Старшая дочь

            После разговора с отцом Анастасия Павловна долго не могла прийти в себя. Словно чьи-то холодные пальцы касались ее плеч сквозь плотную материю блузы. Великая княгиня раскаивалась в том, что позволила себе попытку примирения с отцом. Тем самым она чуть не предала память дорогого ее сердцу человека. Кроме того, на что она вообще надеялась? Помириться можно с человеком, но не с механизмом.

Она стояла у окна в своей комнате. Ее взору открывался только снег, такой же снег, какой лежал за этим окном восемнадцать лет назад за пару месяцев до рождения ее старшей дочери. Анастасия помнила тот страх, с которым думала о еще не рождённом ребенке, помнила, как задыхалась от тоски по любимому мужу Максиму. Ей ужасно его не хватало. Тогда и теперь тоже. Потому что никто больше так не дорожил ею, не заботился о ней, пренебрегая всем остальным миром, включая себя самого.

Она подошла к туалетному столику и достала из ящика небольшую блестящую деревянную шкатулку. Удивительно, как целую жизнь по прошествии лет можно уместить всего лишь в шкатулке. Сверху связки писем и нотных листков, исписанных рукой Крылова неаккуратными музыкальными значками, здесь лежала уже почти обесцветившаяся его единственная фотография. Анастасия часто смотрела на эту фотографию, говорила с ним, обращаясь куда-то в неведомое пространство, и на душе от этого всегда становилось легче. Сегодня ей нечего было сказать. Она просто смотрела на улыбающегося ей с бумаги такого родного, но уже такого далекого, будто его вовсе не было в ее жизни.

Раздался стук в дверь, но Анастасия его не услышала, и Анна вошла. У нее была большая просьба к матери. Сегодня с самого утра она занималась историей, как и советовал ей Павел Николаевич, но учебник, написанный научным языком, оказался для нее достаточно сложным. Анна пришла просить, чтобы к ней пригласили учителя, который бы разъяснил некоторые сложные термины. Войдя в комнату матери, она сразу поняла, что сейчас не время – Анастасия была задумчива, почти плакала, сидя спиной к двери.

- Анастасия Павловна, - девушка попыталась обратить на себя внимание, - Извините, что я так.... У вас было не заперто.

- Подойди сюда, Аня, - сказала Анастасия, игнорируя ее реплику.

Анна подошла и наконец разглядела предмет внимания княгини. С маленькой фотокарточки ей улыбался молодой человек в штатском костюме и старомодной шляпе, из-под которой виднелись светлые кудри. Он был довольно красив, и в глазах его светилось что-то прекрасное, мечтательное, будто он смотрел в неведомую даль, недоступную всем остальным и видел, что в конце каждый на этой земле непременно будет счастлив.

- Взгляни. Это твой отец, милая. Его имя Максим Николаевич Крылов. На этой фотографии ему двадцать лет. Таким я его запомнила. Навсегда. Садись, я расскажу тебе о нем.

Анна села на диван возле матери и вся обратилась в слух. В ее дыхании звучал трепет. От чего? Она не смогла бы ответить. О своем отце она не знала ничего кроме имени и краткой, во многом домысленной истории их любви с матерью, которая неизвестно почему трагически закончилась еще до ее рождения. Отец по большому счету мало интересовал ее, своей семьей Анна всегда считала только Раевских. А теперь, когда княгиня вдруг решила открыть ей свою душу, девушку поразило странное волнение.

- Мы познакомились осенью 1880 года, - начала Анастасия, - В то время я очень увлекалась музыкой: целые часы проводила за роялем и даже пыталась сочинять что-то свое. Моим учителем был известный пианист Василий Иванович Крылов. Он-то однажды похлопотал за своего племянника Максима, чтобы его взяли в придворный оркестр. Твой отец, Анечка, был прекрасным скрипачом, лучшим. Когда я впервые услышала, как он играет, я вся похолодела, а на глаза навернулись слезы. Сперва я влюбилась в скрипку, а только потом в твоего отца. Я страстно захотела научиться играть. Василий Иванович хотел посоветовать мне хорошего педагога, но я настояла на том, чтобы меня учил именно Максим. Учитель из него оказался ужасный, - рассказчица рассмеялась и смахнула слезы, - Он робел передо мной, как мальчишка, потому что уже тогда, кажется, был влюблен. Помню, не мог удержать в руках свою скрипку, даже чуть не уронил однажды. Я над ним безжалостно смеялась, но тоже, кажется, тогда уже была безумно влюблена. Василий Иванович скоро все понял, пытался убедить нас быть благоразумными, убедить в том, что простой музыкант и великая княжна – не пара, но нам было все нипочём, мы находили возможность встречаться несмотря на все запреты.

Твой дед в то время был как всегда занят только государством и ничем больше. Он ничего не замечал и наверняка бы еще долго не заметил, если бы ему не донесли «добрые люди». У него тут же созрел план выдать меня замуж за димерийского царя Искандера. Поразительная безжалостность, надо заметить, обрекать единственную дочь на такую участь. Я никогда не была особо религиозна, но десятой женой иноверца не стала бы даже если бы мое сердце тогда не было занято никем! Павлу Николаевичу, как всегда было безразлично мое мнение. Ему нужно было заключить союз с Димерией, и больше он ничего не желал слышать. Я молила, плакала, но бес толку. В конце весны Искандер приехал к нам с визитом. Видимо, я ему приглянулась, потому что он настоял, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. Я была поражена, думала, выхода нет – стану частью царского гарема, но Максим сказал, что не позволит этому случиться. Это была его идея, бежать. Нам нужно было укрыться в таком месте, где нас никто бы не нашел, а если бы и нашел, то не выдал. Таким местом был Блекфорд, у которого, как ты знаешь, всегда были натянутые отношения с Коронией. Я очень боялась гнева государя, но терять твоего отца боялась сильнее. Сама судьба благоволила нам. В июне мы переехали из Регенсхолла в Летний дворец, и Павел Николаевич, как по заказу, тогда отлучился в провинции. Мы с Максимом сбежали на рассвете, обрядившись в крестьянскую одежду и тут же обвенчались в какой-то часовне. Конечно же, ничего бы не вышло, если бы нам не помогали Василий Иванович, моя няня Мария Семеновна (она страстно ненавидела всех димерийцев за то что на войне с ними погиб ее отец) и еще несколько прекрасных людей. Все они потом были жестоко наказаны Павлом Николаевичем, никто не умер своей смертью, включая Василия Ивановича, твоего двоюродного дедушку, и я никогда не забуду его верность и подвиг. Во дворце меня хватились не сразу, а когда хватились, я была уже далеко.

Наша жизнь с твоим отцом была очень тяжела. Нам не удалось взять с собой достаточно денег, и очень скоро мы начали голодать. Через границу мы перебирались пешком и замирали при виде каждого полицейского. В Блекфорде мы жили, где придется, пару раз даже ночевали на улице. Было лето, но летние ночи на севере ничем не отличаются от осенних в наших местах. Я страдала невыразимо, много плакала, почти даже раскаялась в своем поступке, до того мне было тяжело, но твой отец... Никто меня так не любил, как он! Он брался за любую работу, не ел и не спал сутками – все ради меня!

К концу лета нам наконец удалось обосноваться в Блекфорде. Мы сняли комнату в хорошем доме, Максим устроился где-то гувернером. Тогда же я поняла, что беременна. Думала – все, теперь назад дороги точно нет, хотя знала, что меня ищут. По всей Коронии и всему континенту рыскали шпионы твоего деда. Позже я поняла, как сильно мы сглупили, не изменив фамилии. Были бы не Крыловы, а какие-нибудь Кораблевы, вовек бы нас не нашли, но нас нашли. В ноябре, - Анастасии явно стало тяжело говорить, она выдавливала из себя слова, будто они царапали ее изнутри, - Опять же, выдали «доброжелатели», я грешу на человека, в чьем доме работал Максим... Они ворвались к нам в дом поздно вечером. Крушили все, как бесноватые. А как они били моего Максима, господи! Разве можно так терзать живого человека?! Я все кричала, кричала, даже когда меня уволокли и впихнули в повозку. Больше я никогда не видела твоего отца. Две недели я тряслась в карете ни жива, ни мертва от ужаса. Почти не ела и не спала. Перед глазами стояла единственная страшная картина, как эти звери бьют моего Максима, как его лицо превращается в сплошную кровавую рану. Как же я ненавидела тогда своего отца, еще немного и я бы его убила, до того мне жгло сердце.

Не дай Бог тебе познать такое отчаяние! Я целый ад пережила, пока доехала до Регенсхолла, много о чем передумала, прежде всего о тебе, и пришла к выводу, что главное теперь не разгневать отца еще сильнее. Воображение рисовало страшные картины, но они, к счастью, не осуществились. Отец повел себя вполне логично – решил поскорее выдать меня замуж. Вот только Искандер, считавшийся до всей этой истории моим женихом, узнав о моей беременности, не только отрекся от меня, но и посчитал оскорблением, что мой отец смеет вообще обращаться к нему.

Я очень страдала, много плакала, поэтому ты родилась на пару недель раньше срока, 1 марта, в первый день весны. Я думала – вот она, новая жизнь, надеялась, что буду счастлива, прижимая тебя к своей груди, - Анастасия всхлипнула, но сдержала слезы, - Но эта новая жизнь принесла мне новую, еще большую беду. Так совпало, что отказ Искандера, надо сказать, очень грубый отказ, пришел как раз в это время. Отец был взбешен как никогда прежде. Он не стал со мной разговаривать, он отправил мне письмо, в котором проклинал и обвинял в позоре всего рода Раевских. Это был один из немногих моментов в его жизни, когда он действительно вышел из себя. Мне кажется, письмо Искандера сыграло немаловажную роль. Он не просто налил масла в огонь, он бросил туда горсть пороха. Когда наутро я проснулась, тебя уже нигде не было. Они собрали все твои вещи и увезли. Всем было плевать на мои мольбы. Несколько недель я не имела ни малейшего понятия, где ты.

Через месяц меня выдали замуж за Александра. Почему именно за него? Отец решил не мудрствовать лукаво и не выносить сор из избы. Разумовы приходятся дальними родственниками Раевским. Государь просто приказал Александру жениться на мне, а тот слишком слаб, чтобы ослушаться. Дальше историю, я думаю, ты знаешь.

Анна слушала молча. На ее лице изобразился мрак. Это случилось не в книге, не с кем-то чужим, это случилось с ее родителями, с ней самой. Глупая мысль «а что если бы..» травила ей душу. Анне было до боли жаль себя, мать, отца, князя Разумова. Но еще хуже было осознавать жестокость государя. Кажется, только теперь она стала понимать, что он за человек.

Один единственный вопрос так и остался неразрешенным. Надломленным голосом Анна спросила:

- Мой отец мертв?

- Не знаю, - Анастасия ответила не сразу, - Я нашла его, когда тебе было пять лет. Он был в Блекфорде. Жив, здоров, возможно, даже счастлив, ведь к тому времени Максим женился. Женился снова. Я узнала все про эту девушку. Она была блекфордка. Ее звали Клаудия, и она была достаточно красива... До сих пор какая-то часть меня не может простить ему этого. Когда я выходила за Разумова, я считала себя вдовой, но Максим, Максим знал, что я жива, и все равно женился снова. Мы не были разведены, значит, он меня предал. А с другой стороны, прошло время, что ж ему, всю жизнь по мне плакать, - она болезненно засмеялась, - Я хотела написать ему, но не решилась. А потом... а потом родился Костя, и мне стало не до того. Так мы с Максимом и потерялись... Подожди-ка.

Анастасия порывисто обратилась к шкатулке, в поисках чего-то, что лежало на самом дне. Нашла. В ее руках блеснуло дешевое тоненькое золотое колечко, какие дарят своим подружкам солдаты и заводские рабочие. Княгиня глядела на него, и будто уже была не здесь, а где-то в глубине своих воспоминаний. Потом она с силой оторвала взгляд, будто заставив себя не вспоминать, как рука любимого надевала это кольцо на ее палец, и сказала:

- Оно мне дороже всех алмазов. Все эти годы я хранила его как ценнейшее сокровище, но... Пусть лучше оно будет у тебя.

- За-зачем, не нужно, - зашептала Анна, - Оно только ваше!

- Возьми, Анечка. Я хочу, чтобы ты всегда знала, что вовсе не незаконнорожденная. Ты была рождена в законном браке. Я венчалась с твоим отцом в церкви, я любила его, а он любил меня. Он был замечательным, талантливым, смелым человеком. Он был достоин меня, даже не будучи аристократом. У тебя могли бы быть родители, счастливое детство...

Анна взяла из рук Анастасии кольцо и с чувством прижала к губам. Несколько мгновений она колебалась, стоит ли это делать, но эмоции все же взяли верх над тем, чему ее учили. Анна сняла с шеи цепочку, спрятанную под одеждой. Крест скатился ей на колени, но девушка не стала его поднимать. Вместо него она продела цепочку в кольцо и надела обратно на себя.

- Любовь – главная святыня, только на нее и стоит молиться, - сказала она в ответ на немой вопрос матери.

Анастасия посмотрела на нее пронзительно, пораженно. Ее глаза так и говорили: «Ты права, как же ты права! Сколько в этом мудрости!», но губы не проронили ни слова. Закрыв лицо руками, она несколько раз всхлипнула с такой безысходностью и болью, какая в ней только была, после всего пережитого горя.

- Ты говорила, что я жестока, – продолжала княгиня, когда к ней вернулась способность говорить, - Теперь ты понимаешь, почему я такая? Понимаешь, почему я никогда не жалею Александра и своего отца? Они сломали мне жизнь, отобрали все, что могли отобрать. И Костя.... Господи, мой мальчик! - Анастасия снова закрыла лицо руками, безуспешно пытаясь совладать с сотрясающими ее грудь рыданиями.

У Анны дрожали губы, глаза стали красными. Пару мгновений она сидела в напряженном замешательстве, и наконец не выдержала. Вся нежность, любовь и тепло ее юной души, которые она так глубоко и долго прятала, вырвались наружу и едва не разрывали ей сердце. Она бросилась на колени рядом с креслом Анастасии и обняла ее так крепко, как никого и никогда.

- Мама, мамочка! Не плачь, не надо. Я очень люблю тебя, очень люблю...

Анастасия обхватила ее лицо руками, посмотрела так, будто не расслышала или не поверила.

- Анечка, ты... ты наконец-то назвала меня мамой. Ты никогда раньше меня так не называла... - Она прижала дочь к своему сердцу.