8 глава
С тех пор все стало иначе. Регенсхолл посветлел, оживился и будто излечился от своего скорбного недуга – по крайней мере Анне так казалось. Она сама повеселела, стала чувствовать себя раскованней, а иногда даже как будто дома. Она не могла с уверенностью это сказать – было не с чем сравнивать – но, наверно, так оно и было. Анне вдруг стало совсем легко, понятно, стоило только избавиться от невероятной тяжести, коей была для нее каменная стена, выстроенная в сердце и ограждающая от всех нежных чувств. Стена обрушилась, сокровенные слова были произнесены, вечная обида прощена и жизнь оказалась добрее, проще и счастливее.
Анна позабыла многое, что раньше для нее было важно. Пространство в ее душе заполнил собой лишь один человек – Анастасия. Точнее, мама. Надо же – чтобы облегчить душу только всего и надо было, что признать очевидную вещь – она любит свою мать несмотря ни на что. Не важно, что все детство Анны прошло как детство сиротки, не важно даже то, что она уже совсем взрослая, важно, что сейчас она могла приходить к матери, сидеть в ее комнате до поздней ночи и доверять свои мысли. И она приходила, и говорила до странности много о таких глупостях, над которыми раньше лишь пренебрежительно посмеивалась, вроде нарядов, причесок, светских слухах и молодых офицерах. Анастасия стала для Анны сразу и главным советчиком и лучшей подругой. Особенно восхитительное время настало в конце декабря, в преддверии Рождества. Традиционного рождественского бала по понятным причинам в этом году не было, но заметив на лице Анны печаль, Анастасия решила, что они все же будут праздновать. Вдвоем. Для этого в комнату Анны принесли небольшую пушистую ель, а на кухне испекли ее любимые печенья.
- Волшебство какое-то! – сказала Анастасия, глядя на горящую свечами елку и отпивая какао и чашки, - Так хорошо, что кажется никогда так хорошо не было.
- Да, - Анна ни с того ни с сего печально вздохнула.
- Но чего-то тебе все равно не хватает?
- Это Рождество я обещалась встречать в пансионе со своей лучшей подругой Машей, но я здесь, стало быть, она там совсем одна.
- И ты предпочла бы лучше сейчас быть с ней, чем со мной? – полушутя спросила княгиня.
- Конечно, нет, но все же я очень соскучилась по Маше. Ах, если бы можно было мне ненадолго съездить в пансион, повидаться с нею, я была бы так счастлива!
- Я постараюсь это устроить.
- Правда?
- Ну, конечно. Завтра же поговорю с твоим дедом. Не думаю, что он станет препятствовать.
Анна горячо поблагодарила мать за участие, и их разговор незаметно перешел на другую тему.
Однако же, на следующий день Анастасия не принесла добрых вестей. Она обратилась было к Павлу Николаевичу с Анниной просьбой, но тот ответил решительным отказом, ничего не объяснив. Сказал только, что Анне нельзя сейчас выходить за двери Регенсхолла, но почему – не ответил. Новость об этом поразила Анну. Она никак не могла понять, какие мотивы движили Павлом Николаевичем, зачем он держал ее на строго определенном им самим расстоянии, ни за что не желая отпустить или приблизить. Ей нравилось жить в Регенсхолле, но с каждым днем дворец все сильнее напоминал ей роскошную тюрьму.
Чтобы порадовать дочь, Анастасия посоветовала Анне написать Маше письмо. Отправить его княгиня решила проверенным способом через свою подругу Лидию Южанскую. Анна ужасно обрадовалась. Письмо вышло очень большим, ей хотелось рассказать Маше все с самого начала и в подробностях. Анна хотела, похвастаться как хороша и удивительна ее жизнь, но когда перечитала свое письмо, поняла что написала совсем не о том. Это было письмо несчастной пленницы, радующейся любому доброму слову, сказанному мимоходом. На мгновение она задумалась, но тут же отбросила тяжелые думы. «Вздор! Все у меня хорошо!» Переписывать заново ей не хотелось, поэтому решено было отправить как есть.
За декабрем пришел январь, а значит и новый 1900 год. Наступил двадцатый век. Анна слышала, что многие придают этому событию большое метафизическое значение – дескать, новый век, пора перемен. В ее жизни никаких перемен не обнаруживалось. Мало-по-малу Анна заскучала. Компания Анастасии, хотя и была ей очень приятна, но все равно наконец приелась: уж слишком сильно любила великая княгиня говорить о себе. Все изменилось, когда однажды за завтраком (а завтракали они теперь исключительно вместе) Анастасия объявила дочери, что в скором времени в Регенсхолле планируется большой светский прием в связи с приездом димерийских послов.
Мужчины отзывались об этом событии весьма сухо, но каждой даме и девице было понятно, что есть такое светский прием. Для них он был, прежде всего, феерическим выступлением, на котором каждая должна хоть чем-то, но удивить остальных. Для Анастасии предстоящий (будем выражаться проще) бал становился символом возрождения после страшной утраты, и поэтому серьезным испытанием. Перед высшим светом она должна была показать себя в меру безутешной, но при этом достаточно сильной, способной противостоять сплетням, бродившим вокруг ее развода. Кроме того, ей необходимо было показаться и на политической арене, ведь после смерти Кости, она становилась наследницей престола.
- Я думаю, мне стоит надеть черное платье с открытыми плечами, - рассуждала Анастасия, - Это будет одновременно обозначать и траур, и возвращение в свет.
- А это правда, что знатные дамы заказывают новое платье к каждому приему? – спросила Анна.
- Ну конечно! – княгиня рассмеялась, - Даже самая обедневшая дворянка не отважится показаться в свете в одном и том же наряде дважды. Мы и тебе подберем что-нибудь невероятно милое.
- Так значит я тоже иду?.. – Анна даже побледнела от восхищения.
- А как же, - она прищурилась, наметанным глазом оценивая фигуру дочери, - Ты у меня такая худенькая! Нужно придумать фасон попышнее. Рукава-фонарики, талию лучше слегка завысить, и взять пышную ткань. А ленты нужны непременно фиолетовые.
- Но не нужно ли мне тоже соблюдать траур?
- Нет, это было бы лишним, - Анастасия немного помрачнела, снова окунувшись в скорбь, - Танцуй, радуйся, ты ведь такая красавица.
- Поспешили они с этим балом, - покачала головой Анна, - Еще и двух месяцев не прошло.
- Политика, моя милая, абсолютно лишена нравственности. Димерийцы могут оскорбиться и отвергнуть новый торговый договор, если посчитают прием не достаточно радушным. Эти люди не мыслят уважения без роскоши. Скверно все это, - заключила Анастасия, не желая развивать грустную тему.
Анна едва ли томилась теми же чувствами. Для нее предстоящий бал казался одним из важнейших событий в жизни прежде всего от того, что это был ее первый бал. Она возлагала на него огромные надежды. Первая цель была достигнута – она приглашена. Все знали, что у Анастасии непревзойденный вкус и она выберет для дочери самое изысканное платье; танцевать Анна умела очень даже недурно - спасибо забытой мечте о карьере актрисы. Главное дождаться бала, и все свершится – ее представят как дочь великой княгини Разумовой, а там уже недалеко получить и признание от самого государя. Анна пьянела от этой новой смелой мечты. Казалось, ей ничего больше в жизни не нужно, да и не может быть нужно.
На следующий же день Анастасия привела к Анне целую бригаду придворных закройщиц. Ее попросили снять платье, поставили на табурет и стали тщательно обмерять, последовательно занося все измерения в блокнот. Анастасия при этом стояла напротив в своей любимой позе – скрестив на груди руки и слегка наклонив голову. Она улыбалась.
Как раз в это время в дверь постучали – служанка принесла Анне письмо.
- О, да ты уже начала получать послания от поклонников, - шутливо обратилась княгиня к Анне.
- Это, наверное, от Маши, моей подруги из пансиона. Помнишь, я недавно писала ей, - отозвалась та со своего табурета, - Оставь на тумбочке, я позже посмотрю.
Но ни в этот день, ни на следующий Анна не вспомнила о письме. Да и как тут упомнишь о таких мелочах, когда целыми днями то выбор ткани, то украшений, то примерка. Прибавьте ко всему этому еще бесконечные разговоры с Анастасией и времени совсем не останется.
Через два дня в двенадцатом часу гости с юга наконец прибыли. Анна не выходила из своей комнаты из непонятного страха помешать, да и не хотелось ей показываться раньше времени. После полудня в прекрасной белой коробке ей принесли ее платье. Предвкушая, как она облачится в эту прелесть, Анна отложила коробку и до вечера решила занять себя тем, что впервые за несколько дней снова взялась за учебники.
За чтением часы летели незаметно, а там уже пришло время собираться на бал. Анна вынула платье из коробки и надела очень аккуратно, боясь неловким движением разорвать тончайшую ткань. Она глянула на себя в зеркало и ахнула: белая как невеста, пышная и невесомая как облако. А какие тонкие и восхитительные эти белые туфельки, чулочки и перчатки! Широкая фиолетовая лента перетягивала ее под грудью и спускала завитые хвосты почти до самого пола. Анна и не знала, что может быть такой красивой.
«Вот бы граф Южанский пришел вместе со всей семьей, - подумала она, -Как бы мне хотелось увидеть лицо Элен, когда княгиня представит меня как свою дочь!»
Потом пришли две девушки, фрейлины Анастасии, и уложили кудри Анны в грандиозную прическу так, что один очаровательный белокурый завиток остался струиться возле виска, а другой кокетливо устроился на шее.
Полностью приготовившись, Анна села на стул возле зеркала и стала ждать. Часы, стоящие на тумбочке напротив нее, показывали половину шестого. Пойти в бальный зал самой или дождаться Анастасию? Конечно, лучше идти вместе, чтобы все это увидели. Значит, нужно было еще немного подождать. Минутная стрелка подошла сначала к трем четвертям шестого, а затем встала вертикально, но Анастасия не спешила.
«Может быть это в манерах высшего общества, знатным дамам немного опаздывать? Подожду еще», – рассуждала Анна.
Но этой мысли хватило ровно на десять минут. Потом она не выдержала и пошла в бальный зал сама. Анна не очень нервничала – в конце концов, они с Анастасией ни о чем не договаривались и нет ничего дурного в том, что она придет на бал одна – там ведь они все равно встретятся.
Она спустилась по лестнице, прошла через галерею с золотистыми стенами и оказалась у огромных белых дверей бального зала. Одна из них была маняще приоткрыта. Анна вошла. Облако света, естественного и электрического, а так же смеси полсотни изысканных духов объяло ее своей теплой пеленой. В этом неземном свете дамы в прекрасных нарядах и не менее нарядные господа в военных мундирах или штатских костюмах казались сказочными, слишком красивыми, чтобы быть настоящими. Анна шла, слегка приподняв голову, и пыталась разглядеть в пестрой толпе свою мать. Она поймала на себе уже несколько заинтересованных взглядов и любопытно наведенных моноклей, которые не могли не тешить ее самолюбия.
Вот в одном кружке дам Анна заметила и сразу узнала рыжевато-русую голову Элен Южанской. Она была в не менее дорогом, но все же не таком красивом как у Анны салатовом платье, улыбалась и манерно смеялась над чем-то. Анна немного помедлила в раздумье, но, вскоре отбросив все сомнения, подошла к кружку.
- Добрый вечер, - произнесла она чтобы обратить на себя внимание, - Мило здесь, не правда ли?
Элен обернулась, и улыбка мгновенно исчезла с ее лица.
- Вы? – в некотором возмущении воскликнула она, - То есть, я хотела сказать, что не ожидала встретить вас здесь.
- Да? А я напротив, была уверена, что непременно вас сегодня увижу, Елена Петровна, - Анна буквально лопалась от чувства собственного превосходства.
- Элен, душечка, не представите нам вашу подругу? – спросила одна из дам.
- Анна Максимовна Крылова, моя одноклассница по пансиону. Прошу любить и жаловать, - язвительно бросила та, и не выдержав обращенной на нее самодовольной улыбки, отошла в сторону, чтобы взять бокал шампанского.
Анна торжествовала. Ей даже удалось завязать какой-то бессмысленный разговор с теми дамами, как вдруг тихий голос из-за спины прервал ее на полуслове.
- Прошу вас, сударыня, на пару слов.
Обернувшись, она увидела господина Киселева, секретаря государя. От волнения его худое вытянутое лицо стало совсем похоже на заячью мордочку, круглые очки то и дело скатывались с длинного носа.
- Извините, - бросила Анна своим собеседницам и последовала за секретарем.
Они вышли за дверь и только тогда Киселев заговорил.
- Его Величество велел вам немедленно отправляться в свои покои и ложиться спать.
- Разве я сделала что-то не так? – поразилась Анна.
- Его Величество не желают, чтобы вы присутствовали на этом приеме.
- Но почему?! Он хоть как-нибудь объяснил это?
- Сударыня, не забывайте о приличиях, - Киселев понизил голос. Безукоризненная интеллигентность не позволяла ему терпеть возвысившиеся нотки в голосе девушки, - Мне жаль, что так вышло, но приказы государя не обсуждаются.
В это время из зала в коридор вышла Элен. Она была не одна – молодой человек в гвардейской форме держал ее под руку. Он был блестяще красив, будто сошел со страниц любовного романа. С огромным удивлением Анна узнала в этом красавце Юрия Грозовского, которого не видела уже три года. Элен и младший Грозовский громко смеялись и явно не рассчитывали встретить в коридоре кого-то еще. Киселев тут же прервал свою речь, и, поклонившись молодым людям, юркнул обратно в зал.
По растерянному лицу Анны Элен сразу поняла, что случилось нечто мало для нее приятное, и решила взять реванш.
- О, Анна Максимовна, вы уже здесь. А отчего же ушли, бал ведь еще не начался толком?
- Графиня, будьте так любезны, представьте нас, - произнес офицер, который все это время не сводил слегка прищуренных глаз с Анны.
- Анна Крылова, моя знакомая по пансиону – поручик Юрий Грозовский, сын нашего военного министра и мой давний друг, - на последних словах она сделала странный акцент, от которого повеяло чем-то неприличным.
- Боже мой, Анна Максимовна! - воскликнул Грозовский-младший, и мгновенно позабыв о своей спутнице, подошел к Анне и поцеловал ее руку, - Я вас целую вечность не видел и ни за что бы не узнал! Но как... где вы были все это время? Могу я рассчитывать на вальс с вами?
- Простите, господин поручик, но нет. Мне нездоровится, я пойду к себе. Прощайте, - пробормотала Анна, чувствуя, что вот-вот заплачет. Она обернулась и побежала прочь.
- К себе? Она что, живет во дворце? – поинтересовался Грозовский.
- И что? Мало ли сброда здесь живет! - буркнула Элен. И после небольшой паузы: - Этого я тебе никогда не прощу! – она легонько ударила своего спутника веером, - Хотел танцевать с этой замухрышкой!
- Золотко, да ты ревнуешь! – он рассмеялся и заключил девушку в объятья, - Не волнуйся, сегодня натанцуешься со мной до мути в глазах.
- Ха, ревную! Много чести. Было бы к кому ревновать! - до слуха Анны долетел сдавленный поцелуем смех.
Выйдя из галереи, она прислонилась плечом к стене и заплакала. Все ужасно, ужасно, повторяла она себе. Ужасно, что ей так и не удалось потанцевать на своем первом балу, ужасно самодовольство Элен, но всего ужаснее отношение государя. Зачем, за что? Все ведь было хорошо: казалось, он привык к ней, регулярно справлялся об ее учебе, даже заботился... или все это ей действительно только казалось? Анна отерла слезы и попыталась привести свои мысли в порядок. Она так и не заметила на балу своей матери. Это значило, что случилось непременно что-то ужасное. Ну конечно же! Она сорвалась с места и побежала в комнату Анастасии.
Княгиня была у себя. Она бродила из угла в угол, и ее широкое платье из черной парчи создавало приятный негромкий шум.
- Мама, ну слава Богу, с тобой все хорошо! – Анна выдохнула.
- Вовсе нет, милая, мне совсем не хорошо! – взволнованно ответила она, - Представляешь, Искандер прибыл вместе со своими послами! Я ума не приложу, что теперь делать. Как я покажусь ему? Я ведь просто измученная жизнью старуха, а он помнит меня первой красавицей Северных Земель! Я сказала, что мне нездоровится, и сижу здесь так, будто боюсь его, будто он вообще для меня что-то значит! Стыд и срам, да и только! – она закрыла лицо руками.
- Я думала, приключилось что-то серьезное, - в голосе Анны звучало разочарование.
- А разве это не серьезно? Еще как серьезно! Он ведь был моим женихом, и даже, говорят, был безумно в меня влюблен...
- Ты не представляешь, что сейчас случилось... - начала было Анна, но Анастасия ее не слушала.
- ...Подумать страшно: мы с Искандером почти двадцать лет не виделись. Двадцать лет! Боже, целая жизнь прошла. Интересно, каким он стал? Ему ведь сейчас где-то 50 лет. Наверное, еще хорош собой и постройнее моего тюфяка-Разумова!
- Его Величество выгнал меня с бала...
- Знаешь, я все-таки пойду. Любопытство победило.
- Мама, ты слышишь хоть кого-нибудь, кроме себя!? – закричала Анна, и слезы брызнули у нее из глаз, - Меня выгнали с бала, с моего первого бала! А тебе не просто все равно, ты даже не слышишь! Я ненавижу вас обоих, зачем вы только привезли меня в этот свой Регенсхолл!
Она бежала в свою комнату так быстро, что если бы споткнулась, то непременно разбила бы голову. Достигнув этого спасительного уголка, Анна заперла дверь на ключ и опустилась на пол. Время от времени она затихала и прислушивалась, не стоит ли за дверью Анастасия, ведь любая мать обязательно бы пошла утешать своего плачущего и незаслуженно обиженного ребенка. Но за дверью было мертвенно тихо, и это разрывало Анне сердце.
Когда слезы высохли, Анна бесцельно прошлась по комнате. Ее взгляд случайно скользнул на комод, где вот уже три дня пылился желтый пансионский конверт с письмом от Маши. Анна чуть снова не принялась плакать при мысли, что так быстро увлеклась яркой фальшивой жизнью и совсем позабыла о своей единственной настоящей подруге.
В каждой строчке этого короткого письма читался необузданный свободолюбивый нрав Маши, так органично соединяющей в себе энергичность революционерки с сестринской заботой.
Дорогая Аня,
Когда все разъехались по домам, я осталась в пансионе совсем одна. Грусть и тоска сжали мне сердце. Без тебя здесь все совсем не так. Я взялась перечитывать то единственное письмо, которое ты мне отправила с момента своего отъезда. И я будто другими глазами на него взглянула. Меня обдало холодом, и даже слезы появились на глазах. Я прошу тебя: беги из этого проклятого дворца! Эти люди, эти ужасные жестокие люди, которых ты по доброте своей зовешь матерью и дедом, явно что-то задумали. Я не боюсь, что это письмо прочтут какие-нибудь шпионы – пускай знают! Они заперли тебя в Регенсхолле, (а после того, как тебя не пустили сюда, в пансион, на выходные, я уверена, что да – именно заперли) и собираются использовать в какой-то своей грязной буржуазной политической игре! Помнишь книгу «Кронпринц» которую мы читали в прошлом году? Там ведь главного героя специально убили, чтобы развязать войну. А вдруг тебе уготовили эту же судьбу!?
Аня, душечка, прислушайся ко мне – ты в опасности. Не смейся, а беги, беги как только сможешь. Двери дома моей тети, Марфы Тимофеевны, всегда открыты для тебя (если ты запамятовала, то адрес на обратной стороне листа). На худой конец приходи в парк и сиди на скамейке, что напротив окон пансиона. Я буду смотреть туда по тысяче раз на дню и уж как-нибудь да найду способ выбраться к тебе.
Очень жду и надеюсь, что ты одумаешься,
Любящая тебя подруга, Мария Андреева.
Анна было начала смеяться, но вместо этого снова расплакалась. Да, жертва буржуазной политической игры, уж скорее жертва собственных амбиций! В одном Маша была права – Анна поспешила назвать Раевских своей семьей. Никакая они ей не семья, и сегодня это было доходчиво доказано. Теперь ей думалось, что Павел Николаевич явно стыдился ее неблагородного происхождения. И как она раньше этого не замечала? Он не сел с ней за один стол из брезгливости, вручил учебники, будто она неграмотная крестьянка и без того не учила всего этого в пансионе, говорил грубо и бесцеремонно, как с девкой с улицы, а теперь постеснялся показать свою незаконнорожденную внучку, позор своего рода, перед димерийскими гостями! Очень даже логично, так оно, верно, и есть на самом деле. А Анастасия? Анастасия ударила Анну еще больнее. Сначала влезла ей в сердце, а потом бросила в беде. Да, так тоже бывает. Хотя, стоило ли винить в чем-то княгиню, ведь она была так эгоистична и инфантильна, что едва ли смогла бы понять боль дочери... А отец бы, наверно, понял. Максим Крылов умел любить и жертвовать, в этом Анна не сомневалась. У него было огромное сердце, возможно в нем нашлось бы местечко и для Анны, ведь нельзя же так, чтобы никому из своих родных она ни капельки не была нужна?
«Беги, беги как только сможешь!» - гудели в голове слова Маши, и Анна отерла слезы. Высокая каменная стена в ее сердце была отстроена заново и теперь стояла на прежнем неизменном месте. Она переоделась в любимое форменное платье, еще времен пансиона – синее шерстяное, с длинным рукавом, а бальный свой наряд сложила обратно в коробку и поставила на видное место. Затем был собран чемодан и прибрана комната – как символ порядочности и воспитанности. Временами Анной овладевала такая ненависть, что хотелось бросить все, что ей было подарено, но благоразумие победило: ведь все бездушные побрякушки, что были подарены ей княгиней, можно будет продать и безбедно жить как минимум пару месяцев. Лишь одна вещица не была пренебрежительно завернута в платок, которому было уготовано отправиться в ломбард – это потертое золотое обручальное колечко.
- Любовь – единственная святыня, - вспомнила она свои слова, сжимая цепочку с кольцом в ладони.
Анне хотелось как можно скорее покинуть эту мерзкую гостевую комнату, из которой ее так и не переселили, но тут в голову пришла одна гадкая, но в тоже время совершенно необходимая идея. По лиловому коридору она отправилась прямиком в покои княгини. Как она и рассчитывала, здесь никого не оказалось. Анна не чувствовала себя воровкой, когда доставала из секретера деревянную шкатулку, ведь взять ей всего-то и требовалось, что фотокарточку и сложенный вдвое листок с блекфордским адресом ее отца. Шкатулка была возвращена на место, а дверь тихонько притворена.
На часах было без четверти три, когда первые гости стали разъезжаться по домам. Не теряя времени, Анна смешалась с толпой, и, скрывая лицо за стоячим воротником, а чемодан под широкой накидкой, беспрепятственно вышла из дворца. Одному пожилому шоферу она представилась горничной, которой срочно требуется выехать в город, в связи с болезнью пожилой матушки. Добрый старичок даже денег с нее не взял, усадил рядом с собой на переднее сидение и даже укрыл ей ноги теплым пледом. Невозможно пьяный генерал, которого старичок вез до дома, даже не заметил, что автомобиль проехал мимо пункта назначения и остановился в одном из бедных кварталов Трисбурга, где шофер высадил «горничную» и только потом отправился к генеральскому особняку.
Анна долго стучала в дверь, постоянно оглядываясь. В таких районах, как тот, в котором доживала свои годы Машина тетя, Марфа Тимофеевна, молодой девушке, разгуливающей в одиночку по ночам, не следовало ждать ничего хорошего. Наконец за маленьким мутным окошком загорелся огонек. Дверь открылась, и Анну осветило тусклое мерцание керосиновой лампы. За ним показалось заспанное лицо худощавой женщины в ночной рубашке. Слов «Я подруга Маши» было достаточно, чтобы ее впустили, напоили чаем из большого медного самовара и уложили спать на высокую теплую печку, где Анна тут же погрузилась в тяжелый и бесконечный, как зимняя ночь, сон.