Хитрость
***
Каммора. Лас Вегас.
От лица Невио.
Грета сидела у окна, руки на подлокотниках кресла, как у заключённой в комнате, из которой есть только один выход — через признание. За стеклом вечер. Южное солнце уходило медленно, отбрасывая длинные тени по паркету. А в комнате — штиль, слишком тяжёлый, чтобы быть настоящим.
Отец — Римо — стоял спиной к нам, будто нарочно. Он слушал. Знал, что мы здесь. Но не оборачивался. На каминной полке — фотография мамы, чёткие часы с римскими цифрами, коробка сигар. Всё — на своём месте. В доме Фальконе всё всегда на своём месте.
Я стоял у стены, руки в карманах, взгляд на сестру. Мы с ней близнецы — но сейчас казались из разных миров. Она выглядела как чужая. Упрямая. Спокойная. Влюблённая. А я... я чувствовал, как под кожей зудит гнев. Не на неё. На себя. На всё.
Она решила рассказать ему сама. Я не вмешивался. Я знал. И надеялся, что она одумается.
Она не одумалась.
— Папа, — голос Греты прозвучал мягко, почти слишком.
Он не ответил. Не обернулся.
— Мне нужно сказать кое-что. Личное.
Он затянулся сигарой. Очень медленно.
— Говори.
Грета выдохнула. Я увидел, как едва заметно дрогнуло её плечо.
— Я люблю Амо Витиелло, — сказала она. Прямо. Без пауз, без попытки смягчить.
Тишина в комнате разлилась, как утренний яд. Даже часы остановились. Казалось, весь дом прислушался.
Римо не сдвинулся. Он просто поставил сигару в пепельницу. Не затушил — оставил дымиться.
— Амо Витиелло, — медленно повторил он. Почти в раздумье. — Сын Луки.
Грета кивнула. Он по-прежнему не смотрел на неё.
— И как долго ты... любишь его?
— Несколько месяцев. Мы... встречались. Тайно. Я знала, что ты не одобришь.
— Ммм. — Он чуть наклонил голову, глядя на пол, будто рассматривал узор на паркете. — И всё-таки решила. Рассказать.
— Потому что это важно, — сказала она. — Потому что это не просто мимолётное. Я знаю, что чувствую. Я хочу, чтобы ты услышал меня.
Он повернулся наконец. Лицо — абсолютно спокойное. Ни одного дёрга, ни одной складки. Только взгляд. Тот самый, от которого у меня в детстве немели пальцы. Холодный. Точный.
— Я тебя слышу, — сказал он. — Теперь послушай меня.
Он подошёл. Не к ней — к столику, где лежал её телефон. Взял его. Неторопливо.
— У тебя больше нет связи с этим человеком, — сказал он. — Ни звонков. Ни сообщений. Ни случайных взглядов через улицу.
— Папа... — Грета приподнялась, но он поднял руку, и она застыла.
— Ты останешься дома, — продолжил он. — Ты будешь под присмотром. Это не наказание. Это... защита. От самой себя.
Я шагнул вперёд.
— Серьёзно? — голос мой сорвался на полтона выше. — Ты думаешь, это поможет?
Римо перевёл на меня взгляд. Всё так же спокойно.
— Ты знал, — сказал он. Утверждение, не вопрос.
Я смотрел ему прямо в глаза.
— Да.
— И не сказал.
— Она — моя сестра. — Я сделал паузу. — Не моя собственность.
— А я — её отец, — сказал он. — И если ты этого не понимаешь, мне стоит задуматься о твоей готовности быть моим наследником.
Боль. Холодная, точная. Он не повысил голос. Но эти слова — как заточка под рёбра.
Я сжал кулаки.
— Это не изменит её чувств. Запри хоть весь дом. Выломи дверь. Она будет думать о нём каждую ночь.
— Пусть думает, — сказал он. — Мы не влюбляемся в чувства. Мы подчиняемся порядку.
Грета молчала. Я тоже. А Римо просто положил телефон в карман, выпрямился и ушёл, даже не взглянув назад.
Когда за ним закрылась дверь, она медленно выдохнула. Не заплакала — просто сидела, как статуя, с пустым взглядом.
Я подошёл ближе. Сел рядом.
Молчал. Потому что иногда — даже я не знал, что сказать.
Потому что даже я... не знал, как спасти её от нашей семьи.
Дом был тихим. Тишина Фальконе — это не покой, а ожидание выстрела.
Я шёл по коридору, не особо зная зачем — просто двигался. Под ногами скрипнул пол, и я замер.
Голоса. Тихие. За приоткрытой дверью в библиотеку. Мамин и отца.
Я должен был уйти. Я знал, что должен.
Но не ушёл.
Остался. Прислонился к стене, спрятавшись в темноте. Как ребёнок, который хочет услышать взрослую правду, зная, что она раздавит.
— Ты поступаешь с ней, как с пленницей. — Серафина говорила тихо, но не дрожала. Голос был ровным, почти бархатным.
— Я защищаю её.
— От кого? — Пауза. — От любви?
Он не ответил сразу. Я услышал, как он передвигает что-то на столе. Может, чашку. Может, пистолет. У него всегда под рукой было и то, и другое.
— От себя, — выдохнул он. — От глупости. От боли, которую она ещё не понимает.
— Нет, — мягко возразила мама. — От тебя. Ты защищаешь её от себя.
Опять пауза. Он маму уважал. Всегда. Но такие слова...
— Ты знаешь, кто такие Витиелло, — наконец сказал он. Тихо. Как рык на вдохе. — Я не позволю своей дочери пасть туда, откуда мы выбирались полжизни.
— А если она уже там? — спросила мама. — Если она уже любит его?
Он ничего не сказал.
— Я помню, как ты смотрел на меня, Римо, — продолжала она. — Помнишь, что сказали тебе твои братья?
— «Она не для тебя». — Его голос стал глуже. — «Она разрушит твою силу. Мягкие женщины ломают мужчин». Я помню.
— А теперь ты стал таким же, — сказала она. — Ты стал человеком, который думает, что может контролировать любовь. Ты не контролируешь чувства, Римо. Ты их либо принимаешь — либо теряешь.
Глухая тишина. Только моё дыхание. Только её голос. Только его молчание.
— Она всё равно найдёт путь, — продолжала мама. — Твоя дочь. Моя дочь. Она не из тех, кто забывает сердце. Если ты закроешь ей дверь — она найдёт окно. Если перекроешь окна — она вырвет стену. И тогда ты потеряешь не её сердце. Ты потеряешь её.
Я зажмурился. Глубоко вдохнул.
Мама... мама говорила то, что и я боялся признать: мы не сможем держать Грету, если она уже ушла туда — к Амо — душой.
Римо снова заговорил. Тише, чем когда-либо.
— Я не хочу хоронить свою дочь живьём, Серафина. Я не хочу видеть, как она плачет, как ты когда-то. Я не хочу... — голос сорвался, — ...чтобы она жила рядом с тем, кто однажды может выстрелить в неё, потому что это приказ.
— Тогда не держи её рядом с тем, кто уже выстрелил — в её свободу, — сказала она.
Я услышал шаги. Он вышел из комнаты.
Тяжёлые, медленные. Он не хлопнул дверью. Он не победил в этом разговоре. И я это понял.
Я остался. Стоял в темноте, глядя на щель света под дверью.
Мама осталась внутри.
И впервые мне захотелось зайти к ней. Просто... обнять.
Потому что если у нас и есть шанс спасти Грету,
спасти хоть что-то в этой семье —
то только через неё.
Я шёл по коридору, как сквозь кисель. Дом будто изменился — стал тише, глуше, будто сам не верил в то, что только что произошло.
После разговора родителей мне хотелось выть, бить стены, спрыгнуть с этой чёртовой семейной сцены. Но я молчал.
Потому что в одной из комнат сидела она.
Моя сестра. Моя чёртова вторая половина.
И я не мог уйти, пока не увидел её.
Остановился у двери. Не постучал. Просто открыл. Она не заперлась.
Это уже говорило больше, чем слова.
Грета сидела на полу — босиком, в одной из моих старых толстовок, с ногами под себя. В руках телефон, экран мёртвый. Она смотрела не на него, а сквозь него.
Когда я вошёл, она не подняла глаза. Только выдохнула.
— Он отобрал его.
— Знаю, — коротко сказал я.
— Думаешь, это спасёт меня? — голос её был сухой. Без слёз. Без истерики. Просто... пустой.
Я подошёл, сел напротив. Так, как мы сидели в детстве — друг против друга. Так, как только близнецы умеют.
— Не знаю, — честно сказал я. — Но он не из тех, кто блефует. Ты это знаешь.
Она наконец подняла взгляд.
Глаза были покрасневшие, но не заплаканные. Просто усталые. И упрямые.
— Ты злишься.
— Да, — ответил я.
— Потому что я люблю его?
— Потому что ты выбрала именно его, Грета.
Я сглотнул. Руки сжал в кулаки, потом снова разжал. Сердце било в горле.
— Ты могла влюбиться в кого угодно. Но ты выбрала Амо Витиелло. Сына человека, с которым отец десятилетиями делил кровь и улицы. Сына того, кого я бы не подпустил к тебе даже в мыслях.
— Я не выбирала. — Она выдохнула. — Оно просто случилось.
Я опустил взгляд. Уперся в пол.
— Ты знаешь, что он женат.
— Знаю.
— Знаешь, кто его жена.
— Да.
— Знаешь, чем это закончится, если отец узнает всё.
— Уже знаю, Нев. — Она выдохнула. — Меня посадили под домашний арест. Я не слепая. Просто... я не могу передумать.
Я помолчал. Долго.
В груди было чувство, будто у меня отрезают орган, и я должен улыбаться, чтобы не спугнуть скальпель.
Я потянулся к ней. Взял её ладонь в свою. Пальцы дрожали.
— Я злюсь. Очень. И на него, и на тебя, и на себя. Я знал, Грета. Знал и молчал. Надеялся, что ты сама поймёшь, что это тупик.
— Это не тупик, — прошептала она. — Это единственное место, где я чувствовала себя живой.
Чёрт. Эти слова прошили меня до костей.
— Ты — моя сестра. — Я сжал её ладонь. — Больше, чем просто Грета Фальконе. Ты — половина меня. И если ты в этом аду — я рядом. Я не одобряю это. Я не хочу видеть тебя с ним. Но я не позволю, чтобы ты через это прошла одна.
Она всхлипнула. Не вслух. Только плечи дрогнули.
— Он не предаст меня, Нев. — Голос её дрогнул. — Не так, как ты думаешь.
Я кивнул. Медленно. Без согласия, но с принятием.
Потому что это её правда, а мне не дано её разрушить.
— Я не обещаю, что когда-нибудь смогу принять его, — сказал я. — Но я обещаю, что не откажусь от тебя.
— Даже если отец решит меня вычеркнуть?
Я встал на колени, наклонился вперёд и ткнулся лбом в её лоб. Как в детстве, когда мир рушился, а мы вдвоём были крепостью.
— Особенно тогда, Грет. — ей нужно было это слышать, я знал. Как и знал то, что отец никогда не вычеркнет её.
Она стиснула мою руку. Молча.
И мы просто сидели.
На полу. Среди тишины и стен. В доме, который строили Фальконе.
Но в этот момент — мы сами были своим домом.
В комнате было темно, только свет экрана резал глаза. Часы на стене показывали 02:38.
Все спали. Кроме меня — и моего гнева.
Я сидел за столом в кабинете Нино. Он был в отъезде, и мне было плевать. Мне нужен был его ноут. И его доступ к тем, кто может разобрать любой цифровой замок.
Они отвечали быстро. Эти люди знали, для кого работают.
Я скинул им номер, который когда-то увидел мельком на экране Греты, пока она писала «подруге». Он был подписан фальшивым женским именем. Конечно. Но мне не нужно было больше.
Через три минуты я получил список: реальный контакт, маршруты сообщений, устройства, ID. Всё.
Имя: Amo Vitiello.
Номер действителен. Активен. Был в сети двенадцать минут назад.
Я провёл пальцами по лицу.
Ты даже не прячешься, ублюдок.
Ни звонка. Ни голосового. Только текст. Я не дам ему шанс сыграть в искренность. Он получит приказ.
Я ввёл сообщение. Медленно. Каждое слово — как выстрел.
Ты знаешь, кто я.
Мы встретимся. Один на один.
Без охраны. Без Греты.
Тебе дали шанс уйти — ты остался.
Теперь ты выслушаешь меня.
Место — нейтральное. Ни Нью-Йорк, ни Вегас.
Я выберу.
Ответишь — получишь координаты.
Н. Ф.
Я не подписывался полностью. Он и так знал.
Я нажал «отправить» — и в тот же миг сердце в груди как будто перестало биться.
Потому что теперь всё начнётся.
Не драка. Игра. Тонкая. Тихая. Слово против слова. Страсть против власти.
Я не собирался устраивать показательные сцены.
Но я хотел посмотреть в глаза тому, кто стал для моей сестры всем — не спросив меня.
Я откинулся в кресле. Долго смотрел на экран.
А потом открыл карту.
Где бы мы не были — он должен чувствовать себя неуютно.
Пустая дорога. Заброшенное место. Маленький город. Нейтральная точка.
Я выбрал пригород в Пенсильвании.
Промзона. Полуразвалившийся автосервис, который использовался как «чёрная» стоянка. Наш человек давно выкупил его под склад, но больше никто не помнил об этом.
Идеально.
Когда он ответит — я отправлю координаты.
Я встал.
Внутри было странное ощущение: я не знал, хочу ли ударить его... или просто понять, за что именно моя сестра решилась на всё.
***
От лица Кармелы.
— Ты точно его не брал? — я перевернула подушку, потом ещё одну, потом заглянула под плед.
Телефона не было.
Амо вышел из душа, полотенце на плечах, волосы мокрые, запах парфюма ещё витал в воздухе. Он был спокоен, как всегда — даже когда я почти рылась в диване.
— Ты час назад с ним была, — сказал он. — Может, оставила в машине?
— Нет, точно нет. Я с ним в спальне сидела, когда отвечала Изабелле. Потом бросила где-то...
— Возьми мой. Позвони себе. — Он протянул мне телефон с тем выражением лица, которое у него всегда, когда ему абсолютно плевать на суету.
Я взяла.
Пальцы привычно разблокировали экран. Его пароль кажется знали все в семье. Всё просто.
Открыла контакты, ввела своё имя. И тут... глаз зацепился.
«Н. Ф.»
Кратко. Без фото. Но я знала этот стиль. Этот почерк.
Это был Невио.
Я почувствовала, как кровь качнула виски. Открыла диалог.
Ты знаешь, кто я.
Мы встретимся. Один на один.
Без охраны. Без Греты.
Ты остался. Теперь выслушаешь меня.
Место — нейтральное.
Ответишь — получишь координаты.
Н. Ф.
Ответ Амо был недавний:
Я приеду. Назначай место.
И вот оно.
Координаты. Время. Сегодня. Вечер.
19:30.
Я стояла, сжимая телефон в пальцах, глядя в экран, как будто в бездну.
Это была встреча двух мужчин, которых я знала больше, чем они знали друг друга.
Я была между.
И именно поэтому должна была увидеть его до того, как увидит Амо.
Я нажала «изменить» сообщение.
Удалить. Переписать.
19:30
заменить на
18:30
Всё.
Готово. Я откатила экран, нашла свой контакт, нажала «позвонить». В другой комнате, на кухне, что-то запиликало.
— Нашёлся! — крикнула я. — Он под книгой.
Амо лишь кивнул, даже не посмотрел. Он уже одевался, деловито, по-обычному. Для него это был просто ещё один день.
А для меня — нет.
Я вернулась в спальню, быстро открыла свой мессенджер. Удалила входящее сообщение от Невио.
Мой брат не должен знать, что я в это лезу. Пока — нет.
Потому что то, что я скажу Невио, нельзя сказать в присутствии другого.
И если я ошибусь — сгорит всё.
От лица Невио.
Я подъехал за пятнадцать минут до времени. На заброшенном СТО в Пенсильвании всё выглядело так, как я запомнил: облупленный бетон, заржавевшие ворота, покосившийся щит с облезшей надписью "REPAIRS - 24/7", только вот 24/7 давно здесь не было.
Оставил машину за углом. Вышел. Пахло металлом, жарой и чем-то гнилым из старых труб.
Всё как надо. Слишком пусто, слишком мёртво — место, где можно убивать, договариваться или оба сразу.
Я ждал Амо. Ждал его высокомерного взгляда, напряжённого челюстного зажима. Ждал разговор с тенью отца на заднем плане.
Но увидел не его.
Она стояла у грузового входа.
В тонких штанах, белом топе с чёрным бантиком. Ветер тянул пряди светлых волос, она небрежно прижимала их ладонью к макушке. На фоне серого бетона — как сорвавшаяся с яхты картина, неправильная, невозможная здесь.
Кармела.
Восемнадцать лет.
Последняя из Витиелло.
Я застыл.
Что. Она. Здесь. Делает.
Я медленно подошёл.
Она заметила меня — взгляд цепкий, прямой, не испуганный.
Никакой улыбки. Только ожидание. Как будто всё это — её план.
А я — в нём.
— Где Амо? — спросил я хрипло. Даже голос предал меня.
— Не приедет, — спокойно ответила она. — Пока что.
Я смотрел на неё. Не верил. Хотел рассмеяться — но в груди стоял ком.
— Ты изменила время, — выдохнул я.
Она кивнула.
— Да. Я хотела поговорить с тобой первой.
— С кем ты, чёрт побери, играешь, Карми? — Я подошёл ближе. Почти вплотную. Вены на шее стучали. — Ты понимаешь, что это не игра? Что ты сейчас — на территории, где люди пропадают без следа?
— А ты сделаешь так, чтобы я пропала? — её голос был тихим, но в нём скользила сталь.
— Или только запугаешь?
Я стиснул зубы.
Она была похожа на свою мать. Не только внешне. Суть. Лёд и огонь под кожей.
— Ты понятия не имеешь, с кем я договаривался.
— И ты — понятия не имеешь, зачем я здесь.
Она шагнула ближе. Меньше метра между нами. Её кожа чуть розовая от жары, а взгляд — холодный, прямой.
Как будто сейчас она была Фальконе, а я — тот, кто опоздал на собственную игру.
Я замолчал. Внутри — буря.
Я не знал, убить ли Амо, пожалеть ли эту девчонку, или просто уйти к чёрту.
Но остался.
Потому что она приехала первой.
И, значит, в этой войне — уже ведёт.
От лица Кармелы.
Я почувствовала, как он сжал кулаки. Всё его тело говорило: на пределе. Он смотрел на меня, как будто хотел стереть взглядом.
— Ты что, блядь, творишь?! — сорвалось. Громко. Глухо. Как удар кулаком по металлу.
Я не вздрогнула.
Я не отступила.
— То, что ты не смог. — Я сделала шаг вперёд. — То, что ты пытался сделать — только иначе. Без грязи. Без театра. Без видео из подворотни, которое ты прислал брату.
Он замер.
Секунда. Другая. Потом дыхание — тяжёлое, резкое.
— Ты думал, я не узнаю, что это был ты? — прошептала я. — Что только ты мог отправить Амо и мне ту запись, где он и твоя сестра. Только ты мог вырезать нужные секунды. Обрезать фон. И прислать это, будто оно упало с неба.
Я говорила, тихо, ровно.
И с каждым словом он будто терял почву под ногами.
Не от страха — от контроля, которого у него не было.
— Ты хотел, чтобы он сорвался. Чтобы он ударил Грету словами. Может, ушёл. Может, предал. Ты хотел разжечь между ними ту самую искру, из которой рождается война. Ты же и хотел, чтобы наша семья рассорилась.
Молчание.
Он смотрел на меня.
И, кажется, впервые — по-настоящему.
— Но ты забыл, — я склонила голову, — он не просто мужчина. Он — мой брат. И когда я увидела это видео на экране его телефона, знаешь, что я сделала?
Я улыбнулась — коротко, почти больно.
— Я села рядом. И сказала: "Теперь я знаю. Она любит тебя, также как и ты её. И ты — либо с ней, либо против неё".
И он выбрал.
— Ты понятия не имеешь, что ты несёшь, Кармела. — Его голос был низким, хриплым. Злым. — Ты думаешь, ты в игре? Ты врываешься туда, где люди гибнут за взгляды и жесты, и думаешь, что можешь диктовать?
Я кивнула.
— Да. Потому что ты не понял главного.
Я подошла вплотную. Мой голос стал шёпотом, но он звучал громче любого крика.
— Твоя ошибка — думать, что у тебя больше власти. Ты — Фальконе. Сын Капо. Брат. Палач.
Но власть... власть — в руках женщин.
Он моргнул. Лёгкий, почти незаметный рефлекс. Но я это увидела. Он услышал. Он почувствовал.
— Мы — не просто жёны и дочери. Мы — те, из-за кого вы сражаетесь. Те, ради кого вы нарушаете клятвы. Те, чьё имя вы пишете на пулях, даже если не признаётесь.
Грета.
Серафина.
Мама.
Марселла.
И теперь — я.
Я сделала паузу.
А потом спокойно закончила:
— И если ты думаешь, что можешь уничтожить моего брата или кого-то из тех, кого я люблю — ты будешь уничтожать меня. А я не из тех, кто сдаётся. Даже если ты — чёртов Невио Фальконе.
Он стоял. Без движения.
Только дыхание. Только то, как сжал челюсть.
И как будто впервые — не знал, что сказать.
А я развернулась.
Отошла к стене.
Оперлась о холодный бетон. И сказала, не глядя:
— Ты хотел играть в контроль. В страх. В трещины.
Но ты забыл: мы — не трещины.
Мы — те, через кого проходит свет.
Он стоял. Глухо. Молча.
А потом — шаг. Один.
Тяжёлый. Глухой. Пыль поднялась.
Я почувствовала, как воздух стал гуще.
Он шёл ко мне — медленно, будто взвешивал, стоит ли дотронуться или уничтожить.
Я не сдвинулась. Не хотела давать ему это.
Он подошёл почти вплотную.
Я подняла голову — и встретила его взгляд.
Карие глаза. Тёмные. Как затонувший берег. И в них — не ярость. Не злоба. Оценка.
— Я никогда не списывал женщин со счетов. — Голос его был хриплым, почти бархатным, но под ним — сталь. — Я с детства знал: недооценишь — получишь нож под рёбра. Или в спину. Или, что хуже, в сердце.
Я моргнула. Глубоко вдохнула.
Не позволяла себе говорить.
— Но это не значит, — продолжил он, — что женщина сильнее мужчины. Нет.
Он качнул головой.
— Вы — не сильнее. Вы — хитрее. Вы точнее в словах. Быстрее в манипуляциях.
Вы — не удар, а яд под кожей. И от вас сложнее защититься.
Он опёрся рукой на стену рядом с моим плечом. Локоть скользнул мимо моих волос.
И теперь он был совсем рядом.
— А ты, Кармела, — выдохнул он, — опаснее, чем ты думаешь.
И, может быть, именно поэтому я говорю тебе:
— Уходи.
Я подняла бровь.
— Это угроза?
— Нет, — тихо. — Это... совет.
Он отвёл взгляд, на секунду.
Как будто тяжело ему стало.
А потом снова посмотрел в меня.
Как будто считывал.
Как будто пытался запомнить.
— Пока твой старший брат не приехал, — добавил он, — и не понял, что ты у него из-под носа выкрала телефон, стерла сообщения и приехала одна — на встречу, где должен был быть он.
— Пока ты ещё можешь уйти... просто как младшая.
— Не как участник.
Я сжала губы. Слишком сильно. Почти до боли.
Он думал, что отодвигает меня. Что отпускает — ради моего же спокойствия.
Но я видела другое. Я чувствовала:
Он не знал, что делать со мной.
Не потому что я девочка.
А потому что я смотрела на него — не с испугом, а с пониманием.
— Уходи, — повторил он. Уже тише.
— Потому что если ты останешься — ты станешь частью этой войны.
— И я не уверен... — голос его дрогнул, — что кто-то сможет сохранить в тебе ту Кармелу, которую ты сама пытаешься защитить.
Он отстранился. Сделал шаг назад.
И это расстояние было жестче, чем всё, что он мог бы сказать.
Я стояла. С пылающим лицом. С колющимся сердцем.
Потому что он думал, что я — наивная.
Что я просто спасаю Грету.
А я приехала сюда не за достоинством брата.
Я приехала, чтобы доказать себе, что могу или может я приехала ради него. Ради человека, которого не видела ни разу. Ради человека, который на слуху у всех в жесточайшем мире мафии.
Но он ещё не знал.
И я... пока не могла сказать.
Он отступил. Один шаг назад — но воздух остался натянутым между нами, как струна, как провод под напряжением. Я сделала вдох, но лёгкие не наполнились.
Холодок по спине. Или от его слов. Или от его взгляда.
Или просто потому, что я стояла слишком близко к тому, что не должна была чувствовать.
Я уже повернулась, собираясь уйти. Медленно, не оглядываясь, чтобы не дать себе повода сказать больше, чем нужно.
Но он заговорил.
Тихо.
Мягко.
С усмешкой, но с чем-то в голосе... от чего по позвоночнику прокатилась дрожь.
— Беги, зайчонок. Пока не оказалась участником месива.
Я остановилась.
Зайчонок.
Это слово прозвучало не как обида. И не как слабость.
Скорее... как что-то хрупкое, что он не хочет раздавить.
Но оно разбило меня сильнее, чем любое "убирайся" или "выметайся".
Он думал, что говорит это, чтобы отпустить.
А я услышала в нём прощание. Или страх. Или оба сразу.
Я не оглянулась.
Просто пошла.
Но шаги не были ровными.
Кожа на лице горела, губы дрожали, как от ветра.
Всё тело — будто мокрое полотенце, выжатое до капли.
Асфальт под ногами трескался. Лопался под подошвами.
Мир звучал глухо, будто я шагала в воде.
И вдруг — я побежала.
Быстро. Резко. Почти без причины.
Нет, не потому что он сказал "беги".
А потому что если бы я осталась хоть на секунду, если бы обернулась и встретила его глаза — я бы не ушла.
Осталась бы. Назло. Вопреки.
Ради чего-то, чего ещё не было между нами, но уже пульсировало в воздухе.
Машина была в тридцати метрах.
Каждый метр — как взрыв в груди.
Я толкнула дверцу. Села. Схватилась за руль.
Пальцы дрожали. Под ногами — тяжесть. В висках стучало.
Я не сразу завела двигатель. Просто сидела.
Смотрела в зеркало заднего вида.
Он не вышел следом.
Он не смотрел мне в спину.
И это было хуже. Гораздо хуже.
Потому что я чувствовала, как часть меня осталась там.
На той пыльной заброшенной станции, где он стоял и говорил мне "беги",
не потому что я слабая —
а потому что он боялся, что я не выбегу из этого ада живой.
От лица Невио Фальконе.
Она стояла у стены, чуть повернувшись ко мне плечом. Волосы упали ей на щёку, но она не убирала их. Просто дышала. Смотрела в сторону, будто уже ушла. Но не ушла. Ещё нет.
Я знал — если она сейчас заговорит снова, я сорвусь.
Если посмотрит — забуду, зачем мы здесь.
Если дотронется — не удержу границу.
А мне нужно было удержать.
Она думала, что сильная.
Она и правда была сильная.
Слишком. Для восемнадцати.
Для той, чьё лицо я однажды увидел мельком — как фото на чужом экране — и с тех пор не мог выкинуть из головы.
Но сейчас она была здесь.
Реальная. Теплокожая. Дерзкая.
Говорившая, как будто имела право говорить со мной на равных.
Чёрт возьми, имела.
Я медленно выдохнул. Глубоко. Сквозь сжатые зубы.
И тогда она сделала шаг — в сторону выхода. Медленно.
Ветер тронул её пряди, и что-то в этом было таким... неправильным.
Я не выдержал.
— Беги, зайчонок. — Голос вышел тише, чем я хотел. Но глуше. Жёстче.
— Пока не оказалась участником месива.
Я это не спланировал. Эти слова просто вырвались.
Потому что она не должна была быть здесь.
Потому что я не знал, что сделаю, если она останется.
Она не обернулась.
Ни слова.
Ни жеста.
Только пошла.
А потом — побежала.
Я смотрел ей вслед.
Как сработал каждый мускул в её спине, когда она метнулась прочь.
Как волосы прыгнули на плечах.
Как руки прижимались к бокам — в порыве, в инстинкте.
Она бежала так, будто ей действительно сказали: беги или погибнешь.
А я...
Я стоял.
Ничего не сделал.
Я мог крикнуть. Мог догнать.
Мог выдать угрозу, которая бы держала её на расстоянии ещё год.
Мог...
Мог так много.
Но не сделал.
Потому что если бы подошёл ближе — я бы, возможно,
не позволил ей уехать вовсе.
Машина взревела.
Внутри — она.
С руками на руле. С сердцем, которое я не должен был чувствовать.
И всё это уносилось от меня — а я не мог даже шевельнуться.
Потому что вдруг понял:
Она — моя война.
И я её не планирую проигрывать слишком быстро.
Я остался один.
Старое СТО снова стало тихим.
Слишком тихим. Как будто даже ветер, этот бессмысленный июньский ветер, замер, ошарашенный тем, что только что произошло.
Где-то поскрипывали ржавые балки.
Металл. Пыль. Паутина времени.
А я стоял — в том самом месте, где она только что дышала.
Где стояли её кроссовки.
Где летали её волосы.
Где голос её...
Чёрт.
Я вытащил сигарету. Медленно, как будто этот жест мог вытянуть из меня остатки тревоги. Поднёс к губам. Чиркнул зажигалкой.
Огонёк дрогнул.
Дым пополз в сторону, растекаясь ленивыми волнами.
Я не курил последние три недели. Пытался.
А теперь — плевать.
Сделал первую затяжку. Горло обожгло резко, по-настоящему.
Я не моргнул.
Стоял и смотрел туда, где она исчезла.
Кармела Витиелло.
Младшая. Моложе меня. Слишком.
Но с голосом, который резал точнее ножа.
С прямотой, от которой я чувствовал...
Я чувствовал, как меня выворачивает.
Она не имела права быть такой.
Она не должна была ехать сюда одна.
Не должна была понимать меня так, будто мы прожили жизнь в одном теле.
Я сделал вторую затяжку. Медленнее.
Если бы она осталась ещё на минуту...
Если бы задержалась...
Я бы, возможно...
Нет. Чёрт.
Я выругался — шёпотом, сквозь зубы.
Пепел с сигареты сдуло на бетон.
Я даже не стряхнул. Просто смотрел, как он осыпается, серый, бессильный.
Амо должен был быть здесь.
Он — причина встречи.
Он — причина конфликта.
А теперь всё наоборот.
Он — прелюдия. Она — сюжет.
Я не писал. Не доставал телефон.
Не смотрел на экран.
Он мог приехать через пять минут, через пятнадцать. Это не имело значения.
Я хотел, чтобы в голове было пусто.
Но было её имя. Её взгляд.
"Ты думаешь, у тебя больше власти".
"Мы — не трещины".
"Мы — свет".
Кто, чёрт возьми, так говорит в восемнадцать?
Я глубоко затянулся. Выдохнул вверх. Сигарета была уже почти дотла.
Рука дрожала. Совсем чуть. Почти незаметно.
Это раздражало.
Я растоптал сигарету подошвой.
Пыль. Пепел. Шаг.
И снова — тишина.
Я поднял глаза к небу. Было сумрачно. Но дождя не было.
И тогда я тихо сказал, почти в никуда:
— Ты не должна была приезжать.
Слова улетели в воздух.
Но не исчезли.
Они остались где-то здесь. Между бетоном и кровью.
Между мной и тем, что вот-вот подъедет.
Я остался ждать.
Не потому что было нужно.
Потому что это был мой способ не сойти с ума.
Просто стоять. Дышать. Смотреть, как затихает след от неё.
Потому что если бы я сейчас закрыл глаза — я бы увидел её.
И, может быть, уже не захотел бы открывать.
От лица Кармелы.
Я вылетела с заброшенной станции, будто удирала не от человека —
а от какого-то ощущения,
которое застряло у меня между лопаток и под рёбрами.
Руки дрожали. Не от страха. От переполненности.
Как будто внутри меня кто-то включил всё — и не выключил.
Не то. Не туда. Не так.
Почему это вообще случилось?
Я включила зажигание. Машина рванула.
Пальцы инстинктивно ткнули в медиаэкран.
Плейлист тренировок — хоть что-то знакомое.
И вот она —
эта чертовски странная, нарочито беззаботная мелодия:
"I know you think I'm a sociopath
"My lovely prey, " I'm a cliche"
Уголки губ дёрнулись.
Какое-то мерзкое чувство.
Почти смех.
Я действительно чувствовала себя так.
Словно у меня две левые ноги и я врезалась в чёртово табло чувств.
А потом в колонках стало:
"Something for your mind..."
Вот оно.
Что-то для твоего разума.
Для тела.
Для души.
Я прибавила громкость.
И будто попыталась утопить в этих словах всё, что происходило между мной и Невио.
Но оно не тонуло.
Оно плавало сверху, как масляное пятно. Радужное. Гадкое. Притягательное.
Я ткнула в громкость.
Сильнее. Почти максимум.
"Something for your M—I—N—D..."
Машина летела по шоссе.
Воздух в салоне вибрировал от басов,
но я всё равно слышала его голос.
"Ты опаснее, чем думаешь."
Мерзко.
Глупо.
Ужасно.
Зачем он это сказал так?
"don't know what you need to get by "
Я чувствовала, как тело моё сопротивляется.
Как будто где-то внутри началось нелепое, ненужное пробуждение.
Эта песня — она была
как издевка над моим состоянием.
Как будто вселенная включила саундтрек, чтобы показать:
«Вот, Карми. Хотела играть с мафией? Получай психоделическую жвачку с голосом, похожим на мысли под ЛСД».
И всё же я слушала.
Потому что тишина была страшнее.
"This sucks, I'm the K-mart soda jerk
Cirque du trash, I kept the stash"
Я не должна была быть той, кто «встраивается в линию».
Я — Кармела Витиелло.
Я — шум, пламя, исключение.
А я... побежала.
Он сказал "зайчонок" — и я побежала.
— Дерьмо, — выдохнула я вслух.
Стукнула по рулю.
Громко. Один раз.
Боль отозвалась в запястье.
Но боль была реальной.
Её я могла понять.
Музыка всё играла.
Куплет снова. Танцуй, вино, двое левых ног.
А я...
Я просто продолжала ехать.
С дыханием, сбившимся на короткие глотки.
Не потому что я боялась.
А потому что я не понимала,
как он это сделал.
И почему я всё ещё слышу его голос громче, чем эту чёртову песню.
От лица Невио.
Амо стоял передо мной.
Всё в нём было прямым — от осанки до взгляда.
Сдержанным, как подводная лодка, набитая оружием.
Я молчал.
Он ждал.
Ветер шевелил ворот его рубашки.
Там, где он стоял, всего пару часов назад...
стояла она.
Кармела.
Блондинка, огонь, взрыв.
Зайчонок.
Она бежала от меня.
А теперь — её брат смотрел прямо в глаза.
Он не знал.
Он не имел права знать.
— Я не собирался говорить это здесь, — начал он, тихо.
— Но сдерживать это дольше — глупо.
Я поднял подбородок. Ждал. Не торопил.
— Грета. — Он смотрел в точку. Не на меня. — Мы с ней не играем.
Я фыркнул.
— Это видно. Особенно на тех видео, что я видел.
Он напрягся.
Но не сорвался.
— Ты понимаешь, куда она влезает?
— Я понимаю, — жёстко. — Ты её хочешь. А значит — слабеешь.
Амо скривился.
— Она не просто сестра.
— Она — человек. Женщина. Не твоя собственность.
Я сделал шаг вперёд.
Теперь мы стояли почти вплотную.
— Нет. Она — моя близнец.
— Мы делили кровь, мать, дом. И я знаю её так, как ты никогда не узнаешь.
— Тогда доверься ей.
— Я доверяю.
— Но не тебе.
Он выдохнул. Не спорил.
И это, чёрт возьми, бесило сильнее слов.
Молчание между нами было плотным, как бетон.
Мы смотрели друг на друга — два бойца, каждый со своим страхом за сестру.
Он думал, что сейчас мы стоим здесь, как два мужчины.
Что под нами — пустое место, ветреная платформа,
ничем не примечательная.
Но только я знал,
что буквально на этом же пятне земли,
где сейчас стоят его ботинки,
два часа назад стояла Кармела.
Такая же упрямая.
Такая же безрассудная.
С жаром в глазах и пульсом под кожей.
И никто — никто в этом чёртовом мире —
не знал, как у меня в груди сжалась боль,
когда я видел, как она уходит.
И я не сказал.
Ни намёком. Ни взглядом.
Пусть это останется нашим.
Маленькая, жаркая, чуждая мафии тайна.
Между мной и той, кого я должен был ненавидеть.
— Я не дам ей упасть, — сказал Амо.
Он говорил про Грету.
— А я не дам ей исчезнуть, — ответил я.
Я говорил про Кармелу.
Хотя он никогда этого не узнает.
От лица Кармелы.
Я заехала во двор на такой скорости, будто просто спешила с тренировки.
Как будто всё нормально.
Как будто я не стояла пару часов назад напротив самого безумного Фальконе и не слышала, как он говорил мне: «Беги, зайчонок».
Машина мягко остановилась у мраморных ступеней.
Дом был тих. Уютный. Безопасный.
Семейный.
Как будто это всё — и было реальностью.
Я вдохнула. Ровно. Глубоко.
Включила маску.
Открыла дверь.
Сумку через плечо, лицо — расслабленное.
Поза — как будто день прошёл легко.
И шаги — ровные, упругие. Как на показе.
Первым меня встретил Валерио.
Сидел на кухонном барном стуле, что-то ел ложкой прямо из банки.
— Глянь, кого ветром занесло, — ухмыльнулся он.
— Или это ты улетала в космос на своих наушниках?
Я фыркнула и подошла, взъерошив ему волосы.
Он тут же попытался увернуться.
— Мой день был продуктивнее твоего, — заявила я. — Волейбол, кафе, девочки. Всё, как у нормальных.
Он прищурился.
— Ты странно выглядишь. Как будто вспотела... и гордишься этим.
Я рассмеялась. Слишком громко.
— Ну да. Пропиталась спортом. Вдруг мозги в ноги уйдут — как у тебя.
Он хотел что-то ответить, но в этот момент вошёл папа.
Лука Витиелло.
Сам.
В светлой рубашке, с серьёзным лицом.
Взгляд — как сканер.
Я выпрямилась. Мгновенно.
Автоматически.
— Где была? — спросил он, не грозно. Просто... как отец.
— С девчонками, — я улыбнулась. Легко.
— Потом кофе. Потом шопинг. И да, я купила себе худи. Белое. Не убивай.
Он посмотрел на меня долго.
Я выдержала.
Глаза — открытые. Рот — чуть приоткрыт, как будто хочу что-то добавить.
Улыбка — в миллиметре от фальши. Но незаметна.
— Ладно, — сказал он. — Ужинать будешь?
— Попозже, — я уже шла в сторону лестницы. — Хочу в душ. Сначала смыть тренировку, потом булочки.
— С вишней? — крикнула мама из гостиной.
— Конечно! — крикнула я в ответ, уже почти на лестнице.
И только когда захлопнулась дверь моей комнаты,
и я прислонилась спиной к дереву,
только тогда я выдохнула.
Громко. Медленно. Тяжело.
Я сделала это.
Сыграла.
Как надо.
Поверили.
Никто не заметил.
Только руки всё ещё дрожали.
Только сердце всё ещё било так, будто я бежала прямо сейчас.
А не тогда — когда он сказал...
"Беги, зайчонок."
Я опустилась на пол. Спиной к двери.
Ладони на коленях. Дыхание — неровное.
И вдруг — хихикнула. Тихо. Нервно. Почти безумно.
Никто не узнает.
Ни Валерио.
Ни мама.
Ни папа.
Ни он.
Потому что это — наше с ним.
Маленькое, страшное, жгучее.
Тайна.
————————
Телеграмм канал, в котором много интересного: https://t.me/lakricaedithion