Проклятие гладиатора

Отношения между наследником Гелианской империи и его гладиатором были сложной паутиной чувств, сотканной из влечения, страха, зависти и тщательно подавляемой, но все же присутствующей, надеждой. Время и обстоятельства значительно изменили их прежнюю связь, оставив после себя лишь отголоски былой страсти и ворох неразрешенных обид.

Говорить о доверии между Цирцеем и Малеком было бы примерно так же уместно, как обсуждать пользу радиации для здоровья. После того, как Цезарь превратил жизнь Цирцея в бесконечную череду унижений, подстав и садистских развлечений с использованием его в качестве живой мишени, верить в его искренность было бы наивно. Они были связаны прошлым, но разделены настоящим... Однако, Цирцей просто не мог полностью игнорировать существование Малека в своей жизни. Он обладал ценной информацией, у него были связи везде, где пахло властью и деньгами... а значит, и грязью.

Низкочастотный гул басов на приёме сына императора вибрировал в костях, смешиваясь с переливами неоновых панелей, выхватывающих из полумрака зала, высеченные в скале астероида колонны из полированного хрома. Биолюминесцентные водоросли мерцали, словно живые сокровища, подсвечивая каскады шелка и блеска. В этом китче, в этом великолепии, в этой безудержной трате денег, Малек чувствовал себя как рыба в воде. Цирцею оставалось лишь смириться с тем, что судьба, видимо, уготовила ему очередной незабываемый вечер. И, разумеется, в самом худшем смысле этого слова.

Юноша оглядел знакомый зал – платина и бриллианты сверкали, отражаясь в зеркалах, украшавших стены, создавая ощущение бесконечного пространства, а под ногами мягко пружинил ковёр, сотканный из шёлка паутины редчайших космических пауков. Биолюминесцентные водоросли, сплетённые в причудливые узоры, мерцали, словно живые картины, подсвечивая танцующих гостей. На потолке, обрамлённом мириадами хрустальных нитей, парили голографические скульптуры, изображающие сцены из древних мифов, а воздух был наполнен ароматом цветов, выращенных в оранжереях на Венере, и дорогих духов, созданных на основе редчайших эфирных масел. Андроиды-официанты с лицами, выражающими вечное безразличие, сновали сквозь толпу, разнося коктейли в бокалах из кварцевого стекла, в которых, казалось, застыли звёзды.

Все сияли улыбками, такими же искренними, как обещания сенаторов перед выборами. В этом серпентарии он чувствовал себя бойцом на арене очередного Колизея, где он знал правила, но ощущение смертельной опасности пронизывало его до глубины души.

С одной стороны, на Цирцее, как на гладиаторе, висела позорная метка — та самая «инфамия». В этих сверкающих кристаллами салонах Нео-Рима, где каждое слово оценивалось в золотых динариях, где ценились только родословные, где понятия «труд» и «достоинство» были лишь пыль в глаза, а физические нагрузки — удел «недочеловеков», его профессия была просто грязным клеймом. Победы Цирцея приносили Малеку, его хозяину, горы денег и власть. Поэтому придворные вынуждены были кланяться, демонстрируя показное уважение. Они восхищались его зрелищностью, но никогда не признавали его своим. За спиной героя, в шелесте шелка и звоне бокалов, наверняка зубоскалили по поводу его «плебейского» происхождения.

С одной стороны, да, он – Цирцей, гладиатор уровня «рок-звезды», вирусный хит, был всего лишь идеально вылизанным медиапродуктом, созданным для удовлетворения самых тупых потребностей толпы. И эту простую истину знали все, от жирных задниц в креслах сената до полудохлых рабов, ковыляющих по улицам. На жалкие пару часов его победы дарили этим простолюдинам иллюзию, что и они причастны к чему-то большому, пока они не возвращались в свои зловонные конуры и не начинали снова ненавидеть свою никчёмную жизнь. Как будто сам Зевс собственной персоной спустился с Олимпа, чтобы покрасоваться своими бицепсами, походкой от бедра и умением эффектно отправлять врагов на тот свет.

Так что, даже надменные патриции с их генетически улучшенным зрением и нейро – имплантами последнего поколения, обычно плюющие свысока на кого – то вроде него, украдкой посматривали записи его боев, чтобы убедиться, что он все еще достаточно хорош для их высоких стандартов. Втайне они, конечно, считали его лишь продвинутой формой развлечения для плебса, но что может быть более захватывающим, чем наблюдать, как другой человек, ломает кости и разносит черепа в угоду публике силой мысли? Это же так... человечно. В конце концов, вдруг он сможет при встрече показать им парочку приемов на ком – нибудь из прислуги?

«Ой, как виртуозно вы кромсаете людей на кусочки! Можно с вами селфи?» – как – то раз передразнила Барсина его очередную фанатку, кокетливо выставлявшую вперед губы, когда они прогуливались по залитым неоновым светом улицам Нео-Рима. Она скривилась, словно откусила лимон, и, понизив голос до ядовитого шёпота, добавила: «А потом, небось, ещё попросит автограф на декольте при следующей встрече».

Поклонение было симуляцией, поверхностной, но от этого не менее реальной. Он был золотым тельцом, которому возносили хвалебные гимны, пока сиял его блеск. Он был кумиром, чьи трансляции собирали миллионы «лайков», пока его сражения стимулировали выброс адреналина в телах зрителей. Так что Цирцей был для них вроде дорогой диковинки в коллекции наследника – опасной, но невероятно увлекательной. В мире, где каждый стремился к эксклюзивности, к приобретению чего-то такого, что вызывало бы приступы зависти у конкурентов, он был идеальным трофеем. Опасным, непредсказуемым, но чертовски привлекательным.

Очередной бенефис в честь тщеславия наследника империи Солнца – Цезаря Малека Геты Августа, где кибернетические создания, некогда бывшие женщинами, словно живые статуи из металла, подносили изысканные яства гостям. Этот вечер ничем не отличался от сотен предыдущих таких же однообразных вечеров – Цирцей уже пресытился ими, ощущая себя лишь экспонатом на витрине, а Барсина, напротив, наслаждалась моментом – она ещё не наигралась в высшее общество, искренне радуясь вниманию и лести, которые с таким удовольствием принимала.

Гладиатор прошел сквозь толпу, словно сквозь лёгкий туман, держа Барсину за руку. Его сестра в роскошном платье, сияющем цветами космической туманности, привлекала внимание всех присутствующих. Рядом с ней, на поводке шла Клеопатра. Львица вела себя спокойно, игнорируя большинство гостей, но с достоинством принимала поглаживания от знакомых и внимательно наблюдала за окружающими, иногда издавая тихое рычание, скорее для эффекта, чем из-за настоящей агрессии.

Цирцей выглядел вызывающе плохо. Было время, когда он тщательно подбирал наряды для встреч с Малеком, стремясь произвести впечатление и угодить вкусу своего покровителя. Теперь же, поглощённый тревогой за младшую сестру, он второпях надел первый попавшийся костюм, надеясь, что Малек сочтет и эту нарочитую небрежность своеобразным знаком отличия. Костюм из чёрного переливающегося шёлка, ткань которого мерцала при каждом движении, будто бы вторил его внутреннему беспокойству. Отказавшись от рубашки, он надел жилет прямо на полупрозрачную водолазку и застегнул лишь несколько пуговиц Полуобнаженные кибернетические создания, словно живые статуи, подносили изысканные яства гостям. Высокие лакированные ботинки с металлическими вставками – неизменный атрибут его гардероба – словно напоминали о готовности к бою, хотя сейчас он был готов сражаться только за правду о Мелиссе.

Гости представляли собой пёструю, сюрреалистичную смесь; киборги в доспехах, сияющих, как полированная сталь, смешивались с людьми, облачёнными в наряды, столь же причудливые, сколь и претенциозные, созданные для демонстрации богатства. Здесь, в этом безумном великолепии, домашний зверь с зубами, выточенными из адамантия, не вызывал ни малейшего удивления – экстравагантность Валентисов была притчей во языцех, нормой, не требующей объяснений.

И как же ничтожно, как до боли нелепо было наблюдать, как эти люди, с которыми их никогда не связывала даже тень общения, вдруг разыгрывали спектакль знакомства, называя имена и рассыпаясь в комплиментах, словно они были частью их жизни.

В этом зале – Цирцей и Барсина были профессионалами в светской игре. Когда они подошли к трону, то обменялись короткими взглядоми, не произнося ни слова:

«Ты знаешь, что делать», – мысленно проговорил гладиатор своей сестре.

Сын императора улыбнулся, приветливо кивнув Цирцею и бросил оценивающий взгляд на Клеопатру. Янтарные глаза Малека с характерным раскосым разрезом были похожи на застывшие капли расплавленного золота, в которых было невозможно понять, что скрывается в глубине. Затем его взгляд устремился на Барсину и, игнорируя правила приличия, замер на её обнажённых плечах.

Малек Гета Август был воплощением блестящей порочности, сочетая в себе красоту, амбиции и откровенное бесстыдство. Его внешность была столь же наивной, сколь и обманчивой, но за этой внешней оболочкой скрывалась капризная бессовестность, переходящая в патологию. Легкое заикание удивительно не портило его речь, а только добавляло очарования. Когда он говорил, голос его становился певучим, завораживающим, заставляя слушателей внимать каждому слову.

Наследник империи обожал роскошь, был гурманом, ценителем изысканных блюд и вин, настоящим эстетом, тонко разбирающимся в сочетании ароматов, и знатоком моды, способным с первого взгляда оценить красоту ткани, фасона и отделки. Он тратил безумные деньги на наряды, коллекционируя самые редкие ткани и аксессуары, словно сокровища. Его главной чертой было невоздержание во всём – он был испорчен столичным образом жизни и страстью к различным зрелищам, вроде гладиаторских боёв. Отец презирал его, насмехался над его пристрастием к тряпкам, над его расточительностью, но Малеку было плевать. Он наслаждался жизнью, ни в чём себя не ограничивая.

За оболочкой щеголя и гедониста скрывался ценитель словесности, который мог часами рассуждать о значении древних текстов, извлекая смысл из каждой закорючки иероглифа. Страсть к запретным знаниям, скрытых в древних источниках, была его слабостью и силой – с помощью слов он убеждал, очаровывал, манипулировал, сплетая из них сети, из которых невозможно было вырваться. И эта ненасытная жажда толкала его на организацию рискованных авантюр.

Он отправлял своих агентов на поиски забытых диалектов древних рукописей, снаряжая экспедиции в самые потаённые уголки галактики – от библиотек и архивов, населённых разумными существами, до запретных секторов, подвальных хранилищ с пыльными свитками и пожелтевшими пергаментами, полуразрушенных храмов и опасных лабиринтов подземных городов, где хранились зашифрованные послания давно ушедших эпох.

Руки Малека оставались безупречно чистыми, несмотря на то что за ним тянулся шлейф исчезновений. Экспедиции пропадали без вести, растворяясь в безмолвии забытых библиотек и подземных лабиринтов. Люди шли на верную смерть, чтобы принести ему обрывки заветных знаний из океана забвения. Их тела оставались в болотах, под завалами, а записи, попадавшие в руки Малека, были изорваны, с вырванными страницами, забрызганными кровью.

В этот момент, после очередного доклада о результатах последней экспедиции, он кивнул, приглашая Барсину и Клеопатру подойти ближе:

– Добро пожаловать, на вечеринку!

✧ ✧ ✧

«Добро пожаловать на вечеринку, поздоровайся со всеми», – голос Цезаря Геты Августа эхом отозвался в голове Цирцея, словно острый укол в висок. Реальный мир растворился, уступив место яркому, резкому воспоминанию.

Он снова оказался в том же зале, но шесть лет назад. Тогда зал казался ещё более величественным, более бескрайним, окутывающим его своей роскошью, как бездонная космическая тьма. Рядом шла Барсина, сияющая невинностью и непоколебимой верой в брата. Это был её первый приём в высшем свете, первый после знаменательной десятки побед Цирцея, ставшей пропуском в элиту. Её лица ещё не коснулись тени взрослой жизни, её детское лицо сияло наивностью, а платье, подарок самого Малека, было простым, но прекрасным, как утренняя заря. Самому Цирцею едва исполнилось шестнадцать. Клеопатры с ним тогда ещё не было. Только они вдвоём.

Свет, преломляясь в тысячах хрустальных подвесок, заливал зал, отражаясь в начищенных до блеска панелях из чёрного дерева. Гости, впервые увидевшие его, скользили между столами, уставленными изысканными яствами, не утруждая себя приличиями, бесцеремонно рассматривая его, как диковинное насекомое под стеклом.

«Во имя Юпитера, только взгляни на эти глаза», – прошептала одна из женщин – киборгов, чья безупречная кожа сияла в свете. Ее зрачки, казалось, подрагивали от восхищения, а механический голос выдавал ее природу, – «Красивый, как девчонка, боже». «Этот мальчик такой милый», – промурлыкал мужчина, чья утончённая улыбка обнажала жуткий оскал стальных протезов, поблескивающих в полумраке. Он пригубил шампанское, не отрывая взгляда от Цирцея, словно мысленно раздевая его. «Никогда не видела таких гладиаторов, как он», – раздался голос, казалось, прямо у него в голове. Это была немолодая женщина с волосами, отливающими ядовито – розовым, и глазами, в которых клубилась смесь любопытства и неприкрытого, хищного голода. – «Милых и вежливых». Среди гостей послышался смешок.

– Надо держать его в узде, – произнес мужчина, чье лицо, казалось, было высечено из серого гранита, лишенное всякого намека на эмоции. Его голос был тихим, но каждое слово врезалось в сознание, как лезвие. – Вдруг он захочет кусаться, вы же видели эти идеальные зубы... да, мальчик, улыбнись нам.

Этот взгляд, полный оценивающего превосходства, словно запечатлелся на сетчатке глаза, когда...

– Цирцей, мой друг! – голос юного Малека, такой тёплый и искренний, что сейчас в него невозможно было бы поверить, пронзил воспоминание. – Я так ра–а-ад, что ты п-пришёл!

Наследник Гелианской империи ещё не заикался так сильно и намеренно певуче проговаривал слова. Его светлые рыжеватые волосы с медным отливом казались тогда ещё более яркими, чем сейчас, щедрость казалась бесконечной, его внимание тёмного взгляда янтарно – карих глаз – искренним. Он подошёл к ним, протягивая Цирцею руку и гладиатор склонился, чтобы поцеловать перстень Малека, инкрустированный редким космическим камнем, цена которого наверняка превышала стоимость целой планеты.

Он верил в его дружбу, забыв о своей прежней жизни, о голодных днях и безжалостной борьбе за выживание. Он чувствовал себя на вершине мира, на гребне волны.

– Добро пожаловать на вечеринку, я знаю, это немного забавно, ч – что все ведут себя т – так, будто з – знают тебя лично... Просто под – дыгрывай, будь милым и все такое. Без п – поддержки и связей ты здесь никто, запомни это, – учил его Цезарь. – Б – барсина уже прекра – а – асно устроилась, я нашёл для неё к – контракт в небольшом рек – рекламном агентстве, – продолжил Малек, и его голос был полон гордости. – А т – ты, мой дорогой гладиатор, ещё не устал от б – боёв?

✧ ✧ ✧

Женщины-андроиды с идеальными телами, украшенные лишь золотыми цепями, с ошейниками врезавшимися в их безупречную, искусственную кожу, двигались плавно, словно живые статуи, лишенные эмоций и воли. Они подносили Цирцею блюда с диковинными фруктами, сочными и яркими, словно запретные плоды из райского сада.

Цирцей решил: он хочет всё. Все, что они ему смогут предложить. И даже больше. Власть, влияние, богатство, секреты. Он выпьет этот мир до дна, а потом разобьет бокал на осколки, чтобы увидеть, что останется после него.

На следующем приёме он вошёл в зал, словно отточенный клинок, рассекая толпу. «Я опоздал на твою вечеринку, Малек», – произнес он с притворным покаянием, скользнувшим по его губам, как тень. «Ничего, тебя все ждали»... Больше не было ни смущения, ни неловкости – только расчёт и любопытство: «Приятно познакомиться, гладиатор». «Мне тоже очень приятно», – слова, произнесенные вслух, звучали обманчиво, словно обещание чего-то большего. Случайный гость, удостоенный его внимания, расплылся в услужливой улыбке, готовый на все, лишь бы сохранить этот мимолетный контакт.

«Только попробуй сказать, что тебе не нравится то, что ты видишь», – мысленно бросал он вызов, зная, что теперь он безупречен как бриллиант в платине. И этим совершенством он был намерен воспользоваться. Он ловил каждый взгляд, выискаивая знакомые отблески их тайных желаний – похоти, зависти, стремления обладать, чтобы использовать эти слабости, превратить их в рычаги управления. «Посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри на меня», – шептал он про себя, купаясь в волнах внимания, чувствуя силу, пульсирующую в его венах.

«Тело – это больше, чем п – просто плоть, ты можешь п – продать его ради успеха», – говорил Малек, – «Держи их в постоянном изумлении, и этот п-праздник никогда не закончится». Здесь нет места дружбе – только сделки, заключаемые ради выживания. Каждый продаёт себя сам, кому хочет, чтобы не быть проданным другими.

И Цирцей, тогда юный и наивный, а теперь закалённый и циничный, осознавал правду: он всегда был лишь одним из них.

Тени прошлого померкли, оставив лишь привкус желчи и горькое послевкусие прозрения. «Добро пожаловать на вечеринку, поздоровайся со всеми». Теперь эти слова звучали как насмешка

✧ ✧ ✧

– Добро пожаловать на вечеринку. Друзья, надеюсь, вы уже со в – всеми п – поздоровались, чтобы у – уделить мне к – как можно больше вни – внимания? – его голос по – прежнему был мягким, почти напевно – распевным, с лёгким заиканием, которое усилилось с возрастом, но только добавляло ему очарования.

На шее Малека пульсировал кулон, напоминающий стилизованную хищную птицу с раскрытыми железными крыльями. Синтетическая цепь, на которой он висел, была уплотнена наноматериалами, а каждое звено вибрировало усиленным магнитным полем. На запястьях мерцали широкие браслеты из золота, украшенные такими же мощными кристаллами, как и перстни. Они свободно скользили по коже, издавая тихий резонанс при каждом движении. Браслеты не блистали филигранью, но их количество и размер демонстрировали безграничное благосостояние их владельца, а также скрытые датчики контроля физического состояния.

– Как же п – приятно вас в – видеть. Цирцей, м – мой дорогой гладиатор, ты в отличной ф – форме. Барсина, – его глаза блеснули. – Т – тьма моего с – сердца! Ах, К – клеопатра... – он окинул львицу беглым взглядом, от массивного намордника до кончика хвоста. – Вижу, в – вы по – прежнему её балуете. Н – новый ошейник? Или мне к – кажется?

– Не кажется.

Барсина мягко улыбнулась в ответ на комплимент. Клеопатра лениво вильнула хвостом.

Ave, Caesar. Слава императорскому дому Августов, долгих лет правления твоему отцу», Малек решил поднять бокал с улыбкой, в которой было столько же тепла, сколько в солнечном блике на лезвии ножа.

– Надеюсь, вы н – наслаждаетесь вечером? – спросил сын Императора, его тон стал ещё более игривым, почти насмешливым.

– Вечер проходит прекрасно, благодаря вашему гостеприимству, Малек... Хотя, – добавила она, и её голос стал чуть холоднее, – я бы предпочла, чтобы Клеопатра не привлекала столько внимания, она сегодня переигрывает.

«О, да, просто чудесно», – подумал про себя Цирцей, устало прикрыв глаза – «А мой организм реагирует диким гулом в животе и позывами блевать этой позолотой. Знаешь, чего не хватает для полного абсурда? Чтобы в толпе мелькнула светлая коса той... ну, той, чьи кости, уже возможно, обглодала империя...»

Мелисса.

Живот скрутило в очередной раз. Не позывом – настоящей волной жгучей гадости. Слова обернулись внутри ржавой плетью. Кто это сказал? Ты? Тот самый мальчишка, которому она собирала сияющие камешки у дворцовых фонтанов?! Противная слюна набилась в рот. Выплюнуть бы язык. Отрезать. Это было падение в гнилую канализацию, где память о ней и её смехе, который звенел чище хрустальных куполов Ниневии, – смешивалась с отходами его же озлобленности. Империя – хищница, да. Но это осквернение исходило от его собственных тренированных челюстей. Мертвяк. Ты стал мертвяком, Цирцей.

Вино в тот момент стало на вкус как металл.

Внезапно посреди зала материализовалась голограмма. Огромный голографический экран засиял, озарив всё вокруг ярким светом. На нём появилась картинка с арены. И Малек, словно не заметив замечания Барсины, вскочил со своего трона с такой энергией, что затряслись его богато украшенные одежды. Его заикание усилилось взрывом живой энергии.

– О, н–начинается! – воскликнул он, и его глаза засияли от удовольствия. – Г – глядите!.. Я р–решил п–протранслировать п–последний бой!

Он обнял Цирцея за плечо, а второй рукой обхватил Барсину за талию, притягивая её к себе. Его пальцы, украшенные дорогими перстнями, сжались, словно желая удержать в своих объятиях сразу всё – роскошь, зрелище и тех, кто ему принадлежал.

Барсина оставалась невозмутимой, её рука ненавязчиво освободилась от хватки Малека. Клеопатра зашипела, но не поднялась, продолжая лежать у подножья трона и не дождавшись приказа своей хозяйки о нападении, лишь лениво шевельнула хвостом, словно говоря: «Ну вот опять...».

Взгляд Цирцея не был прикован к голографическому экрану, но он видел лишь искаженные отражения происходящего в глазах Цезаря – безумное возбуждение и жажду зрелища.

Так было всегда...

В кульминационный момент его первого боя на арене, когда его противник – модифицированный человек в облике кентавра, существа с человеческим торсом и лошадиными ногами, превращённым в оружие с помощью генетических манипуляций, – лежал в пыли, уже обездвиженный, но всё ещё излучающий тусклый свет не жизни, а искусственно поддерживаемой функции тела, Цирцей впервые услышал его громкий смех, а затем голос, пронзительный и требовательный: «Великолепно! Теперь покажи нам что-нибудь, чего мы никогда раньше не видели!»

Эти слова служили не похвалой, а звучали настоящим вызовом.

Цирцей сосредоточился. В его голове зародился импульс, медленно набирающий силу. Он чувствовал, как энергия проходит через него, как тело наполняется силой, способной разрушить грани реальности. Его взгляд устремился к лежащему противнику. В нём не было ни капли сострадания, лишь желание удовлетворить жестокое желание Малека.

Мысленным усилием Цирцей сфокусировал энергию, направив её в тело кентавра. Он видел, как из рук его противника вырываются искры, как его мышцы начинают сокращаться в судорогах, как его кости ломаются под невидимым давлением. Он видел, как угасает его жизнь, с каждой секундой становясь всё тусклее и чувствовал, как энергия проникает в плоть противника, разрывая связи между клетками, разрушая его тело изнутри. Кентавр издал последний глухой стон, его тело начало дрожать, а затем взорвалось, рассыпавшись в пыль, в мириады световых частиц, словно звезда.

В момент взрыва, в мгновение превращения плоти в свет, алая, экзотическая кровь кентавра с вкраплениями изумрудного блеска, оставленного генетическими модификациями, пролилась на него, словно крещение.

Его тело, покрытое новым одеянием, совершило плавный, выверенный изгиб в безупречном поклоне. Как только Цирцей расправил плечи и раскинул руки, словно крылья, из ложи Малека раздался крик. Не восхищения, а первобытного ликования зверя, упивающегося властью над жизнью и смертью, опьяненного зрелищем крови.

Вспышки света, рев толпы, ощущение безграничной силы, растекающейся по венам. На тёмном фоне арены Цирцей снова и снова представал в образе триумфатора, почти иконописном. Его нежное лицо, обрамленное волнами каштановых волос, казалось спокойным, почти отрешенным. В глазах не было безумного азарта победителя. Он вставал, раскинув руки в стороны, словно принимая поклонение или пытаясь сохранить равновесие на грани мира и хаоса.

Этот цикл, игра власти и смерти повторялся – снова и снова. Бой – убийство – поклон – лишь виток спирали, ведущей в никуда.

Так оставалось и впредь.

– Малек, – голос гладиатора был тихим, но в нём звенела сталь. – Нам нужно поговорить. Наедине.

Голограмма заглушала его слова, выплескивая на зрителей кровавые подробности схватки. Хор возбужденных криков взлетал к потолку, смешиваясь с резкими звуками лазеров и визгом металла. Малек, казалось, совсем оглох, полностью поглощенный зрелищем.

– С – сейчас, Цирцей, с – сейчас! – воскликнул он, не отрывая глаз от экрана. – П – подожди немного. Самый интересный м – момент!

Барсина, освободившаяся от его объятий, приблизилась к Цирцею, ее лицо было непроницаемым.

– Ты ведь знаешь, что это бесполезно, – прошептала она ему на ухо. – Он сейчас в трансе.

Цирцей окинул Малека взглядом, оценивая степень его опьянения и понял – сестра права.

– Тогда я выведу его из него.

Малек хотел зрелища, и он даст ему это зрелище. Но не то, которого он ожидает.

Не дожидаясь ответа Барсины, он резким, торопливым движением схватил графин с вином, стоявший на столике рядом с Малеком. Вино было дорогим, темно – розовым, с нежным ароматом редких ягод. Не говоря ни слова, он выплеснул содержимое прямо в лицо Малеку. Реакция была мгновенной. Янтарный блеск в раскосых глазах протектора вспыхнул как огонь, резко контрастируя с тёмным пятном на его одеянии. Молодой человек закричал, отшатнувшись, но его крик прозвучал скорее истерично и обиженно, чем грозно.

– Т – ты... что т – ты т – творишь?! – взревел Малек, вытирая лицо рукавом дорогого одеяния. – Цирце – е – е – й! Ты просто псих.

Цирцей нагло облизнул губы, мысленно добавив: «Вот почему ты любишь меня, Малек». Он – любимая игрушка Цезаря, только что совершил проступок, за который простых рабов убивали. Но ему позволялось многое, он был особенным. Клеопатра подняла голову, лениво наблюдая за происходящим. В её рубиновых глазах мелькнул интерес – ещё одна сцена, добавленная к вечерней программе.

– Я просто сказал, что нам нужно поговорить, – снова повторил Цирцей, его голос был спокойным, но в нём чувствовалась опасная близость. – Ты не слушал меня.

Барсина отдала Малеку свой тонкий шелковый платок, которым Цезарь безуспешно попытался вытереть остатки вина. Сын императора задыхался от ярости, но в его глазах мелькнул страх. Он знал, что Цирцея лучше не злить, потому что тот может залезть ему в голову, а это было намного хуже, чем испорченный образ.

– Х – хорошо, – прошипел он. – П – поговорим. Но сначала ты об – объяснишь м – мне, зачем т – ты, В – валентис, испортил мой любимый наряд!

– Нам нужна твоя помощь. – вступила Барсина, пытаясь переключить внимание от случившегося инцидента.

Глаза Малека метнулись от гладиатора к Барсине. Жадность и любопытство отразились в них. Цирцей наблюдал, его взгляд скользил по лицу Малека, словно он изучал редкую скульптуру. Затем наследник империи расхохотался

– Помощь? Вам? И ч – что я м – могу с – сделать для таких л – людей, как вы?

– Моя сестра пропала, – сообщил Цирцей.

Его голос был наигранно спокойным, чтобы отвлечься и не выказывать при Малеке беспокойства, он отвёл взгляд и медленно провёл пальцем по краю графина. Малек же колебался. Он понимал, что помощь Цирцею и Барсине может быть не в его интересах, но отказать любимому протеже и его сестре, девушке, которую он так жаждал заполучить, он не мог.

– Г – где могла быть в – ваша сестра до исчезновения? – спросил Малек неожиданно серьёзно.

– В храме. – с готовностью тут же ответила Барсина.

Цирцей едва заметно кивнул, словно удовлетворившись её быстрым и точным ответом, а вот лицо императоского сыночка вытянулось. Заинтересованность сменилась тревожностью:

– Х – храм? В – вы определённо ищете п – проблем? Т – там м – может быть опасно.

– Именно поэтому нам нужна твоя помощь, – повторила Барсина, глядя Малеку прямо в глаза.

– У тебя есть власть и знания, Малек, – добавил Цирцей, его просящий взгляд коснулся лица покровителя.

Неявное признание его превосходства и... гладиатор попал точно в цель – Цезарь кивнул в знак согласия и коротким повелительным жестом пригласил их следовать за ним в глубину зала. Сестра бросила взгляд на львицу, обозначая её местоположение, и они, повинуясь воле Цезаря, поспешили за ним.

✧ ✧ ✧

Его покои вопили о претензиях на утонченность и тонули в переизбытке. В дальнем углу его спальни находился глобус – но не земной, а звёздный. На нём были отмечены все планеты и звёздные системы, входящие в состав Империи, а также маршруты космических кораблей и зоны влияния различных корпораций. Глобус служил не только украшением, но и своего рода картой, позволяющей следить за политической и экономической ситуацией в галактике.

Цирцей бывал в них десятки раз, и знал ощущение шёлка этих подушек на своей коже, запах пряностей, исходящий от фонтана, и холодный блеск драгоценностей, которыми Малек любил себя увешивать.

Сын императора был старше Цирцея всего на год, возможно, поэтому они быстро сблизились. По крайней мере, Цирцею хотелось думать, что Малек выбрал его своим протеже не только из-за жестоких выступлений на арене... хотя, положа руку на сердце, Цирцей не поставил бы и динария на то, что дело обстояло именно так – патронаж августейшей крови покупался силой. И эту силу Малек, конечно же, хотел считать своей.

Тот период давно минувших дней, когда юношеское доверие еще не покрылось шипами, в ту пору, глядя на Цирцея, Малек ощущал что-то вроде пьянящего восторга, смешанного с детской неловкостью. Боялся? Возможно, немного. Но больше всего не хотел разочаровать, показаться слабым и недостойным его внимания. Сталь гладиатора в его глазах, в любую секунду готовая пронзить мир на рассвете бурных вечеринок тускнела, обнажая что-то простое, горячее, сугубо личное. Что-то, в чём Малек жадно ловил каждый отблеск, каждый вздох. Это длилось лишь мгновение.

«Что, опять разглядываешь как диковинную зверушку?» – насмешливо бросал Цирцей, и Цезарь, отводя взгляд, притворялся, что вовсе не смотрел на него. Его протеже никогда не утруждался объяснениями, не тратил время на сантименты.

Когда тень гладиатора растворялась в дверном проёме, оставленный им протектор оставался один, чувствуя одновременно какую-то избранность и счастье вперемешку с фатальной недосягаемостью. «Рано или поздно он в самом деле бросит меня и тогда я убью его», – с тоской думал Малек, наливая себе бокал вина. Но в этот момент он чувствовал себя не столько несчастным, сколько заинтригованным. Он знал, что сделать Цирцея полностью своим – невозможно. Но от этого желание обладать им становилось только сильнее: «Рано или поздно он сорвется с этой цепи. И когда это случится...», - мысль о грядущем возмездии всплывала автоматически.

В своем неведении, сам Цирцей видел в юноше лишь возможности и связи. Но жестокий урок научил его: в руках Малека даже самые сильные оказывались лишь красивыми безделушками, быстро забываемыми после короткой игры. Не близость, а ее жажда – вот истинный рычаг власти.

Слишком близко – и Цирцей снова превращался в куклу, слишком далеко – и Малек терял интерес. Нужно было балансировать на грани, использовать его, не позволяя использовать себя. В мире, где всё продаётся, даже отрицание приобрело ценность, стало желанным товаром на ярмарке ярчеловеческих желаний, позволяющим умелым торговцам повышать ставки.

Барсина, оказавшись здесь впервые, с интересом осматривала спальню Цезаря – фонтан с ароматизированным маслом и экзотические фрукты с других планет.

Огромное ложе, украшенное резьбой в виде переплетенных драконов, возвышалось на низком подиуме. Покрывало из переливающегося шелка, сотканного из нитей генетически модифицированных шелкопрядов, меняло цвет в зависимости от освещения, переливаясь всеми оттенками золота и рубина. Подушки, набитые лебяжьим пухом, были щедро украшены вышивкой с использованием драгоценных камней. Воздух вокруг кровати был пропитан сладковатым ароматом экзотических благовоний.

Цирцей вдруг почувствовал острое желание, чтобы Барсина тоже видела Малека его глазами, каким он был на самом деле: жалким, испорченным ребенком, прячущимся за своим богатством. Пусть и она, наконец, разочаруется в своем богатом покровителе и увидит его истинное лицо.

Место, где сейчас стояли они, служило декорацией, где юноша прятался за завесой убранства, словно надеясь, что его истинная сущность останется незамеченной. Но Цирцей, как и всегда, видел его насквозь: трусливого, жадного, отчаянно нуждающегося в чужом одобрении. Губы гладиатора тронула усмешка – быть может, именно эта душевная гниль, тщательно скрываемая Малеком, и питала то нелепое чувство обладания, которое даровало ему столь опасную привилегию видеть суть?

– Ч – что именно вы знаете о х – храмах? – спросил Малек, поправляя всё ещё мокрый наряд. Его глаза бегали по лицам Цирцея и Барсины, словно выискивая подвох. Он явно нервничал.

В Империи, с одной стороны, блистала Официальная Церковь Сверхчеловека, новая и доминирующая вера, прославлявшая технологический прогресс и эволюцию человека в кибернетические формы. С другой стороны, в тени древних храмов и подземных туннелей таился Культ Древних Богов, пережиток прошлого, отчаянно цепляющийся за античные верования.

Официальная Церковь Сверхчеловечества была детищем технократов и корпораций. Она проповедовала, что человечество должно преодолеть свои биологические ограничения и слиться с машинами, чтобы достичь бессмертия и всемогущества. Их храмы представляли собой сверкающие небоскрёбы, заполненные голографическими изображениями кибернетических ангелов и техно – пророков, а священники были учёными и инженерами, разрабатывающими новые способы улучшения человеческого тела и разума. ОЦС пользовалась огромной поддержкой правительства, которое видело в ней инструмент контроля и интеграции населения. Они предлагали бесплатные кибернетические имплантаты, генетические модификации и цифровое бессмертие в обмен на преданность и поклонение технологическому прогрессу. Многие, особенно молодые и амбициозные граждане, охотно принимали эту веру, видя в ней путь к успеху и вечной жизни.

В противовес ОЦС существовал Культ старых Богов. Это были хранители античных традиций, верившие в силу древних богов Олимпа и их способность влиять на мир смертных. Культ не был маргинальной сектой, прозябающей в подземельях. Это была древняя, влиятельная сила, вросшая корнями в самую суть римской культуры. Их храмы, пусть и укрытые от посторонних глаз, служили местом силы, где жрецы и жрицы в тогах проводили обряды, вызывая богов Олимпа под шепот древних гимнов. Они не отвергали прогресс, они просто верили, что технологии должны служить человеку, а не наоборот. И, конечно же, они умели продавать эту веру за очень неплохие деньги, предлагая корпоративным магнатам и влиятельным политикам «божественное покровительство» в обмен на щедрые подношения.

Цирцей знал, что младшая сестра была убеждена, что только древние боги могут спасти Нео – Рим от технологической деградации и духовной пустоты. Она считала, что люди теряют свою человечность, превращаясь в кибернетические машины, лишённые души и эмоций.

Гладиатор сделал шаг вперед, оттесняя Барсину. Он знал, что именно его Малек боится больше всего.

– Знаю достаточно, – ответил Цирцей, его голос был ровным, как гладь озера перед бурей. – Чтобы понимать, что туда не ходят просто за цветами.

Малек поежился под его взглядом.

– В – в храме много чего ищут, – пробормотал он, отводя взгляд. – Иногда р – редкие артефакты, запретные знания, просветление...

– Артефакты? – перебила Барсина, заинтересованно приподняв бровь. – Какого рода?

Малек колебался, словно взвешивая каждое слово.

– Р – разные... амулеты, талисманы, оружие... всё, что обладает с – сверхъестественными с – способностями.

– Черный рынок, – заключила Барсина. – Ты же знаешь этих людей, Малек. Кто продает, кто покупает.

Малек самодовольно улыбнулся.

– К – конечно, милая.

– Но это не касается Мелиссы. – заметил Цирцей, – Моя сестра не интересуется такими безделушками.

– Я и н – не думаю, ч – что она п – попала к п – плохим л – людям, разнюхивая п – про артефакты. Д – дело... скорее в другом... но говорить об этом здесь... опасно. У меня с – слушают.

Цирцей оглядел комнату, наполненную скрытыми камерами и сенсорами.

– Тогда говори мысленно, – предложил он, активируя свои псионические способности.

Цирцей попытался проникнуть в сознание Малека, но тот тут же отшатнулся, словно его коснулись раскалённым железом.

– Прекрати! – выдохнул Малек. – Не смей!

– А что такого? – лукаво спросил Валентис. – Боишься, что я узнаю, как ты мечтаешь связать меня и...

– Хватит! – заорал Малек, и в его голосе прозвучала неожиданная твёрдость. – Ты слишком любопытен, Цирцей. Запомни, в этом мире есть вещи, о которых лучше не знать.

Цирцей отступил, удивлённый такой реакцией. Податливая глина разума его протектора внезапно обожгла руки твердостью обожженного кирпича. Малек, всегда такой пластичный, вдруг застыл неприступным бастионом, поразив своей железной волей.

– Хорошо, хорошо, – примирительно сказал гладиатор. – Не будем вторгаться в твой священный внутренний мир. Но тогда расскажи нам все сам.

Малек сглотнул и медленно, словно выдавливая из себя каждое слово, начал рассказывать...

И чем больше он говорил, тем больше Цирцей думал, что Малек знает об этом гораздо больше, чем хочет показать, что, возможно, он сам играет в этой игре роль, о которой предпочитает умалчивать.

– С – сами з – знаете, есть культ. Они называют себя служителями Древних Богов. Они контролируют храмы, н – но... не т – так д – давно в храмах появились другие л – люди. С – сектанты. И они... они очень опасны.

Цирцей нахмурился.

– Никогда не слышал о сектантах.

– О – они держатся в тени. Они п – поклонники запретных ритуалов, т – темных сил... Ищут способ вернуть Древних Богов в наш мир и с – собирают п – последователей.

Барсина усмехнулась.

– Басни для идиотов.

– Возможно, – произнес Цирцей, – но если Мелисса попала к ним, то басни или нет, она в опасности.

Цирцей в очередной раз за вечер обвинил себя в том, что не вшил насильно в кожу Мелиссы чип, отслеживающий перемещения и перевел взгляд на Малека.

– Что ещё нужно о них знать? Где их искать, какие у них слабые места?

Малек, замешкался его взгляд метался, не осмеливаясь пересечься с взглядом гладиатора.

– Они, эээ... К – как бы сказать.. Н – нелюдимы. Редко кто с ними общается, но поговаривают, что они верят в д – древние тексты и в жертвоприношения. Обряды п – проводят ночью, а предводители – фанатики.

Цирцей раздражённо фыркнул:

– Хватит ходить вокруг да около. Чем они отличаются от культистов?

– Ккультисты... они ч – чтят богов, – выдавил он, запинаясь на каждом слове. – С – сектанты... они их используют. Они в – видят в богах лишь и – источник силы, к – которую можно п – подчинить.

– Звучит как очередной эзотерический бред. В чем разница? И те, и другие помешаны на древних ритуалах и верят во всякую чушь.

Цирцей бросил на Барсину предостерегающий взгляд. Он знал, что Мелисса серьезно относилась к Культу Древних Богов, и не хотел, чтобы старшая сестра оскорбляла ее веру.

Малек стал говорить тише, чем до этого.

– Они верят, что в к – каждом из нас есть их частичка богов... и что эту частичку м – можно пробудить. Но не всем. А кто пробуждает – становится псиоником. З – знаю только, что для п – призыва б – божественной сути нужна... кхм... ж – жертва.

– Жертва? – медленно переспросил Цирцей. – И ты хочешь сказать, что Мелисса могла стать... этой жертвой?

– Э – это лишь п – предположение, – поспешно возразил Малек, но в его глазах читался страх, – П – просто они х – хорошо за – заговаривают зубы... Особенно н – набожным. Я в – всего лишь пересказываю слухи, Цирцей. И я не хочу, чтобы вы ша – шатались по храмам.

В помещение повисла тишина, которую нарушал лишь шум фонтана.

– Где они проводят свои ритуалы? Ты знаешь?

Малек нервно сглотнул, его взгляд забегал по комнате, избегая взгляда Цирцея.

– Точно не скажу, – пробормотал он, – но, п–по слухам... у них есть с – святилище в самых д – древних катакомбах, под... п – под храмом А – Артемиды. Т – там, говорят, еще до Р – Рима п – поклонялись... темным богам.

Храм Артемиды, богини – девственницы... Он знал это место. Туда часто ходила его сестра. Лабиринт древних туннелей, полных призраков прошлого.

– И больше ничего? – надавила Барсина. – Ты уверен, что рассказал нам всё, что знаешь?

– П – правда, б – больше ничего, – пролепетал Цезарь в ответ.

Цирцей молчал, обдумывая услышанное.

Сектанты, жертвы, ритуалы... Он почувствовал, как по спине пробегает холодок. Все это звучало как бред сумасшедшего, но он знал, что если Мелисса действительно попала в руки этих людей, то ей грозит смертельная опасность... и времени на то, чтобы искать её у него не много.

– Хорошо, Малек, – сказал Цирцей, глядя прямо в глаза юноше. – Спасибо за информацию. Она может оказаться бесценной.

– П – пожалуйста, будь о – осторожен, – прошептал Малек.

Цирцей проигнорировал его последние слова. Он найдет Мелиссу... И всё же, почему он должен верить, что Малек не подстроил сам исчезновение Мелиссы, чтобы привлечь его внимание? Это очень похоже на одну из его выходок, ведь пару раз так пропадала Барсина, но в отличие от Мелиссы, на ней всегда был чип и она носила линзы, позволяющие брать звонки.

Сестра поймала его взгляд – её глаза просили о том, чтобы он заглянул в ее мысли:

«Ты действительно думаешь, что Малек говорит правду?» – спросила она, словно улавливая внутренний ход рассуждений своего брата.

«Не знаю», – ответил Цирцей. – «Но у меня нет других идей. Ты же знаешь, Мелисса всегда возвращалась из храма».

– Я возьму с собой Клеопатру. Ты останешься здесь, – сказал он вслух, – и будешь ждать новостей. Если я не вернусь, Малек сможет позаботиться о тебе... Найдете меня по локаторам.

Как будто очнувшись от гипноза, Малек расплылся в лучезарной, почти подобострастной улыбке, обращенной к Барсине.

– Р – разумеется! – воскликнул он, чуть ли не подпрыгивая на месте. – Б – Барсина, не п – переживай ни о чём, моя к – кошечка!

Он наклонился к ней, его рука неосторожно коснулась её плеча. Цирцей снова посмотрел на Барсину и слегка улыбнулся.

– Береги себя, – сказал он. – И не дай этому щёголю заскучать... или сделать что-то глупое.

– Договорились, – неожиданно послушно кивнула сестра.

С этими словами Цирцей растворился в ночной тьме, словно призрак, исчезнув без следа и оставив Барсину наедине с Малеком и его навязчивой заботой. Он верил, что сестра сможет выведать что-то более интересное наедине, помимо того, что Малек решил доверить им сам.

✧ ✧ ✧

– Идём, д-дорогая, – произнёс Малек после ухода Цирцея, и его голос стал приторно – сладким, словно он пытался сгладить неловкость от внезапного исчезновения гладиатора. – Пора продолжить вечер. Гости ждут нас.

Барсина помнила, как однажды на одном из таких светских раутов, в этом же самом зале, она также осталась без Цирцея и её мир перевернулся. Но она выстояла. И стала только сильнее, обжигающе красивой, словно выкованной из стали. Именно после того кошмара, после того как её коснулась тьма, у Валентисов появился ручной львёнок, который со временем вырос в жестокую кибер-львицу, верного защитника и отражение её внутренней силы.

Малек протянул Барсине руку, его ладонь была немного потной и теплой. Его глаза с нескрываемым удовольствием слегка прищурились, когда Барсина спокойно вложила свою руку на его – её пальцы были холодными и твёрдыми, как сталь. Она ничего не ответила, лишь позволила ему вести себя. Не подпущу тебя близко. Никогда.

Что-то в глубине души Барсины, маленькой девочки, когда-то мечтавшей о любви, тихо плакало над обломками несбывшегося, когда он держал её ладонь в своей.

Цезарь... Он пришёл на помощь, ворвался в тот кошмар, но было уже поздно – её коснулась тьма, оставив неизгладимый след. И он, зная это, всегда относился к ней с особой бережностью, как к хрупкому цветку, уцелевшему в бурю... Расстояние между ними измерялось не километрами светящегося Нео-Рима, а бездной упущенных возможностей, эхом невысказанных слов.

Ещё будучи девчонкой Барсина смотрела на него снизу вверх, строила планы, как привлечь внимание, мечтала стать единственной, кого выберет он. Тогда Цирцей был его тенью, верным псом, но не ровней. И сестра гладиатора хотела занять эту позицию. Доказать, что она достойна восхищения Малека, что её амбиции столь же безграничны, как и его.

Она пыталась привлечь его внимание не откровенными взглядами – это было уделом других. Она блистала интеллектом в тех редких разговорах об артефактах, пыталась понять тонкости его меценатства, демонстрировала знание искусства и моды... все средства были хороши, чтобы выделиться из толпы тех, кто видел в Малеке лишь мешок с деньгами. Но Малек, с его высокомерным взглядом и вечным самодовольством, казался слепым. Он видел лишь то, что хотел видеть: красивую игрушку, умную компаньонку, выгодную партию. Но не Барсину – ту, что горела желанием стать равной ему, а не зависеть от его милости.

Цирцей, казавшийся тогда лишь фоном, словно незаметный слуга, всегда был рядом. Наблюдал, оценивал... И однажды просто занял то место, которое она так отчаянно желала получить.

В отделении с баром, избегая шумных компаний, Барсина незаметно отделилась от Малека, сославшись на усталость. Он отпустил её без возражений, зная, что ей нужно побыть одной и перевести дух. Барсина заказала себе бокал вина, наполненный до краёв, и медленно повернулась к окну, наблюдая за ночным городом.

Брат доверял ей, и она его не подведёт. Оставшисьнаедине со своими мыслями, она начала составлять план на эту ночь.