

Тьма сомкнулась над ним, милосердно избавив от созерцания фарса: киборг, бездушная машина, воздевает свой металлический кулак в знак победы, провозглашённой Марком Антонием.

✧ ✧ ✧

Огромная ванна из белого оникса, наполненная густым молоком, смешанным с золотистым медом, источала сладострастный аромат. Инопланетные благовония из далеких клубились над водой. В купальне словно ожившая статуя, возлежала Нефтис, императрица Гелианской империи. Ее кожа, цвета темного меда, сияла в мерцающем свете. Черные волосы, заплетенные в сложные косы и украшенные драгоценными камнями, мерцающими в отблесках свечей, ниспадали на плечи. На тонких запястьях позвякивали золотые браслеты, а на пальцах красовались массивные перстни с изображением солнца. Несколько служанок бесшумно сновали вокруг, подливая молоко, подогревая угли под курильницами.

Нефтис неспешно потянулась и взяла со столика, стоящего рядом с ванной, тарелку с вялеными скорпионами, посыпанными золотой пылью. Она медленно сжевала вяленого скорпиона, смакуя его пикантный вкус и наслаждаясь похрустыванием. В этот момент в купальню вошел ее сын. Малек был одет в расшитый золотом шелковый халат.

– Мама, – кротко и нежно произнес он, склонив голову в знак почтения. – Ты желала видеть меня?

Нефтис махнула рукой, отпуская служанок.

– Малек, дитя мое, – произнесла она бархатным голосом, не отрывая взгляда янтарно – карих глаз, подведенных сурьмой, от сына, стоящего у края ванной. – В последние дни я вижу, что ты чем – то необыкновенно расстроен.

– Цирцей проиграл.

– Ах, Цирцей проиграл... Твой гладиатор? Ты долгие годы протежируешь его, я знаю. Зачем тебе это? На арене каждый день умирают десятки. Чем он так особенен?

– Он никогда не проигрывал.

– Но проиграл, – она откинулась на подушки, погружаясь глубже в молочную ванну.

– Впервые за семь лет. Это поражение был необычным. Он танцевал на арене, как бог, но внезапно потерял контроль.

– Может быть, это был просто случайный срыв... Он псионик?

Малек кивнул.

– Не удивительно, с ними такое случается время от времени по мере взросления, – заметила императрица.

Происхождение псиоников в Империи оставалось загадкой, окутанной слухами, теориями и мистическими домыслами. Официальная наука, естественно, имела свою точку зрения, но она мало кого удовлетворяла, особенно самих псиоников. Согласно доминирующей теории, псионические способности были результатом генетической мутации, вызванной каким-то неизвестным фактором. Возможно, это была радиация, оставшаяся после древних войн, или же искусственно созданный вирус, разработанный в секретных лабораториях. Эта мутация затрагивала определённые участки мозга, наделяя их способностью генерировать псионическую энергию и управлять ею.

Но существовала ещё одна любопытная гипотеза, которую предпочитали сторонники эзотерического знания. Они утверждали, что псионики являются потомками древней расы, существовавшей задолго до основания самой Империи. Эти существа обладали уникальной способностью воспринимать мир иначе, видеть будущее и прошлое, перемещаться между измерениями и влиять на реальность силой мысли. Легенды говорили, что представители этой расы исчезли много веков назад, оставив после себя лишь следы своей культуры и тайное знание, которое передавалось от поколения к поколению среди избранных.

Некоторые верили в божественное происхождение псиоников, считая их избранными, наделёнными особым даром для защиты Империи. Другие же видели в них проклятие, опасных мутантов, угрожающих стабильности общества. В любом случае, независимо от происхождения, псионики стали реальностью, с которой приходилось считаться. Империя использовала их в военных целях, в разведке, в полиции. Из них делали гладиаторов, развлекавших публику на аренах. Их боялись, им поклонялись, их ненавидели. Но никто не мог отрицать их силу.Начало формы

– Кто этот мальчик? Телепат?

– Не только. Ещё телекинетик и... биокинетик.

– Только не говори, что он способен сочетать в себе все эти силы и при этом не размазывается по ближайшей стене от перенапряжения?

– Он очень способный.

«Значит, этот гладиатор может интегрировать различные пси-способности без выраженных признаков неврологической декомпенсации? Весьма любопытно», – сочла Нефтис.

Императрица провела пальцем по гладкой поверхности горячего молока –она задумалась. Женщина знала: псионики редко живут долго. Их дары, как и любое мощное оружие, опасны в первую очередь для них самих. Телепатия могла свести с ума потоком чужих мыслей, телекинез мог разорвать изнутри перегрузкой, а биокинез... о, биокинез был самым непредсказуемым и губительным. Без внешней силы, без мудрого наставника, способного научить управлять этими опасными силами, псионики неизменно погибали. Они были словно сверхновые звёзды, вспыхивающие ярко, но быстро сгорающие в пламени собственной мощи.

– Он интересен, мама. И полезен. Арена – это не только развлечение, это еще и способ контролировать толпу. Цирцей может идеальный инструмент для этого.

– Инструмент, – повторила Нефтис. – Все мы инструменты, Малек. Вопрос лишь в том, кто кого использует. Ты его или он тебя как протектора. Сейчас ты заботишься о его сестре, хотя от неё никакого толку. Да, я слышала об этом инциденте с... Мелиссой, кажется? О том, как она попала в беду, и ты ввязался в разборки с корпоратами из-за своего любимчика – так неосмотрительно. Мой дорогой, эти люди надолго запоминают обиды.

Она внимательно посмотрела на сына. Малек помрачнел.

– Но я справился, мама. Культ Артемиды... грязная история.

– История, которую мы можем использовать, – перебила Нефтис. – Ты знаешь, что сейчас происходит в корпорации «Край Света» в Сангрийской системе? По слухам, они готовят переворот, хотят свергнуть твоего отца и установить свою власть.

«Новая раковая опухоль в теле Империи. Надо резать...» – тут же подумал Малек.

Изначально, в эпоху становления нового мира, существовало множество небольших частных компаний, занимавшихся добычей ресурсов, производством оружия, транспортными перевозками. По мере развития технологий и колонизации новых миров, эти компании начали конкурировать друг с другом, стремясь захватить как можно больше ресурсов и рынков.

Долго длящиеся в империи войны и связанная с ними нестабильность стали отличным катализатором для роста подобных объединений. Во времена конфликтов они получали огромные заказы на оружие, транспорт, продовольствие, обеспечивая армию и подавляя мятежи. Это позволило им накопить колоссальные состояния и укрепить свое влияние на политику. Со временем, корпорации стали больше, чем просто экономическими субъектами. Они создавали собственные армии, разрабатывали свои технологии, имели собственные разведывательные сети и даже собственные законы. Самые предприимчивые и безжалостные объединялись, поглощая более мелких конкурентов, накапливая капитал и влияние. Они заключали выгодные сделки с императорским двором, получая привилегии и монополии. Постепенно эти объединения превращались в огромные конгломераты, контролирующие целые отрасли экономики.

– Я слышал об этом, – кивнул наследник. – Но я думаю, они не представляют для нас серьезной угрозы.

– Недооценивать врага – смертельная ошибка. Если бы мы смогли внедрить в «Край Света» своего человека, двойного агента, мы бы узнали все их планы и предотвратили катастрофу. Ты понимаешь, к чему я клоню, Малек?

Малек медленно улыбнулся.

– Ты думаешь о Цирцее?

Нефтис медленно обмакнула пальцы в мед и молоко и поднесла их к губам:

– Раз у него есть талант, привлекательность и... гнев. Ярость можно направить в нужное русло. У него также есть слабость – его сестра, Мелисса, которая нуждается в изучении ее недуга и, возможно, в длительном и крайне дорогостоящем лечении. Мы можем устроить это в обмен на его лояльность...

Императрица замолчала, глядя на сына. Лицо Цезаря ничего не выражало. Он хорошо относился к Цирцею, но совершенно не мог представить своего гладиатора, любимца толпы в этой роли.

– Я хочу поговорить с ним, Малек. Предложить ему сделку. Нам нужен кто–то, кто сможет предоставить нам информацию. Кто – то, кто не вызовет подозрений. Если он согласится работать на нас, я помогу ему спасти его сестру. Если нет... что ж, на арене каждый день умирают десятки гладиаторов, теряющих контроль.

– Я постараюсь устроить ваш разговор, мама...

– Попытаешься? - Нефтис прервала разговор, изящным движением руки откинув с плеча мокрую прядь волос. – Нет, ты устроишь его. Но до этого испытай его вне арены. Ты должен быть уверен, что он справится.

– Хорошо, мама...

– Если у него получится, мы сделаем так, чтобы он работал на нас. И достаточно об этом. Подай мне полотенце, Малек.

В ее словах звучало не столько приказание, сколько утверждение. Она не привыкла к отказам, и ее решение было окончательным. Императрица Нефтис, словно богиня судьбы, уже бросила кости. И исход этой игры предсказать не мог никто. Ее сын подошел ближе, протягивая большое, пушистое полотенце, пропитанное легким ароматом лаванды. Нефтис грациозно поднялась из молочной ванны, словно Афродита, рожденная из пены морской. Капли молока, подобно жемчужинам, стекали по ее бронзовой коже, подчеркивая ее совершенство. Она обвила полотенце вокруг тела, оставив открытыми лишь плечи и часть спины. Служанка поспешно поднесла ей сандалии, инкрустированные драгоценными камнями.

Нефтис шагнула на мягкий ковер, ее поступь была уверенной и решительной.

– Пойдем, – произнесла императрица, направляясь к расположенному неподалеку будуару. – Мне пора подготовиться к приему послов. И ты поможешь мне с выбором украшений. Твой вкус всегда был безупречным, дитя мое.

Она покинула купальню, оставив после себя лишь тонкий шлейф ароматов и шепот служанок... Нефтис понимала, что мир жесток и несправедлив, и что выживает лишь сильнейший. Её знание было выжжено в ее сердце с самого детства. Будучи дочерью префекта Кеметийской планетарной системы, она видела предательства, заговоры, убийства ради власти. И сама, уже будучи правительницей, не раз выходила победительницей из подобных схваток.

Циничная безжалостность была её главным оружием. Империя постоянно подвергалась атакам: заговоры плелись, а амбиции плескались, словно темные воды, готовые затопить трон её мужа. Словно садовник, Нефтис беспощадно обрезала гнилые ветви, чтобы древо потомков Солнца продолжало дарить свои плоды, чтобы оно существовало и процветало до тех пор, пока не взорвется величайшая из звёзд, возвестив о конце времен.

Префект - должностное лицо, которое стоит во главе управления отдельной планетарной системы Гелианской империи